Текст книги "Юг там, где солнце"

Автор книги: Виталий Каплан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Мне эти политические занудства были неинтересны. Кого там изберут, какие лозунги понавешают – в нашей семье всё равно ничего не изменится. Как всегда, мама с папой будут утром убегать на работу и возвращаться вечером, усталые. Как всегда, я буду таскаться в до чёртиков надоевшую школу, буду гонять на велике по пустынным аллеям Старого парка, а зимой – на лыжах. Уж эти дела надоесть не могут. Как выразился бы дядя Олег – «по определению». И никуда не денутся ни книжки фантастики, ни кассеты с записями «Погорельцев», попрежнему мы будем с Максом просиживать вечера за его видавшим виды компьютером, играть в классные игры, и компакты, как и раньше, будут стоить всего-ничего – пять порций мороженного. Жаль, родители этого не понимают и портят себе день пустыми страхами. Как будто у них других дел нет. Как будто зимой не появится у меня братик или сестрёнка. Лучше бы они уже сейчас готовились. Пелёнки там всякие покупали, коляски. Я бы с Максом договорился, его сестрица Ленка уже выросла из этого барахла, ей третий год уже, носится по квартире как безумная, и спички они всей семьёй от неё прячут. А та всё равно, между прочим, находит. Вот её младенческие шмотки нам бы и пригодились.

Волновали меня, конечно, и иные проблемы. Вот, например, кружок по информатике в Санькиной школе. Возьмут ли меня туда? Там и от своих-то отбою нет, ещё бы – такой компьютерный класс им отгрохали, мощные «четвёрки» стоят, и у каждой – струйный принтер, и программ всяких полно. Санька обещал поговорить с их учителем – Сергеем Львовичем, насчёт меня. Но неизвестно, что из этого выйдет. Вдруг скажут – нам посторонние не нужны, пускай в своей школе занимается. А в нашей-то стоит пара раздолбанных «двушек» – и только. Да и к ним лишь старшеклассников пускают, Антонина Михайловна трясётся за эту рухлядь точно за самые ультрасовременные машины. И само собой, никакого кружка у нас нет, а по информатике мы только дурацкие блок-схемы с доски перечерчиваем. Не то что у Саньки, где они пишут классные такие программы, с мощной графикой, которые…

От удара зубы мои стукнулись друг о друга, и корзина слетела на пол, посыпались из неё маслята, страшно, потеряно закричала мама, и всё опрокинулось. Краем глаза я успел ухватить извилистые корни сосны, тянущиеся к нам когтистыми пальцами, и сам её огромный, завалившийся поперёк шоссе ствол, а потом почему-то я оказался на обочине, а там, на месте нашего «Гепарда», бесновался лохматый, рыже-чёрный столб огня, и виски ломило так, словно вгрызались в них электродрелью, перед глазами плясали бледно-розовые вспышки, и кто-то, ругаясь, тащил меня за шиворот прочь от шоссе, к нависающему тёмному лесу, трещала рубашка и сыпались с неё пуговицы, а потом уже ничего не было – только зыбкая, равнодушная пустота…

Я вышел на безлюдную, заросшую лопухами улочку, ну совершенно деревенского вида, не хватало для полноты картины лишь гуляющих кур да визжащего где-нибудь на задворках поросёнка. Вместо этого подобрался ко мне рыжий, ободранный в боях кот, не спеша обнюхал мой ботинок и разочарованно удалился прочь.

Вот она, Малая Аллея. Десятилетней давности картинки – своим чередом, а ориентироваться я не забывал, это получалось автоматически. Если не вспоминать, как долго вбивали в меня сей автоматизм, то впору и возгордиться. Ай да Лёша, ай да сукин сын!

На покосившемся штакетнике, в пяти шагах от меня, красовался изрядно облупившийся номер. Четырнадцать! То, что доктор прописал. Ну ладно, пора поздороваться с бабулей.

