Текст книги "Я чувствую себя гораздо лучше, чем мои мертвые друзья"
Автор книги: Вивиан Шока
Жанр:
Современная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]
Вивиан Шока
Я чувствую себя гораздо лучше, чем мои мертвые друзья
Viviane Chocas
Je vais beaucoup mieux que mes copains morts
© Editions Heloise d’Ormesson, 2012. All rights reserved.
© Перевод. Болдина Э. А., 2015
© Издание на русском языке, перевод на русский язык, оформление. ООО Группа Компаний РИПОЛ классик, 2015
* * *
Я приближаюсь к тому замечательному периоду, когда даже те, кто не любит меня, покупают мои картины. Иными словами, я чувствую себя гораздо лучше, чем все мои ушедшие друзья. Мое сознание пока еще ясное, но упорствовать не стоит, всему есть предел.
Буду держать вас в курсе.
Франсуа Морелле, художник, 85 лет, интервью газете «Монд», 6 марта 2011 г.
Посвящается Элен, Клод и Бланш из Аббатства
Часть первая
Она все делает шиворот-навыворот, даже занимается любовью. Это все, о чем она может думать, выгнувшись дугой, выдвинув вверх бедра, с запрокинутой головой и безумным взглядом… Опирающееся на ладони тело – словно шаткий мостик, длинные волосы касаются пола. В этой странной позиции ей не хватает всего нескольких сантиметров, чтобы коснуться языком собственного предплечья, его белой кожи с разветвлением голубых вен. Сдавшись, она мысленно возвращается к нему, к тому, что он делает, к ощущениям, которые он ей дарит. Раскрывшись, словно спелый финик, она улыбается перевернутому миру. Мужская рука скользит по ее телу от талии к лопаткам и, обогнув плечи и ключицы, замирает между грудей. Бланш старательно удерживает равновесие, напрягая мышцы, дыхание ее учащается. Внезапно она чувствует, как внутри живота, обращенного вверх, все начинает таять. Его пальцы там, где надо.
Все произошло неожиданно. Она лениво лежала на полу рядом с мужчиной, когда с удивлением ощутила неудержимое желание выгнуть спину. Она не раз это проделывала во время своих занятий йогой, опираясь сначала на локти, затем на ладони, откидывая голову назад и вставая на мостик. Одно движение – и ты видишь мир в другом ракурсе.
Луч солнца бьет ей в глаза. Нарастающее возбуждение заставляет сердце биться все сильнее. Ее волосы рассыпаются по полу. Бланш закрывает глаза, залитые оранжевым светом, и слегка подается вперед, опираясь на ладони. По спине пробегает дрожь. Он все понимает и отвечает на ее безмолвный призыв. Кровь закипает. Амбра, мускус и ладан – где она это прочла? Давным-давно. Она прикусывает губу, извивается, словно танцующая змея. Он придвигается к ней, прижимаясь губами к ее бархатной коже, только губами, до тех пор, пока возбуждение уже невозможно сдерживать.
Бланш, ослабив запястья, падает на ковер. Мужчина бросается на нее, входит в нее, стонет. Их животы, наконец, соприкасаются. Его тяжелое тело словно магнит.
Он застегивает джинсы возле приоткрытого окна.
«Мне пора».
Мужчина пересекает комнату, делает шаг к ней и слегка касается большим пальцем ее лба, словно кладет мазок на холст. Палец шершавый, это приятно.
«Пока. Береги себя».
Напутствие попахивает бегством. Бланш скрещивает руки на груди, с сожалением ощущая себя слишком обнаженной, нелепой с головы до пят. Дверь захлопывается за поспешно вышедшим мужчиной.
Все у тебя шиворот-навыворот, недотепа. Отдалась практически первому встречному, гробишь свою молодость среди стариков и отказываешься открывать этот стоящий возле входной двери синий чемодан, в котором, возможно, находится ключ к твоей жизни.
Все шиворот-навыворот, но в сексе твой метод, пожалуй, удачен.
