Текст книги "1941–1945. Священная война"

Автор книги: Виталий Елисеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Глава 11. Река людского горя и первые версты Победы

Война изменила облик Загорска. Сердце города Троице-Сергиева Лавра, золотой верх колокольни, увенчанный крестом, вознесшийся высоко вверх, голубые купола церквей с золотыми звездами, прежде ослепительно блестевшими на Солнце. Всё было выкрашено для маскировки с воздуха в грязный землистый цвет с зелёными разводами. Сверху они были меньше заметны на фоне земли.

Всё вокруг выглядело мрачно, несмотря на яркое солнце на безоблачном небе. Пропали голуби, которые стаями собирали крошки с земли, не стало слышно громких криков ворон. И они куда-то улетели.

Вначале августа железнодорожное движение от Александрова до Москвы было остановлено. Войска выгружались в Александрове. Дальше шли по Ярославскому шоссе через Загорск на Москву отстоять столицу.

Несколько дней подряд по нашей Комсомольской улице непрерывающимся потоком двигались войска.

Погода по-летнему жаркая. Ни спасительного ветерка, ни тучки на небе. Только Солнце над головой.

Уставшие, измученные длинным переходом, в мокрых от пота с разводами соли гимнастерках, серыми от пыли лицами, шла пехота. За спинами вещевые мешки, скатки, противогазы. Не у всех винтовки. Пулеметчики несли на себе разобранные станковые пулеметы. Многие шли в брезентовых ботинках зеленого цвета на толстой деревянной подошве. Топот одновременно сотен деревянных подошв гулко отдавался на булыжной мостовой.

Тяжелые орудия везли машины, тракторы.

Легкие противотанковые орудия тащили за собой упряжки из двух лошадей. На орудиях сидела артиллерийская прислуга, на снарядном ящике возница и командир.

Уставшие, выбивавшиеся из сил лошади, роняя на землю пену, из последних сил тащили за собой противотанковые орудия.

Напротив Лавры был крутой спуск и такой же подъем. На спуске артиллерийская прислуга бралась за постромки и упираясь ногами, удерживала пушку и снарядный ящик, чтобы они не раздавили лошадей, а вверх тащили вместе с ними.

Вперемежку с людьми, лошадьми, повозками, грузовыми машинами, в общем потоке, скрежеща гусеницами, медленно двигались танки. Поднятая гусеницами и тысячами ног столбом пыль, смешиваясь с клубами черного дыма от танков, густым серым облаком, плотным как туман, накрыла дорогу. В открытых люках были видны серые от копоти и пыли лица механиков-водителей.

Целыми днями, пока шли войска, Валя Калабухов, Борис Зикеев, Витя Раушка и я «дежурили» у почтового ящика на заборе Коптелиных, махали руками, провожая бойцов на фронт.

Когда над проходящей мимо колонной взметнулась вверх чья-то рука с зажатым треугольником и махала им над головой, мы, перепрыгивая через придорожную канаву, бежали наперегонки за письмом.

– Опусти в ящик! – и бумажный треугольник переходил из рук в руки по рядам.

С крепко зажатым в руке письмом, как самым дорогим, бегом возвращались к почтовому ящику и, встав на цыпочки, опускали его в прорезь. В ответ красноармейцы махали нам руками. Мы были счастливы, что чем-то смогли кому-то помочь.

Войска идут, идут днём и ночью нескончаемым потоком. Кажется, им не будет конца.

А навстречу им на восток такой же нескончаемой вереницей бредут беженцы: старики, женщины, дети. Война выплеснула на дороги огромные массы людей, людское горе. Голодные, худые, грязные, оборванные с котомками за плечами. Женщины, дети постарше, несут на руках маленьких, ведут за руку, кто мог идти самостоятельно. На тележках, тачках везут инвалидов, пожитки, нехитрый скарб.

Ехали на телегах, запряженных коровами. Их были единицы. Врезался в память тяжело больной старик с землистым цветом лица, лежащий на подводе. Глаза закрыты. Несмотря на летний зной, накрыт он был теплым одеялом.

Осознавал ли он, что не суждено ему вернуться на родину. Вечное пристанище он найдет на чужбине. Тяжело воспоминать об этом.