Та не замедлила появиться. Скрипнула дверь терасски, и возникла она – вооружённая коромыслом и вёдрами – разумеется, пустыми. Хорошо всё же, что я не страдаю грехом суеверия.

Бабуля оказалась не такой уж и развалиной, как рисовалось моему воображению. Было ей на вид не больше семидесяти, и, конечно, имелись на загорелом, цвета морёного дуба лице морщины, но не в таком уж фантастическом количестве. Седые волосы, выбиваясь из-под серого платка, почему-то наводили мысли об огненных языках, что лижут растопку – свернувшуюся в трубочку берёзовую кору.

– День добрый, хозяйка, – поприветствовал я её, облокотившись о столб, на котором была укреплена видавшая виды калитка.

– Ну, чего тебе? – осведомилась старуха, глядя на меня выцветшими, лишёнными всякого выражения глазами.

– Да вот, интересуюсь насчёт жилья, мне бы на пару дней, до поезда на Заозёрск. Может, договорились бы?

– Ступай, ступай, – бабка не замедлила охладить мой пыл. – Не сдаю я. Вот, может, у Семёновны с Авиаторов, у неё комната пустует, а у меня негде.

– Ну зачем так уж сразу, бабуля, – изобразил я хамоватую настырность. Или настырную хамоватость. – Пенсия у тебя, ясное дело, маленькая, а расходы большие, так что интерес тебе самый что ни есть тот. Да и жилище, я гляжу, не мелкое, уж как-нибудь разместились бы.

– Я ж тебе, малый, ясным языком сказала – ступай, – насупилась бабка. – Некогда мне с тобой лясы точить.

И вновь вспомнился мне Гоголь. Ну точь-в-точь сцена на степном хуторке, не хватает лишь чумацких возов. И нет рядом верных сподвижников – богослова Халявы да ритора Тиберия Горобца. Но я бабушке всё равно на себе кататься не позволю. Не те времена, не та сказка.

– Плохо, плохо, – грустно покачал я головой. – Негостеприимна ты, бабуля, сурова с молодёжью. А я-то надеялся, получится у нас с тобой интересный и даже захватывающий разговор…

– Это с какой же такой радости мне с тобой разговоры говорить? – поджав узкие губы, буркнула бабка.

– Ну как же, Елена Кузьминична, – усмехнулся я. – Радость всегда найти можно. Оглянись вокруг – а её, радости, штабелями лежит. Навалом. Бери – не хочу…

– Ты откуда меня знаешь? – немедленно обеспокоилась старуха. – Или сказал кто?

– Ну зачем же так, Елена Кузьминична? – вновь изобразил я заокеанского образца улыбку. – Вы – человек известный. В узких, правда, кругах, но всё же. Да я, кстати, и сам оттуда же. Из кругов и прочих эллипсов. Вот, полюбопытствуйте, раз уж интересуетесь, – я вытащил синюю книжечку и протянул бабусе.

Та молча приняла документ и долго-долго изучала его, пришёптывая губами и зачем-то причмокивая. Наконец вернула мне ксиву и покивала.

– Так бы сразу, а то нервы тянете из старухи…

– Сразу, Елена Кузьминична, нельзя, – сообщил я. – Спешка хороша когда? Правильно, при ловле блох. Приглядеться надо к человеку. Тем более, вопрос у нас с вами важный, тонкий, второпях такие не обсуждают. Ну что, может, пройдём в помещение? Не на пороге же беседовать.

– Ох да, конечно, – засуетилась бабка и бросилась отворять калитку. – Проходите, проходите, – повлекла она меня в запутанные недра дома. – Покушать не желаете? Я мигом, – торопливо проговорила она уже в комнате, видимо, в гостинной, если уж пользоваться светскими аналогиями.