* * *
Она явилась в дом престарелых «Роз», никого не предупредив о своем визите. Но когда жарким июльским утром заведующий отделением психологии, вяло развалившись в своем кожаном кресле перед столом, заваленным бумагами, выслушал ее, не сводя взгляда с зашкаливающего термометра на стене, он понял, что эта девчонка – настоящий подарок небес. В ситцевом платье она выглядела удивительно свежей, а когда рассказывала о своем проекте, ее пальцы шевелились, словно травинки, колышимые ветром, которого им так здесь не хватало. Она положила перед ним листок с отпечатанной биографией, он отодвинул его в сторону и ответил: да, она принята, но ей придется постараться, чтобы привлечь в свою группу как можно больше людей. Он ничего не гарантировал, следовало запастись терпением, но разнообразие типажей, их неоднородность, как и их в большинстве своем беспокойное прошлое, могут стать неплохим полем для экспериментов. Летний период проблем не предполагал: немногие из здешних обитателей стремились уехать из города, поскольку они чувствовали себя спокойнее за толстыми стенами «Роз». Через три улицы от дома престарелых находилась принадлежащая учреждению небольшая квартирка, которую только что покинул психолог-стажер и которой она могла пользоваться за чисто символическую плату: оставалось лишь ее обустроить. «У вас испытательный срок три месяца, можете приступать, когда захотите».
На двери большого зала на первом этаже заведующий вывесил объявление с выведенными ярким фломастером детскими округлыми буквами:
ТВОРЧЕСКАЯ МАСТЕРСКАЯ.
Этим утром, оглядывая маленькую группу, собравшуюся на первое занятие вокруг овального стола, Бланш ощущает легкое расстройство. Подмышками образовались два темных пятна – совсем некстати, – и она некоторое время хранит молчание, пока в комнате не поднимается глухой ропот с вкраплениями явно нетерпеливого покашливания. Она судорожно сглатывает и произносит (несколько высоковато, на ее взгляд):
«Вы позволите к вам присоединиться? Не хочу вас торопить, но раз уж мы здесь собрались, значит… на то есть причины. Лучше будет, если я посижу немного рядом с вами. Да, у другого края стола, кстати, и вы можете сесть посвободнее… Спасибо. Ничего страшного, не беспокойтесь, лимонад не оставляет пятен».
Значит, вот они. Бланш быстро пересчитывает: три, четыре, пять… их девять. Она разочарована, но продолжает приветливо улыбаться. Просто она надеялась, что придет больше народу, по крайней мере, на первое занятие, поскольку ей известно, что со временем всегда отсеивается один-другой. Значит, нужно хорошенько поработать с этими и убедить себя, что в таком месте, непривычном для нее, это уже достижение.
«Вы увидите, ничего сложного нет, просто научимся одному небольшому приему, это потребует совсем немного вашего внимания. Ну что, к делу?»
Бланш прекрасно видит, что никто не понимает, о каком деле она говорит, – и опля! Ей приходится придержать за локоть и ласково усадить на место маленького роста старушку, которая уже поднялась со своего стула, встревоженно сжимая в руках золотистую сумочку. Кто-то спросил, как называются ее духи.
«Это „Дух времени“ Нины Риччи. Вам они нравятся? Нет, я не знала, что эти духи поступили в продажу в тысяча девятьсот сорок восьмом году, шестьдесят лет назад, и… надо же, вам тогда было тридцать два года. Какая память! Вам такие подарили на день рождения вашей дочери, флакон украшали два вычурных голубя… Знаете, я не уверена, что вам так уж нравятся эти духи».
Бледное с желтизной лицо остается непроницаемым. Взгляд пристальный, упрямый. У Бланш пересыхает во рту. Минуточку. Кто позволил тебе так беспардонно вторгаться в личное пространство этой женщины? Ты в своем уме? Посмотри на них: они ждут, чтобы ты установила правила, и без промедления. С возрастом у людей не прибавляется терпения. Не думай, что они доверятся тебе просто так, это самая необычная публика, какая у тебя только была раньше. Выражайся яснее, иначе в следующий раз тебя встретит пустой зал. И на что ты тогда будешь жить? Живо начинай все сначала.
«Вы правы, мы приступим прямо сейчас, сообща. Не уходите, прошу, здесь нет ничего сложного. Очередность не имеет значения. Я начала с вас, мадам, совершенно случайно. Это мог быть вон тот месье или вообще кто угодно. Понимаю, мы еще не знакомы. Творческая мастерская – нечто новое для вас, да и мне нужно понять, как лучше вести себя с вами. Не волнуйтесь, у нас есть еще время до обеда. Да, я в этом уверена».