Враг приблизился к Загорску. Это чувствовалось по всему. На железной дороге сняли медные контактные провода. В домах отключили электричество. Дедушка стал шить при свете керосиновой лампы, пока был керосин. Позже для освещения стали использовать свечи, а потом и лучину. По карточкам из продовольствия выдавали с перебоями только черный хлеб, перемешанный с опилками.

Частыми гостями стали самолеты с крестами на крыльях. Летали низко, разбрасывали листовки, небольшие по размеру, отпечатанные на зеленой бумаге. Мы собирали их, не вникая в смысл. Интереснее было собрать и разбросать на улице возле домов. Не всегда это удавалось. Появлялись в штатском, отбирали листовки, складывали в мешок и уносили.

По ночам на город обрушивался гул десятков вражеских бомбардировщиков, летевших по направлению к Александрову. Примерно через час, отбомбившись, возвращались обратно. Безраздельные хозяева неба.

К осени Загорск стал прифронтовым городом. Передний край проходил по каналу в районе Яхромы. Со стороны Дмитрова, не прекращавшаяся ни днем, ни ночью, доносилась артиллерийская канонада. Враг рвался окружить Москву с севера и взять ее в кольцо. В Лавре был развернут полевой госпиталь. В него везли раненых прямо с передовой.

Город готовился к сдаче. На Восток в глубь страны эвакуировались заводы, фабрики вместе с людьми.

Все, что оставалось, продолжало работать для фронта, для Победы. Несмотря на угрожающую обстановку, в городе продолжал работать кинотеатр, постоянно переполненный, большей частью раненых из госпиталя в Лавре.

Глава 12. Жаль, нет рогатки!

Августовским днем Борис Зикеев, Виктор Рау, Костя Овчинников и я играли возле пруда на огороде Коптелиных. Громко с переливами завыла сирена «Воздушной тревоги». Ей ответили гудками паровозы на станции, заводы.

Сколько за это время «Воздушных тревог» прогудело! Мы уже привыкли не реагировать на них и продолжали играть.

Прервал игру усиливавшийся шум и две точки над куполами Троице-Сергиевой Лавры. Они быстро росли, увеличиваясь в размерах. Это были самолеты «Фоке-Вульф-109» с черными крестами на фюзеляжах и крыльях. Мы стояли высоко задрав головы, наблюдая за ними. Пролетев недалеко от нас, едва не касаясь верхушек тополей, росших на огороде, они развернулись за Вифанским монастырем и повернули в обратную сторону. Летели по-прежнему медленно едва не касаясь верхушек тополей. Над огородом Коптелиных сделали небольшой крен в нашу сторону. От нас, где мы стояли задрав головы, до ближнего самолета было метров 30—40. За штурвалом лётчик был виден крупно, отчетливо с резко очерченным волевым лицом лет 45, в черной кожаная куртке, такого же цвета шлеме с поднятыми вверх очками.

– Бах! Бах! – громко, на сколько позволяли голосовые связки, строчил по летчику Зикеев, вытянув руку с указательным пальцем.

Костя натянул на всю длину, на которую был способен, предполагаемую рогатку.

– Жаль, нет рогатки! – громко крикнул он, стараясь перекричать шум моторов. – Сейчас бы этого гада и сбил!

Витя и я грозили ему кулаками.

Летчик видел нас. Он осклабил зубы, мельком бросив взгляд на нас, не отрывая рук от штурвала.

С самолета стали пачками выбрасывать маленькие листочки – листовки на зеленой бумаге. Подхваченные потоком воздуха от винта, они не сразу падали на землю, а долго кружились в воздухе, как будто играли друг с другом. Наигравшись, обессиленные падали на землю.

Завершив разворот, самолеты стали набирать высоту и полетели над железной дорогой к железнодорожной станции.

Все это нам хорошо было видно.

Над станцией под фюзеляжами самолетов раскрылись бомболюки и из них на землю кувыркаясь полетели бомбы. Почти одновременно раздалось несколько сильных взрывов. Поднятые взрывами вверх полетели шпалы, куски рельсов. Поднявшись метров на двадцать пять вверх, все это рухнуло в одночасье вниз.

