Текст книги "Времена Хрущева. В людях, фактах и мифах"

Автор книги: Виталий Дымарский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Хрущев на Украине

Хрущев возглавлял партийную организацию и был и председателем Совета Министров Украины с 1938 по 1948 год, то есть одиннадцать лет. На этот период пришлись четыре года войны, послевоенный голод и начало репрессий.

Так получилось, что он оказался настолько связан с советской историей Украины, что, как уже говорилось в одной из предыдущих глав, многие считают Хрущева украинцем, хотя на самом деле он родился в Курской области. Но свою трудовую деятельность он начинал действительно на Украине, в Донбассе.

Хрущев родился в селе Калиновка Дмитриевского уезда Курской губернии. Известно, что это было в 1894 году, в апреле. В официальной биографии стоит дата 5 апреля по старому стилю и 17 по новому. Но несколько лет назад удалось по метрике установить, что на самом деле день рождения Хрущева 15 апреля (3 апреля по старому стилю). Сергей Хрущев, узнав об этом, специально ездил в Калиновку и проверял – оказалось, так оно и есть.

Из Курской губернии отец Хрущева переехал в Донбасс, там Никита Хрущев и начал свой осознанный жизненный путь. Учился в техникуме, потом оказался связан с политическими делами: он участвовал в протестах в связи с Ленским расстрелом в 1912 году и был зафиксирован полицией как участник этих протестов. Там же в Донбассе, в Юзовке, Хрущев познакомился с Кагановичем, по рекомендации которого позже и занял первые высокие посты в московской партийной организации.

Но во время работы на Украине Хрущев симпатизировал троцкистам. Об этом мало кто знает, поскольку такой момент его биографии, разумеется, в советские времена не афишировался. В Донбассе он подпал под влияние очень колоритного человека – партийного деятеля по фамилии Хоречко. Тот был убежденным троцкистом, что неудивительно, ведь на Украине даже первый серьезный лидер правительства Христиан Раковский был, что называется, «отпетым» троцкистом. Об этом факте своей биографии Хрущев вспомнил потом в самое страшное время, в 1937 году, когда заполнял анкету и вынужден был написать «симпатизировал одно время». А потом троцкизм ему припомнили Молотов и Каганович в 1957 году, когда он боролся с «антипартийной группой».

В 1938 году, после того как Хрущев побыл первым секретарем Московского областного комитета и Московского городского комитета партии, его вновь отправили на Украину, теперь уже первым секретарем ЦК Компартии большевиков Украины – КП(б)У. А одно время он заодно был еще и первым секретарем Киевского обкома и горкома. Потом Хрущев в своих мемуарах вспоминал, как приехал на Украину и пришел в ужас – по республике как будто Мамай прошел, вообще не было ни одного первого секретаря обкома партии, все были уничтожены во время репрессий. Поэтому первое, с чем он столкнулся, это – где взять людей. Потому что все более или менее опытные люди были уничтожены.

Тем более Хрущев получил от Сталина конкретное задание – решить кадровые вопросы. Собственно, для этого тот его на Украину и отправил. Самым надежным и опытным специалистом по украинским делам, конечно, был Каганович, который уже был там первым секретарем в 1925–1928 годах. Но и Хрущев в 1929 году был помощником секретаря Киевского окружного комитета партии. Потом уже Сталин его по достоинству оценил в Москве.

Кроме кадрового вопроса, Хрущеву было дано задание наладить сельское хозяйство. С тех пор он и стал активно интересоваться сельскохозяйственными вопросами.

В каком-то смысле Хрущеву повезло, что его как раз в те годы отправили из Москвы в провинцию – так он, вероятно, избежал репрессий. К тому же для него это было повышение, хотя бы чисто формально: в Москве он был кандидатом в члены Политбюро, а на Украине стал его полноправным членом. Это был статус, а кроме того, была какая-то самостоятельность.