– Нет, Елена Кузьминична, спасибо на добром слове, но сие ни к чему, – вежливо помотал я головой, внутренне содрогаясь. Ещё остатки завтрака беспокоили мой пищевод, а вытерпеть старухины явства было выше всяческих сил. Да плюс к тому же и жара. Здесь, в доме, она особо не чувствуется, но тем не менее…

– Ну, тогда чайку, – решительно произнесла старуха. – И не спорьте. Чайку, оно сейчас – в самый раз.

Ухватив расписанный васильками чайник, Кузьминична удалилась в сени, и я обречённо оглядел гостинную.

Ну что ж, почище, конечно, чем у Никитича, да и побогаче, явно не бедствует старушка. Что само по себе наводит на размышления. Иконы на полочке стоят, как положено, лампадка теплится, одним словом, примерная прихожанка. Ну, это понятно, церковнослужительница. Проще говоря, уборщица в храме. Я тогда перед выездом не поленился, сходил в информационный отдел, поглядел по компьютеру данные на бабушку. Так, на всякий случай. Тем более, что папочка, вручённая мне начальником, оказалась подозрительно тощей. Кроме старухиного сигнала да кое-какой статистики по Барсову в ней ничего и не было.

– Сейчас закипит, – обнадёжила меня прошмыгнувшая в дверь Кузьминична. – Я пока конфеточек положу, угощайтесь. Давно приехали?

– Второй день, – честно признался я, тоскливо глядя на блюдечко с конфетами. Нет, перетопчется бабка, только её сладостей мне для полного счастья и не хватало.

– Где остановились-то? – продолжала допрос старуха, вытаскивая меж тем какие-то позапрошлогоднего вида варенья из пузатого буфета.

– У хороших людей, – светски улыбнулся я, уже понимая, что лёгкого разговора не получится, и лучше скорее перейти к делу.

– У нас вообще народ душевный, – ласково закивала бабушка. – Не знаю уж, как у вас в столицах, а у нас всё попросту. С открытым сердцем.

– Ну, наверное, не так уж всё просто? – хмыкнул я, автоматически крутя в пальцах чайную ложечку. – Бывают, наверно, и кое-какие сложности. Не случайно же сигналили в Управление? Не шутки же шутили, надо полагать?

– Нет, я и говорю, – бойко откликнулась старуха. – Душевный народ, но и то дело, что всякие случаи нет-нет, да и бывают.

– Так что же стряслось в городе Барсове, что столичных работников с места срывают, да ещё в разгар отпуска? – приврал я невзначай. В нашем деле оно иногда полезно.

– Да есть тут такое… Уж не знаю, как и сказать, – подобралась вдруг бабка и неуловимо как-то осерьёзнилась. – Я, может, чего и сама не понимаю, может, зря и шум подняла, прости Господи меня, грешную. Женщина я простая, образования семь классов, всю жизнь работаю, сама себя кормлю. Муж, покойник, тоже от дела не бегал, слесарил Василий Палыч мой, неплохие деньги зарабатывал, было время. Сейчас-то не то, пенсия маленькая, одно слово, огород выручает, но уж и потрудиться приходится, а сердце никуда не годится, и радикулит опять же…

– Елена Кузьминична, давайте про ваш радикулит в другой раз как-нибудь, ближе к делу давайте, – напомнил я увлёкшейся своими болезнями бабке.

– Вот и я про то же, – ничуть не смутилась та, – это просто к слову, чтобы, значит, если я чего напутала, с вашей стороны обиды на меня не было. Ну, в общем, не чисто у нас кое-где. Есть тут один такой… Видать, с бесами знается, – понизила она вдруг голос. – Он мастак гадать на потерянное. Как чего случилось, к нему идут, он там в сарае что-то делает такое – и ясно становится, где искать. Ну, не задаром, само собой.

– Интересно, – зевнул я, откровенно поглядывая на часы. – И это всё, что вы можете нам сообщить?