Только сейчас Бланш замечает в их взглядах какую-то детскую беззащитность.
«Постарайтесь мне довериться. Я пока этого не вижу: мадам так встревожена, что вцепилась в руку месье. Поверьте, у вас все получится. До вас? Да, я уже этим занималась. Неоднократно, да. Спасибо, мне очень приятно, что я хорошенькая, да, я выгляжу моложе. Мне чуть больше: двадцать семь. Нет, работала в основном с детьми, с молодежью тоже, парнями и девушками, да. Последнее место… в Сен-Сен-Дени. Да, там все было по-другому, более шумно, весело, нет, зачем вы так говорите… Мастерская остается мастерской. Смысл в том, чтобы заставить работать нашу голову. Будем писать в тетрадях, немного снимем напряженность. Это такие приемы, и повторяю, вы увидите, как быстро ими овладеете. Какова цель этих занятий?..»
Только без паники: они боятся в тысячу раз больше тебя.
«Повторяю, вам не о чем тревожиться. Эти занятия служат для… Непросто все объяснить в двух словах. Вы сами постепенно поймете, для чего это нужно. А пока есть одна идея… Давайте послушаем истории, которые каждый из вас расскажет. Это может быть любой случай из жизни, какое-то событие, ничего из ряда вон выходящего. Следующий этап состоит в том, чтобы понять, какая эмоция лучше всего соответствует каждой из этих историй. Ну, например, радость, гнев, грусть или страх…»
Разве обязательно выговаривать слова, как дебилка?
«Хитрость в том, что можно использовать только одно слово, чтобы, в некотором роде, описать общую атмосферу. Не гримасничайте, у вас все получится».
Прямо напротив нее в инвалидном кресле сидит женщина, само воплощение гримасы. В ту самую секунду, когда она просит их не гримасничать, Бланш молит небеса, чтобы тщедушная старушка в сиреневой блузке в мелкий горошек не приняла это на свой счет. Ее зовут Од. Первое, что бросается в глаза, это перечеркивающие ее лицо широкие резинки, которые крепятся к какому-то железному механизму, охватывающему уши. Когда Од улыбается, – а делает она это очень часто, – резинки опасно натягиваются, но стоит ей опустить уголки губ, как зеленоватые полоски ослабевают и свисают под подбородком, открывая щеки, порозовевшие от трения. Как раз сейчас Од смеется, и ты не совсем понимаешь почему, но за столом явно царит всеобщее оживление. Следует воспользоваться моментом, чтобы ускорить процесс, так сказать, подсечь рыбу. Давай поднажми, расстарайся.
«Мадам Сюзетт Периго любезно откликнулась на мою просьбу и рассказала о своей бывшей работе. Браво, это смелый поступок. Теперь поразмышляйте несколько секунд над ее рассказом, соберите свои ощущения в маленький мешочек, завяжите его и в последнюю секунду произнесите одно слово. Одно единственное! Но будьте внимательны: это слово должно выражать какую-то эмоцию. Таково правило».
Почему они снова обеспокоенно заерзали…
«Скоро обед. Поняла. С кухни доносится звяканье посуды. Да, я слышу. Я не так давно среди вас, но уже заметила, что в столовой недовольны, если вы приходите раньше. Вам это известно, Виктор, – простите, я могу называть вас по именам?»
Будь осторожна. Они из другого поколения.
«Поскольку обращения „мадам“, „мадемуазель“ кажутся мне несколько пафосными. К тому же нас не так много. Ну, что насчет имен? Спасибо, так мне будет намного легче. Да, я улыбчива, мне об этом часто говорят».
Давай продолжай, ты вся вспотела, бедняжка, и дело не только в жаре. Расчувствовалась слишком быстро, а сейчас не время для сантиментов: ты должна привести их к конечной цели до того, как закончится сеанс. Иначе ты их потеряешь.
«Сюзетт, я напомню суть вашей истории: начиная с четырнадцати лет, вы служили домработницей в Жуэнвиле в семье торговцев углем. Вы вели хозяйство, стирали белье… Хочу задать вам один вопрос: какие чувства внушали вам люди, у которых вы провели всю юность?»
Выражайся яснее: у Сюзетт умственное развитие двенадцатилетней девочки.