Самолеты улетели. Наступило ощущение гнетущей тишины. Мы были ошеломлены, увидев первый раз так близко бомбежку.

Огород Коптелиных, соседние огороды были усеяны листовками.

Мы бросились собирать их. Набрали по небольшим пачкам. На них было напечатано: «Полетим мы на Урал, куда жид удрал».

Спустя некоторое время вновь завыла сирена «Воздушная тревога», оповещая об отбое.

Из дома вышла взволнованная бабушка. Она и дедушка видели, как самолеты летели над огородами, а потом бомбили станцию. Дедушка послал ее узнать, не попали ли под бомбежку родственники Шкинцовы. Их дом был первым от станции. Бомбы упали недалеко от них. К счастью, ни дом, ни они не пострадали.

С немецкой пунктуальностью, с завидным постоянством около двенадцати часов дня над городом стали кружить немецкие самолеты. Объявлялась «Воздушная тревога». Вооруженные патрули не разрешали ходить по улицам. Город замирал. Летали самолеты парами на небольшой высоте, разбрасывали листовки, но не бомбили. Тут мы и собирали их, а потом разбрасывали на улице. Мы не осознавали того, что делали. Для нас это была игра, забава.

Не всегда так получалось. Неожиданно откуда-то появлялись мужчины в гражданской одежде, отбирали собранные листовки, запихивали их в мешок и унесли.

Ходили слухи о плане немцев взять город к зиме, пережить в нем холод, а весной продолжить наступление на Москву с севера. Другого объяснения, почему немцы не бомбили больше Загорск, не слышал.

Глава 13. Фининспектор

Утром, едва забрезжит рассвет, дедушка цеплял на нос очки и садился за швейную ножную машину «Зингер». Нажимал ногой на педаль до тех пор, пока было еще светло и можно шить.

Потихоньку обшивал заказчиц, перелицовывал верхнюю одежду, надставлял, убавлял. Он не позволял себе отдохнуть, постоянно торопился, чтобы бабушке, что он успел сшить за неделю, в воскресенье было что отнести на рынок на продажу.

Оставлял работу редко, только тогда, когда шел помолиться в Троице Сергиеву Лавру.

После удачной продажи, бабушка с рынка приносила старые потрепанные вещи на перелицовку.

Не всегда удача сопутствовала ей. Ловкачи промышляли на базаре. Обманывали. Однажды вместо денег за проданное пальто всучили ей сверток из газет.

Война подошла к порогу города, стучалась в каждую дверь. Сказать так, это ничего не сказать. Она не только стучалась своей костлявой ногой, она распахнула двери, войдя в каждый дом. И тем не менее, заниматься надомным трудом, по-прежнему, было строго запрещено.

Фининспекторы шныряли, шарили по домам. Вылавливая надомников, конфисковывали товар. За входной дверью, пока дедушка шил, постоянно приходилось следить и держать ее на запоре.

Когда снаружи забарабанили в дверь, бабушка пошла открывать ее. Дедушка прекратил шить. По голосу узнал фининспектора, которая ни раз приходила и никак не могла застать его за шитьем. Женщина вредная, она постоянно доставляла ему неприятности.

С прытью молодого, а ему было далеко за семьдесят, успел схватить в охапку недошитое зимнее пальто и вместе с ним нырнуть под кровать в другой комнате.

– Где хозяин? – с порога спросила фининспектор властным голосом человека, который всегда считает себя выше других и, поэтому, вправе грубо разговаривать. Это ей как свыше дано.

– Ушел в церковь, – ответила бабушка как можно спокойнее.

– Что-то не вовремя, – не поверила она.

Обшарила все вокруг швейной машины. Ничего подозрительного не найдя, ушла злая «с носом», пообещав обязательно поймать «хозяина» в следующий раз, если он по-прежнему будет заниматься надомным трудом.

После ее ухода дедушка вылез из-под кровати довольный собой, разложил на швейной машине пальто и продолжил шить. Он торопился закончить, пока на дворе было еще светло.

