Текст книги "Питерский смог (рассказы)"

Автор книги: Виталий Щигельский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Виталий Щигельский
ПИТЕРСКИЙ СМОГ
Рассказы

О чем пишут герои

Этим летом один день был похож на другой. С тех пор как при подготовке к седьмому по счету пивному фестивалю из ультразвуковых пушек расстреляли свинцовые питерские облака, они больше не появлялись на небосклоне, растворившись в придавленных подгнивающими фундаментами болотах. Тогда же набирающая политический вес и экономическую мощь узбекская диаспора, договорившись с кем нужно, контрабандой провезла в северную столицу горячее и липкое, как чурек, солнце, неспособное заходить за горизонт в силу своей плоской чурекообразной формы. В результате – температуры человеческих тел и окружающего их воздуха стали примерно одинаковыми.

А если добавить к жаре неблагоприятные условия, в которых я жил и работал, точнее, вынужден был жить и работать, то становилось ясно, что совсем скоро я сойду с ума.

Я просыпался в шесть утра мокрый от пота и уставший, с пугающей мыслью о том, что Питер и вовсе скоро перенесут в пустыню (там дешевле аренда земли), и что лето теперь никогда не кончится. С великим усилием я подымал себя с кровати, выглядывал в окно и плевался: раскаленное солнце – на том же месте. Выпивал стакан теплой воды из-под крана, потом бессмысленно стоял под теплым душем. Вода комнатной температуры, комнатная температура тридцать градусов по Цельсию. Оставшаяся разница шесть и шесть десятых – дельта между всем вокруг и моим телом. Когда она исчезнет, все мы станем одним и тем же. Некоторые эзотерики, возможно, назовут это возвращением.

Усталым и мокрым я выхожу из дома. Усталым и мокрым возвращаюсь домой. Без аппетита жую бумажные пельмени. Пью что-то автоматически, без разницы – пиво, чай или воду. У них пропал вкус. Они не воздействуют на нервную систему. Она отказала первой.

Мчусь в душном метро, рассматривая блестящую потом плешь стоящего впереди человека. Еду в машине, точнее, стою в пробке на солнцепеке, попёрдывая высокооктановым топливом. Смотрю вперед, чтобы не въехать кому-нибудь в «жопу», поглядываю назад, чтобы кто-нибудь не въехал в «жопу» мне, и одуреваю от жары, цивилизации и комфорта.

На работе восемь часов прибиваю к фанере велюр или кожу скобами из пневмопистолета. Компрессор нагнетает обороты и греется, тело двигается туда-сюда без остановки и греется. Все вокруг перегрето, кажется, до предела. Это «малый бизнес», мой друг. На выходе получается диван, кресло или мягкий уголок. Ими до предела забиты все магазины мягкой и иной мебели.

За день забиваю двадцать шесть тысяч скоб и в табеле называюсь обивщиком мягкой мебели, или по-старому – скобарем. Если я скажу, что мечтал здесь работать с самого детства, кто мне поверит? Поэтому я не буду делать подобных заявлений. Я лучше пойду пообедаю. Пообедать без аппетита все же лучше, чем заниматься самоопределением. Чем себя меньше, тем меньше мучит жара, быт, нереализованные стремления, реализованные сомнения и прочее психосоматическое дерьмецо.

И вот я запихиваю еду в рот, жую и слушаю разговоры моих товарищей по работе. Оказывается, на свете много чего происходит: кто-то кого-то оттрахал вчера, кто-то, наоборот, обломался, кто-то дал кому-то по морде, кто-то сам получил, кто-то на спор выжрал флакон «красной шапки» и прожег дырку в желудке… Мне немного завидно: у людей есть вкус к жизни. Мне завидно, а пот капает с лишенного рецепторов носа на безвкусный бутерброд, стекает с затылка за воротник и дальше. Стекает до самого вечера…

По дороге домой, ступая по улицам родного города, многолюдным и ярко подсвеченным, я, кажется, должен испытывать прилив оптимизма, радость бытия, просто радость, должен отдыхать душой, наконец. Но сандалии прилипают к асфальту, воздуха слишком мало и он перегрет, а люди в своем большинстве – тупые, опрелые и усталые, как ты сам. Бредут нетрезво, окруженные аурой пивной отрыжки, без цели и смысла. Или трусят уперто с работы домой, от одного дела к другому, спеша после произведения благ потреблять блага, подтверждая на каждом шагу соответствие социальному статусу и общественным нормам автомобилями различного класса, сандалиями от кутюр, китайскими кроссовками, ямайскими трусами, приверженностью определенной системе быстрого питания.