«Простите. Я хотела спросить, любили ли вы их? Вы ничего об этом не сказали. Только что мы вместе с вами вошли к этим торговцам углем, открыли дверь их дома, послушали их разговоры, а когда описывали свою хозяйку, вы упомянули о такой детали: по пятницам готовилась тушеная треска с картошкой… И женщина, с криком раздавая указания, плевалась на вас кусочками чеснока… Скажите, Сюзетт, что вы чувствовали в этот момент? Вас не выводило это из себя?»
Поймай их взгляды и больше не отпускай.
«А теперь скажите по очереди всего одно слово, одно простое слово. Что первое приходит вам в голову? Не стесняйтесь. Если вам это поможет, добавьте красок в образы, которые у вас возникают. Но помните наше правило: следует выбрать только одно слово, наилучшим образом выражающее то, что вы чувствуете. Самое точное слово… Так-так! Вы сказали: когда думаю о них, я говорю: „Фу, невежды!“ Хорошо. Это уже что-то. Но подумайте еще. Нет, Од, вам необязательно мять руку Габриэля. Вы сказали, что они были… приличными людьми. А вы, Станислас? Чуть громче, пожалуйста, вы очень представительный мужчина, но вас почти не слышно. Что они не делали того, что подобает. Это так, но внимание, вы произнесли целую фразу… Да, да, я слушаю вас, Станислас: нечто подобное испытываешь, когда люди совершают подлость, изменяют своим убеждениям. Возможно. Вы говорите, что думаете о плесени? Что добавил Виктор? Что Сюзетт пугалась, когда хозяйка принималась кричать. Рене вам отвечает, что нет, это не совсем так, в этот момент она чувствовала не страх, а нечто другое. Да, это непросто сформулировать, согласна, что бы вы там ни бормотали сквозь зубы… Да, и утомительно тоже, но осталось уже недолго, и… что? Саша, что вы сказали? Я не уверена, что правильно расслышала. Поскольку ваш рот, э… внезапно искривился. Я услышала…
Отвращение.
Надо же. Такого я не ожидала. Даже не знаю почему. Отвращение. Сильное слово. Я, скорее, думала о гневе. А вы подтверждаете: отвращение. И это слово вас устраивает. Всех. Единогласно. Ладно. Меня немного беспокоит, что мы начали с этого, мне не хотелось вызывать у вас подобные эмоции… Простите, мне очень жаль, это глупо, я немного робею. Сердце заболело, Габриэль? Видимо, от волнения. Извинения приняты, Станислас, у всех людей бывает отрыжка. Вы говорите, что пора идти на обед. Прямо сейчас?»
Они думают только о еде. Твои словесные игры отвлекли их всего на пять минут.
«Хорошо. Тогда встаем и… идем в столовую.
Хоп! Мне очень жаль, но на этот раз графин с лимонадом опрокидываю я. Идите, я сама все уберу. Спасибо, Сюзетт, вы были неподражаемы. Итак, сегодня мы работали над эмоциями. И нам удалось ухватить одну из них: отвращение.
Это пришло само собой, замечательно. Не забывайте свои тетради и ручки.
Отвращение.
Вам уже лучше, вы уверены?
Прошу вас, не называйте меня „мадам“. Мы увидимся с вами во вторник, если пожелаете. Вторник и четверг, в десять часов, в этом же зале. Я буду ждать вас здесь. До свидания. До свидания».
Бланш ловит взглядом свое отражение в настенном зеркале: вид изможденный. Словно она только что вернулась с соревнований по триатлону.
* * *
Следует признать, что она не совсем ясно излагала свои мысли по телефону:
«Сорок три пиццы с не слишком мягким тестом, и в то же время не слишком жестким. С помидорами, сладким перцем и чоризо[2]2
Чоризо – испанская сырокопченая колбаса. – Примеч. перев.
[Закрыть]. Все это хорошенько поперчить. Но чтобы было не слишком остро. Сладкий перец нарезать тонкими ломтиками, и главное – снять с него кожицу. Так он лучше переваривается. Вы должны быть здесь ровно в половине восьмого. Опаздывать ни в коем случае нельзя».
Голос девушки колебался между небрежной уверенностью и началом безумной паники. Смутившись, он чуть не повесил трубку.
«Пицца должна быть теплой, я рассчитываю на вас, не знаю, как вы это сделаете, но, думаю, это выполнимо, правда?»