Формально во время войны он сохранял должность первого секретаря Компартии Украины и одновременно был членом Военсоветов различных фронтов, даже получил генеральское звание. Но на самом деле во время войны Хрущев занимался именно политическими вопросами.

Еще он курировал вопросы об украинском правописании. Комиссия, которая в очередной раз приблизила украинский язык к русскому – этот возврат происходил постепенно, после сильного отхода в результате принятия «скрипниковского»[16]16
  Правописание украинского языка, принятое путем голосования на Всеукраинской конференции правописания, проходившей в Харькове. В 30-е годы было признано националистическим и отменено.


[Закрыть] правописания в 1928 году, – заседала как раз во время войны, когда уже началось освобождение Украины.

Сам Хрущев по-украински не говорил. Он только вставлял в речь отдельные слова и любил украинские песни. Очень любил слушать, например, Довженко – они общались некоторое время, пока Довженко не начали критиковать. Хрущев очень любил украинскую культуру. Но для него языковой проблемы как таковой не существовало, потому что все украинцы легко могли общаться на русском языке, и все руководители именно на русском и общались. Хотя выступления Хрущева с какого-то времени записывались – сохранилось делопроизводство, и видно, что документы велись на двух языках.

У украинских политиков есть такая шутка: на чем всегда горели руководители Украины? На хлебе и на национальном вопросе. Хрущев знал, что такое Украина, а с национальным вопросом, по мнению Сталина, у Хрущева все было в порядке, ведь он был русский и точно – интернационалист: в украинском национализме его нельзя было заподозрить. Хотя в 1946 году, когда Хрущев обратился в Москву за помощью в связи с голодом, Сталин как раз ему и сказал: мол, тебя окрутили украинские националисты, и ты сам стал националистом. Сохранились воспоминания первого секретаря одесского обкома партии Алексея Кириченко, который поездил по селам во время голода 1946–1947 и рассказал Хрущеву ужасные вещи. Хрущев увидел цифры – за эти два года на Украине по официальной статистике умер один миллион людей. Он действительно хотел помочь и обратился к Сталину, но в итоге едва не поплатился карьерой, а возможно, и жизнью.

Когда Украинская Повстанческая армия, то есть националисты, начала кооперироваться с советскими партизанами и было проведено несколько совместных акций против немцев, Хрущеву пришлось вплотную рассмотреть и этот вопрос. Но посоветовавшись с Москвой, он издал документ, предписывающий никаких контактов, даже в совместных выступлениях против немцев, с УПА не иметь.

Украинские националисты, особенно на Западной Украине, были достаточно активны и после войны: стрельба шла еще несколько лет. В 1947 году Украинской Повстанческой армии как таковой уже не было. Тогдашний командующий Роман Шухевич сказал, чтобы она трансформировалась, и они все ушли в подполье, пошли в советские органы – в колхозы, совхозы, в легальные структуры. Но само столкновение продолжалось, и с 1944 по 1954 год члены националистического подполья совершили много терактов и разного рода диверсий, в которых погибло более тридцати тысяч советских активистов. В ответ советская власть в Западной Украине репрессировала около пятисот тысяч человек. Хрущеву приходилось удерживать режим самыми жесткими методами, ведь тогда советская власть фактически существовала только днем, а ночью людям было страшно выходить на улицу.

Период жизни Хрущева после войны имел свои особенности и определенные циклы. После голода он, как говорилось выше, временно потерял доверие Сталина. Но Хрущев был уникальный в этом смысле человек, ему как-то все сходило с рук. Уже довольно скоро его вернули в Москву и доверили ему московскую партийную организацию.

Что интересно – после войны Хрущев попросил Ивана Александровича Серова, который возглавлял КГБ СССР, вывезти компрометирующие документы с Украины. Но поскольку архивы обычно бывают не в одном экземпляре, многое осталось, в том числе документы с визами Хрущева «арестовать». Впрочем тот факт, что в репрессиях он принимал личное участие, является бесспорным: так действовали все партийные лидеры того времени. Но это участие не было ни особо рьяным, ни фанатичным.

