Текст книги "Теплый снег"

Автор книги: Виталий Забирко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Забирко Виталий
Теплый снег

Виталий Забирко

Теплый снег

ДЕНЬ ПЯТЫЙ

ИНФОРМАЦИОННАЯ СВОДКА:

По решению Учёного Совета приостановлена деятельность всех научных групп, исключая группы исследования акватрансформационных процессов, астрофизических наблюдений и исследования физики макропространства.

Для установления связи с орбитальной станцией "Шпигель" создана группа межпространственной связи и локации.

На поиски геологических и гляциологических партий, работающих в условиях открытой местности, вышли три сформированных спасательных отряда.

Введён лимит на воду...

1

Косташен рывком сел на ложе, и оно, податливо прогнувшись, приняло форму кресла. Нервно хрустнув пальцами, Косташен с ненавистью бросил взгляд на раскрытую крелофонику, стоявшую в углу гостиничного номера. Концерт должен был давно закончиться – середина ночи! – но никто из труппы в гостиницу ещё не вернулся. Даже Бри.

Стены гостиничного номера давили на Косташена, казалось, они постепенно, миллиметр за миллиметром, сдвигались, вызывая атавистический страх клаустрофобии. Но при одной только мысли – распахнуть заблокированное окно – ему становилось ещё хуже. Что он там увидит? Глухую ночь. И серое, землистое, без единой звёздочки небо, которое вот уже пятые сутки давит на заснеженную пустыню. Косташен крепко зажмурился, сцепил зубы, пытаясь унять дрожь в пальцах. И занесла же его сюда нелёгкая!

Гастроли Одама Косташена подходили к концу. Шесть дней назад он дал на Снежане свой предпоследний концерт – последний предстоял в системе Гарднера, куда их труппу должен был доставить транспорт, снабжавший Снежану водой. А затем – долгожданное возвращение на Землю. Но теперь чёткий, выверенный график гастролей с треском ломался, и было неизвестно, когда же он сможет возвратиться домой. И сможет ли вообще.

От природы нервный и вспыльчивый, Одам Косташен не любил непредвиденных обстоятельств. Не любил спешки, беготни и всяческой суеты. В обыденной жизни он старался поддерживать размеренный и спокойный ритм, распланированный изо дня в день, из месяца в месяц, из года в год. Утренняя репетиция, двухчасовая прогулка в парке, затем прослушивание новых крелофонических записей (изредка, если тема ему импонировала, совпадала с сиюминутным настроением, он импровизировал на репетиционной крелофонике), снова короткий отдых и, наконец, вечерний концерт. Столь пуританская личная жизнь помогала аккумулировать эмоциональную энергию, которая вечером выплёскивалась без остатка. Подобный распорядок Косташен менял редко, с большой неохотой, а если и принимал такое решение (вроде нынешних гастролей), то делал это загодя, обстоятельно обдумывая и взвешивая всё по пунктам до мельчайших деталей. Конечно, в его музыкально-затворнической жизни встречались непредвиденные обстоятельства (особенно раздражали усовершенствования в крелофонической аппаратуре, когда приходилось месяцами приспосабливаться к новым характеристикам звучания и восприятия, к изменённым амплитудам всплесков эмоций), но то были обстоятельства, так или иначе связанные с его работой, и он их в конце концов преодолевал. Возникший же на Снежане прецедент оказался иного порядка – он вторгся в его замкнутый в крелофонической музыке мир, словно инородное тело, и Одам Косташен, взлелеянный и выхоленный в мире звуков, грёз, красок и запахов, оберегавший себя, свой талант, свой мозг от засорения реальностью, был выброшен именно в этот – непонятный ему, ненужный, реальный человеческий мир.

Косташен нервно потянулся и снова хрустнул суставами пальцев. Нужно расслабиться, отвлечься... Он вызвал информатор, и из стены в комнату вплыло маленькое подобие фиолетовой шаровой молнии.

"Что будем смотреть? – вяло подумал Косташен. Шар информатора висел посередине комнаты и слабо потрескивал мелкими искрами. – Ну, хотя бы, куда нас занесла та самая нелёгкая..."