Он промолчал. На короткое мгновение она, казалось, испытала облегчение.
«Мне нужно подумать о дополнительном блюде, – продолжила она своим учительским тоном, – я пока не решила: быть может, рис с морепродуктами, хотя нет, это будет слишком, рис и пицца, лучше подойдет суп. До или после, или же какой-нибудь салат. Это должно всем понравиться, правда?»
Он не ответил, она снова заговорила:
«Значит, сорок три пиццы, это будет основное блюдо. В девятнадцать часов ровно, лучше прибыть раньше, чем опоздать. В четверг вечером на ресепшен. Спросите Бланку».
Она нервно засмеялась, затем сглотнула. Невыносимо.
«Я рассчитываю на вас».
После этого – мертвая тишина на другом конце провода. Он слышал, как она нырнула под воду. Через десять секунд он решил, что потерял ее. Утонула. «Я рассчитываю на вас». Вновь раздавшееся в трубке дыхание сродни крику о помощи, решать ему, захочет он его услышать или нет. Понять, что некая Бланка, голос которой хрипит, взмывая вверх под воздействием стресса, собирается идти ва-банк. Она действительно нуждается в помощи. Ей необходимо, чтобы задуманная операция удалась, и успех ее зависит от сорока трех круглых, похожих на солнце, пикантных, теплых и хрустящих пицц, которые должны стать незабываемыми. Он отвечает, что заказ принят.
«Как вы сказали? Бланка? Пфф, даже не знаю».
За приемной стойкой цвета незрелого миндаля вздыхает девушка с длиннющими лакированными ногтями. На полках громоздятся стопки журналов: «Пари матч» и «Мадам Фигаро». В холле слышатся гитарные аккорды и дробные удары кастаньет, распространяемые репродукторами из-под потолка, вскоре к ним присоединяется мужской голос, исполняющий песню в стиле фламенко. Девушка отодвигает пальцем куклу Барби в кружевном наряде, еще раз сверяется с расписанием на неделю, ведя по списку ярко-красным ногтем.
«Так, пицца, пицца… Думаю, это может быть только она. Идите по главному коридору, после постера с Пикассо свернете налево, в сторону столовой. Там спросите Бланш».
С облегчением вынырнув из облака удушливого аромата духов, он торопливо шагает по коридору. Время поджимает: пицца, сложенная в четырех грилях грузовика, может пересушиться.
Шелковистые светлые волосы, белокожее тело под открытым платьем на бретельках. И длинные кисти рук, соединившиеся в едином жесте: она подносит ко рту нечто похожее на стручковый перец из его родных мест, между Луоссоа и Эспелетом, в стране Басков, блестящий, словно смазанный оливковым маслом, горький на языке, взрывающийся огнем в горле. Зубы девушки впиваются в кожицу двух зеленых стручков, упругих и нежных, как края вульвы. Чувствуя боль от внезапной эрекции, он спрашивает:
«Бланка?»
* * *
«Продолжайте, очень хорошо… Продолжайте вальсировать, Стан. Так, раз-два-три, раз-два-три… Я говорю так, потому что вижу это в ваших глазах. Верно, они закрыты, но под вашими веками все танцует. И ваша улыбка – прекрасное тому подтверждение. У вас очень красивая улыбка, Станислас. Упс, простите, я не собиралась вгонять вас в краску».
Легким шагом Бланш подходит к проигрывателю, стоящему на передвижном столике в другом конце комнаты, убавляет громкость, возвращается к Станисласу, по-прежнему сидящему, но отбивающему такт ногами.
«Вы открыли глаза! Танец заканчивается, и это по моей вине. К нам присоединились остальные, вот они, присаживайтесь. Здравствуйте, прошу вас сюда. И скажите мне сразу: часто ли вы ходили на танцы? Это наша сегодняшняя тема. Да, с эмоциями мы пока закончим, Сюзетт, на этот раз сменим курс. Поскольку в субботу мы празднуем четырнадцатое июля[3]3
14 июля во Франции отмечают национальный праздник – День взятия Бастилии. – Примеч. ред.
[Закрыть]. И этим утром я хотела бы послушать воспоминания о ваших балах, танцах. Неважно каких, любых, а не только проходивших четырнадцатого июля. Как вам такое предложение?»