В памяти советских людей Хрущев остался противоречивой фигурой. Одни люди считают, что Никита Сергеевич сделал много хорошего, другие – что он был чуть ли не дурачок, заставлявший всех сажать кукурузу. А какое отношение к Хрущеву на Украине? Такое же противоречивое, или за почти двадцать лет независимости было некое переосмысление роли и места Хрущева в истории именно Украины?

«В украинском национальном историческом нарративе Хрущев занимает весьма достойное место. То есть его никто не „отбеливает“, условно выражаясь, никто не рисует его портрет розовыми красками, но в то же время нет какого-то такого субъективизма, что ли, предубежденности к его фигуре. Очень интересная, совершенно наглядная вещь, раз уж мы заговорили о Хрущеве и Украине, его национализме, – это памятник Ватутину в Киеве. Обратите внимание – возле Верховного Совета Украины есть памятник Н.Ф. Ватутину, советскому генералу, которого убили как раз воины Украинской Повстанческой армии. Когда его хоронили, решили поставить памятник, Хрущев предложил написать – там была Комиссия, но он настоял: „генералові Ватутіну від українського народу“. Хрущеву опять, в очередной раз сказали, что он националист. То есть не „от народа“ Украины. Но Хрущев оказался страшно упорным, упертым, и эта надпись до сих пор существует. Конечно, если говорить об Украине, то вот эта доминанта в его отношении, понимании, как мне кажется, специфики Украины, какой-то еще особой роли – неоднозначной роли и в его судьбе, и в судьбе СССР – хочу подчеркнуть, это важно – это было».

Юрий Шаповал в эфире «Эха Москвы»

На Украине Хрущева оценивают достаточно позитивно. Его мать похоронена в Киеве, на Лукьяновском кладбище, и сохранился особняк, где он жил. В телепроекте «Имя Украины» он был в числе номинантов конкурса. Но тем не менее там нет ни памятника ему, ни названных его именем улиц[17]17
  В главе использованы материалы выступления на радио «Эхо Москвы» Юрия Шаповала, доктора исторических наук, сотрудника Института политических и этнонациональных исследований Национальной академии наук Украины.


[Закрыть].

Мифы о ХХ съезде КПСС

XX съезд – несомненно самая значимая страница в политической биографии Хрущева. После него началась хрущевская «оттепель», изменилось общественное мнение, произошел переворот в сознании миллионов людей, а сам Хрущев получил репутацию либерала.

Но когда мы говорим о мифах XX съезда, вопрос заключается прежде всего в мотивах, по которым Хрущев пошел на развенчание культа личности, на этот закрытый доклад на XX съезде. И вопросов тут возникает очень много. Что в первую очередь подтолкнуло Никиту Сергеевича Хрущева к такому знаменательному шагу? Почему сталинский режим начал либерализироваться? Как это произошло? Политология не знает ситуаций, когда тоталитаризм сам собой смягчается. Тогда как же получилось, что на смену жесткому Сталину пришел более мягкий Хрущев? Почему он не мог продолжать прежнюю линию? Он же был учеником Сталина и его последователем. Причем никак нельзя сказать, что Хрущев всегда осуждал и ненавидел сталинскую политику и мечтал ее разоблачить.

«Никита Сергеевич был добрым человеком. Большевиком. Но движения его души толкали его начать жилищное строительство, повысить пенсии, дать паспорта».

Из комментариев слушателей «Эха Москвы»

Что же на самом деле случилось? Ведь после XX съезда действительно произошел радикальный поворот… Если подходить логически, здесь возможны четыре причины.