– Звёздный атлас, – сказал Косташен. – Корриатида.

В комнате пала межзвёздная мгла. Затем постепенно из её центра стало вспухать оранжевое солнце.

– Корриатида, – сказал безжизненный голос. – Звезда спектрального класса С-3, устойчивая, масса 2,14.10 33 г (1,068 Солнечной), линейный диаметр – 1390000 км, плотность – 1,36 г/см3, температура на поверхности 3 300 град. К. Координаты по шкале Ройзмана на сегодняшний день – 341,148; 218,046; 49,670 (данные указаны в парсеках по расстоянию от пульсаров с частотой 0,241; 0,013; 1,430 соответственно). Расстояние от Земли...

– Хватит! – оборвал Косташен. – Можно человеческим языком? Без цифр?

– Вопрос не понят, – бесстрастно заметил голос. – Программа рассчитана на информационный багаж второй школьной ступени. Другой программы нет.

– Ладно! – отмахнулся Косташен. – Планетная система.

– Планетная система, – послушно продолжил информатор. Корриатида стала съёживаться и отдаляться, а из пространства медленно выплыла идеально белая, светящаяся атмосферой планета.

– Снежана, – объявил голос, – единственная планета звезды Корриатида. Орбита – приближенная к окружности; удаление от Корриатиды – 160,2 млн. км; масса – 5,3.10 27 г (0,86 Земли); средняя плотность – 5,8 г/см3; период обращения вокруг звезды – 1,26 года; наклон к плотности эклиптики – 86о 22' 41'', период обращения вокруг оси – 22 часа 6 минут 34 секунды; экваториальное ускорение силы тяжести – 971,740 см/с2; ускорение силы тяжести на полюсах – 975,491 см/с2. Магнитное поле...

– Дальше!

– Гравитационное поле...

– Дальше!

– Радиационные пояса...

– Дальше!

– Ионизация атмосферы...

– Дальше! Дальше! Дальше!!!

– Состав атмосферы: азот – 76,4%, кислород – 20,2%, аргон – 3,38%, остальные газы – 0,02%.

Погодные условия практически статичны. Облачность отсутствует. Колебания среднесуточной температуры не превышает 5-10 град. С, при средней дневной температуре + 22 град.С. Скорость воздушных потоков, возникающих преимущественно по линии терминатора, не превышает 5 м/с.

Флора – отсутствует.

Фауна – отсутствует.

Микроорганизмы – отсутствуют.

Снежана занесена в Красную книгу планет, соответствующих стандарту Грейера-Моисеева о возможности углеродной жизни.

Научные центры, базы, орбитальные станции и города: академгородок Центра космических исследований (филиал) – отделение гляциологии и водных ресурсов планетарных систем. Население на сегодняшний день – 12436 человек.

Перед Косташеном раскинулась панорама знакомого ему академгородка.

– Орбитальная станция класса "Шпигель", – изображение мигнуло, и перед Косташеном в пространстве медленно завращались фермы станции. Параметры: максимальное удаление от поверхности планеты – 418,6 км; минимальное – 398,2 км; период обращения – 1 час 31 минута. Сменный персонал – 22 человека.

Стандартная база "Северный полюс" – 22 человека.

Экспериментальная база "Юго-Восточный хребет" – 22 человека.

Поверхность планеты покрыта глубоким слоем снега (Н2О кристаллическая – температура плавления + 44,6 град.С). Высота снежного покрова – 100-2000 метров. Причины аномально высокой температуры таяния снега не выяснены. Выдвигаемые гипотезы...

Сквозь монотонную декламацию информатора Косташен услышал осторожный стук в дверь номера. Он поспешно отослал информатор и разблокировал дверь.

– Входите!

Перепонка двери лопнула, и в комнату проскользнула Бритта.

– К тебе можно? Ты не крелофонируешь?

– Можно, – криво усмехнулся Косташен, увидев на ней концертное платье. – Неужели концерт только закончился?

– Да. – Она смутилась и отвела глаза в сторону. – Нас долго не отпускали...

– А кто был на крелофонике? – язвительно спросил Косташен. Байрой?.. Ты садись, – спохватился он и быстро создал для неё кресло.