Так мы и существуем в непрерывном движении, поддерживаем жизнедеятельность свою и города, страны и мира, и не приближаемся ни на шаг к ответу на вопросы вечные: зачем мы здесь, и кто мы такие? Массовка. Статисты. Зерно в элеваторе. В философской казуистике нет двух одинаковых зерен. Но попробуй, объясни это ветряной мельнице. Она мелет себе и мелет. И все зерно пойдет на хлеб.

Вероятно, мы уже не сможем остановиться, вероятно, это прогрессирует парниковый эффект. Наверное, чтобы начать хотя бы замечать друг друга, мы нуждаемся в понятной общечеловеческой идеологии, нам нужна хотя бы минимальная стабильность и социальные гарантии. А этим летом их отсутствие почему-то особенно остро чувствуется. И я понимаю, что наше движение не просто бесцельно, оно бесцельно-направлено. Мы замечаем друг друга, только когда сталкиваемся или толкаемся, а так никто никому не нужен. Когда начинаешь об этом думать, становится еще более душно, как душно человеку, который неудачно повесился на собственном галстуке.

Теплолюбивые зулусы и папуасы считаются чемпионами по количеству и качеству секса по причине того, что круглый год ходят голые и мало работают. Целый месяц я прихожу домой и вижу свою женщину голой, она сидит дома и не работает. Я смотрю на ее большую жопу, формой напоминающую мое сердце, и не хочу ее. Ведь мы не зулусы. Мы давно не занимаемся этим. Мы просто лежим, сбросив на пол одеяла, на разных кроватях, молчим и медленно умираем от жары.

В последнее время мне кажется, что виновата не только жара. Допустим, ее нет со мной день, два, неделю – ее отсутствие не угнетает меня. Напротив, я почти рад, что воздуха стало немного больше.

Несколько раз я пытался поговорить с ней на эту тему. Но она не слушала меня. Она смотрела сериал по телевизору и плакала. Как я понял, там кто-то все время обещал жениться на героине, но, вопреки обещаниям, не женился, и все вокруг знали, что он не женится, кроме самой героини. Там у них тоже стояло нескончаемое лето, и они тоже все тронулись. Единственно, что там было правдой, так это то, что им тоже всем было наплевать друг на друга.

Иногда мне хотелось позвонить другу детства, узнать, как идут у него дела, как он выносит все это. Мне хотелось услышать хороший бодрый ответ, мол, все в порядке, да ты и сам не раскисай, держись, ничего сверхобычного не происходит, просто жара, в крайнем случае сходи, сдай анализы на яйца-глист. Но мой друг давно уже пил. Пил пиво, вино, водку, спирт, бытовую и авто-химию. Он, к счастью, еще жил, но телефонную трубку брал редко, а узнавал меня еще реже. Наши дома располагались на соседних улицах, но мы с ним давно жили в разных вселенных.

Лишенный привычных условий обитания, испытывая недостаток воздуха, перспектив, общения, я чувствовал, что перегреваюсь окончательно. И тогда, чтобы не свихнуться, я решил сочинить себе собеседника, который мог бы объяснить мне, зачем и почему все происходит, и несет ли происходящее, равно как и существование, вообще какой-либо смысл. И по ночам, вместо сна, я начал вести о нем подробный дневник. Я попытался создать ему идеальные условия для мыслительной деятельности, рассудив, что, ограничив его в возможностях, могу сделать его ущербным, а значит, неспособным к объективному анализу окружающей действительности.

Для начала я назвал его в честь первого супермена, созданного в литературе великим Франсуа Рабле: Гаргантюа. Затем я постарался вложить в его тело дух воина, интеллект шахматиста и здоровье Порфирия Иванова. В деньгах он не нуждался, я позаботился об этом, продумав для него систему почти легальных оффшоров, таким образом Гаргантюа мог не унижать себя наемной работой. Его женщина была сказочно красива и имела все качества, необходимые для того, чтобы мужчина чувствовал себя сильным и одновременно защищенным рядом с ней, то есть была практически негативом моей женщины. И только жопу я оставил прежней. Квартира, в которой Гаргантюа жил, была просторной современной квартирой, способной, однако, выдержать осаду превосходящих враждебно настроенных сил. Кроме того, Гаргантюа являлся гражданином малонаселенной достойными людьми страны с умеренным климатом.