Не просто было жить в постоянном напряжении. Приходилось контролировать себя. Однажды бабушка пошла, всего-то, вылить за домом помойное ведро, оставив входную дверь открытой. Дедушка, как обычно, шил.

В дом без стука вошла фининспектор и застала его за работой. Она отобрала почти законченное пальто, не пришитый к нему меховой воротник, залезла в сундук и вытащила из него новый материал на два пальто. Собрав все, туго набила принесенную с собой большую сумку конфискованным товаром.

Дедушка, бледный как мел, молча стоял в проёме двери. Оправдываться, что-то доказывать, было бесполезно.

– Если еще раз застану тебя за шитьем, конфискую швейную машину, – пообещала фининспектор, выходя из комнаты с сумкой в руке.

Когда она ушла, бабушка горько заплакала, дав волю слезам. Она одна была во всём виновата, оставив открытой входную дверь.

Дедушка по натуре был молчуном. Он не стал ругать ее. Посидев немного, пережив горечь потери, принес из другой комнаты старенькое пальто и сел его перелицовывать.

Спустя примерно месяц после этого случая, шел он в Лавру помолиться. Навстречу идет молодая девушка в конфискованном у него пальто. В ней он узнал дочь фининспектора.

Глава 14. Ух, сволочь такая, где наворовал

После удачной продажи бабушкой на рынке пальто, дедушка подозвал меня, порылся в ящике машинки и достал из него несколько рублей.

– Вот тебе деньги, сходи на рынок и купи себе пирожок, – проговорил он и протянул их мне. Я тут же помчался на железнодорожную станцию.

Рынок небольшой. Продавцов и покупателей немного. За прилавком стояла женщина. Возле нее кастрюля с пирожками. Я протянул ей деньги.

– Ух, сволочь такая, где наворовал! – не глядя на меня, взорвалась женщина, пряча деньги в карман под жакетом.

Я стал оправдываться. Деньги дал мне дедушка, чтобы я на рынке купил пирожок. Бесполезно. Она была уверена, что я карманник. Сунув мне в руку пирожок, прогнала, пообещав в следующий раз, если еще появлюсь на рынке, отправить в милицию.

Отойдя от нее, надкусил пирожок. Какой же он был вкусный! Поджаренный, внутри с картошкой. Он был так не похож на хлеб с лебедой, который выпекала бабушка. Этот день был для меня праздником.

Глава 15. Нагадала гадалка письмо

Заканчивался третий месяца, как папа ушел на фронт. За это время от него не было ни одного письма. Мама не находила себе места.

Что с ним? Где он сейчас? Она все передумала, что могло с ним случиться.

В душе она считала, что его уже нет в живых, но эти самые страшные мысли гнала прочь от себя. Не могла поверить, что муж погиб. Заставляла себя верить, что он жив и не может написать письмо, потому что идут бои. Не до этого ему сейчас.

Последняя ее надежда узнать что-нибудь о нем, была известная в Загорске гадалка.

Мама собрала самые дорогие вещички: колечки, серьги, какие-то драгоценности и пошла к ней.

– Жив, вижу его, жив. Скоро жди письмо, – обнадежила гадалка, складывая карты.

И мама, окрыленная, придя домой, рассказала обо всем.

Гадалка не ошиблась.

В конце августа пришло первое письмо. В нем папа сообщал, что жив и здоров, бьет фашистов. О причине, почему долго не писал, в письме не было ни слова. Его интересовало, как мы живем и просил подробно написать ему об этом.

Что и как писать в письмах с фронта, определяла военная цензура, штамп которой после просмотра ставился на письме.

Глава 16. 1 сентября 1941 года

К концу июля 1941 года немецкие войска подошли к Загорску.

Жаркие бои шли на подступах в 10—15 километрах за деревней Деулино. В городе были слышны разрывы артиллерийских снарядов. В Троице-Сергиевой лавре развернули прифронтовой госпиталь, в который раненых привозили прямо с передовой.

Никто не мог сказать, удержится ли фронт и как долго? Но 1-го сентября к школам потянулись ученики.

Начальная школа, в которой предстояло учиться, размещалась в бывшей домовой школе и богадельне при церкви Михаила Архангела.