Бритта осторожно присела.

– Ода...

– Бездарность, – процедил сквозь зубы Косташен. – Известности ему захотелось...

Бритта сжалась в комочек, зябко передёрнула плечами.

– Ода, – тихо спросила она, глядя куда-то мимо Косташена, – почему ты сегодня не был с нами?

– Да потому, что я дал здесь уже все свои концерты! – взорвался Косташен. Он вскочил с кресла и нервно зашагал по комнате. – А большего, чем то, на что я настроился, из меня выжать нельзя! Я создаю крелофонику, а не импровизирую, как Байрой! Надеюсь, хоть ты меня понимаешь?

Он остановился, затем подошёл к Бритте сзади и положил руки ей на плечи. Плечи у неё были холодные, тепло его ладоней не грело их. Но Косташен не понял этого.

– Может, я бы и смог ещё раз здесь выступить, – успокаиваясь, проговорил он, чуть сильнее сжимая её плечи, – но ты же знаешь, как все эти непредвиденные обстоятельства выбивают меня из колеи.

Он уткнулся носом в её волосы, закрыл глаза и глубоко вздохнул.

– Спасибо, что зашла. Моя ты умница...

– Ода, – спросила вдруг Бритта, – ты боишься?

Косташен отпрянул, лицо пошло серыми пятнами.

– Нет! – почти истерично выкрикнул он и снова зашагал по комнате, нервно хрустя пальцами. – Меня просто бесит, что я сижу здесь, в этой чёртовой дыре или коконе – как его там? – и не имею ни малейшего понятия, когда отсюда вырвусь! Из-за этих проклятых гастролей, навязанных мне твоим разлюбезным Парташем, я уже два месяца не слушал новых записей, не видел истинных поклонников крелофонии – что они здесь понимают, если почти до утра не отпускали Байроя?! Я оглох, я ослеп, стал похож на волосатого питекантропа, урчащего в своей берлоге, и чувствую, что обрастаю шерстью ещё больше!

Бритта снова зябко повела плечами.

– Не надо так, Ода, – робко проговорила она. – Ведь в том, что мы здесь задержались, никто не виноват.

Косташен зло оскалился.

– А как надо? – процедил он. – Как? Делать вид, что ничего особенного не произошло, что всё так и должно быть, так и надо, продолжать выступать вместе с труппой, улыбаться, принимая восторженные комплименты?!

Бритта встала.

– Нет, ты сиди!

– Извини,– сказала она, комкая волан концертного платья, – но я не могу с тобой так разговаривать. Ты сейчас взвинчен. Я лучше уйду.

Косташен вдруг обнаружил, что стоит перед ней с приоткрытым ртом, готовый выплеснуть всё скопившееся в нём раздражение. Но слов уже не было. Он закрыл рот и тяжело отпустился в выросшее под ним кресло.

– Иди, – хрипло сказал он.

Бритта повернулась, подошла к двери и наткнулась на заблокированную перепонку.

– Открой дверь, – твёрдо сказала она.

Косташен низко опустил голову, чувствуя, как кровь приливает к вискам.

– Ты... Ты не останешься? – сдавленно попросил он.

– Открой дверь, – ровным голосом повторила она и чуть мягче добавила: – Не надо. Выпусти меня.

Косташен закусил губу.

– Иди, – еле слышно сказал он и разблокировал дверь.

Бритта хотела пожелать спокойной ночи, но тут же поняла, что при нынешних обстоятельствах это, в общем-то, неуместно. И молча вышла из комнаты.

Она вошла в свой номер и устало прислонилась к стене. Свет в комнате начал медленно разгораться, она поморщилась, и он так и застыл сереющим полумраком.

Её снова охватил озноб.

"Все мы боимся, – подумала она, обхватив себя руками. – И каждый боится в одиночку..." Она вспомнила концертный зал, зрителей, принимавших их тепло и сердечно. Вот они не боятся. Здесь их дом, их работа. А кто мы? Певчие птички, спустившиеся с райских кущей на бренную землю... Светлана, так та даже улыбаться не могла на сцене и сразу после концерта ушла, сославшись на головную боль. Байрой, хоть и был сегодня в ударе, крелофонировал, как никогда, можно сказать, превзошел самого себя, но во всём его исполнении ощущалась необычная для него рваность. Ну, а о Косташене вообще говорить нечего. Для него существует только мир крелофонии, а всё прочее выводит его из себя.