– Нет, я, понятное дело, с подробностями, – с достоинством откликнулась старушка. – Я ж их семью давным-давно знаю, мы с Веркиной матерью ещё в школе вместе учились, да и потом на суконном комбинате сколько лет оттрубили…

– Конкретнее, – попросил я. – Без лишних деталей. Итак, имя гадальщика?

– Да Мишка же это, пострел, Веркин сын, – зачастила бабуся. – Он, значит, и ворожит, а Верка-то к нему людей с их просьбами и приводит, и деньги с их берёт.

– Что? – поперхнувшись чаем, спросил я. – Сколько же ему лет, этому Мишке?

– Да тринадцать весной вроде как было, он же в тот самый год родился, когда старик мой, Василий Палыч, на пенсию вышел.

– Вы хотите сказать, что гадатель – ребёнок? – подался я вперёд. – Вы уверены в этом? Может, всё-таки мать?

Ну вот, только этого ещё не хватало. Я им что, детская комната? Впрочем, бабка могла и напутать.

– Я пока что ещё кое-что понимаю, – малость обиделась Кузьминична. – Не такая уж и старая я. Что знаю, то и говорю. Он, Мишка, гадает. Уже полтора года как. Да полгорода об этом знает, молчат только, кому охота связываться?

– Это с кем, с нами, что ли? – уточнил я. – С Управлением?

Старуха кивнула.

– Ну, а как же тогда объясняется ваша сознательность? Полтора года молчали – и вдруг сигнал! Да ещё прямо в Столицу, нет чтобы в родную Барсовскую контору… Одна загадка на другой, Елена Кузьминична.

Это я сглупил, конечно. Сейчас начнёт святую бдительность имитировать, а мне придётся слушать и кивать. Между прочим, кто её, бабушку, знает – может, вслед мне ещё и просигналит – присылают всяких пацанов-поручиков, по всему видать, неблагочестиво настроенных.

– Да уж вышло так, сынок, – огорчённо сообщила Кузьминична. – Жалко Верку-то было. Дело же такое, без мужа, с двумя детями-то… Все-таки какое-никакое, а подспорье им. Вот я, глупая, и молчала, а на душе тяжесть. Я ж не где-нибудь, в храме Божием сейчас работаю, убираюсь тама. Трудно, сынок, перед иконой стоять, когда про такие дела скрываешь. Отец Николай, настоятель, верно говорит – сатана нас на что хошь ловит, хошь бы и на жалость. Стыдно мне стало. Я ж про эти вещи много чего слыхала. Сегодня гаданья, завтра, глядишь, ещё какая пакость, а там и жертвы… Вот и написала. А что прямо в Столицу – боязно мне в местную контору-то. У нас городок-то, сам видишь, маленький, все друг другу знакомы. Разговоры пойдут, а кому это надо? Ты-то ладно, из Столицы приехал, здесь никто тебя не знает, разберёшься по-тихому.

– Ладно, с этим ясно, – кивнул я. – Давайте, Елена Кузьминична, ближе к делу. Итак, полтора года вы молчали, потом, стало быть, совесть заела. Это хорошо, женщина вы, надо понимать, благочестивая. Но что конкретно вы можете об этом мальчике, Мишке, рассказать?

– Да что о нём сказать-то, – закатила глаза Кузьминична. – Сорванец, конечно, как все наши ребятишки. Кроме как в смысле гаданий этих, ничего такого особенного в нём и нету. Верке по хозяйству помогает, та его в строгости держит.

– Кроме гаданий, значит, ничего отметить не можете? Какиенибудь необычные болезни, приступы там, знаете ли, припадки… Друзья, может, какие-нибудь странные? А, Елена Кузьминична?

– Да нет же, врать не буду – ничего такого нет. Жалко мальчонку, не будь этих гаданий – всё бы с ним хорошо.

– А как они, гадания, происходят?

– Да откуда ж я знаю, – фыркнула бабка. – Этого никто не видел, кроме тех, что ходят к нему. Он с ними в сарае запирается, ну, говорят, там что-то бывает…

– Интересное кино. И как же они узнают про Мишку? От кого?