Не обращая внимания на впавшие в ступор девять фигур, прижавшихся друг к другу, Бланш берет за руку Станисласа и увлекает за собой. Мужчина начинает скованно двигаться, и они вдвоем несколько секунд кружатся в танце, после чего она спрашивает:
«Кто-нибудь из вас ходил слушать, как Стан, некий популярный оркестр в подвальчике кафе „Купол“ на Монпарнасе? На левом берегу, – прекрасно, Габриэль – был один танцевальный зал с великолепным паркетом, по которому было легко скользить. Станислас, я уверена, что когда-то вы хорошо танцевали. Лучше, чем сейчас».
Бланш отпускает своего кавалера, который уже запыхался, показывает ему на пустой стул, приглашает присесть остальных. Пластинка из прошлого века продолжает играть, и пальцы, деформированные артрозом, постукивают по краю стола, более или менее попадая в такт. Бланш обращает внимание, что сегодня утром они приоделись: рубашки в клеточку, цветастые блузки, а Виктор с Габриэлем даже повязали галстуки, несмотря на летнюю жару. Не дожидаясь приглашения, они начинают рассказывать свои истории, гораздо быстрее, чем в прошлый раз.
«Значит, вам было десять лет на танцах в День Святого Жана, и народные гулянья длились три дня? А где? Вы уже не помните, Жанна, это было в Бютт-Шомон, а быть может, в Сен-Мор… Не дергайте свои волосы, ничего страшного, название придет позже».
Это смущает только тебя, другие ничего не замечают.
«В тридцатые годы в праздник случилась страшная гроза, и городская площадь стала похожа на детский бассейн: бумажные фонарики размокли, дорогу развезло, а вам, Рене, тогда было… пятнадцать или шестнадцать лет. Вместо танцев дети катались по грязи на импровизированных санках из ящиков, визжа от радости…
Мы слушаем вас, Виктор. Вы ходили в „Бал у Жо“ на парижской улице Лапп. Место считалось престижным. Виктор вспоминает, что некоторые мужчины свистели дамам, приглашая их танцевать. Но только не он. Его дама была не из тех, кому можно свистеть. Что-что, Рене? Чтобы свистеть женщине, большого ума не надо, гораздо важнее уметь правильно вести ее в танце, чтобы она чувствовала себя королевой, единственной в мире и светилась среди толпы. Совершенно с вами согласна».
Дальше все идет неожиданно легко, но больше всего она поражается охватившему ее возбуждению. Вот уже целых десять минут Сюзетт отчаянно тянет палец вверх, и если она продолжит в том же духе, то рискует убить бедняжку Жанну своей тяжелой, как лопата, рукой.
«Сюзетт, совсем необязательно называть меня „мадам“! Значит, вы хотите нам сказать, что иногда на танцах все собирались в круг, а потом кто-то садился в центр. Од, я правильно поняла, вам это тоже знакомо? Да, она кивает. На пол стелили небольшой коврик или какую-нибудь тряпку, и человек, сидевший в центре, выбирал из круга танцующих того, кто его поцелует, пока остальные продолжали кружить вокруг них… Иногда образовывались пары. Женщины тоже целовались? Саша… Саша расскажет нам больше».
Резинки на лице Од натягиваются, и каждый может слышать металлический звук механизма, когда она открывает рот. Сама хрупкая дама, обернутая в оранжевое платье, буквально подпрыгивает в своей инвалидной коляске. В ее глазах пляшут такие яркие огоньки, что Бланш замирает на месте. Неужели…
«Я так понимаю по вашей реакции, Од, что вы тоже целовали женщину? И что вы при этом чувствовали, интересуется Рене? Од смеется, вы ее развеселили. Но я вижу, что Габриэль пожимает плечами: вы часом не ревнуете, Габи?»