В первый день шел в школу с ребятами из соседних домов. В стареньком портфельчике два учебника, школьная тетрадь, перьевая ручка, чернильница «непроливайка» с чернилами.

По дороге в школу волновался, переживал, испытывая страх перед неизвестностью первого школьного дня.

Война делала людей взрослее, старше. «Искушенный» в таких делах второклассник Валя Калабухов, делился впечатлениями о своем первом школьном дне, когда он впервые переступил порог школы.

– В прошлом году первого сентября на школьном дворе была торжественная линейка. После поздравления директора Ольги Васильевны, первоклашек, – с пренебрежением старшего отозвался о них Валентин, – старшеклассники из четвертого провели в класс. Ты сам все сегодня увидишь.

«Все» оказалось совсем не таким, каким расписал Валентин.

На школьном дворе тишина. Ни единой души. Только у дверей школы стояла немолодая в очках, сухощавая, невысокого роста женщина. Всех, кто подходил к школе, она сразу же отправляла в классы. Предосторожности, чтобы не попасть под бомбы немецких «рам». Они довольно часто летали над городом на высоте нескольких десятков, метров выискивая цели. Школьный двор с детьми был бы неплохой целью.

– Директор школы, Ольга Васильевна, – прошептал Валентин и добавил. – Строгая.

Увидев нас, подозвала к себе.

– Как фамилия? – спросила меня.

Я ответил.

– Не стойте во дворе! Быстро, быстро расходитесь по своим классам! – торопила она, подкрепив сказанное красноречивым жестом. – Валя, проведи своего товарища в класс в церковь.

Перед директором Валентину хотелось выглядеть более взрослым, чем он был на самом деле. Взяв меня за руку, повел внутрь школы. Там уже было многолюдно.

– Твой класс, – подвел он меня к приоткрытой двери, – а я пошел к себе.

Робко заглянул в дверь. В классе уже было несколько человек.

– Проходи, бояться не надо, здесь не кусаются, – проговорила молодая женина, сидевшая за столом и приветливо улыбнулась. – Как твоя фамилия?

– Елисеев, – еле слышно ответил я. Громче не хватило духа.

Учительница оказалась совсем непохожей на суровую, сухую, неулыбчивую, строго глядевшую сквозь толстые стекла очков, какой ее нарисовало мое воображение.

Она вышла из-за стола, взяла меня за плечи и повернула к окну.

Наша учительница была молодой, интересной, высокой, как мне тогда показалось, потому что сами мы были маленькие.

– Садись вот за ту парту возле окна, за которой уже сидит мальчик.

Впереди сидели знакомые девочки Валя Чувырина и Тоня Давыдова. Входили новые, робко оглядывались и рассаживались по партам. Все мы были с ближайших улиц и знали друг друга.

Помещение класса, в котором предстояло учиться, был на месте церковной паперти и алтаря. Большой, полукруглый, мрачный. Три окна, пробитые с одной стороны в толстой стене, напоминали бойницы и пропускали мало света. Рассадив всех по партам, учительница сказала, зовут ее Анна Фоминична. Учить она будет нас четыре года, отвечать мы должны стоя, садиться по ее разрешению.

– Такой порядок во всех школах, – пояснила она.

Десятки глаз не отрываясь, смотрели на нее. С трепетом, волнением ожидали чего-то нового, необычного.

В опустевшем коридоре раздались гулкие шаги. Вслед за ними первый в жизни перезвон колокольчика, извещавшего о начале занятий и перемене в нашей жизни. Исполнилась мечта. Мы стали школьниками.

– Моя мама звонит, – тихо прошептал мой сосед, пригнувшись ко мне.

Колокольчик смолк и наступила тишина. Только были глухо слышны удаляющиеся шаги. Анна Фоминична встала и вышла из-за стола.

– Сейчас я проведу опрос о ваших родителях, братьях, сестрах, где они, на фронте, в тылу, – проговорила Анна Фоминична.

Когда дошла очередь до меня, я назвал имя, фамилию. Папа на фронте. Мама, я и младший брат живем у бабушки.

– Садись, – разрешила Анна Фоминична.

Следующим был мой сосед по парте. Бойкий такой. Он быстро встал и выпалил единым махом.