Возможен вариант, что Хрущева и правда замучила совесть. Есть же версия, что он в 1954 году передал Крым Украине, поскольку знал, что такое «голодомор» (он вскоре после «голодомора» там работал) и хотел это как-то загладить. Так и в вопросе репрессий можно предположить, что его замучила совесть, поэтому он решил покончить с тоталитаризмом и начать другую жизнь. Но если это так, то почему он тогда не распустил КГБ? Почему он не распустил колхозы? Почему он не начал «столыпинскую реформу»? Ничего этого не было. А ведь если человек разочаровывается в системе, в режиме, тогда он должен очень многое менять. Хрущев провел лишь очень выборочные реформы.

Второй вариант. Конечно, в реальной повседневной политике действовало множество факторов, в том числе партийный аппарат. Шла борьба за власть, была армия, работали спецслужбы и так далее. Номенклатуре, предположим, надоело друг друга расстреливать, и ее представители могли решить либерализировать режим. Но тогда возникает вопрос: если они решили либерализировать режим сами в своем узком кругу, зачем были такие радикальные перемены? Зачем менять ситуацию в стране? Причем Хрущев не просто стал выпускать людей из лагерей. Это сопровождалось целым рядом политических, социальных и экономических действий.

Третий вариант. Возможно, на страну было оказано мощное внешнее давление. Запад решил взять ситуацию под контроль, демократия, мол, превыше всего, и так далее. Но ничего подобного не было. После Второй мировой войны авторитет Сталина и социализма был очень высок. Во Франции к власти чуть не пришли коммунисты, в Италии они честно победили на выборах, т. е. внешнего давления не было.

Тогда остается четвертый вариант: какое-то давление внутри самой страны. И вот этот вариант надо рассмотреть очень внимательно. Нужно искать факторы и процессы, которые изменили ситуацию в стране. И такие процессы были, хотя их всячески замалчивали. Мощные восстания заключенных произошли сразу в нескольких лагерях, что и могло стать важной причиной, повлиявшей на изменение всего политического курса не только внутри страны, но и во внешней политике.

Восстания в лагерях были и раньше, даже в годы войны. Но после них обычно всего лишь несколько десятков человек вырывалось на волю, причем перспективы их выживания были мизерными: они никуда не добирались и, следовательно, ничего не смогли рассказать. Но после смерти Сталина произошло два огромных массовых восстания – в Воркуте и Норильске, показавшие, что система лагерей находится на грани краха.

Первым было норильское восстание. Оно началось 25 марта 1953 года, продолжалось два с лишним месяца и получило впоследствии название «восстание духа». На самом деле это даже не было восстанием в традиционном смысле слова. Не надо думать, что люди там с оружием выбежали на баррикады. Они были обездоленные, голые, голодные, измученные, истерзанные, и никакого оружия у них не было. Но они прекратили работу, объявили забастовку и голодовку и потребовали, чтобы к ним прислали комиссию из Москвы, потому что местному начальству они не доверяли. Местные власти испугались – если двадцать тысяч человек умерли бы с голода, за это пришлось бы отвечать даже тогда. Поэтому в конце концов комиссия из Москвы все же приехала. На переговорах с ней заключенные потребовали прекратить издевательства, но главное – они требовали организовать пересмотр дел всех политзаключенных. И Кузнецов, начальник московской делегации, обещал им от имени советского правительства, что все дела будут пересмотрены.

Но еще более сильным, важным и значимым было восстание в Воркуте. Там сидели люди, многие из которых имели военную подготовку. Это были в основном бандеровцы и власовцы. Но к ним присоединились и остальные заключенные, в том числе и политические.

В Воркуте в начале августа 1953 года началось настоящее вооруженное восстание. О нем есть разные источники, но если говорить в общих чертах, то события развивались так: бригада заранее готовила самодельное оружие, выходила на строительство, по свистку нападала на охрану, всех убивала и забирала оружие. Дальше шла следующая бригада – происходило то же самое. Таким образом, за короткое время весь лагерь перешел на сторону восставших. Начальник лагеря сумел уговорить заключенных не убивать его: он обещал им помочь в дальнейших действиях, а кроме того, то ли он сам сидел когда-то в лагерях, то ли брат у него там сидел. Поэтому он превратился у восставших в своеобразного начальника штаба.

