Текст книги "Лесная неделя, или Для чего человеку ружье"

Автор книги: Виталий Нестеренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Виталий Владимирович Нестеренко
Лесная неделя, или Для чего человеку ружье

Как все началось

Все началось с завтрака. Даже никогда не подумаешь, что от яичницы так близко до необыкновенного.

Когда Алексей как следует ее расковырял, папа сказал:

– Есть шанс отличиться.

Мама осуждающе посмотрела на папу. Дескать, зачем поощрять безобразия? Ребенок элементарно не желает завтракать, а ему разные вещи сулят.

Папа аккуратно свернул салфетку, потом положил ее на краешек стола и пристально взглянул на маму.

Честно говоря, за столом Алексею больше всего нравилось не то, что на столе. На столе – что? Обыкновенная еда. Яичница, например. Зато, когда папа пристально взглядывает на маму – это сразу меняет дело. Значит, может быть очень любопытный разговор. Например:

– Что ты так смотришь?

– Я подготовил для него сюрприз.

– Сюрпризом будет, если ребенок наконец съест завтрак. Как нормальные дети. Они садятся за стол – и едят. А не привередничают.

Настал черед Алексея вставить словечко. Тем более что, пока шел разговор, от яичницы почти ничего не осталось.

– Я не привередничаю…

– Он перестал привередничать, – взял сторону Алексея папа.

– Он просто тонкий политик и весь в отца, – сказала громким шепотом мама и круто повернулась к Алексею: – Лесик, вот сегодня ты умница. Ты почти все съел.

– Не почти, а все, – сказал Алексей, привычно обидевшись на «Лесика». А тут еще от проглоченного наспех куска першило в горле.

– Хо-ро-шо, – раздельно сказала мама, и Алексей не понял, что она имела в виду: то ли хорошо, что он съел все, то ли, наоборот, плохо, что стал пререкаться, – уж очень по складам сказала мама.

Зато папа понял так, что это «хорошо» относится к нему. Обрадовался и принялся объяснять, что получено задание – снять фотоочерк на природе, притом не в нашей области, а за пятьсот или еще сколько километров, в государственном заповеднике. Это и есть для Алексея шанс отличиться.

– И в конце концов, – сказал суровым голосом папа, – должен же ребенок когда-то понюхать, кроме асфальта, что-нибудь еще.

Вот тут Алексею и надоело окончательно это «ребенок». Он перестал жевать то, что еще оставалось недожеванным, и решительно встал из-за стола.

Папа и мама оторопели. И – притихли: никогда еще Алексей не вставал из-за стола решительно.

– Не ребенок я! – совсем уже решительно сказал Алексей, расправившись наконец с тем, что мешало ему выступить раз и навсегда. – И хватит! Ладно?!

Мама тихо посмотрела на папу. А папа улыбнулся виноватой и довольной улыбкой.

– Что я тебе говорил?! – сказал он маме и повернулся к Алексею: – Вот что, не-ре-бе-нок. Ты едешь со мной в командировку. Собирайся немедленно. Это решено. У тебя от троллейбусов и машин уже глаза слезятся. Да?

– Да! – звонко крикнул Алексей. Так звонко, что в серванте отозвались самые хрустальные вещи, куда по праздникам Алексею наливали самый нехолодный лимонад.

А без праздников Алексей пил лимонад, конечно, не из хрусталя: должен же праздничный день чем-то отличаться от обычного.

Теперь я хочу сказать

Меня зовут Алексей. Терпеть не могу это «Лесик». Папа, тот знает. А маме очень нравится такое девчачье имя.

Я долго думал, ну почему ей так нравится? И вот… когда это было?.. Ага, позавчера. Я подумал так: если маме нравится – пусть, ладно. Только для нее буду Лесиком. Еще бы договориться с мамой, чтоб она с балкона не кричала на весь двор: «Лесик, ты опять хватаешь эту бродячую собаку?!»

А Касьян вовсе не бродячий. Он живет возле нашей девятиэтажки. К другим не ходит и лает только на ненаших.

Касьян… это мы его так прозвали, пес ничего, только один глаз у него немного косит. Ну, и потому – Кося, Касьян. Надо будет спросить у Анны Андреевны, нашей классной, почему то «а» получается, то «о». Ведь имя «Косьян» наверняка давали людям с неправильными глазами. Буквы получаются самые настоящие беглые…

Так вот, Касьян… Нет, я же хотел рассказать про завтрак, когда папа сказал, что есть шанс. Мама, правда, не знала, а мы еще раньше с папой договорились, что едем в командировку вместе. Как едем, что берем с собой – все решили, и только потом папа сказал:

– Лишь бы Верховный утвердил. – И вздохнул.