Она зябко поёжилась. Ода, Ода...

Не было сил что-либо делать, даже переодеться. И голова казалась пустой и тяжёлой. Она не могла сказать, сколько времени провела так, в оцепенении, но когда, в конце концов, разблокировала оконную стену, уже светало.

Над академгородком разгоралось безжизненное свечение. Городок ещё спал. Слабая позёмка мела по улицам нетающий снег. Было пусто и тихо. Сверху давило серое, тяжёлое, словно пластилиновое небо.

Вдруг из-за горизонта выпрыгнула большая мерцающая звезда и стала неторопливо взбираться по небосклону.

Бритта встрепенулась, но, поняв, что это такое, тут же сникла. Орбитальная станция "Шпигель".

– Сколько же это будет продолжаться... – с тоской произнесла она.

2

С третьей попытки Кратов прорвал заблокированную перепонку двери и буквально вломился в лабораторию.

– Всё работаешь, затворник? – пробасил он, расстёгивая ворот и вытирая платком испарину. – Фу, жарко...

В лаборатории было темно, мерцали далёкие звёзды, бубнил голос информатора, а посреди лаборатории, с трудом различимое в звёздном свете, висело угольно-чёрное веретено.

– Здравствуй, Алек, – устало сказали из темноты. – Проходи, если уж смог ворваться.

Кратов с опаской шагнул на голос и тут же больно ударился коленом о выступивший из темноты силуэт массивной конструкции.

– Чёрт! – выругался он. – Что ты здесь поставил прямо у входа? Специально для гостей?

– Незванный гость хуже татарина, – хмыкнули ему в ответ. – Это субпростер. Не разбей там чего-нибудь.

– Кажется, я уже...

– Новый достанешь, – равнодушно заметили из темноты. – Это по твоей части.

– Что? Коленный сустав? – спросил Кратов, осторожно обходя субпростер и натыкаясь на что-то новое.

– Эй, радушный хозяин! – сердито позвал он. – Выключи-ка информатор, а то я устрою тебе маленький погром!

– Ладно, – с сожалением сказал голос. – Если уж ты взломал дверь, стремясь увидеть меня, то о какой работе может идти речь.

Чёрное веретено исчезло, и в лаборатории со щадящей глаза скоростью стал разгораться свет.

– Проходи.

В заставленной приборами лаборатории Кратов с трудом отыскал глазами голый череп Кронса. Кронс сидел у стены за широченной тумбой нейтринометра – выглядывала только его голова – и смотрел на Кратова усталыми, воспалёнными глазами.

– Хлама у тебя, как у Плюшкина, – недовольно пробормотал Кратов, осторожно обходя очередную, стоящую на пути, установку.

– Сдашь новый корпус, будет ещё больше, – обнадёживающе заверил Кронс. – Проходи, садись.

Кратов пробрался к нейтринометру, вырастил из пола кресло и сел.

– Не спал? – то ли спросил, то ли констатировал Кронс. – Опять, наверное, заседали до самого утра... Ну, и что нового вы придумали в Совете?

Кратов поморщился, расстегнул куртку и принялся массировать область сердца.

– Угостил бы кофе, что ли? – попросил он.

Кронс невесело хмыкнул.

– Даже не объяви Совет вето на воду, и то ты у меня о кофе мог бы только мечтать. – Он выразительно кивнул на грудь Кратова, намекая на его больное сердце. – Когда займёшься им всерьёз?

Кратов слабо отмахнулся, полез в карман, достал горошину поликлетамина и проглотил её. Кронс неодобрительно покачал головой.

– Ладно, выкладывай, зачем пришёл? – прямо спросил он. – Ведь ты в последнее время ко мне просто так не заглядываешь...

– Ты же меня кофе не поишь, – невесело улыбнулся Кратов, застёгивая куртку. Боль в сердце постепенно затихла. – Будем считать, что в данном случае я пришёл к тебе как к специалисту в области физики макропространства. Мне нужен максимум информации о Чёрных Коконах.