Проверив все детали еще раз и апгрейдив компьютер, за которым ему предстояло писать, я запустил героя в его владения и стал ждать, когда он начнет творить, выражать на бумаге мысли, которые помогут мне, которые, возможно, спасут мир.

Но Гаргантюа повел себя странно. Он не интересовался своими финансовыми делами, не любил свою женщину, не упражнялся в гимнастическом зале, питался в Макдональдсе (до сих пор не понимаю, как он появился в вымышленной мною стране). Умеренный климат вызывал у него риниты аллергического характера. Гаргантюа лежал на диване и смотрел сериал, тот самый, в котором все охренели от жары. В перерывах между сериями Гаргантюа пил. Он пил все, что горит. И если до лавки с виски было дальше, чем до лавки автокосметики, он покупал автохимию.

Я уже хотел сжечь героя вместе с дневником, когда понял, что Гаргантюа испытывает страдания. Естественно, я не мог понять их причину, да и не пытался понять. Как мне казалось, мы были с ним слишком разные и в разных условиях находились. Я просто перестал следить за ним и предоставил самому себе…

Выждав некоторое время, я решил проверить, как идут дела у Гаргантюа, и был удивлен тем, что живет он неплохо, держит отличную форму и, главное, полон позитивных эмоций. Оказалось, он пишет! Ни за что не догадаетесь, о чем.

«Этим летом один день был похож на другой…» – писал он. И далее по тексту…

Пожалуй, мне стало легче, по крайней мере, я кое-что понял.

Я понял, что выбора у меня нет.

Немного лапши для Зигмунда Фрейда

Я не в духе. Я в офисе. Это не мой офис, и не мои факсы, и не мои договора. Что-то здесь принадлежит КУГИ, что-то – «ЦентроПупБанку», что-то – похожему на Наполеона сумрачному субъекту с нездоровым всесезонным загаром а-ля «только что с Мертвого моря». Я нахожусь в деловой части города. Слышали про такой? Если нет, значит, вы не деловые. Так-то.

Радио играет Шнурова. Это самый изощренный раб шоу-бизнеса. С перманентным искусственным синяком под глазом, с модифицировано выведенными вшами в бороде, с эффектом «мокрая грязь». А мне нужен Шуберт, но где его взять в нашем мире фаст-потребления?

Я дважды наполнял плоскую карманную фляжку, водоизмещением двести граммов, дипломатической водкой, но она снова пуста. Потому что пятница, февраль, скоро День всех влюбленных. Или не потому что.

Я подкатываюсь на кресле (оно на колесах, видали такое?) к столу, обустраиваю на него ноги в «Wood World’ах». Очень удобно. В таком состоянии я могу запросто сказать «Бонапарту»: «Знаете что? Вы уволены! Ну, ты меня понял!». А затем собрать свои нехитрые вещи, как-то: одну шапку, одно полупальто, самопишущее перо и органайзер. И уйти на все четыре стороны… Хотя нет, органайзер я оставлю ему.

Жаль немного, что ничего подобного я в ближайшее время не сделаю. Где еще я смогу без проблем заработать на дипломатическую водку и спокойно пить ее?

В дверь стучат. Входят две особы прекрасного пола. Одной лет двадцать, другой лет сорок, стрижки не то чтобы совсем короткие, но как у рядового состава второго года службы, грудь закамуфлирована толстой подкладкой пуховика, ноги непонятно какие, потому что в дутых штанах. Под их взглядами возникает следующая догадка: то бабы с яйцами, растут они, правда, не наружу, а внутрь. Но это ничего не меняет. Они феминистки. А феминистки – это те, которые умеют только брать и ничего не хотят дать взамен. И неважно, о чем идет речь: о сексе, о быте или о сделках. Они работают двадцать четыре часа в сутки. Когда торгуются с покупателями и поставщиками, когда едят и пьют, когда борются с целлюлитом в соответствующем их уровню фитнес-зале, когда спят со своими мужьями, сожителями или сделки ради, когда просто спят. И они чаще всего побеждают своих конкурентов: поставщиков, покупателей, мужей и сожителей. Они вечно спешат. Куда? Зачем? Вы думаете, они знают? Я думаю, что они уже давно не задают себе подобных вопросов. Есть ли у них душа или хотя бы индивидуальность? С этого кресла мне не видать. «Блаженны нищие духом, ибо их есть Царство Небесное…» Средний класс жестко заточен на рай.