Было решено двигаться на Воркуту: там была мощная радиостанция, через которую восставшие собирались обратиться к Организации Объединенных Наций, ко всем советским людям и к советскому правительству. Их передвижение было очень успешным. По дороге они освободили несколько других лагерей.

Можно себе представить, что делалось в Москве, когда власти поняли, что ситуация выходит из-под контроля. Сто тысяч человек шло на Воркуту – это была уникальная ситуация, с которой никто не знал как справиться.

Сначала против восставших бросили отряды НКВД, но те ничего не смогли сделать. Потом направили танки, но те увязли в тундре. В Воркуте началась паника, все партруководство бежало из города. И только в двадцати километрах от города военной авиации все же удалось разбомбить повстанцев. Против авиации они, конечно, были бессильны. Кто выжил – бежали в тайгу. Позже там находили обглоданные волками останки и возили по лагерю, показывая, что будет с теми, кто попытается бунтовать.

Но власти получили серьезный урок. Они поняли, что еще одно-два таких восстания, и заключенные дойдут и до Москвы. И вот тогда Хрущев окончательно решил, что вся сталинская система, которая строилась на чудовищных репрессиях, треснула и больше не работает. Тогда и начались постепенные изменения. Прекратились репрессии, начали выпускать заключенных, остановили целый ряд тяжелых строек в Сибири, где люди умирали через три месяца от напряжения и чудовищных условий. И к XX съезду большая часть заключенных уже вышла.

Почему в 1954 году началось освоение целины? Ведь с точки зрения экономики освоение целинных и залежных земель – абсолютно неэффективный проект. В СССР были и субтропики, и Черноземье. Зачем же нужно было посылать молодежь на неосвоенные, малопригодные для земледелия территории, в Казахстан? Возможно для того, чтобы направить энергию, которую они могли потратить на протесты, на трудное созидательное дело. Самых активных нужно было изолировать подальше: туда, в Среднюю Азию, в Центральную Азию, в Северный Казахстан. Можно сказать, это были косвенные репрессии – не наказание за бунты, а предотвращение таковых.

Конечно, Хрущев рассчитывал, что освоение целины позволит Советскому Союзу еще и обеспечить зерном внутренние потребности страны и даже выйти на экспорт. Не получилось. Но активную часть общества действительно удалось надолго занять делом.

Именно тогда в 1956–1957 годах было принято и решение о массовом жилищном строительстве. Это тоже было связано с политическими изменениями – миллионы людей вышли из лагерей, и жилищный вопрос встал острее, чем когда бы то ни было.

Был и целый ряд международных, внешнеполитических акций, которые невозможно оценить, не сознавая, что поменялась вся стратегия советского руководства. Власти в Кремле решили ориентироваться не на насилие, не на террор, не на ГУЛАГ. Они не сменили идеологию, но стали вести себя по-другому. И это безусловно можно поставить в заслугу Хрущеву.

Режим стал мягче. Он не поменялся по сути своей, да и Хрущев до конца дней оставался убежденным коммунистом. Другое дело, что он в какой-то момент понял, что нужен коммунизм или социализм «с человеческим лицом». И восстания, показавшие кризис созданной Сталиным системы, сыграли в этом немалую роль[18]18
  В главе использованы материалы выступления на радио «Эхо Москвы» Игоря Чубайса, директора Центра по изучению России Университета дружбы народов, доктора философских наук.


[Закрыть].

Хрущев и интеллигенция

«Только что прочитала о Хрущеве и интеллигенции в посмертно изданном романе Аксенова „Таинственная страсть“. Не очень он жаловал Хрущева. А вот Вознесенский простил, Лен Карпинский и Эрнст Неизвестный – тоже. Ахматова называла себя сторонницей Хрущева, Стругацкие осуждали его за „наезды“ на интеллигенцию. Расскажите об этом. Спасибо».