Еще один вопрос, о котором она тут же жалеет: нельзя вторгаться в личное пространство своих подопечных, заруби себе на носу и будь внимательнее. Ведь Од и Габриэль связывают особые отношения, которые никто в группе никогда не комментирует, хотя только Габриэль возит инвалидную коляску по коридорам «Роз», время от времени склоняясь к уху этой крошечной, словно кукольной женщины, чтобы прошептать ей что-то, от чего она принимается хихикать. Это их тайный язык удовольствия, понятный только им…
Заведующий отделением психологии рассказал, что Габриэль когда-то был рабочим, то ли плотником, то ли оцинковщиком, она уже не помнит, но однажды он упал с крыши и потом провел в коме несколько месяцев. И Бланш чувствует себя с ним не в своей тарелке. Выражение лица у него постоянно хмурое, в кулаках притаилась сдерживаемая мощь. Но хватит размышлять, посмотри, что у тебя творится! Настоящий кавардак в комнате: на минутку отвлеклась, и тут же все вышло из-под контроля! Виктор устроил распевку посреди комнаты, Рене и Жанна раскачиваются, переступая с ноги на ногу, Саша схватил Сюзетт за руки и тащит танцевать… Внезапно комнату наполняет голос Виктора, хриплый, мощный:
Девчонка, с которой я познакомился,
не блещет красотой,
но мне по душе ее уверенность.
Это она раздает приказы,
это она терпит неудачу,
а отдуваюсь я.
Это она устраивает погром,
а в тюрьму отправлюсь я…
Виктор явно вошел в раж. Стоя посреди комнаты, он рассказывает всем желающим, как любила танцевать его жена на тщательно навощенном паркете – такое было время, – она танцевала в красивых туфлях, а не в каких-нибудь грубых башмаках. Мужчины же предпочитали носить ботинки, начищенные черной ваксой, из Лиона, – чтобы сверкали во время танцев. Три шажка, пять, шесть, семь…
Мастерская превращается в танцплощадку.
«Упс, осторожнее, Жанна. Станислас, внимательнее, она прямо за вами. Не знаю, Стан, можете ли вы пригласить на вальс Рене, вам решать. Виктор, мне больше нравилось, когда вы пели просто ла, ла-ла-ла, ла-ла-ла…»
Она подходит к проигрывателю и передвигает иглу, которая несколько секунд назад сошла со звуковой дорожки. Внезапно Бланш чувствует чье-то прикосновение.
Ирма?
«Ирма. Мадам Дажерман? Вы хотите встать? Как тихо вы говорите. Сейчас я к вам подсяду. Я почти вас не слышу. Эй, вы не могли бы угомониться на пару минут, мне надо выслушать Ирму?»
Выпутывайся теперь, как хочешь, пока сюда не примчится орда медсестер и врачей, чтобы выразить тебе благодарность за твои умные действия… Они старые, потрепанные, одной ногой в могиле, а ты хотела забыть об этом? Бланш придвигает стул ближе к Ирме, склоняется к лицу почти столетней старухи, которая обычно присоединяется к ним, не говоря ни слова. Ирма, наконец, решила заговорить, с усталым вздохом, словно только что поднялась по лестнице. Бланш ловит каждое ее слово.
«Вы были… чувствительной девушкой. С нежным сердцем. Вы любили носить легкие платья и туфли на высоком каблуке с завязкой на лодыжке, да, я себе это представляю. Мы все представляем, так ведь?»
Остальные продолжают вальсировать, равнодушные к вырисовывающимся деталям. Бланш согревает шепот Ирмы своим взглядом, легким пожатием рук.
«Вы только и делали, что танцевали, по субботам на танцах, в своей комнате все остальное время… Вы были готовы отдать все ради танца… Вы когда-нибудь переставали танцевать?»
Зрачки тухнут в глазах Ирмы Дажерман, и несколько секунд видится лишь ровный молочно-серый цвет. Когда две бусинки орехового цвета появляются вновь, она продолжает свой рассказ.
«До свадьбы – никогда. Каждую субботу вы танцевали, с тысяча девятьсот двадцать третьего по тысяча девятьсот тридцатый: это были годы великого счастья. Вы танцевали, танцевали, без памяти, до самой ночи… И что произошло потом? В двадцать один год вы вышли замуж. С танцами было покончено. Или только вместе с мужем, исключительно на благотворительных праздниках, организуемых „Предприятием Дажерманов, отец и сын. Арматура, бетон“. Он никогда не умел танцевать. У него не получалось следовать за вами. Он оттаптывал вам ноги. Ему никогда не нравились физические упражнения. Предпочитал лучше выкурить сигару. Вы дрожите. Он был гораздо старше вас. Да, ваш супруг, месье Дажерман. После свадьбы ваша жизнь изменилась».
Внезапно Ирма стала мертвенно-бледной.