– Да почти все знают. Просто не болтают люди про это, а так… Я и сама уж не упомню, от кого слышала… – очень уж гладенько заюлила Кузьминична. – В общем, если кто хочет для себя его гаданий, надо к Верке, матери Мишкиной, прийти. Лучше вечером, когда она дома. Только не с улицы принято ходить, а с пустыря, как раз через огород ихний. Спросить, значит, Веру Матвеевну. Сказать, что с приветом от Матвея Андреича и со своей просьбой. Ну и это… конвертик ей пихнуть, с бумажками-то. А дальше, говорят, она уж всё устроит.

– Если не секрет, кто такой Матвей Андреич? – ехидно поинтересовался я, прекрасно понимая, что с тем же успехом здесь мог бы фигурировать и князь Ольдгаст Хмурый, и футболист Гайдуков. Хотя любой практикующий оккультист, если уж не совсем дурень, будет менять пароль хотя бы ежемесячно. А здесь, выходит, провинциальная наивность… Правда, старуха может быть и не в курсе свежеиспеченных новостей.

– А папаша это её покойный, Матвей Андреич, – охотно принялась развивать тему бабка. – Лет двадцать как преставился, бедняга. Пил сильно, а так мужик был хороший, работящий. Я прямо поражалась – когда трезвый, ни одного грубого слова, тихий такой, с Валей, матерью Веркиной, ласковый. Ну, как примет, всякое бывало, конечно, это уж как водится. А почему привет – сразу понятно, что человек по делу пришёл. Но об этом, об деле, надо же как-то намекнуть, что ли… Вот Верка и придумала, чтобы уж никаких ошибок не вышло.

Да… Вам приветы с того свету… От покойного папаши… Интересно у этой Веры Матвеевны мозги повёрнуты. Интересно… Может, в этом её прибабахе и кроется какая-то зацепочка? Уж не пахнёт ли дело некромантией? Но сейчас всё равно гадать без толку, надо посмотреть своими глазами.

И всё-таки старуха Кузьминична слишком уж хорошо информирована. Как-то мне не верилось, что весь город в курсе насчёт «Матвея Андреича» и прочих деталей. А если прибавить сюда и тот занятный фактик, что представитель местного населения Никитич послал меня именно сюда, к старухе, то любопытная выстраивается цепочка. Население – Кузьминична – Верка – Мишка. И тихая тень отца. Верка – импрессарио, Кузьминична – посредник… Кто же в этом раскладе Матвей Андреевич? Силовое прикрытие свыше? Точнее, сниже?

Ладно, с тенью этой мы ещё разберёмся, сейчас меня больше занимала хлебосольная бабушка. С какой радости она себя же, по сути, и закладывает? Ведь не глупа старушка, ох не глупа! Да здесь особого ума и не нужно. Пойдёт цепочка разматываться в обратном порядке – и встанет же, встанет вопросик о благочестивой прихожанке Артюховой. Она что, местному уполномоченному собиралась заливать про своё покаяние? И надеяться на его великодушие? Вроде бы прошлый век отучил население от подобных глупостей. Значит, не всё так просто, имеются у Кузьминичны какие-то дальние прикидки. Но в любом случае, этот разговор пора закрывать. Главное я знаю, а там посмотрим. Может, и нет её, оккультной практики, а у мальчика имеет место факт обычной шизофрении. У прочего же населения – факт клинической тупости.

– Всё понятно, Елена Кузьминична, – приподнялся я из-за стола. – Спасибо вам за вашу активность, и за конфетки спасибо, а дальше уже наши заботы. Проверим факты. Подтвердится – один разговор, нет – не беда. Ну, ошиблись, с кем не бывает. А бдительность должна быть… Так что разрешите откланяться…

– Как?! – всплеснула руками Кузьминична. – Чаю не попил, не ел ничего… Голодным не отпущу! – решительно заявила она. – Где это видано, чтобы гостя вот так выпроваживать?