Я тоже вздохнул. Потому что Верховный (именно «В» большое) – наша мама. Это папа придумал.

– Пусть, – говорит, – мама у нас будет Верховным Главнокомандующим… – Папа когда-то служил солдатом в армии и потому все время военные слова говорит.

Опять вот забыл, про что говорил. Ага. Ну, мы заранее договорились. Папа берет все свои фотокамеры, с цветной пленкой для диапозитивов и с простой (он же фоторепортером работает), а я беру транзистор. Отвечаю за него – чтоб батарейки свежие были, а то в заповедном лесу будем работать, там надо не отрываться от жизни – папа так сказал.

Я до того нервничал, когда яичницу ел. Думаю: хоть бы уж утвердил Верховный. Если не утвердит, тогда несправедливо просто. У нас же не заговор какой-нибудь. Просто папа сказал:

– Ты – человек, взращенный в большом жилом микрорайоне, тебе крайне надо понюхать лесного воздуха.

Про лес я, вообще-то, читал. Папа мне специально журнал «Юный натуралист» выписал, хотя я его просил «Радио». Он сказал, что «Радио» выпишет потом, когда физику начну как следует учить.

«Натуралист» – ничего журнал. Про ягоды разные и растения вообще, какие надо для аптек собирать. Там и насчет леса.

– Ты согласись, – сказал папа и поправил очки, они у него иногда спадают ниже, чем надо, – современному человеку нужен лес.

Я согласился. У нас вокруг девятиэтажки нет леса, один асфальт. Вокруг школы – асфальт. Даже детская площадка вся заасфальтирована. Правда, в дождь сухо, но так иногда хочется, чтоб лужа была!

Потому я и волновался, когда ел яичницу. И самое главное – ведь утвердил Верховный! Мама – человек, она же понимает, что нельзя современному человеку без леса.

Вот. Транзистор в полном порядке, едем мы с папой на наших «Жигулях», ветер посвистывает, скорость нормальная.

Хорошо ехать, когда солнце. И быстро! И шахты за окном со своими треугольными терриконами.

Р-раз – и нет шахт, степь теперь.

Р-раз – и пошли подсолнухи, все шляпками в одну сторону повернутые, прямо к солнцу…

Хорошо быстро ехать! Папа, вообще, здорово машину водит, только ему очки иногда поправлять надо.

Р-раз – и поправил!

Р-раз – и мимо встречный самосвал!

Р-раз – и свистит ветер, и солнце слепит глаза!

Вот перейду в шестой – пусть попробуют меня отговорить, чтоб я за руль не лез. Все равно научусь водить. Это же здорово, чтобы вся земля мимо тебя вот так: р-раз!..

Как все продолжалось

Вполне нормально продолжалось: машина порой просто подымалась в воздух. Конечно, не на самом деле, а так казалось – вроде поднимаешься куда-то к солнцу, к небу, к пенистым облакам. Не «Жигули», а вертолет какой-то.

– А теперь можем и поднажать, – временами говорил папа, и сразу у Алексея начинало шуметь в ушах. Тогда он говорил любимую мамину фразу:

– Пап, ты же не автогонщик, ты фоторепортер.

– Одно и то же! – отвечал папа с неясным намеком: то ли Алексей с мамой говорит одно и то же, то ли репортер из-за постоянной беготни на больших скоростях похож на автогонщика.

Свернули наконец с асфальтированной дороги на неасфальтированную. Просто земля под колесами. Сухая – потому и клубы пыли, как за ракетой во время старта.

Так и доехали до дороги, которая прикрылась от солнцепека густыми кронами деревьев. Как будто она под зонтиком.

Папа сбавил скорость. Дорога петляла, деревья стояли тесно друг к дружке, словно боялись разлучиться.

– Вот и лес… – радостно сказал папа и вздохнул: – Ну, ты думаешь, я не знаю, о чем ты думаешь?

Вот так всегда. Алексей думает о чем-нибудь, а папа сразу говорит это самое «ты думаешь, я не знаю…».

Сейчас Алексей думал о том, почему деревья в лесу боятся, что их вроде бы кто-то может разлучить. Он так и сказал папе – все равно бесполезно скрывать, куда денешься?

Папа опустил стекла в машине, поправил очки, вздохнул опять радостно и сказал:

– Это же семья, Алексей. Не боятся они, что кто-то их разлучит. Это крепкая семья. Лес… слышишь, поет. А?

В окно вливалась птичья песня, похожая на что-то, а на что, Алексей сразу сказать не мог. Радость была в том пении. И еще солнце. И облака были, и деревья, и тесные, дружные ряды деревьев.