Дамы предлагают мне выгодные поставки тканей. Креп-сатин, атлас, полиэстер.

– Мы можем обсудить схему работы подробней, с нашей стороны возможен определенный «откат», возможны и другие условия, – говорит та, что постарше. – У вас есть комната отдыха?

– Я думаю, у нас ничего не получится, у нас есть все, что нам нужно, а лично мне не хватает двести граммов водки, мадмуазель и мадам, – отвечаю я.

– Но нас многие знают в Питере. И они все довольны, – включается молодая.

– Это меня и беспокоит. Между мужчиной и женщиной не должно быть ни преград, ни связок, даже в виде партии креп-сатина или вагона колбас.

– Вы явно не на своем месте, – говорит пожилая.

– Идиот, – молодость иногда бывает резка.

– Такие прекрасные, такие большие глаза… – продолжаю я. – Иногда даже жаль, что между ними вечно стоит то креп-сатин, то колбаса. Красота – к ней всегда хочется подобраться поближе, даже такому не озабоченному человеку, как я. Давайте встретимся как-нибудь вечером и поговорим без корысти.

– Вы сошли с ума, – говорит пожилая.

– Идиот, – вторит молодая.

Как рано они начинают разбираться в жизни. Как рано начинают понимать, что если отобрать у них право подписи и быстрый штамп, лишить их солярия, помады и сапог на высоких шпильках, то они опять станут безликие и синекожие, условно способные размышлять и рожать.

На том и прощаемся. Надеюсь, прощаемся навсегда.

Я выглядываю в окно. Наверху – серое ватное небо. Снизу – люди, машины и грязь. Пока курю, там, внизу, растет инфляция и детская преступность. Так мне кажется. А ведь мне никто не прививал нигилистического воспитания. Я – самоучка. И мне не везет с женщинами. Они не верят мне, когда я говорю им правду. Они верят мне, когда я лицемерю и вру. Обычно я нравлюсь тем, кто мне противен. Обычно мне нравятся те, кому противен я. Если я один и мне позарез нужна женщина, то они, словно чувствуя это, прячутся в «пятиэтажках» с кодовыми замками на дверях парадных, уезжают самолетами, поездами, пассажирами в иномарках, отключают цифровую и аналоговую связь. Если я оказываюсь женат или почти женат, то они выходят на улицы, ими переполняются бары и даже библиотеки. Последнего мне никогда не понять. Возможно, я просто глуп. Когда я работал на нормальной мужской работе и переносил на хребтине до пяти тонн муки и сахарного песка, они не обращали на меня никакого внимания. Они поедали пудинги и пирожки и не замечали, что в них есть мой пот. Когда же я сел придуривать в офис большого административного здания и взял «Peugeot 307CC», то сам стал скрываться от них.

Звонит телефон, сладкозвучный «Панас», специально разработанный для страдающих «синдромом менеджера» невротиков. Я вздрагиваю, роняю пепел на штаны и свитер. Плевать.

– Алло!

– Привет, Курбанчик, это твоя маленькая обезьянка, – голос молодой, озорной, зажигает.

– Таких не держим, – отвечаю, стараюсь казаться обаятельным. – Но мы дорого покупаем обезьян.

Обрыв на линии. Жаль. С возрастом много отдашь за то, чтобы тебя называли «Курбанчиком». Объяснить это сложно. Нужно пожить немного. Ведь все начинается так славно. Ты покупаешь цветы, ждешь ее на скамейке в парке, скучаешь, сигареты прикуриваешь одну от другой. Она, конечно, опаздывает. Но вот появляется вдалеке, спешит…

Тогда она пахла солнцем и полевыми цветами. Теперь…

«Панас» снова звонит.

После некоторой паузы отвечаю:

– Я слушаю.

– Ты сейчас где?

Это жена, и это ее стандартный идиотский вопрос.

– В «Мулен Руж», – а что еще мне ответить?

– Не ври! Ты на работе.