– Мошкаров Шурик! – бодро назвал он себя.

– Не Шурик, а Александр или Саша, – поправила учительница.

– Папа на фронте, а мама работает в школе техничкой, – затараторил он. – Живем в школе.

– Садись, Мошкаров, – разрешила Анна Фоминична.

За Мошкаровым поднимались Часовикова, Романов, Чувырина. В классе было около сорока человек.

Первый школьный день не стал для нас ярким, запоминающимся.

Урок еще не закончился, а снаружи за окнами громко и протяжно загудела сирена «Воздушной тревоги». Ее тут же подхватили стоявшие на железнодорожной станции паровозы, заводские гудки. И это продолжалось несколько минут. В коридоре громко захлопали двери, затопали десятки ног.

– Быстро собираемся и выходим во двор! – торопила нас Анна Фоминична, широко распахнув дверь. – Быстро! Быстро! Не задерживайтесь, – и подталкивала к двери.

На школьном дворе уже дежурила директор.

– Занятия окончены! Не задерживаясь нигде, расходитесь по домам по одиночке вдоль заборов ближе к ним. Так труднее обнаружить с самолета. Каждый раз самостоятельно, без моего предупреждения, будем расходиться по сигналу «Воздушная тревога». Все! Быстро расходимся!

При школе не было ни бомбоубежища, ни отрытой в земле щели, в которой можно было бы укрыться во время налета самолетов. В считанные секунды школьный двор опустел.

Первый школьный день не стал ярким. Запомнился он мне таким, каким был на самом деле. С него пошел новый отсчет времени.

На следующий день до звонка разошлись по партам в ожидании учительницы. Все встали, когда она вошла в класс.

– Садитесь, – разрешила Анна Фоминична и прошла к своему столу.

Проверив присутствующих по журналу, отложила его в сторону.

– Мне необходимо знать, у кого какие есть учебники, тетради. Положите их на край парты рядом с собой, – проговорила Анна Фоминична и пошла по рядам. Выкладывать было нечего. Учебники и тетради были не у всех.

Она останавливалась возле каждого, брала в руки учебники, а потом внимательно осматривала голову. Обойдя всех, вернулась к столу.

– Ребята, у многих из вас в голове вши. Завтра не забудьте принести в школу частые гребни и газеты, – предупредила Анна Фоминична. – Запомнили?

– Запомнили! – дружно ответил класс.

Достав из стола стопку учебников, раздала тем, у кого их не было.

– С тетрадями у нас совсем плохо. У меня их нет. Будем из газет сами их шить и в них писать буквы, цифры между строк, – пояснила Анна Фоминична. – Я вам сейчас покажу, как из газеты сшить тетрадь.

Она достала ножницы и несколько газет. Разрезав по размерам развернутой тетради, сложила пополам и сшила ниткой. Получилась тетрадь. По треугольнику карандашом разлиновала страницу наклонными линиями.

На следующий день, в начале первого урока, Анна Фоминична показала нам, как пользоваться гребнем. Мы разложили перед собой газеты и гребнями из волос стали вычесывать на них вшей.

В наших головах было полно паразитов.

С характерным сухим стуком они падали на газету и спасаясь, разбегались по ней. Надо было ногтем успеть раздавить их. Это выполнялось с детской непосредственностью. Класс живо реагировал, соревнуясь, кто больше вычесал. «У меня двенадцать!», «А у меня больше! Пятнадцать!» И это продолжалось в течение всего урока от звонка до звонка. Трагедия, а воспринималась она нами совсем по-другому.

– В классе должна быть сандружина. В нее я включила Валю Часовикову, Тоню Давыдову, Виталия Елисеева. В вашу обязанность входит с повязкой на рукаве каждый день перед началом занятий осматривать руки, ногти, головы и обо всем замеченном рассказывать мне. А вам, ребята, слушаться сандружинников. Часовикова, Давыдова и Елисеев, подойдите ко мне.

Анна Фоминична достала из стола красные повязки и повязала нам на левые руки.

Это была «игра», но полезная, когда в семьях не было мыла, бани не работали.

В конце урока сандружинники с Анной Фоминичной собрали газеты и на школьном дворе сожгли их.

