Текст книги "Лесная неделя, или Для чего человеку ружье"

Автор книги: Виталий Нестеренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Опять я хочу сказать

Насчет аптеки. Никогда не думал, что можно ночевать… на аптеке. Или – в аптеке? Вот уж когда никто не сможет сказать, как правильно. Даже сама классная, хоть она у нас и по русскому.

Вечером Петрович сказал:

– Теперь пошли ночевать на сеновал.

– Это как? – спросил я и подумал: «Сено-валом, все-навалом, смех да и только» – вот что подумал я, и мне захотелось домой. Там все понятно: пошли спать – это значит нормальная кровать. Мягкая, уютная. Спи сколько хочешь, пока в школу не поднимут.

– А вот так, – сказал Петрович, – самое лучшее дело – сеновал. Там же запах такой…

Мы взобрались по лесенке под самую крышу сарая, что стоял как раз напротив дома. Под крышей, как под сложенными ладошками, лежало сено, – это и был сеновал. Там шуршала, жила, пахла целая аптека – так сказал о нашей постели Петрович. Страшно понравилось мне готовиться к ночи без всяких разных простыней-одеял.

Петрович на ощупь (а может, и просто по запаху?) находил травинки и приговаривал:

– А вот ду́шица… ду́шица… да… от простуды она. Ну, и разные другие хворобы выводит.

– Хворобы – это что? – спросил я.

– Хвороба – это болезнь. Чи ты по-русски не понимаешь? Чему только вас в школе учат?

– А это что пахнет? – Я наугад выхватил из шуршащей, неугомонной своей постели первую попавшуюся травинку.

– Да то ж полынец! – радостно воскликнул Петрович и зашуршал, стал умащиваться поудобнее.

Я тоже попробовал устроиться поуютнее и представил себе наш дом: мама подходит к моей постели, одеяло поправит, что-нибудь ласковое скажет. И папа тоже… Хотя он сейчас, может, спит еще походнее, чем я. Где придется. Он такой, его работа приучила. И армия тоже.

– Чего примолк? – спросил Петрович. – Дремлешь?

– Не-а! – сказал я и нашел чабрец. Нашел и обрадовался. Папа сколько раз в степи за городом давал мне нюхать. Я его хорошо знал, потому и обрадовался: оказывается, чабрец не только у нас есть, и в лесу – тоже. Старый знакомый!

– Чабёр! – сказал потеплевшим голосом Петрович, и так мне это понравилось, что мы оба одинаково думаем насчет этой пахучей до вкусного травки, – я взял и пересказал Петровичу одну историю про чабрец. Мне ее папа рассказывал.

Давным-давно, в старину, уехал один человек далеко от дома и долго не возвращался. Его очень ждали дома, а он все не ехал и не ехал назад – забыл свой дом. Тогда послали к нему гонца и наказали, чтобы он, как придет, спел самую хорошую песню, но тот человек все равно не вернулся домой. Послали еще одного гонца и велели рассказать тому человеку, что никак не хотел возвращаться, какие красивые зори над рекой и как вообще хорошо живется в родном краю. Пошел гонец, рассказал, а тот опять не вернулся. И тогда послали третьего гонца и дали ему чабреца пучок. Пусть он, значит, даст понюхать, чтобы вспомнил человек, как пахнет родная степь и родная земля. Как понюхал человек чабрец – так сразу все вспомнил и вернулся домой.

Я рассказал, а Петрович молчит.

– Спите? – спрашиваю.

А он вздохнул и говорит:

– И откуда ты это знаешь?..

Мы помолчали. Я думал опять о маме, о том, где сейчас папа ночует, может, у него даже сена никакого нет, мало ли что…

Было слышно, как за дощатой нетолстой стеной тихо шумит лес. Птица какая-то крикнула. Но я не стал спрашивать у Петровича, что за птица. Пахло вкусно чабрецом, полынью, еще чем-то Я стал вспоминать чем; вспоминал-вспоминал и заснул.

Да так заснул, что разное-всякое приснилось. Бывает, что спишь-спишь, а ничего не приснится. Вспомнить даже нечего, как будто и не спал совсем. А тут такое приснилось – даже сам не знаю, какое…

Сон самый настоящий

После крика непонятной птицы – спросонья она, что ли? – Алексей больше ничего не помнил. Потому что сразу пошел цветной и широкоформатный сон.