– Ну.

– Ну, ты купишь мне это? Купишь?

– Я?

– Опять пьешь?

– Я люблю тебя.

– Понятно: опять пьешь, сволочь. Домой можешь не приходить. Без той красной сумочки, которую я выбрала в «Капризнице» вчера.

– Хорошо…

Связь обрывается. Это хорошо. Когда заканчивается дипломатическая водка, а я все еще не готов принимать правила этого мира, то приходится подворовывать «Хеннеси» шефа. У меня есть дубликат ключа от его бара. Я не умел понять правил общежития, находясь у подножия человеческой пирамиды. Я обычно не понимаю их и теперь, благоденствуя в ее середине. Есть подозрение, что и там, на вершине, у субъектов большого бизнеса подобные проблемы не решены. И пик вершины – это тупик пути. И различий между людьми не так много. Если я приеду домой без красной сумочки – меня ждет скандал. Если с сумочкой – вечер с женой в черных ажурных чулках, на фоне порнокассеты с «мохнатым шоу» по мотивам истории «учительница и ученик».

Я размышляю и пью коньяк. Я и она. Муж и жена. Учительница и ученик. Кажется, мы до конца употребили друг друга. Кажется, красная черта давно пересечена. Равнодушие, безразличие и раздражение – это то, что мы каждый день кушаем, сидя напротив друг друга. И становимся тем, что мы кушаем. Я не нужен ей без «колес», премиальных, колечек и сумочек. Она – без двух бутылок пивка и чулок в сеточку. А есть ли у меня варианты? Может быть, я слишком умный и слишком много и часто думаю?

Я смотрю за окно. Наверху – серое ватное небо. Снизу – люди, машины и грязь. Офис принадлежит «ЦентроПупБанку». А в бутылке кончается коньяк…

Разговор с Овцеуховым

На столе стоят и лежат бутылки, под грудой окурков прячется пепельница, ее окружают несколько тарелок в кроваво-красных следах: возможно, я переел кетчупа или даже съел человека. Но, скорее всего, я тихо и упорно пил в течение неопределенного промежутка времени, о котором мне нечего вспомнить. Вызывающий тошноту, подобно помойным пейзажам Энди Уорхола, интерьер кухни подсказывает, что пил я у Овцеухова. А ведь это самая крайняя степень падения – пить с Овцеуховым. В лучшие времена я не стал бы даже курить с Овцеуховым, с этим интеллектуальным спартанцем, с этим карликом духа…

Я не всегда выражаюсь эзоповым языком, просто мне плохо. Дайте мне сто граммов водки, и, клянусь, я перестану быть Эзопом.

– Овцеухов! – кричу я. – Где твои запасы водки?..

– Овцеухов! – кричу я несколько долгих минут спустя, слова липнут к сухому шершавому языку. – Овцеухов, не говори мне, что мы всё выпили. Даже не думай так.

Овцеухов молчит. Он криво сидит за столом, серый и тяжелый, как питерское небо. Черты его лица неподвижны. Они такие невыразительные, что я вряд ли смогу их описать.

– Овцеухов, раньше ты всегда имел заначку на утро, раньше ты подсчитывал пустые калории выпитого тобой. Ты деградируешь, Овцеухов.

Он слегка щерится, будто нащупывая во рту ампулу с цианистым калием, и разводит руками. Я знаю, жизнь его была нелегка, но, извините за банальность, а кому сейчас легко?

– Овцеухов, когда последний раз в твоей берлоге была женщина? Когда ты брал в руки совок и метелку? В детском саду?.. Ты ведь хочешь любви, Овцеухов. Но ведь ты носишь дырявые носки. Ты пахнешь, как дальнобойщик. И бреешься раз в месяц, в лучшем случае. Ты не способен на жертвы… Что? Тебе просто лень. А ты знаешь, на что идут женщины ради любви? Они отказывают себе в сладостях, они крутят тяжелый металлический обруч на талии, они рисуют себе вредными для здоровья химическими карандашами большие глаза, они каждый день бреют ноги. Можно сказать, ради тебя, твою мать! Ты понимаешь?

Овцеухов не отвечает. И неподвижна и безобразна его голова, как каменное изваяние на острове Пасхи.