«Накиньте эту шаль, прошу вас. Может быть, позвать врача? Господи, что мне делать, у вас такой измученный взгляд! Взгляните на меня! Ваши глаза… Слушайте, ее глаза стали бесцветными, она, что, сейчас упадет в обморок?»
Первыми отреагировали Станислас, Виктор и Габриэль. Жанна, наконец, перестала вальсировать, она старательно убирает за уши свои пепельные волосы. Взяв Ирмину руку, Рене похлопывает по ней. Бланш пытается справиться с нарастающей паникой.
«С ней ведь такое уже бывало? Она совсем невесомая, эта женщина, настоящая пушинка, кажется, ее тело исчезнет от прикосновения, вот-вот растает на свету, у меня всегда мурашки по телу бегают, когда я к ней приближаюсь. Не понимаю, как эта травинка могла танцевать всю свою юность…»
Кровь снова приливает к лицу Ирмы, к ее щекам, но глаза старушки остаются закрытыми.
«Такое ощущение, что она уснула. Просто напугала нас всех. Я провожу ее до комнаты».
В ответ – недовольное молчание.
«Простите, но мне кажется, так будет лучше. Я вижу, вам не нравится, что нам приходится прерывать занятия, но мне необходимо ей помочь, поймите…»
Они в этом не уверены.
«Ладно. Знаете что? Мы продолжим через полчаса. Вы пока погуляйте, выпейте чего-нибудь прохладительного и продолжайте ворошить свои воспоминания, а мы встретимся с вами ровно через полчаса для других историй. Идет?»
Сюзетт отвечает первой, даже не подняв палец на этот раз.
«Занятие по плетению корзин?
Нет, я не знала. Хорошо, что вы мне сказали.
Тогда… у меня есть другая идея, которая вам понравится. Сегодня мы с вами устроим испанский вечер воспоминаний. Подробностей пока сообщать не буду, подумаю, как все лучше организовать. Сначала отведу Ирму в свою комнату, затем ознакомлю вас с сутью дела. Ну как, годится?»
Наконец они заулыбались. Бланш вздыхает с облегчением: конец раунда за ней. Но обещанный сюрприз зависит от способностей мужчины, не очень-то приветливого, с которым она общалась только по телефону и который принял у нее невероятный заказ: сорок три пиццы с ароматами Испании, ужин, призванный порадовать обитателей дома престарелых, половина из которых наверняка давно лишилась зубов. Нечто вроде одного из тех дурацких подарков, по части которых она большой специалист.
* * *
Склонившись над рулем, она подается вперед. В кабине тесно, они шумно дышат, над его верхней губой блестят капельки пота, он стискивает ее груди, трясущиеся от смеха, и тоже не может сдержать смех. Грузовик, укрытый ночной темнотой, наполняется веселым, прерываемым их учащенным дыханием.
Ей неизвестно его имя. Она заметила, какие у него широкие ладони, и какие они шершавые, и как он ловко расставляет тарелки по столам. Она с большим интересом разглядывала его грациозное, несмотря на внушительные размеры, тело, внимательное выражение лица, когда кто-нибудь из стариков что-то у него просил. Увидев, что он замечательно справляется один, работники столовой отправились курить в подсобку. Официантка и ее дружок, мойщик посуды, отошли в сторону поболтать. Бланш с аппетитом впилась зубами в пиццу. Дальнейшее произошло само собой. Расплатившись и поблагодарив его, она дошла вместе с ним до машины, посмотрела ему в глаза, перевела взгляд на его гладкое лицо, выступающие скулы, сочные губы. Ему же требовался глоток свежего воздуха после всех этих медленных и монотонных разговоров, непривычных для его слуха, этих худых рук со сморщенной кожей, лиц, сначала обеспокоенных, затем довольных, вплоть до умиления, вызванного пережевыванием помидоров и мелко нарезанной чоризо. Поэтому, как только они укрылись от посторонних взглядов, как только он вдохнул жасминовый аромат ее волос, когда она наклонилась, чтобы поцеловать его в щеку, он потребовал большего. Их губы слились, он расстегнул ее блузку, пуговицу за пуговицей, прикоснулся к ее бедру, убедившись в его упругости, и очень быстро оказался в ней, нырнув в пенную ванну ее тела, испытав почти волшебные ощущения.