Лес там был еще выше и гуще, чем настоящий. И через лес напрямик шел Алексей, а за плечом у него ружье. Настоящее. И не такое, как у Петровича, не старое, а совсем новое и со Знаком качества, как на конфетах «Птичье молоко», хотя Алексей больше признавал лимонные дольки в сахаре, пусть они и без знака.

Шел вроде бы Алексей один через лес, и радостно ему, потому что есть у него цель: надо найти и убить дикого зверя.

Шел вроде бы Алексей убивать зверя. Какого точно – он еще не знал. Знал только – зверюга будет что надо, здоровый, сильный и что наверняка – так это рога! Большущие, будь здоров!

Шел вроде бы Алексей, и сама собой пелась боевая песня хорошо вооруженного и ничего не боящегося человека.

«Там-тара-рам! Вот он идет, вооруженный человек! Там-тара-там! Бойся, жалобно вопи, зверь, тебе сейчас будет конец, прямо сразу будет конец. Еще в этой, еще в первой серии широкоформатного цветного фильма убьет страшного зверя отважный человек с качественным ружьем, бьющим без промаха. Да, без промаха!..»

Такая вот складывалась песня, а сороки кричат, сухие ветки под ногами потрескивают, и вот-вот выскочит зверь, которого надо убить с первого выстрела, с самого первого!

Почему-то в этом месте сна Алексею стало не по себе. Показалось, что не сон это, а просто они с ребятами из девятиэтажки пробрались к забору летнего кинотеатра и смотрят через щелки картину, куда дети до шестнадцати не допускаются. А картина опять о том, как Алексей идет с ружьем по лесу. Вот наконец и зверь. Непонятно, правда, какой он породы и как его теперь называют, но – страшный. Это самое главное.

Рога – как у оленя. Клыки – как у дикого кабана. И – полосатый, как в пижаме. Совсем непонятный зверь. Такого даже «В мире животных» нет.

Алексей вроде бы схватился за ружье, приладил его, как положено, к плечу.

Настал, значит, час, когда надо стать настоящим человеком и мужчиной, пора кончать с этими всеми «Лесиками».

«Трам-тара-рам! Не дрогни, рука, глаз с прищуром, чтоб сразу бить зверя, без всяких там штучек, первым выстрелом!.. Трам-тара-рам! – и привет!..»

Нажимает Алексей на курок. И тут происходит самое страшное. Вроде бы надо ружью выстрелить, а оно щелкает вхолостую, как незаряженная воздушка в тире, а не настоящее охотничье ружье.

И слышит вроде бы Алексей, как говорят над самым ухом: «Пора, парень, пора!»

Открывает Алексей глаза, а это, оказывается, Петрович. Самый настоящий. И настоящим своим голосом говорит, что пора вставать и что неплохо бы теленка напоить.

– А потом что? – медленно говорит Алексей, все никак не отделавшись от рогатого чудища и невыстрелившего ружья.

– Потом в лес пойдем, древесные породы изучать, траву ты выучил еще вчера.

Про лисью школу

В самую жару лес совсем не жаркий. Это Алексей точно уяснил. Понятно, отчего такая прохлада: тень все время – это раз. Во-вторых, асфальта нет, ничто не накаляется. Алексей так и сказал Петровичу, когда они шли в очередной обход. Петрович подтвердил: все верно.

– А чего вы все время с ружьем? – спросил Алексей. – Часовой, да?

– Часовой и есть! А как же! – с гордостью ответил Петрович, а сам что-то на дереве высматривал да высматривал.

– Что там? – полюбопытствовал Алексей.

На дереве меж веток повисло что-то косматое, вроде как Черномор летел мимо и бородой за ветки зацепился. Или как старая мочалка.

– Болеет дерево, надо на заметку взять. А лес наш исторический! Отсюда Петр Великий дуб брал на самый первый корабль российского флота. Интересно назывался корабль: «Принсипиум»… «Принсипиум»… От Воронежа потом Петр повел корабли аж до самого Азова, вот как.

Они шли по прохладному коридору, деревья своими кронами склонялись над ними, будто прислушивались, будто понимали, что это о них Петрович рассказывает. О том, что в лесу почти пятьдесят разных пород, древесных и кустарниковых, что вот это, например, ясенек, а это – лещина, дикий орех, пока еще, правда, не поспевший.