Я обмер. Теперь, когда ни малейшего смысла нет оставаться в этом пропахшем уксусом доме, мне что, предстоит стать жертвой бабкиного гостеприимства? Уж не увидела ли она во мне потенциального внука? Хорошо, на оставшееся время у меня есть крыша над головой! Не то возникла бы занятная перспектива – или ночевать на улице или здесь, в плену у бабки. Значит, мне сейчас сидеть тут незнамо сколько, слушать бабкины жалобы на бедность, болезни и соседей, поглощать бросающие меня в дрожь явста – как будто у меня других дел нет?

Но, впрочем, какие предстоят мне дела? До вечера к Вере Матвеевне соваться нечего, так и так пришлось бы слоняться по городу. Здесь по крайней мере тень, не то что уличное пекло. Да и так ли уж протестует мой желудок? Тем более, что клубничное варенье вон в той вазочке выглядит весьма соблазнительно.

– Ну ладно, – кивнул я. – На полчасика, возможно, задержусь, но не больше. Дела есть в городе.

– Конечно, конечно, – засуетилась бабуся, искоса взглянув на меня. Видно, ей ужасно хотелось усомниться в моей предполагаемой занятости, но она сдержалась. Опасно резко дёргать леску, если попалась на крючок крупная рыбина. То есть я. Гость. Собеседник. Подарок судьбы.

И вот оно, наконец, пришло, освобождение. Калитка за моей спиной осторожно закрылась на ржавую щеколду, и я нырнул в уличную духоту. Теперь до вечера мне предстояло жариться под обезумевшим солнцем, дурацкое это дело, но не возвращаться же в домик Никитича – почему-то мысли о тамошней прохладе меня не вдохновляли. Да и мало ли – сосед какой-нибудь заявится, червонец занять или топор попросить. Объясняться ещё с ними, что не верблюд, а постоялец. Чем, кстати, запросто подложу старику свинью. Вернётся его супруга, от соседей узнает горькую правду и потребует от Никитича выложить заначку… Видимо, экс-сторож надеялся на понятливость столичных радиомонтажников. Ладно уж, не буду его разочаровывать.

Я зачем-то глянул на правое запястье, которое плотно обхватывал ремешок старенького компаса. Куда покажет чуткая стрелка? Одним концом на север, другим, стало быть, на юг. Было время, на меня смотрели как на придурка – зачем таскаю компас, часов мало, что ли? Ну, кое-кого пришлось отучить от лишних вопросов. Тогда я это уже умел. В самом деле, не объяснять же, что мамин подарок. Последний её подарок.

А куда всё же податься? Куда мои глаза глядят? Да куда они могут глядеть, если булькает в животе выпитый у старухи чай, и если учесть утренний квас, то вывод ясен. Уличных туалетов, конечно, в городе Барсове не предусмотрено, а если где и есть один какой, искать замучаешься. Мораль – будем отслеживать достаточно глухое дикое место. Вроде того, где вчера наткнулся я на Никитича с собутыльниками. В этом городе таких мест должно быть навалом.

И тем не менее бродить мне пришлось изрядно. Либо казалось недостаточно глухо, либо не так уж и дико. А организм тем не менее требовал своего. Со стороны глянуть, интересная получается картинка. Молодой поручик Бурьянов, обременённый секретным заданием и излишком жидкости, мечется по сонному городишке, и задание-то ему в данный момент глубоко по барабану, и уходят куда-то вбок философские вопросы под руку со служебными, а сознание бьётся над мировой проблемой – где?

Ну, нашлось оно, конечно, дикое и глухое. Забрёл я на какуюто древнюю стройку, начатую, видно, ещё при красных и тогда же обделённую партийной заботой. Котлован, однако, вырыли немелкий, теперь он медленно, но верно превращался в филиал городской свалки. Ароматы, естественно, и под ноги смотреть надо очень внимательно.