Минуту Кронс внимательно смотрел на Кратова и только молча жевал губами.

– Ты... за сведениями к информатору обращался? – наконец спросил он.

– Естественно, – кивнул Кратов, – Но там почти ничего нет.

Информационный блок академгородка действительно содержал весьма и весьма скудные сведения по этому вопросу. Практически, кроме истории открытия трёх известных человечеству Чёрных Коконов и куцых данных по наблюдению за ними, ничего другого извлечь из него было нельзя. Первый Чёрный Кокон с размерами по оси более двух парсеков открыли пятьдесят шесть лет назад в системе Друянова. Второй, по размерам приблизительно такой же, был открыт в двадцать шестом секторе, и, наконец, третий, самый маленький из них, всего в две сотых парсека, был обнаружен лет пятнадцать назад недалеко от системы Джонатан. Просуществовав восемь лет, он внезапно раскрылся, растянув свои две сотых парсека до полутора парсеков свободного пространства. Возле Коконов были установлены стационарные станции наблюдения, однако многолетние исследования ничего не добавили к известным фактам. Чёрные Коконы поглощали все виды излучений, в то же время не пропуская внутрь себя материальных тел, и не имели известных человечеству полей. Особый интерес представляло отсутствие гравитационного поля – объект можно было в буквальном смысле слова пощупать руками, и в то же время массы он не имел, словно был нематериален. Ни на какие воздействия Коконы не реагировали, и обнаружить их можно было только чисто визуально, что создавало определённую опасность при космоплавании. Но больше всего беспокоило Кратова не отсутствие информации о Чёрных Коконах, а длительность их существования. Очевидно, они могли существовать не то что десятилетия, а тысячелетия.

Кронс снова пожевал губами.

– Боюсь, что я знаю не больше, – вздохнул он.

– Да что я, должен всё из тебя клещами вытягивать? – в сердцах хлопнул себя по колену Кратов. – Неужели за пятьдесят лет никто из вас не выдвинул никакой теории?!

– Ну, если это можно назвать теорией... – неопределённо пожал плечами Кронс. – Лет через десять после открытия первого Кокона Фредиссон высказал предложение, основанное на его же модели пульсирующих галактик. Ядра галактик, согласно его модели, периодически извергают материю-пространство, за счёт чего и происходит расширение Вселенной. Пространство, тривиально выражаясь, морщится и коробится, в то время как галактики представляют собой непрерывно распухающие субстанции, расталкивающие друг друга. Естественно, что в такой модели в пограничных зонах между галактиками вполне возможно образование своеобразных сгустков, а точнее, свёртков пространства, что, впрочем, не исключает образования подобных свёртков пространства и в самих галактиках. К сожалению, в пограничные зоны мы пока не проникли и не можем утверждать, что Чёрные Коконы – это и есть свёртки Фредиссона. Так что, Алек, можно сказать, – здесь Кронс грустно улыбнулся, – нам сказочно повезло, что Чёрный Кокон образовался именно вокруг Корриатиды и мы, наконец, можем пощупать его изнутри.

– Да уж, повезло, – кисло кивнул Кратов.– Друа со своими ребятами просто на седьмом небе от счастья...

– Так зачем ты всё-таки пришёл? – неожиданно спросил Кронс. – Или ты думаешь, что я поверю в твою детскую сказочку об отсутствии информации о Чёрных Коконах? Ведь всё, что я тебе сейчас рассказал, ты уже давно узнал на Совете от Друа.

Кратов удивлённо вскинул брови и мгновенье с любопытством рассматривал Кронса. Вернее, только его бритую, блестящую голову, выглядывающую из-за нейтринометра.

– Интересная у тебя манера принимать гостей, – заметил он, откидываясь в кресле.– Выставил голову из-за установки, как кукла из-за ширмы... Послушай, может быть, ты там голый сидишь, а?

– Ты бы лучше не увиливал, – усмехнулся Кронс.

– Ну, хорошо. Допустим, я пришёл к тебе как к старому другу...

– Которого ты в последнее время посещаешь только в случае крайней нужды по работе... – вставил Кронс.