Петрович опять рассказывал о лесе, как о человеке. О том, какой лес щедрый: вот дикая груша, а вот яблонька-дичка. О том, какой лес добрый: он не только поля от суховеев летом уберегает, а зимой снега задерживает. И если лес не беречь, то и реки пересохнут.

– А самое главное вот и не сказали! – весело заявил Алексей, заранее чувствуя, что удивит Петровича.

– Как это? – и вправду чистосердечно удивился Петрович и даже приостановился.

– Кислород еще! Мы в школе проходили! Лес ведь дышит!..

– Ну, не совсем, конечно, а наполовину, считай. Лес и Мировой океан – они вместе дают планете нашей кислород. Только не знаю точно, кто из них больше дает… Погоди, погоди. Теперь совсем тихо пойдем – я тебе лисью школу покажу.

Алексей в какой уже раз подивился умению Петровича ходить бесшумно, просто без единого звука. Разведчик он, что ли, Петрович?

– Гляди… – шепотом сказал Петрович, остановившись у небольшого бугорка. Там была нора. – Нету хозяйки. По делам, поди, убежала, – уже в голос сказал Петрович и поманил Алексея: – Видишь, пятачок у норы обтоптан? Здесь лиса своих лисят обучает. Придушенную птичку или мышь какую принесет – и здесь учит лисят охотничьим тонкостям. Умная животная!.. Тьфу ты, опять я род неправильно сказал. Вот же привык, а? Гляди, и не замечал, пока ты меня носом не ткнул.

– Ладно… – великодушно махнул рукой Алексей.

Они посмеялись и пошли дальше от лисьей школьной площадки, чтоб не мешать никому.

«Интересно ведь как, – думал Алексей, стараясь идти с Петровичем шаг в шаг, – даже лисам надо в школе заниматься. Ну, жизнь!»

Птицы вовсю пели. Похоже, что выходных у них не бывает, решил Алексей. Неустанные какие-то эти птахи.

– Попьем малость, криничка тут хорошая…

– Где?

Петрович показал: из-под кряжистого, старого дуба, почти от самого его корня, вытекал робкой струйкой родник.

– Вишь, голосок какой тихонький… – Петрович опять, как и о лесе, вроде как о живом существе, говорил о роднике. – Пора бы тебя почистить, да все недосуг. Вишь, бережки у тебя засорились, а водица солодкая, что лимонад…

Они попили прямо из ладоней: Алексей сразу вспомнил хрусталь и маму, она очень любит все стеклянное.

– А папе еще дня три, не меньше надо, – сказал он и вздохнул.

– Откуда знаешь?

– Фотоочерк ведь… – объяснил Алексей. – Его с налету не снимешь, это дело такое.

Петрович согласился, что дело действительно такое, потом сказал:

– Хорошее дело у твоего батьки. Снимет фотокарточки, напечатают их в газетах или в журналах, другие люди полюбуются нашей лесной красой и скажут сами себе: да, беречь надо друга нашего зеленого, потому как худо без него придется, всем худо – и полю, и реке, и мне, человеку.

– Хорошее дело, конечно, – согласился теперь и Алексей.

Шагалось ему следом за Петровичем легко и весело, хотя надо было, правда, шагать все время шире обычного. «Надо бы потихоньку от Петровича во дворе кордона сыскать лопатку да прийти как-нибудь сюда, родничок почистить». Дорогу к родничку – под дубом, мимо лисьей школы – он, Алексей, запомнит, запросто запомнит, не хитрое оно, это дело!

Что было после полудня

После полудня было вот что. Петрович, во-первых, похвалил Алексея за то, что он хорошо крикнул на того самого Михалыча. Вовремя крикнул, так что Михалыч сразу весь гонор потерял – так и сказал Петрович, вспомнив случай с топором.

Во-вторых, осмотрел Алексей весь «микрорайон», весь двор, который называется кордоном. Кроме сарая, под крышей которого Алексею снился рогатый неподстреленный зверь, кроме дома, крытого шифером, во дворе еще был какой-то ребристый домишко. Коровник…

Обитательница этого домишка дневала и ночевала на опушке леса.

– А волки как? – спросил однажды Алексей у Петровича. Ведь, откровенно говоря, не он один думал, что леса без волков не бывает.