Из вопросов слушателей «Эха Москвы»

Действительно, среди пострадавших при Хрущеве писателей, художников и других творческих людей есть немало тех, кто открыто простил ему нанесенные обиды. Не получилось ли так, что развенчание культа личности Сталина в исторической памяти перевесило все неприятные вещи, существовавшие в отношениях Хрущева и интеллигенции?

Прежде всего все-таки нельзя забывать, что интеллигенция в эти годы получила тот глоток свободы, который она совершенно замечательно использовала. Именно в годы «оттепели» возникло очень сильное творческое поколение, которое с легкой руки Станислава Рассадина стало называться «шестидесятниками». Именно в это время были выпущены многие фильмы, поставлены спектакли, написаны и напечатаны книги, которые до сих пор являются гордостью российской культуры. Появились журналы «Юность» и «Вопросы литературы», был открыт театр «Современник», переживал свой расцвет журнал «Новый мир», редакторами которого были в хрущевские годы Симонов и Твардовский.

О взаимоотношениях Хрущева с интеллигенцией осталось три свидетельства писателей-современников.

Первое – свидетельство Солженицына. В его повести «Бодался теленок с дубом» есть дополнение 1978 года, где он пересказал буквально то, что записал во время встреч с Хрущевым 17 декабря 1962 года и 7–8 марта 1963 года. Он как настоящий зэк пришел на встречу не только с пропуском, но еще с маленьким блокнотиком и хорошо отточенными карандашами. И Солженицын точно описал не столько свои впечатления, сколько как и что происходило.

Эта вставочка у Солженицына настолько выточена, что ее саму по себе можно поставить на сцене. В ней нет прямого заявления – автор за Хрущева или против Хрущева – это было бы слишком просто и слишком примитивно для работы сознания такого писателя. Зато есть точно подмеченные детали поведения присутствующих. Среди писателей тоже очень много было сталинистов, которые на самом деле настраивали Хрущева против интеллигенции. Они не могли ему простить ни XX съезда, ни разоблачения Сталина.

Когда «Один день Ивана Денисовича» выдвинули на Ленинскую премию, все русские писатели проголосовали против. За Солженицына отдали голоса только писатели республик плюс один человек. Именно потому, что многие, во-первых, не могли вынести такого успеха, а во-вторых, писатели, которые входили в комиссии по выдвижению на премии, были из сталинского времени. И для них повесть «Один день Ивана Денисовича» зачеркивала их самих, их творчество и всю их систему ценностей.

И люди, которые были около Хрущева, аппарат, который в конце концов его и снял с поста главы государства, тоже настраивали его негативно. А Никита Сергеевич Хрущев был человеком, которого можно было легко завести. Тем более что в 1956 году начались польские события, венгерские события, и очень многие в аппарате упрекали Хрущева за то, что они произошли вследствие резкой десталинизации и либерализации.

В то время шла чистка в рядах Коммунистической партии, но творческих союзов она мало коснулась. Почти никто не потерял своих постов. В те времена люди на высоких постах сидели по десятку лет и особо никуда не сдвигались. Только если происходил страшный скандал, в котором были замешаны какие-то частные дела – как, например, в случае с так называемым драматургом Суровым, на которого, как выяснилось, работали «негры». Вот тогда был страшный скандал, в результате которого Сурова лишили членского билета. Но таких откровенных дел было не так много, да и не могло быть. Механизмов выбора в Союзе писателей не существовало, все подчинялись командам из ЦК.