Алексей давно научился у папы вздыхать глубоко и весело. Он и вздохнул.

– Дышит… – тихо сказал папа и повел машину совсем на малой скорости. Чуть ли не на цыпочках пошли «Жигули». – Слышишь?

Алексей услышал, как дышит лес: запахло так, будто зима и мама вносит с балкона хрусткое, заиндевевшее, долго-долго стывшее на морозе белье.

– Слышу! – шепнул Алексей, и стало у него на сердце так хорошо, так… что опять он слов не мог подобрать…

И тут они приехали. Машина круто свернула к забору, сплетенному из веток. В заборе оказались ворота, растворенные широко и гостеприимно. Въехали во двор, а навстречу побежала заросшая и бойкая собачонка, звонко залаяла – так, что лес вроде притих и насторожился.

К машине, притормозившей около белого, крытого шифером дома, вышел человек в синем форменном пиджаке. На фуражке и в петлицах у него дубовые листики из блестящего металла и желуди. Походка у человека такая, что Алексей сразу подумал: или бывший физрук, или спортсмен, который в перерыве между соревнованиями просто так, для интереса, работает лесником.

Алексей наблюдал из машины, как папа здоровался с лесником, как собака, повинуясь команде хозяина, быстренько улепетывала в конуру, и морда у нее была виноватая, как вроде не того, кого нужно, облаяла.

Папа говорил леснику о себе и о задании редакции, лесник отвечал, что это очень приятно и что его зовут Алексеем, а отчество – Петрович. Тогда папа сказал, что вот вам, пожалуйста, еще один Алексей – и показал на своего Алексея.

Пока Алексей выгружал сумки с аппаратурой и баул со всякими там пирожками-термосами, у взрослых пошел разговор о том, есть ли сейчас кабанья тропа, и как насчет бобров, захаживают ли к воде олени и когда в последний раз видели волков.

Алексея больше всего заинтересовали олени. В кино он их видел, строгих и величественных, а в жизни не приходилось. Впрочем, не только оленей, если говорить откровенно.

– В засаду надо, в засаду, – густоватым, чуть охрипшим голосом отвечал на все папины вопросы лесник по имени Алексей.

– В засаду бы неплохо, Петрович, у меня оптика хорошая, человек я спокойный… Неплохо, а?

Алексей Петрович с охотой согласился, а потом зазвал всех в дом. И пока сидели все трое за столом, пока ели хрусткие малосольные огурцы и мамины пирожки, пили лесниковый квас и мамино какао, Алексей Петрович успел рассказать, что семья его поехала проведать родственников и будет через пару недель.

Папа сказал, что отвлекать людей от постоянных дел он привычки не имеет, и пусть Петрович работает себе на здоровье, а в засаде папа сам посидит.

Петрович согласно кивнул, потом предложил папе взглянуть на карту. Они долго колдовали над ней, так что Алексей устал крутить транзистор.

– Так… Вас понял, Петрович… – сказал наконец папа. – Действительно, будет очень и очень занятно пройти по всем трем кордонам…

Он помолчал, потом взглянул на Алексея:

– Алексей, а ты без меня сколько сможешь выдержать? Понимаешь, ведь я пойду пешком. Это вкруговую где-то сотня километров, да буду останавливаться, снимать, работать… Недельку без меня Петрович за тобой приглядит, он согласился…

– У меня таких пара, не привыкать, – отозвался Петрович и с лаской глянул на Алексея.

Алексей знал суровое папино правило. Коль сказал он – снимать, работать, то вести споры-разговоры бесполезно. Если б можно было – папа так прямо и сказал бы: «Пошли». А раз нельзя – значит, нельзя.

С грустью вздохнул Алексей, на минутку представив себе, как он во дворе девятиэтажки начал бы свой длинный и ужасно интересный рассказ о стокилометровом походе по лесным дорогам, по лесным кордонам.

– Вас понял, – сказал Алексей, копируя папу точно, нотка в нотку. Так папа всегда говорит, если мама голосом Верховного Главнокомандующего велит ему что-то сделать по хозяйству. – Вас понял.

Папа похлопал Алексея по плечу:

– Ну, ты же у меня мужчина. Понимаешь все с полуслова!

Вот как Алексей остался один в лесу, где нет никаких девятиэтажек и асфальтов, а только деревья. Деревья, и птицы, и кабаньи тропы, и бобры; и волка даже видели, но, правда, еще позапрошлой зимой.

В самое первое утро

В самое первое лесное утро Алексей поднялся спозаранку. Не очень хотелось, правда, но перед Петровичем неудобно было.