– Повторяю: как к своему старому другу, чтобы услышать откровенное мнение обо всех шагах, предпринимаемых Советом в создавшемся положении.

Теперь уже Кронс поднял брови и некоторое время молча смотрел на Кратова.

– Пусть будет так, – наконец проговорил он. – Допустим, что ты действительно пришёл ко мне именно по этому поводу... Так сказать, узнать мнение со стороны, или хождение Гаруна-аль-Рашида в народ. Тогда слушай. Моё мнение не очень-то лицеприятное. Позволь спросить, зачем вы запретили работу всех научных групп? Чтобы усилить состояние подавленности, дать людям почувствовать их ненужность, бесполезность, показать наше полное бессилие? Сидите, мол, и ждите, пока дяди из Совета придумают что-нибудь? А дяди только и знают, что заседать днями и ночами, драть горло, издавать идиотские решения – извини, но я действительно думаю, что решение о запрете работы научных групп, мягко выражаясь, неразумно, – глотать вместо кофе тонизаторы и надеяться на чудо.

– А что бы ты предложил? – абсолютно невозмутимо спросил Кратов.

– Предлагать в данном случае должен Совет, а наше дело принимать или отвергать ваши предложения. Но, к сожалению, демократические решения сейчас стали невозможны, поскольку Совет перешёл к форме прямой диктатуры.

– У тебя всё?

– Могу продолжить в том же духе. Тебя устроит?

– Спасибо, не надо. – Кратов покачал головой и хмыкнул. – Слова-то какие: идиотские решения, демократия, диктатура... В Совете находятся двадцать человек, представляющие не только ведущие научные группы академгородка, но и ведающие строительством, снабжением, питанием и прочим – это ты называешь диктатурой? Да, мы не выносим, как раньше, свои решения на общее обсуждение, но ты не находишь, что положение, которое сейчас сложилось на Снежане, можно назвать чрезвычайным? Именно поэтому наши решения декларативны и обжалованию не подлежат. Теперь далее. Ты жалуешься, что мы не даём вам работать, законсервировали деятельность почти всех научных групп и тем самым ввергаем людей в психологическую депрессию. Так?

Кратов умолк и выжидательно посмотрел на Кронса.

– Ну, так, – согласился Кронс.

– В общем-то, верное мнение, – невесело усмехнулся Кратов. – Но чересчур однобокое. Так сказать, с твоей колокольни... Меня всегда поражала и продолжает поражать какая-то аномальная, абсолютная ограниченность большинства учёных в житейских вопросах. Вы до такой степени закопались в науку, что вернуть вас к действительности можно, только отобрав эту цацку. Но и тогда вы кричите только по одному поводу: почему вам мешают работать? Мы внутри Чёрного Кокона? Великолепно, об этом можно только мечтать! Жаль, конечно, что нет всей необходимой аппаратуры, но мы и с помощью имеющейся снимем такие данные, что все ахнут! Жизненные ресурсы? Какие ещё жизненные ресурсы? А-а, так говорят же, что продукции оранжерей хватит на всех с лихвой! Только почему у нас отключили энергию? На каком-таком основании?!

Здесь Кратов резко оборвал своё фиглярство и жёстко, повысив тон, спросил:

– Ну, а вода, запасов которой, даже при урезанном распределении, хватит только на полтора месяца? Что вы об этом думаете? Я надеюсь, вы не собираетесь утолять жажду за счёт местных ресурсов, тем более, что в течение пятнадцати лет изучения этой проблемы никому не удалось осуществить переход от снега-44 в воду-0?

– Не надо, – поморщился Кронс. – Мы с тобой давно не мальчики, зачем сгущать краски? Выход у нас всё-таки есть, и ты о нём прекрасно знаешь. Правда, выход не очень приятный... Но не зря же Шренинг ел свой хлеб?

– Акватрансформация? – нехорошо прищурился Кратов. – Десять лет лабораторных опытов по замене в живой клетке воды-0 на воду-44? А ты знаешь, что опыты на крысах дают только восьмидесятипроцентную гарантию?