Второе свидетельство – это свидетельство Тендрякова. У него есть повесть, которая называется «На блаженном острове коммунизма». Она была напечатана в «Знамени» только в 1988 году, но написана была еще в 1974 году. И в этой повести он тоже очень конкретно рассказывает про летнюю встречу с Никитой Сергеевичем Хрущевым в 1960 году на даче. Гротескно, иронически, смешно, но одновременно очень ярко показывая характер Хрущева. На этой встрече, например, тот стрелял по тарелочкам и когда не попал – страшно расстроился. Но потом собрался, попал в каждую тарелочку, выиграл самый главный, золотой, приз и абсолютно довольный пошел дальше общаться с творческой интеллигенцией.

Третье свидетельство – это большая глава в посмертно изданном романе Аксенова «Таинственная страсть». Там описана кремлевская встреча, но, конечно, в более чем гротескном ключе, потому что Аксенов в отличие от Солженицына не вел никаких записей. Он полагался на свою память. Самое главное для него было создать образ, поэтому оценки, которые он дает там Евтушенко, или Ахмадулиной, или Вознесенскому, немножечко смещенные и сдвинутые. И Хрущев для него прежде всего – совершенно неуправляемый характер, от которого можно ожидать всего что угодно и которого, конечно, интеллигенция как бы не боится. Но скорее здесь добавлено уже современное впечатление – что никто не боится и что на кремлевском приеме все могут спокойно есть, пить пиво или водку. В хрущевские времена, конечно, было не так.

В чем Хрущеву надо отдать должное, так это в том, что он, конечно, ругался, орал, грозил, но никаких репрессивных действий за этим обычно не следовало. Тот же Солженицын пишет, что Хрущев вел себя на встрече как в своем семейном кругу. Он мог кричать, топать ногами, разбить тарелку, сказать, что завтра вышлем, вот вам завтра билет, паспорт зарубежный, убирайтесь отсюда. Но на самом деле на этом все заканчивалось.

К тому же вокруг этого времени, вокруг личности Хрущева и вокруг его взаимоотношений с интеллигенцией существует огромное количество мифов. Очень мало что известно точно, поэтому очень много всего додумывают. Например, говорят, что это Хрущеву принадлежит фраза о Пастернаке, что «даже свинья не… там, где ест». Но на самом деле это фраза Михаила Луконина[19]19
  Михаил Луконин – советский поэт, лауреат Сталинской премии.


[Закрыть]. И свидетельствует это не только о том, сколько вокруг Хрущева мифов, но и о том, что сами писатели, сама творческая интеллигенция устраивали так, чтобы власть обрушивалась на того или иного их собрата. Стоит открыть фонд «Демократия» бывшего члена Политбюро Александра Николаевича Яковлева и посмотреть документы, собранные вокруг этого периода, и можно прочитать доносы на разговоры писателей чуть ли не в туалете.

С Пастернаком была связана и самая сложная литературная история хрущевского времени – это присуждение Нобелевской премии за роман «Доктор Живаго».

Нобелевскую премию еще в 1957 году получил академик Семенов, и не было никаких скандалов и истерик – наоборот, говорили, какой это успех, продвижение советской науки, как это здорово. Что касается романа «Доктор Живаго», то он имел сложную судьбу. Роман был передан итальянскому издателю. В течение двух лет писательская советская администрация предпринимала все шаги для того, чтобы затормозить эту публикацию. Шла очень большая борьба за то, чтобы Пастернак забрал эту рукопись, прекратил переводы, наложил запрет на публикации. Во Франции Пастернаку помогали Жорж Нива и Мишель Окутюрбе, автор первой книги, которая вышла о писателе сразу после его смерти в 1960 году.

В Советском Союзе роман лежал в издательстве «Советский писатель», и с ним работал редактор. В публикации Пастернаку не отказывали, но долго морочили голову: предлагали сокращение, доработку, говорили, что он должен сообщить итальянцам, что роман находится на доработке, что он хочет дождаться сначала публикации на родине и так далее. Тем не менее книга вышла сначала за рубежом, а потом все же была издана и на русском языке.