Место, где мне стало хорошо.

Ненадолго, конечно. Что же всё-таки делать до вечера? Чем убить эту невообразимую бездну времени, все эти непрожитые вязкие часы?

Но если честно – так ли уж я мечтаю о прохладных сумерках? Так ли уж хочется мне тащиться на улицу Заполынную, ловить гадальщика Мишку? Уж не оттягиваю ли я в глубине души этот момент?

Нет, всё же есть в моём задании нечто странное. Мальчишка-оккультист, ничего себе! Я с такими вещами до сих пор не сталкивался. Слышать краем уха приходилось, но самому раскручивать это дело… Интересно, что подумает начальник, когда узнает, от кого мы должны в данном случае защитить державу и веру? От страшного тринадцатилетнего адепта…

Хотя возраст этому, говорят, не помеха. Взять хотя бы тех же Рыцарей Тьмы, они проводят инициацию своих детей ещё до школы… Да и по монастырям кого чаще к старцам возят, бесов изгонять? Тёток, которым изрядно за климакс, и мелких подростков, лет до пятнадцати. Нас в своё время знакомили со статистикой. Бесовские вкусы. О них не спорят. Их принимают как факт. И если Миша Званцев и в самом деле вляпался в эти тёмные дела, то и думать нечего. Нельзя болезнь запускать. Цепочка же стандартная. Начинается с невинных фокусов, почти что игр, а потом столики вертятся, биополя взаимодействуют, предметы по стенке ползают… И находится, конечно, дядя, который предлагает усилить твои способности, и приглашает на собрание в какой-нибудь хорошо затенённой квартирке, а дальше тренировки пополам с медитациями, и выезды на природу с плясками у костра, а после надо заручиться благосклонностью неких космических сил, и каменным ножом перерезают глотку чёрной собаке, кровь стекает в стальную коническую чашу, а потом и собаки становится мало, космическим силам хочется иной пищи… И тогда мы приезжаем в микроавтобусах, снимаем автоматы с предохранителей, грамотно окружаем поляну… А у тех, у Рыцарей, Адептов или Посланников, тоже есть кое-что поудобнее кремнёвого ножа, и в вестибюле у нас уже висит мраморная доска с именами ребят, и отец Анатолий в нашем храме каждое воскресенье служит после литургии ещё и отдельную панихиду.

Но только там, на задержаниях, когда лежишь за кустом, лаская пальцем спусковой крючок, или сидя за компьютером, обрабатывая оперативные данные о перемещениях и контактах какого-нибудь Ракшаса, не чувствовал я скользкого, сомнительного холодка. А сейчас, несмотря на клубящийся в липком воздухе зной, меня едва ли не знобило.

До сих пор было проще. Не приходилось охотиться на мальчишек. Пускай даже на мальчишек-оккультистов.

Ладно, всё это, конечно, лирика, а дело есть дело, и я знал, что справлюсь не хуже других. Не приходилось, а теперь вот пришлось. Всё когда-то бывает в первый раз – и осторожный поцелуй, и выговор в приказе, и неделя в реанимации, как в позапрошлом году, после взятия Малиновых Старцев. Я же профессионал, однако. Начальник давеча подтвердил, на выпускное свидетельство ссылался.

Да и дело-то маленькое – прийти, посмотреть и в случае необходимости провести задержание. Ну, естественно, первичный допрос. И на этом мои функции кончаются. За пацаном приедут люди из Столицы, а я могу спокойно отправляться в Грибаково, к тёте Варе.

Вряд ли я поеду спокойно. Теперь это будет уже не так просто – предвкушать купание в речке Ивлянке, парное молоко по вечерам, общение с Наташкой, внучкой тёти Вариной соседки. Ведь не удастся забыть, что в это самое время пока ещё незнакомый мне тринадцатилетний Мишка… Я же знаю, каково это – сидеть, вжавшись в угол, ожидая неизбежного.