На втором уроке были заняты изготовлением тетрадей. Разрезали газеты, складывали листы и сшивали нитками. С трудом, но тетради получались. Во всех сшитых нами тетрадях, Анна Фоминична прочерчивала линейкой наклонную линию для выработки навыка правильного наклона букв при чистописании.

– Дома попросите маму, старшего брата, сестру разлиновать тетради в косую линейку, – предупредила Анна Фоминична.

Первые палочки, нолики на уроке чистописания старательно выводили на узеньких белых полосках между напечатанными строками.

На перемене между вторым и третьим уроками, мама Шурика в тазу принесла в класс нарезанные крохотные кусочки черного хлеба. Тонкий кусок от буханки разрезался еще на четыре части. На весь класс, при таких кусочках, хватило одной буханки. Но и этому были рады. Шурику и мне она положила на парту горбушки. Свою четвертушку я не съел, спрятал, чтобы отнести брату.

На последнем уроке Анна Фоминична достала из стола толстую книгу.

– Каждый день я буду читать вам очень интересную волшебную сказку. Она так и называется «Волшебник изумрудного города». Ее написал детский писатель Николай Николаевич Носов. Запомните эту фамилию. Он написал много интересных сказок для детей. Когда сами научитесь читать, я думаю, вы их прочтете.

Она подняла книгу, чтобы всем хорошо была видна ярко раскрашенная обложка с нарисованными на ней пляшущими человечками с непомерно длинными шеями, как хоботы у слонов.

С книгой в руке Анна Фоминична подошла к окну, где было светлее.

В наступившей тишине мы ловили каждое слово, произносимое учительницей. На ней скрестились наши взгляды.

На следующий день мы торопили время в ожидании последнего урока, перезвона колокольчика в руке технички, после которого в класс войдет наша учительница, возьмет в руки волшебную книгу, сядет у окна и страница за страницей будет читала ее нам, а мы с замиранием сердца погрузимся в прекрасный, волшебный мир сказки. И этот мир будет продолжаться целый урок и сегодня, и завтра, и через неделю, если не будет сигнала «Воздушная тревога».

Под влиянием ее чарующего голоса и содержания, мы на какое-то время переносились в сказочный мир, забывали, что первый урок сидели склонившись над газетами, вычесывая из головы вшей и гнид, что фронт приближается все ближе и ближе, что за стенами школы отчетливо слышны орудийные раскаты.

И в этот момент мы больше всего переживали, что наступит день, когда волшебная сказка будет прочитана. Последний урок был самым долгожданным в нашей школьной жизни.

Потом тихо, без шума, гвалта, будем собираться по домам, оставаясь еще долгое время во власти прочитанного и не разойдемся до тех пор, пока не освободиться наша Анна Фоминична, а потом всей гурьбой пойдем провожать ее до дома.

Она жила недалеко от школы в деревянном доме с мамой и трехлетним сыном Костиком. Муж был на фронте. Перед домом был небольшой пруд. Прежде в нем плескались утки и гуси, оглашая округу громкими криками. Теперь пруд был безмолвным. Не стало на нем шипящих гусей, пугливых уток. Напоминанием о них были кое-где по берегу разбросанные перья.

К своей учительнице мы быстро привязались и полюбили ее. Никто нас не заставлял, никто не подталкивал собираться перед занятиями всем классом возле её дома и дружно кричать: «Анна Фоминична! Анна Фоминична!»

Улыбающаяся, она выходила из дома, спускалась с крыльца, тут же попадала в плотное кольцо девочек и все гурьбой мы шли в школу. А за окном Костик и бабушка махали нам вслед руками.

Ей было приятно такое отношение к ней со стороны учеников.

И мы – дети войны, когда и есть было нечего, и рядом была передовая, и со дня на день в город могли войти немецкие войска, мы все равно были по-своему счастливы. Только наше счастье было другим и измерялось мерками военного времени. Оно входило в наши души прекрасной книгой, волшебным миром и его удивительными обитателями, которых нам так тогда не хватало. Низкий поклон нашей первой учительнице. Она открыла перед нами другой мир, мир мечты, счастья, добра, справедливости.