– Ты посадил дерево, Овцеухов? Ты построил дом? Что-то я не припомню какого-нибудь рубанка в твоих руках. Такое за тобой не водится. Ты же человек гордый. Ты думаешь, что несправедливый мир вертится вокруг тебя. Что кто-то что-то тебе должен. А между тем, эти кто-то и не подозревают, что ты сбухиваешься в этой темной и душной каморке, тогда как они воспроизводят и перераспределяют общественные блага. Они маленькими шажками зарабатывают свой миллион, пока ты большими глотками выпиваешь свой декалитр. Они и придумали спирт для таких, как ты, чтобы такие, как ты, не вертелись у них под ногами… Но ведь и тебе наплевать на них. Тебе даже лень выйти на улицу и посмотреть, живы ли они. Может быть, они заработали все имеющиеся деньги и загнали себя в тупик. А может, они мутировали от модифицированного соевого белка и превратились в сверхчеловечков. Представляешь, они левитируют над джакузи и передают на расстоянии мысли друг другу. Да что там мысли – целые мыслеформы. Мыслеформы эротического содержания… Ты, наверное, скажешь, что видал этих зеленых человечков в пьяном бреду. Ты считаешь, что это было некое озарение… Не молчи, Овцеухов. Ответь. Где у тебя спрятана выпивка?

Он не отвечает. Он с достоинством португальского короля ковыряется пальцами в пепельнице. И, расправив измятый «бычок», неспешно закуривает. Окруженный облаками сизого дыма, теперь он похож на спящий вулкан Фудзияма.

– Овцеухов, неужели ты не хочешь раскрыть свой творческий потенциал? На любом серьезном телеканале есть передача, где ты можешь спеть собственную песню под гитару, станцевать танец моряков «Яблочко», постоять на голове или съесть пятьдесят гамбургеров. Овцеухов, в течение трех минут весь мир будет смотреть на тебя. Овцеухов, это успех и слава.

Он молчит, теребя свой бугристый нос, формой и цветом схожий с прошлогодней картофелиной. Никогда раньше молчание кого бы то ни было так не выводило меня из себя.

– Овцеухов, человеческое общение тебе в тягость? Ты с трудом подбираешь слова или не подбираешь их вообще? Овцеухов, почему ты не хочешь жить, как все? Ты что же, не знаешь, кто ты? Ты не знаешь, с чего начать? Ты считаешь, что начинать уже поздно?.. О, как ты ошибаешься, Овцеухов. Не поленись, заполни универсальную анкету с пятьюстами вопросами, и опытные специалисты помогут определить тебе уровень собственного развития и собственные возможности. Они подберут тебе специальность согласно склонностям, ты узнаешь, на какую зарплату можешь претендовать. Они подберут тебе одежду и предложат интерьер твоей комнаты, исходя из твоих возможных доходов. Они научат тебя, как справляться с неврозом, как отличать пустяки от главного… Овцеухов, они помогут тебе, а ты помоги мне сейчас.

Кажется, он перестает быть твердой вулканической массой и превращается в то, во что непременно превращается съеденный намедни салат, допустим, из крабовых палочек.

– Овцеухов, начни хотя бы с того, что сдай пустые бутылки, пробки и этикетки и получи в подарок сотовый телефон. Ты не знаешь, конечно, но в этом мире уже появились телефонные службы знакомств. Все это, само собой, не бесплатно, но это шанс. Овцеухов, собери свою волю в кулак и отправь sms-сообщения для своей мечты. И пусть твоя мечта будет покладистой и грудастой.

Овцеухов! Как он теперь выглядит? Да никак. Ударить бы его по башке кувалдой, но я продолжаю:

– Овцеухов! Представляешь, пока ты здесь сидишь, спрятавшись от мира за шторами, наука объединилась с религией! Проповедникам дают ученые степени, а ученые поселились в монастырях. Представляешь, Овцеухов, за четыреста долларов тебя просканируют, заzipуют и отправят в рай… Но я вижу, тебе все равно, Овцеухов. Может быть, ты знаешь что-то такое, чего не знаю я. Чего никто не знает! Может быть, в этом мире уже не осталось выпивки? Ни одного глотка? Отвечай, Овцеухов!

И тут он действительно отвечает и, наконец, открывает то, чего никто никогда не знал.

– Я не Овцеухов, – говорит он, гордо задрав подбородок в клочьях грязных волос. – Я – Овцех…ев!