– Жаль… – вздохнул Петрович, – побили почти всех волчат.

– Как это – жаль? Они же волки!

– Из ружей побили, капканы на них ставили, даже ядом травили… А волк, он – санитар! Простую скотину не тронет. Только слабую или больную. Ту и надо долой из стада! Помеха!

Разговор происходил как раз в тот момент, когда Петрович присел на бревнышко у дома ружье почистить. Сам чистит, а сам разговор с Алексеем ведет:

– Потому не удивляйся. Волк, он движение регулирует. Если битком населить весь лес разными животными, больными и здоровыми, то кому-то ж надо их разделять: чтоб здоровые оставались, чтоб им больные не мешали. Докторов в лесу ведь нету!

Петрович прочистил дуло своего ружья и глянул через него прямо на солнце.

– Мне можно? – спросил Алексей. И тоже глянул. Солнце сквозь ружейное дуло слепило больно, до колкости.

– Отец твой, поди, сейчас на седьмом кордоне, не дальше, – сказал Петрович. – По рации, хочешь, вызовем?

Они пошли в лесниковый дом, и Петрович почти полчаса кричал в микрофон:

– «Волга», я – «Иртыш», «Волга», как поняли? Прошу связи, прием!..

Алексею было интересно: вроде Штирлиц на связь выходит, пароли всякие – «Волга», «Иртыш»…

Ответила наконец «Волга» сипловатым, не очень приятным голосом. А потом и папин голос сказал:

– Алеш, ну, как ты там?

– Нормально, – закричал прямо в микрофон Алексей. – Совсем нормально, мы на Михалыча акт составили!

– Какой акт?! – удивилась «Волга» голосом папы.

– Он живой лес рубил!

– А-а… – протянул папа понятливо.

Он был далеко. Так далеко, что потрескивало в динамике маленькой рации, как будто связь была с Северным полюсом, по крайней мере.

– Все нормально? – спросил папа.

– Ага!

Алексей не знал, что еще нужно говорить, когда тебя вызывают на связь, как Штирлица.

– Дай-ка мне… – сказал Петрович и отобрал микрофон. – Нормально, говорю, все в порядке, не беспокойтесь там… Связь кончаю. Привет…

Разговор кончился. И Алексею сразу захотелось домой или просто к папе поближе.

Петрович будто понял это.

– Ну-ка, – сказал он тоном, с каким обращался к тому самому Михалычу, – ну-ка, поди ребятню накорми.

Какую ребятню, Алексей уже знал. На кордоне жили совершенно сиротливые цыплята. Дело в том, что их Петрович взял с инкубатора. Без настоящей матери, значит, цыплята. А на кордоне жили вполне взрослые индюшки. Вот они и усыновили цыплят. Наверное, потому, что собственных детей у них почему-то не было.

Алексей вроде бы понимал этих желтовато-белых, пискливых и беспокойных сирот. У них никого-никого на всем свете. Только индюшки. Серьезные такие, заносчивые и важные.

– Ты корми, корми ребятню. Пшено, знаешь, где? – подал голос Петрович.

Алексей знал, где корм для цыплят. Пошел в сарай, под крышей которого и располагалась вчерашняя спальня, похожая на аптеку.

В сарае жили непуганые воробьи. «Вот же какой народ! – подумал Алексей. – Везде ему весело. На асфальте – без асфальта!»

– Не для вас это! – сказал он воробьям, зачерпнул полную миску податливого, текучего пшена, выбежал во двор, а цыплята тут как тут. Пискливые, забавные, одинокие, хотя приемная мамаша-индюшка и наблюдает за ними – все ли в порядке.

Прямо из миски Алексей принялся набирать скользкое, блестящее пшено, занятно было сыпать пискливой компании мелкие, легкие зернышки. И вспомнил почему-то Алексей, как ему снилось, что он зверя убивает. Очень смешно. Непонятный такой зверь, и за что про что убивать его – тоже совершенно непонятно. Не нападал зверь, не грыз, не кусал, а его взять и убить? Непонятно. Совершенно.

Алексей решил подумать об этом как следует.

Было бы ружье…

Ну что, разве не бывает на свете таких вещей, которые не перескажешь даже другу или маме на ночь? Есть на свете вещи, которые просто невозможно пересказать. Например, в городе не хотелось, чтоб тебя на весь двор с балкона Лесиком окликали, а вчера, на ночь глядя, когда спать на аптечную вкусную постель ложились, – захотелось. Вот странно! Никому бы такого не рассказал.

Утром тоже случилось такое – не для рассказа. Петрович пошел на дальнюю делянку и велел приглядывать за хозяйством. Алексей дождался, пока он отойдет на приличное расстояние, и пошел немного покрутить рацию.

Оказалось, что питание отключено. Так и сяк двигал Алексей все ручки по порядку, но рация отмалчивалась.

– Не на транзисторах, ламповая, – сказал сам себе вслух Алексей, вздохнул и отправился искать лопату.

С ней было проще; она лежала в коридоре, где весь инструмент: топор, пила, лопата-грабарка. Лопата как раз для Алексея подходящая, штыковой называется. Копать ею – как штыком колоть. Потому и название такое.

За хозяйством может и собака приглядеть, решил Алексей. С ней отношения так и не наладились, хотя пару раз Алексей ее и пробовал костями угощать. А жаль. Умная вроде бы.

Так решил Алексей и пошагал с лопатой к забитому, исхудавшему вконец родничку.

Нашел без особого труда и, пока раскапывал родничку дорогу попросторнее да пыхтел с непривычки, но дела не бросал, – вот тогда и пришли ему на ум сразу две мысли. Во-первых, человек может не заблудиться, если будет неспеша выбирать дорогу и запоминать ее, на всякий случай, как он. Во-вторых, приятно все же другим людям делать сюрпризы. Завтра вот пойдет этой тропкой Петрович или просто случайный прохожий – а тут тебе под самым дубом готов ручеек с такой вкусной водой, что кое-какое ситро может и не сравниться.

Потрудился Алексей от души. Аж жарко стало. Тогда только и напился. А родничок журчал уже повеселее, чем раньше.

– Ну, обрадовался, – сказал с поддельной суровостью Алексей, совсем даже не думая, что сейчас это похоже на то, как Петрович умеет разговаривать с лесом, с деревьями и даже со своим мотоциклом.

Вспомнив про мотоцикл, Алексей поспешил закончить работу и пустился в обратный путь.

Хорошо шагалось. Легко. Даже не скажешь, что на субботнике был. Или на воскреснике? Алексей счет дням потерял в лесу – так некогда.

Вернулся на кордон. Там вроде все в порядке. Поставил лопату на место, отерев ее как следует пучком травы, и пошел мотоцикл проведать. Он стоял в сарае, где пахло сразу двумя видами транспорта. Современным и историческим. Потому что Петрович держал мотоцикл вместе с лошадью.

Лошадь все время паслась в лесу почти что самостоятельно. Петрович только ходил с ведром поить ее, не запрягал и не ездил на ней. Говорил, что «по осеням либо по вёснам, когда дорога раскиснет, – вот тогда самая ей работа».

Ну, так вот: пахло машиной и лошадью. Не успел Алексей усесться как следует на сиденье мотоцикла, как со двора тревожно, горласто закричала приемная мать инкубаторских цыплят. Алексей соскользнул с покатого, крутого сиденья: что стряслось, откуда сыр-бор?

Во дворе и вправду творилось невесть что. Над цыплятами, тесно сбившимися кружком, над рассерженной индюшкой, раскрывшей свои небольшие, сероватые в полосках, и не очень густые крылья, зависла большая птица. Вроде как на цыплячью семью пикировал вражеский бомбардировщик. Ну, как фашист самый настоящий.

Орел не орел, ястреб или еще кто – Алексей не стал разбираться. «Эх, ружье бы!» – подумал он сразу. Ружья не было, да он ни разу пока и не стрельнул из него, если сказать честно.

Стало обидно. На твоих глазах клювастый, громадный стервятник, или как там его зовут, пикирует на безобидные пискливые желтые комочки, а ты стрелять не умеешь. Да и нечем.

Вот когда нужно ружье! Даже пулемет. Чтоб вернее! Чтоб целая лента патронов: та-та-та-та!..

Ох, как нужно сейчас хотя бы простое ружье!

Алексей схватил первое, что попалось под руку, – у двери сарая висел ременный кнут. Взмахнул, что есть мочи, и хлестнул, даже почти не целясь. Нежданно-негаданно грохнул выстрел. Здорово получилось – стрельнул ременный кнут, изогнувшись в дугу, как удочка, когда клюнет что-нибудь крупное, увесистое.

Гулкий выстрел обрадовал Алексея, придал сил. Он стрельнул еще разок, и нахальная птица с ленцой, едва шевеля крыльями, стала отступать, поднимаясь выше и выше.

Третьего выстрела не вышло почему-то. Устал, наверное, Алексей от первых двух. Но птица и без того убиралась выше к солнцу, пока слепящий свет не растворил ее где-то в поднебесье.

И впору было поверить, что вообще ничего не стряслось. Кукушка одна размеренно ладила свое «ку-ку», как будто отрепетировала заранее, перед тем как выступать. Солнце слепило, попискивали успокоенные цыплята, и над всем этим миром неслось, как из чего-то электронного, ровно и четко: «Ку-ку…» и опять через равный промежуток: «Ку-ку…»

Алексей глянул на кнут. Нет, не померещилось: кнут был в руках. Он повесил его на место и вздохнул от всей души. Ведь и этого никому не расскажешь. Все равно не поверят: чтобы кнут – и вдруг выстрелил!

Тоже сон, только совсем короткий

Они поужинали, и Алексей спросил Петровича, нельзя ли по рации с папой поговорить.

– Лес, слышь, загудел как? Гроза будет, лучше поберечь – рация от разрядов может испортиться.

Верно, лес был какой-то необычный. Но он не гудел, как Алексей ни вслушивался.

– Гудит он внутренне как бы, – сказал Петрович, – готовится, чтобы выстоять.

Алексей еще послушал. Опять ничего не услышал.

– Ты давай ночуй, а я с хозяйством приберусь. Похоже, добрая гроза подбирается! Во!..

Петрович сказал «во!..» после сильной вспышки молнии. И через какое-то время Алексей услышал размеренный гул. Вернее сказать – говор. Будто где-то далеко приглушенно и настороженно говорило много людей.

Алексей вышел во двор. И пока взбирался на сеновал по лестничке, уже привычной, хорошо знакомой, – еще и еще раз вспыхнула молния. Совсем стало похоже на фотосъемку с блицем. Папа ведь так и объяснял, что «блиц» – по-немецки молния.

И вот молния-блиц на одну тысячную долю секунды высветила черную стену деревьев.

Алексей взобрался на сено, выбрал себе уголок поудобнее, повозился немножко – и тут началось. Полетели вражеские самолеты. Завыло, загудело все вокруг.

И громким командирским голосом, как и надо, когда на твою землю пикируют чужие, крестатые самолеты, Алексей крикнул:

– Орудия к бою! По самолетам противника…

Он почувствовал, что рука сама собой резко метнулась книзу. В едином порыве, одновременно с командой:

– …Огонь!

И грянул залп орудий! И полетели от вражеских самолетов куски в разные стороны: так вам и надо, нечего, нечего зариться на чужое, на нашу землю, на наш лес!

– По самолетам противника…

Но орудия все сразу выстрелили без команды «огонь». Вспышка от залпа получилась такая ослепительная, что Алексей сразу проснулся.

Оказывается, никакого боя и никаких самолетов не было. Петрович себе место на аптечном сене выбирает, шуршит сено, и шуршит дождь за тонкими дощатыми стенами.

– Не сробел?

– Страшновато… – признался, помолчав, Алексей. – Как вроде бомбежка.

– Откуда тебе ее знать, бомбежку-то?

– Да сколько раз!.. В кино и по телику!

– Слава тебе господи, – серьезно сказал Петрович, – что так только и знаешь про бомбежку.

Опять грохотнул где-то неподалеку гром.

Алексей прошуршал по сену ближе к окну, к лестнице.

Опять вспыхнула молния, и Алексей на мгновение увидел сверху лес. Деревья – словно живые люди, словно стали друг к другу еще теснее, словно хотелось им в трудную минуту быть ближе, чтоб рядом было плечо, крепкое, способное поддержать, придать сил.

Алексей вернулся и рассказал об этом Петровичу. Тот и не удивился, что деревья ведут себя как живые.

– Правильно все, – сказал Петрович. – Выстоял наш лес много невзгод. Одолел и заморозки, и буреломы. Почему? Потому что держится так вот, как ты и говоришь. По-людски. Друг за дружку. Всем народом.