Пастернаку была присуждена Нобелевская премия. Существует замечательная фотография, сделанная 24 октября 1958 года, в день именин его жены Зинаиды Николаевны на даче, когда пришел Корней Иванович Чуковский с Люшей Чуковской. Они поздравляют Пастернака, и на фото видно, какие у всех радостные лица. Настроение было испорчено, когда появился друг Пастернака Константин Федин и сказал, что от премии придется отказаться.

Пастернак послал телеграмму в Нобелевский комитет, что он горд и счастлив. А вслед за ней – вторую телеграмму, смысл которой заключался примерно в том, что ввиду значения, которое придано на родине присуждению этой премии, он вынужден отказаться от этой чести. Но скандала уже было не избежать.

Публичная травля Пастернака началась с того, что в «Литературной газете» были напечатаны возмущенные письма, а потом начали проводить собрания. Сначала состоялось собрание партактива, на котором присутствовало чуть больше тридцати человек, и оно осудило Пастернака, о чем тоже было напечатано. Если открыть «Литературную газету» за октябрь 1958 года, можно увидеть шаг за шагом, как это все происходило. В газетах «Правда» и «Известия» печатались отзывы рабочих и крестьян. Разумеется, участвовали и коллеги, многие из которых считали, что он нарушил очень важное правило – напечатался на Западе, и это нехорошо. То есть плохо не то, что он написал такой роман, а что он напечатан за рубежом.

Конечно, это было не единственное персональное дело того времени в рядах творческой интеллигенции. Просто оно – самое сильное и известное. В одном только 1956 году было множество записок отдела культуры ЦК КПСС по поводу того, что нужно сделать с Ленфильмом, с тем или иным издательством, с тем или иным писателем. Не такие масштабные дела, как с Пастернаком, но шло бесконечное подтравливание, бесконечный контроль. Во времена Хрущева произошло и «дело Бродского» – в 1964 году, уже на самом исходе оттепели.

И в то же время все-таки шел ренессанс советской культуры. Были скандалы, были персональные травли, но масштабных чисток не было. И атмосфера в обществе поменялась даже не после XX съезда, а гораздо раньше – еще после ареста Берии. Люди не то чтобы осмелели, но словно почувствовали, что жизнь стала меняться.

В хрущевские времена наконец впервые робко заговорили о Булгакове. Приехал Ив Монтан, провели выставку Пикассо, неделю итальянского кино. Надгробная скульптура, которую сделал для Хрущева Эрнст Неизвестный, не зря черно-белая, она очень точно отражает хрущевское время.

Хрущев был первым советским лидером, который побывал в США: смотрел, как там живут, кое-что перенимал. Он был человек по-крестьянски очень смекалистый. И пусть он мыслил не так, как интеллигенция, но это не мешало ему быть очень умным человеком. И конечно, он развивался. А кроме того, он был первый советский лидер, которого сумели снять, и это тоже о многом говорит. Он мог защищаться, причем так жестко, что мало бы никому не показалось. Но он этого не сделал – ушел с достоинством, тихо зажил после отставки и оставил мемуары, которым можно верить, можно не верить, но надиктовал их лично он.

Взлет, который произошел при Хрущеве, неповторим. А что касается мифов вокруг встреч Хрущева с интеллигенцией, то там было много смешного и анекдотичного, что потом обросло еще дополнительными байками. Например, рассказывают, что драматург Габрилович одновременно с Никитой Сергеевичем был в мужском туалете. И пока они там были, Хрущев спросил: «А вы кто по профессии?» Габрилович ответил: «Писатель». «Писать надо лучше», – сказал Хрущев и ушел в зал. И пусть такой встречи, а следовательно, и разговора быть не могло в принципе, поскольку для членов Политбюро был один туалет, а для писателей – другой, но анекдотам, байкам и мифам нельзя перекрыть дорогу[20]20
  В главе использованы материалы выступления на радио «Эхо Москвы» Натальи Ивановой, первого заместителя главного редактора журнала «Знамя».


[Закрыть].