– Знаю, – кивнул Кронс. Он внимательно посмотрел на Кратова и вдруг улыбнулся. – Кажется, мы поменялись с тобой местами. Теперь я должен объяснять директору академгородка то, что решалось сегодня на Совете.

– Ну-ну? – заинтересованно заёрзал в кресле Кратов.

– Об этом, кстати, давно все знают. Если в течение двух месяцев кажется, у нас такой запас воды? – не произойдёт развёртка Кокона, то мы все будем вынуждены пройти через акватрансформацию. А развёртка – я, вероятно, почти дословно процитирую резюме Друа в Совете, – судя по известным примерам, произойдёт не скоро.

– Настолько точно, – медленно проговорил Кратов, – что у меня невольно появляются некоторые подозрения... Заседания Совета сейчас проходят за закрытыми дверями и с заблокированной связью. Впрочем, может, у тебя есть жетон инспектора Комитета статуса человека, снимающий блокировку?

Кронс только пожал плечами.

– Если хорошо знаешь Друа и имеешь ту же информацию о Чёрных Коконах, то нетрудно представить его выводы.

Кратов молчал. Словно впервые увидев Кронса, он изучающе рассматривал его.

– Н-да, – наконец неопределённо заключил он и растёр лицо ладонями. Конечно, меня интересует, кто же на Снежане инспектор, – устало проговорил он, – и почему до сих пор не открылся в столь экстремальной ситуации. Ведь сидит же сейчас где-то, может быть, даже в Совете, наблюдает, слушает, оценивает...

Кратов мотнул головой, пытаясь отогнать вдруг навалившуюся на него апатию.

– Впрочем, оставим инспектора в покое. Продолжим. Вот мы и подобрались с тобой, решив вопрос об акватрансформации, к вопросу, почему мы приостановили деятельность всех групп. Так вот: только сама акватрансформация потребует огромного количества энергии, которой у нас не очень-то и много. Кроме того, нам необходимо будет обеспечить хотя бы минимум жизненных условий для акватрансформированных людей, а для этого потребуется: перепрограммировать синтезаторы на выпуск белка на основе воды-44; выстроить новые оранжереи, где можно будет выращивать акватрансформированные растения – на одном белке долго не протянешь; установить в домах кондиционеры с оптимальной для акватрансформантов температурой, градусов так шестьдесят пять; обеспечить людей тёплой одеждой, которой у нас, кстати сказать, вообще нет! Наконец, выгнать вас из лабораторий и приспособить их под жилые помещения, потому что, да будет тебе известно, сорок процентов жилых коттеджей стоит на фундаменте из подручного материала, то есть, льда-44. Но и это еще не всё. Есть ещё одна из причин, по которой приостановлена деятельность всех научных групп. Сейчас в поле находятся восемь геологических и гляциологических партий, связи с ними нет, как нет её и с обеими базами, и со "Шпигелем". Компьютер, координирующий местоположение партий в поле, несёт полную ахинею, передатчик молчит, радио – тоже: какая-то сверхъестественная магнитная буря, лазерный луч в свёрнутом пространстве дрожит и вибрирует, как тростинка... И поэтому нам нужны сейчас люди дела, умеющие организовать строительные работы, провести спасательные экспедиции, перепрограммировать синтезаторы, наладить кондиционеры, добиться связи хотя бы со "Шпигелем", а не просто учёные, способные только жонглировать миллионами электроновольт, которых у меня, кстати сказать, и нет.

Кронс сидел с каменным лицом. На висках выступили крупные капли пота.

– Это называется... – хрипло начал он и прокашлялся. – Это называется: ткнуть носом в собственную ограниченность. Спасибо за откровенность. Но чем я могу помочь? Ты же пришёл сюда не только для того, чтобы объяснить мне создавшуюся ситуацию?

Кратов тяжело вздохнул.

– Отчасти и для этого, – тихо сказал он. – И вот теперь, когда ты знаешь более или менее всё о положении дел, я бы хотел услышать твоё мнение: будучи на моём месте, когда бы ты приступил к всеобщей акватрансформации?

– Вопрос... – протянул Кронс и, наконец встав, вышел из-за пульта нейтринометра. – Вот вопрос...