Очень интересно позавтракали: по кружке молока и по куску хлеба, ноздреватого, негородского, нижняя корочка с поджаренным капустным листом.

Петрович объяснил, что хлеб он испек сам, называется подовой. Вместо сковородки или жаровни под низ кладется лист капусты.

Петрович, оказывается, встал совсем рано, испек хлеб и подоил корову. Молоко было густым и пахучим, горбушка хрустела вкусно, так вкусно, что даже странно было – хлеб ведь это, а не пирожное какое-нибудь.

После завтрака пошли на обход. Петрович рассказал, что обязательный обход участка леса – это и есть его работа, вернее, кусочек ее. Он следит, чтоб никто дерево не сгубил, ничего живого не тронул, потому что места здешние – редкостные по своей природе, и потому их сделали заповедными.

Они шли по хорошо натоптанной дорожке. Похоже на тротуар – так блестит хоженая-перехоженная дорожка. Идти по ней приятно, звонко, весело, а птицы поют, вроде у них конкурс на лучшее исполнение.

Алексей сорвал ветку желтоватых, собранных в тесный букетик цветов.

– Пижма называется, знаешь? – сказал Петрович.

И еще сказал, что по-другому эти цветы называются русской рябинкой и что если их в доме поставить, то ни одной мухи не будет.

– А вообще, – сказал Петрович, – пижмой лечат чуть ли не десяток разных болезней. Хорошая растения.

Алексей понюхал цветы и сказал, что растение, честно говоря, среднего рода, а не женского. Петрович не стал спорить, усмехнулся чему-то своему, и пошли они дальше.

Лес пересвистывался, перекликался. Закричала картаво, скрипуче сорока. Алексей догадался, что это именно сорока. Белобока – так ведь ее зовут во всех детсадовских сказках: «Сорока-белобока на камушке сидела, кашку варила, деток кормила…» Сколько лет уже прошло со времен детского сада, а вспомнил…

Подивился Алексей сам себе, сказал:

– Сорока кричит!

– Она! – отозвался Петрович.

Он пошел на обход с ружьем и теперь показался Алексею похожим на партизана из фильма о войне.

– Кричит, – продолжал Петрович, немного сбавив ход. – Сигналит. Что-то случилось в нашем лесу, иначе бы не кричала. Ну-ка, потише давай, парень.

«Парень» Алексею не понравилось. Но то, что сорока сигналит о происшествии, было интересно: Алексей стал шагать медленно и осторожно, приглядываясь, как бы на что хрусткое не наступить ненароком.

– Тихо! – вполголоса сказал Петрович и остановился.

Такого Алексей не видел никогда. Ни в кино, ни в журнале «Юный натуралист» не видел, чтобы так вот, ровненькой цепочкой, через тропинку перебирались неспешно и солидно совершенно странные поросята. Продолговатые, остроморденькие, как ракеты, и будто вырядились в матросские тельняшки.

Петрович прижал палец ко рту, хотя Алексею и так было понятно, что всякий шум отменяется.

Следом за поросятами-матросами степенно, как и положено мамаше солидного семейства, прошагала сама дикая свинья, тоже продолговатая и тоже похожая на ракету.

Прошагала – и все. Вроде было – и вроде не было.

– Что примолк? – спросил довольным голосом Петрович, будто именно он и договаривался насчет этой встречи. – Видал семейку? Давно я их тут примечаю.

– Дикие? – просто так спросил Алексей.

– У нас, парень, все дикое.

– А ружье для чего у вас?

– Чтобы стрелять.

– Чего же вы не стрельнули? Они же дикие.

Петрович оглянулся на Алексея: серьезно, дескать, или в шутку сказали ему про стрельбу? Потом стал говорить, что таких вот полосатиков все меньше и меньше становится на белом свете. И надо беречь их, чтоб и другие люди могли увидеть, как ракетообразная мамаша ведет своих детишек, обряженных в тельняшки, на обед или там еще куда.

Тем временем они вышли на полянку, где сквозь деревья щедро просвечивало солнце и густо пахло чем-то конфетным.

– Это же малина! – обрадованно закричал Алексей.

Он обрадовался больше тому, что это была не покупная, не рыночная, а самая что ни на есть настоящая малина, такая душистая, подсвеченная солнцем, с серебристой, будто от мороза, пыльцой…

Все без асфальта

Они шли по нормальной, совершенно обычной земле, на которой никогда не было и, наверное, не будет асфальта и где росла трава – лечебная и простая, хотя Петрович и утверждал, что в принципе все травы лечебные.

– Дуб не часто плодоносит, – задумчиво говорил Петрович. – Но зато густо… Хорошая дерево!

– Хо-ро-ше-е! – Алексей никак не мог привыкнуть к тому, что Петрович путает средний род с женским.

– А это бересклет называется, – продолжал Петрович, будто бы и не ему сделали замечание. – Видишь, плодики какие интересные?

Помолчали. И показалось, что лес тоже помолчал немного.

– Ну, а вообще, если сказать… – Алексей давно собирался об этом спросить, только случая не было. – Если сказать вообще, лес… он для чего?

Петрович даже остановился – так его вопрос огорошил. И сразу стало слышно, как в самой глубине леса кто-то мерно и беспрестанно тюкает по дереву.

– Слышь?

Алексей кивком подтвердил, что слышит.

– Ну-ка, побе́гли!

Алексей даже не успел сказать, что нельзя говорить «побе́гли», – до того стало некогда. Бегом по тропке, петлистой, как будто ей тоже некогда дорогу выбирать, лишь бы побыстрее пробраться меж деревьев.

Пробрались. Потом пришлось еще продираться сквозь густой кустарник. Он был колючим, цеплялся ветками за все, что можно. А впереди звучало настойчиво, даже как-то нахально: «Тюк-тюк… тюк-тюк…»

– Погоди, – Петрович опять, как при встрече с полосатиками, приложил палец ко рту.

Они пошли, совсем как индейцы, крадучись, вроде их снимают для фильма о приключениях отважного воина прерий и пампасов Чингачгука. «Тюк-тюк…» – звал их топориный, размеренный голос.

Вот и пришли. На полянке топорничал кряжистый, сутуловатый человек.

– Эй, Михалыч, опять ты с топором злобствуешь? – спросил сурово, как милиционер, Петрович.

Человек сразу перестал тюкать и повернулся к Петровичу. Алексею стало смешно: человек почти совсем старый, а вид у него, как у кошки, которая только сейчас что-то своровала.

– Эй, Михалыч… – позвал опять Петрович.

Михалыч сплюнул:

– Ну, чего тебе?

– Топор положь. Положь, говорю!

Алексей увидел, как Петрович быстренько ружье из-за плеча в руки перевел, очень быстро и со сноровкой. «Надо себе поучиться», – успел подумать Алексей. Успел, потому что дальше дела пошли быстрее. Быстро Петрович схватил топор, быстро отскочил назад, потому что тот самый Михалыч попытался увесистым поленом его ударить.

Тут Алексей и закричал:

– Эй, куда? Какое право человека бить?! – очень нескладно закричал; первые слова, какие попались, такие и закричал на Михалыча.

Тот оторопел – уж больно звонко раздался в тихом лесу возбужденный голос Алексея.

Много времени спустя, когда Петрович и акт написал, и топор запрятал, и выпроводил насовсем из леса Михалыча, Алексей наконец улучил момент для вопроса.

– Дядь Петрович, – спросил он, – лес для чего растет? Чтоб дерево было? Ага? Почему ж его рубить нельзя? Пусть не бесплатно. Пусть заплатит – и рубит. Я понимаю, почему вы этого Михалыча… Он же не заплатил…

– Не-е, не потому, – грустным голосом сказал Петрович. – Совсем нет. За плату или без нее – все равно лес губить нельзя… Редкостный он человек…

– Кто? – не понял Алексей.

– Лес… – повторил Петрович и повел Алексея по тропинке, ведущей круто в гору.

Они шли молча, только листва шумела и пели птицы. Так и пришли на взгорье. Здесь была граница: лес кончался и начиналось поле, шелестела спеющими колосьями пшеница. Петрович остановился:

– Видишь, хлебушек как спеет?

– Вижу, – сказал Алексей и понюхал. Пахло сдобным, горячим: солнце прокалило землю и пшеничные созревшие колосья.

– Лес его охраняет… Против холодного ветра осенями, а летний ветер тоже через лес просочится – и не такой страшный становится, не посушит хлебушко, вот как…

Алексей оглянулся. Лес стоял мощной, крепко сбитой стеной. И верно – ни зимой, ни летом его не прошибешь; хорошая, надежная защита.

– А что Михалычу будет за порубленное дерево?

– Который раз ему… Хватит. Теперь ему хорошая наказания будет!

– Петрович, – со вздохом сказал Алексей. – Нельзя так!

– Можно! И нужно! – сказал Петрович, сделав вид, что не понял, на что Алексей намекает. Алексей ведь имел в виду не наказание для Михалыча. Но что делать! Бывает же так, что люди не понимают друг друга…