Сухонький, маленький, в широком, с многочисленными складками комбинезоне, он медленно прошёлся по лаборатории, словно разминая ноги.

– Но ты ведь давно решил этот вопрос сам, – неожиданно сказал он, остановившись прямо перед Кратовым.

Кратов только молча опустил голову.

– Ну хорошо. – Кронс снова принялся вышагивать по лаборатории. – Я попытаюсь поставить себя на твоё место... Итак, что мы имеем и чего у нас нет. А имеем мы запас воды на полтора месяца и не имеем никаких жизненных условий для акватрансформантов. Конечно, по-моему, самым разумным выходом было бы сперва подготовить пусть самую минимальную базу жизнеобеспечения и лишь затем приступить к акватрансформации.

Кронс остановился и, повернувшись лицом к Кратову, в упор спросил:

– Но ты-то решил начать акватрансформацию немедленно?

Кратов спокойно встретил взгляд Кронса.

– Да.

– Почему? Ведь у нас по крайней мере месяц в запасе?

– Нет у нас месяца, – ровно проговорил Кратов. – Даже дня у нас нет. Потому что живут на Снежане, кроме нас с тобой, ещё и маленькие человечки. Дети. Четыреста тридцать девять детей, не достигших восемнадцати лет. Их что, тоже на стол к Шренингу?

Кронс пошатнулся, как от удара. Вот о чём он действительно не думал. Даже не приходило в голову.

– Так вот почему ты ко мне пришёл, – задумчиво проговорил он и, машинально вырастив под собой кресло, опустился в него. – Так сказать, с утра пораньше...

– Алек, – вдруг встрепенулся он, – а если... Кокон... завтра...

Кратов отвёл взгляд в сторону, и вся его фигура, мгновение назад собранная, подтянутая, как-то сразу оплыла. Он закрыл глаза и расслабленно откинулся на спину кресла.

– Если, – горько сказал он. Руки его зашарили по карманам в поисках поликлетамина. – Я знаю другое если. Если мы проведём акватрансформацию сейчас, в течение двух недель, то детям воды хватит на два года...

3

Пола долго стояла, прислонившись к косяку в дверях детской.

Девочки ещё спали. Сквозь прозрачную плёнку манежа было видно, что Станка всю ночь воевала со своей постелью. Подушку она ногами загнала в угол, под головой было скомканное одеяло, простыня намоталась на талию, а сама Станка сладко спала посреди этого погрома и во сне, причмокивая, сосала большой палец правой руки. Ларинда же, в отличие от младшей сестрёнки, спала необычайно спокойно, так что у Полы подчас возникали сомнения, а не ложилась ли она спать только перед самым рассветом настолько аккуратной выглядела её постель. Одно время Пола среди ночи специально заглядывала в детскую, но все подозрения оказались несостоятельными. Ларинда как ложилась спать на бок, подложив под щёку ладонь, так и просыпалась в том же положении.

"Надо будет Станке палец глюкойотом намазать", – подумала Пола и вошла в комнату. На спектрофлюоритовой стене в последнем танце застыли разноцветные мультизайцы и смешливые лепусята. Пола вздохнула и стёрла их со стены. Кончаются детские сказки...

Она наклонилась над манежем, и её против воли захлестнула неудержимая волна нежности и любви. Захотелось выхватить Станку из манежа, растормошить, прижать к себе и целовать, уткнувшись лицом в родное тёплое тельце...

С огромным трудом Пола сдержалась и отпрянула от манежа. Почувствовала: ещё немного – и она не выдержит и разрыдается. Сильно, в голос, и, наверное, страшно.

Быстрыми шагами Пола подошла к окну и распахнула его настежь. Корриатида стояла уже высоко над горизонтом, и снег на улице слепил и резал глаза. Абсолютно сухой, тёплый воздух сразу забил лёгкие, и Пола закашлялась. Это помогло, и она взяла себя в руки.

"Всё, хватит, – подумала она и сдула упавшую на лоб прядь. – Нельзя, чтобы дети видели тебя такой. Будь весёлой и жизнерадостной, будто ничего не произошло и ничего не происходит". Она обернулась и хлопнула в ладоши: