Текст книги "Последнее звено"

Автор книги: Виталий Каплан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Да кто он такой, этот ваш Аринака? – не выдержал я. – И что вы все про линии? Кто-нибудь когда-нибудь мне это объяснит наконец?

– Можно и объяснить, – боярин сделал вид, что не заметил моей вспышки. – Но сперва давай все-таки погляди, полистай. Как говорится, сначала практика, потом теория.

– Кем говорится?

– Учеными, – невозмутимо ответил боярин. – Да ты гляди и не торопись.

Я внимательно вглядывался в лица. Было их всего, как я насчитал, двести тридцать восемь портретов. Все больше молодые мужики, но попадались личности заметно постарше, было несколько подростков немногим старше Алешки, и даже встречались представительницы слабого пола. Некоторые выглядели очень даже ничего. Пририсовать бы к этим головкам все остальное…

– Увы, – я долистал до конца. – Никого не узнаю из тех…

– Слушай, – боярина, похоже, осенила идея, – а ты не заметил, речь их… Какие-то особые словечки были, непонятные? Или ругань черная…

Знать бы, что тут считается черной… Ну, понятное дело, интересуется, по фене они перетирали или как…

– Да они вообще почти не говорили между собой. Буквально две-три фразы. И язык вроде обычный.

– Это хуже, – расстроился Волков. – Возможно, что и не по нашему Приказу проходят. Разбойные людишки, скорее всего, от своего языка не удержались бы. Кто же тогда? Лазняки? Но эти разбоем не занимаются, эти с другого кормятся…

– А кто такие лазняки? – прервал я поток его размышлений. – Между прочим, вопрос для меня важный. Я же и в холопы угодил как лазняковское имущество… Кому я обязан своими несчастьями? Проще говоря, кому репу чистить?

– Про чистку репы – это ты к Светлане нашей, – боярин моей фразы не понял. – А что до лазняков… – Он встал с кресла, прошелся по горнице. – Лазняки – это люди, добывающие редкий товар и торгующие ими в обход законов. Откуда они достают эти вещи? По-разному. Что-то привозят из дальних стран, не входящих в Круг Учения, что-то выкапывают в древних могилах… у народов, исчезнувших с лица земли, порой бывают удивительные вещи…

– Вроде велосипеда «Украина»? – не выдержал я.

– Ты про самоход, выставленный на торг? – Волков не моргнул глазом. – Это, конечно, вещь не древняя. Современная вещь, изготовленная в каких-то потайных мастерских. К сожалению, товар штучный, а то бы войску княжескому очень впору пришлись. В отличие от коня, не просит воды и корму, скорость дает не меньше, весу малого, где-то и на себе таскать можно. Проходимость, конечно, хуже, в лесу или в степи толку от самохода немного. Зато на наезженной дороге ему цены нет. И конструкция-то не особо хитрая, мастера наши в ней разобрались. Да вот колеса… Материал странный, как такой делать, непонятно. Волхвы крутили-крутили, но без толку. А с деревянными колесами пробовали – нет, не то…

Говорил он очень убедительно, и оттого я все меньше ему верил. Боярин явно недоговаривал – и явно пытался это замаскировать.

– Так вот, о лазняках, – продолжил он. – Они, конечно, нарушают множество законов, но крайне редко нападают на людей. И то лишь когда иначе все их дело погибнет. Подвергать риску себя за десять грошей… это даже не смешно. Что касается тебя… Разбойный Приказ тогда накрыл одно из их хранилищ. Поступило сообщение, послали туда отряд. Ну и, как видишь, подтвердилось. Лазняков никого захватить не удалось, тайными ходами ушли… там под срубом целые подземелья оказались, а соваться, не зная плана… В общем, захватили только товар, предназначенный к продаже. Ну и тебя. Похоже, был ты у них рабом, а как стряслась с тобой преждепамятная хвороба… что-то, видать, меж вами случилось. Ты, возможно обезумев, кидаться на них стал, говорить странное. Ну и дали тебе по голове да заперли вместе с товаром. Не до разбирательств им было… Твоя цена по сравнению с тем, что в сундуках захваченных, – это медный грош в сравнении с бриллиантом в княжеском посохе.

Ну да, само собой. Всегда знал, что дешевле велосипеда. Помню, как в третьем классе ныл, выпрашивал у родителей – а в ответ слышал, какая это дорогая вещь, как она нам не по деньгам… Счастье наступило лишь в шестом и было недолгим. Угораздило же меня на минуточку оставить его возле магазина на даче…

– А кроме того, – боярин расчесал пальцами бороду, – они все-таки не оторвы. Как могут, все-таки линию блюдут. Не пошли бы на такой сильный изгиб… В столице нападение на человека… между прочим, не абы какого – на моего человека. Ты, надеюсь, понимаешь – все это было не случайно. Не в грошах же дело. Вас с Алешкой специально подстерегали… Вернее, тебя – малой им вовсе не нужен. И вот хотел бы я знать, кого ты настолько заинтересовал, Андрей, что на твою поимку людей отрядили.

– Ага, мне самому ужасно хотелось бы знать…

– Я надеюсь, рано или поздно твое любопытство будет удовлетворено, – сухо проговорил Волков. – Но не менее странно и другое: то, ради чего они вообще на тебя напали. Если бы просто похитили, увезли в неизвестном направлении… тут бы хоть логика была. Но ловить, чтобы срисовать тебя на бумагу и отпустить… Вот где настоящая загадка…

– Угу, я тоже с детства люблю детективы, – во мне чем дальше, тем больше росло раздражение. Что скрывает от меня этот немолодой и в общем-то неплохой дядька?

– А я – нет, – отозвался боярин. – Я, помнится, уже говорил тебе, что вовсе не мечтал о службе в Уголовном Приказе. Меня наука всегда влекла… Исследовать Учение – что может быть интереснее? Да и людям это куда нужнее, чем наше сыщицкое дело… но сам понимаешь, после смерти отца…

Похоже, боярина потянуло на лирику. А меня интересовало совсем другое.

– Вы обещали про линии рассказать, – напомнил я. – Больше месяца у вас живу и ничего не могу понять.

– Поймешь, – улыбнулся Волков. – Сразу бы, в первые дни, не понял, а сейчас уже самое время. Ну, слушай истину.

Истина оказалась вполне крышесносительной.

5

Все началось, когда римляне покорили греков. Из школьной истории я плохо помнил, когда это случилось, но уж явно до Христа. Которого тут, оказывается, вообще не было.

Рим особо не зверствовал – ну так, по мелочи, кое-кого прирезали, гарнизоны свои поставили, обложили полисы, то есть города, налогами, судить стали сами и по своими законам. Массовых казней, однако же, не было, концлагерей тоже. В общем, для простого человека мало что изменилось. Какой-нибудь крестьянин Маврикий по-прежнему выращивал виноград, гончар Амвросий по-прежнему лепил горшки. Но образованным грекам, конечно, было обидно. Какие-то западные варвары, неспособные процитировать Гомера и совершенно не разбирающиеся ни в театре, ни в философии…

И вот тогда в Афины пришел Аринака. Скорее всего, из Индии, так, во всяком случае, о нем потом рассказывали. Был он уже немолод, не имел ни единой вещи, кроме хитона и сандалий, но откуда-то великолепно знал и греческий, и латынь.

Но языки – это мелочь. Важнее, что он обладал удивительными способностями. Люди тянулись к нему, как железные опилки к магниту. Он умел к каждому найти ключик, двумя-тремя словами привязать к себе человека. Неизвестно, применял ли Аринака магию. То есть сотни лет спустя про него насочиняли всякое: и что безнадежно больных исцелял, и что по воздуху ходил, и что молниями поражал своих врагов, и что змей в камни превращал, а воду – в нефть. Но это, как признал боярин Волков, сказки. Ученые ничего такого не установили, и любой здешний волхв мог бы изобразить еще и не такое. Если Аринака и владел тайными искусствами, то совсем другого рода. А то, что спал он на острых камнях, ел всего лишь раз в день, на закате, и только растительную пищу, не ездил верхом и не пил ничего, кроме родниковой воды, – само по себе неудивительно. Мало ли какие у кого заморочки. К тому же мудрый старец не требовал этого от других.

Главное – Аринака принес Учение. Слушателям его все сразу становилось ясным: отчего случаются несчастья и как избавиться от бед, а также – что есть беда и что – радость. Многие начали жить по-новому – и стало получаться. Тогда только римляне забеспокоились, что происходит в Греции, – но было уже поздно. У Аринаки нашлось слишком много сторонников и среди аристократов, и в простонародье. Да и римляне мало-помалу перенимали модное учение. Кончилось все это мощнейшим восстанием против римской власти. Поднялись и Эллада с Македонией, и Ливия, и даже Египет.

Как ни странно – победили. Аринака вроде и не возглавлял восставших, и не вел в бой армии, он просто давал советы. Как бы со стороны. Но удивительно – каждый раз советы его срабатывали. Точно он знал будущее – и изгибал вероятности в нужную ему сторону. Римских легионеров то поражал необъяснимый ужас, то они массово страдали от поноса, то между ними вспыхивали драки. Полководцы из всех возможных решений принимали самое глупое, осадные орудия ломались в самый неподходящий момент, и даже природа плевала на Рим – нудными, изматывающими дождями, землетрясением, уничтожившим за полчаса едва ли не треть войск, внеплановым извержением Везувия, которое римский плебс счел предупреждением богов и впал сперва в панику, затем, не выходя из паники, в бунт. Короче, весь букет неприятностей.

Сразу после победы над Римом переключились на Карфаген – тот наивно полагал, что греко-римская борьба сделает его сильнейшей мировой державой. Как же, разбежался. Старик Аринака погрозил юго-западу пальчиком, сказав: «Карфаген должен быть разрушен!» И добавил: «Иначе этот шар вообще выпадет из Великой цепи. В хаос». Лет за пять справились. Ценой огромной кровищи, правда, но для спасения мира чего не сделаешь… Зато – до основания. А затем даже землю на его месте распахали и не стали ничего сеять. Типа – пускай тут одни лопухи растут.

Потом, когда на обломках прежнего мира поднялась Великая Эллада, Аринаку хотели сделать верховным базилеем. Но старик уклонился от этой чести. «Есть, – сказал он, – и другие, кому нужно нести слова Учения». И куда-то скрылся, причем никто так и не узнал – куда. Искали-искали – без толку. От дедули осталось только Учение.

Само же оно, по словам боярина, подразделялось на несколько благородных истин.

Первая – это истина Равновесия. В судьбе отдельного человека, в судьбе народа, в судьбе всего мира, наконец, есть четко определенное мировым устройством количество счастья и несчастья, хорошего и плохого. Смешны и глупы те, кто жалуется на несчастливую судьбу. Количество отмеренных тебе горестей и радостей постоянно – и примерно одинаково для всех. Каждая удача обязательно уравновесится неудачей, каждое удовольствие – мучением, каждое счастье – бедой. И нарушить этот баланс невозможно. Закон сохранения удачи.

Вторая – истина Линии. У каждого человека есть некая воображаемая линия. Как бы кривая на графике, где по одной оси идет время жизни, а по другой – радости-беды, победы-поражения. Обычно у человека, живущего как придется, эта линия извилистая, вроде синусоиды. Удачи сменяются невезением, удовольствия – болью, веселье – тоской. При этом страдание переживается куда серьезнее, чем радость. Радость что – ярко вспыхнула, все вокруг осветила – и погасла. А вот горе, даже если и не шибко велико, долго разъедает душу, отравляет жизнь, тянет линию книзу.

Третья истина – Выпрямление. Оказывается, что у человека есть свобода выбора. А значит, он может в какой-то мере влиять на свою линию. Как бы уменьшать амплитуду колебаний. Совершая одни поступки, воздерживаясь от других, человек управляет линией, «блюдет» ее. И вот тут самое интересное. Оказывается, Аринака оставил своим ученикам и какие-то способы, чтобы определять, как то или иное событие влияет на линию. В идеале человек может превратить свою линию в горизонтальную прямую. В жизни его не будет ярких радостей, не будет никаких безумных восторгов – но не будет и горя, не будет мучений и слез. Именно то, что большинству и надо. Спокойное, размеренное существование, уверенность в завтрашнем дне, и никаких страхов.

Четвертая истина – Цепь шаров. О шарах боярин мне уже рассказывал, но сейчас я узнал, как все это монтируется с аринакским Учением. Оказывается, закон Равновесия действует на человека во всем бесконечном множестве его жизней, в разных мирах. То есть вовсе не обязательно, чтобы счастье уравновесилось несчастьем именно здесь, в этой жизни. Родишься в другом шаре – и там хлебнешь неприятностей. Так что если ты болен, или беден, или раб, или калека – не удивляйся и не возмущайся. Значит, в прежней жизни тебе везло сверх меры. И в следующей будет лучше, просто твоя темная полоса пришлась именно на эту вот жизнь. Надо было раньше думать…

Правда, добавил боярин, чем строже человек блюдет свою линию, тем больше вероятность, что и в следующей жизни она останется прямой. Всех с младых ногтей этому учат – заботиться о линии, избегать крайностей.

И на закуску – пятая истина, Связи. Как научил их великий Аринака, все человеческие линии связаны между собой, переплетены как нитки в ткани. Изгибаясь, каждая линия влияет на другие, тоже их гнет. К примеру, вор, укравший у кого-то кошелек, радуется удачному фарту, веселится – и линия его, взлетая в счастье, неминуемо потом скатится в горе. Но и жертва его умелых пальцев, страдая от потери, потом когда-нибудь получит радость. А что этим своим горем, что радостью он искажает линии всех, с кем общается, отклоняет их от предписанной ровности. Поэтому – думай об обществе, не плюй на ближних, вы в одной связке.

А связка чем больше, тем ярче проявляется на ней закон Равновесия. И значит, есть своя линия у каждого народа. У словен в Великом княжестве, у галлов в их Объединенном королевстве, у пиктов и у сирийцев. Как и у отдельного человека, в линии народа есть взлеты и падения, причем радость взлетов эфемерна, а вот бедствия падений более чем конкретны. И опять же, как связаны людские линии, так и линии народов. Оттого и страны, где торжествует аринакское Учение, между собой не воюют, но и с великой любовью друг ко другу не лезут. Торговать – да, торгуют, военный союз опять же действует против агрессивных восточных и южных дикарей. Называется Круг Учения. Отражают набеги, держат рубежи. В Круге, по" словам боярина, вся Европа, частично – северная Африка, частично – Ближний Восток. Ливия, Сирия, Месопотамия.

– А как же евреи? – не замедлил поинтересоваться я.

Оказалось, евреи и тут отличились. В штыки восприняли Аринаку с его благородными истинами, обозвали «сыном Вельзевула». Иудея вооружилась, собралась лечь костьми, но отразить вторжение «нечестивых аринаким». Поначалу Эллада посылала туда военные экспедиции, но потом решили не связываться. Подавить Иудею можно, но ценой огромной крови, а это сотням тысяч людей испортит линии на несколько шаров вперед. Поэтому страны Круга ограничились тем, что расположили свои гарнизоны на иудейских границах. Мол, раз уж они такие идиоты, пусть живут по-своему, наивно поклоняются Единому Богу, но из загончика ни на шаг. Ибо вера их страшна, способна пленить нестойкие умы и такими узлами завязать человеческие линии, что в ста шарах после не развяжутся. Так и живут, окруженные войсками Круга. Периодически пытаются прорваться – но куда им с их древними мечами да копьями против современного воинского искусства. Получают по носу, уползают в загончик зализывать раны и мечтают, что когда-нибудь родится в их среде спаситель, покорит иудеям все страны и народы…

Вот так уже двадцать два века и живет этот мир, озаренный солнцем аринакского Учения. Америки, ясное дело, не открыли, Австралии тоже. Не то что в космос – они и паровоза покуда не изобрели, да, похоже, не больно-то и хотят.

– Ни к чему тратить силы человеческого ума, чтобы делать человеческую жизнь более удобной и красивой, – терпеливо, точно тупому первокласснику, объяснял мне боярин. – Равновесие от этого никуда не денется, сколько счастья и горя суждено, столько и будет. Ну как знать, чем уравновесится теплое отхожее место или вон тот же самоход? Как бы цена не оказалась слишком страшной…

Я сидел, привалившись к стене, совершенно оглушенный услышанным. Все несуразности этого мира наконец-то объяснились. Ну, может, и не все, но главное теперь понятно. Вот как, Равновесие… Какая великолепная отмазка! Какая бы хрень с тобой ни стряслась – молчи, терпи, это тебе расплата за прошлые радости. Которых ты, может, и не помнишь, которые в позапрошлой жизни были. Не фига напрягать мозги, что-то изобретать, сочинять поэмы, писать картины или симфонии. Равновесия этим не сместишь, за каждую радость плати болью, а нам такой платы не надо, боли мы боимся. Значит, и радость пофиг. Как же у них с любовью, интересно? Или их по аринакской науке спаривают?

Зато, надо признать, и кровищи поменьше. Великая битва, о которой веками помнят, – сто убитых. На столичных улицах грабителей уже десять лет не было. Рабство есть, а холопов не истязают и содержат вполне прилично. Средневековье – копья, телеги, факелы, а смертной казни нет. Ну, по крайней мере, официально. Да что там казни – нищих нет! Мне еще Алешка говорил, что всех калек и стариков, за кем ухаживать некому, свозят в специальные дома и там о них заботятся. Дети – и то почти не дерутся. Алешка говорил, что не принято. На линию вредно влияет.

И все равно – чем дальше, тем сильнее мне хотелось домой. Пускай Жора, пускай осенний призыв, пускай теракты в метро и всякий беспредел. Зато никаких линий, никаких Равновесий… Мне вдруг даже в Бога захотелось на минуточку поверить – назло «сыну Вельзевула» Аринаке. Чужой мне этот мир… этот гладенький, сытый и скучный шар. Шмякнуть бы его обо что-нибудь.

Да не обо что.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Тяжело в учении

1

За ночь пожелтели березы. Тут их было полно, все учебное поле засажено по периметру. И тень дают, и, главное, закрывают вид. Посторонним-то вход воспрещен.

Конечно, основная линия охраны – вовсе не березы. Тут серьезный частокол, метра четыре высотой, на воротах стража. Причем не городские ярыжки, лениво надзирающие за порядком на улицах. Нет, эти – серьезные ребята. Всех проверяют и на входе, и на выходе. Даже боярина Волкова.

– Андрюха, остолоп кривой, чего стопоришь? Откидывайся!

Это Корсава, десятник. Совершенно медвежьих размеров мужик. Хорошо, у них тут не приняты зуботычины как педагогический прием. Такой ведь врежет, и никакой лекарь Олег не откачает.

Я начал «откидываться». В поясе семь ножей, на то, чтобы выхватить и метнуть каждый, полагалась секунда. Впереди, шагах в двадцати, стоял высокий, больше человеческого роста щит. По идее, все мои семь ножей должны были воткнуться в него выше условного пояса и ниже условной головы.

Получалось по-прежнему отвратительно. Во-первых, оказалось, что я копуша, что у меня никакая реакция, что, пока я тянусь за ножом, меня десять раз можно изрешетить арбалетными болтами, проткнуть копьем, оплевать ядовитыми колючками из духовой трубки, зарубить бердышом и размозжить кончаром… Во-вторых, меткость. То есть она – по нулям. Из семи бросков едва ли пара достигает цели, а те, что цепляются-таки за щит, лишь слегка царапают коричневую древесину.

С бегом, сабельным боем и борьбой было немногим лучше. Ну что поделать – дохляк я и салабон. Хорошо, Корсава таких слов не знает, иначе изводил бы от забора до обеда.

Насколько лучше было полоть огород и поливать яблони! Тихая ненадрывная работа, приятное общество Алешки, не называвшего меня ни дохлой коровой, ни земляным червяком, ни даже пуховой периной…

К несчастью, лафа оказалась недолгой. Едва только срослось поломанное ребро и рассосались ушибы, Александр Филиппович вызвал меня к себе.

– Ну что, Андрей, в порядке? – спросил он дружелюбным голосом. – Раны, говорят, затянулись?

– Да вроде относительно живой пока, – дипломатично заметил я.

– А коли так, пора тебе настоящим делом заняться… – Боярин подошел ко мне вплотную, внимательно оглядел, снизу вверх. – Ты ведь, надеюсь, не собираешься всю жизнь окапывать яблони да поливать капусту?

– Можете предложить более интеллектуальный труд? – съязвил я. Отчего-то мне нравилось подкалывать Александра Филипповича словечками из прежней жизни. Может, потому что он упорно на мои подколки не велся? А может, чтобы самому себе напомнить: я не кучепольский, я московский?

– В общем, на садовых работах ты был, покуда привыкал к нашей жизни, – как всегда не замечая моего вызова, продолжал боярин. – Теперь же займешься настоящим мужским делом. Приспособлю тебя к моей службе по Уголовному Приказу. Освоишь искусство боя, езду верховую, прочие наши умения и хитрости…

Опа! Похоже, осенний призыв меня таки накрыл. Не в армию, так в ментуру… Ничем не лучше.

– Понимаю, что рад, – видя мое замешательство, улыбнулся боярин. – Дело настоящее, нужное дело – людей защищать от отребья всякого вроде тех оторв, что тебя измордовали. Кстати, и по жизни пригодятся навыки. Мало ли что когда случится…

Звучало соблазнительно, года три-четыре назад я бы, может, и повелся. Но сейчас, в свои почти двадцать, я прекрасно понимал – ждут меня нагрузки, муштра, тупость сержантов… или как они тут называются? Нижние чины? Фельдфебели?

– Вот видишь, как хорошо, – подытожил боярин. – Завтра и начнешь обучение. Глядишь, годы промелькнут, не заметишь, как и в сотские выйдешь…

Вот уж карьера, о которой я мечтал всю жизнь…

– Что, оставаясь при этом холопом? – не удержался я от очередной подколки.

– Что ж тут такого? – хмыкнул Волков. – Многие люди в большие чины выходят, будучи при том холопами. На линию же это не влияет, холоп ли ты, смерд ли, князь ли…

– Послушайте, – я и понимал, что перегибаю палку, но тормозить себя не хотел. – Вот вы, Александр Филиппович, вроде умный человек, образованный. Не злой опять же. Как же так получается, что вам люди принадлежат как… как вещи, и вы в том ничего плохого не видите? Нельзя же так. Человек должен быть свободен…

Боярин ничуть не обиделся. Наоборот – ему предоставилась очередная возможность удариться в философию.

– Ты, Андрей, все пытаешься нашу жизнь по своему старому шару измерять. Неправильно это. Главное ведь – не какого ты звания, а что внутри чувствуешь. Радуешься ли, огорчаешься, мучаешься или доволен. Вот об этом и думать надо, и линией своей управлять. Нет ничего плохого ни в том, чтобы быть холопом, ни в том, чтобы боярином… И держать холопов – в том я ничего зазорного не вижу. У них своя линия, у тебя своя, и связаны эти линии – вот ты своим людям и помогаешь спрямлять их линии. Когда лаской, когда строгостью… И свою линию тем самым тоже соблюдаешь. Тут так же, как и в семье, только связи между людьми не по крови, а по жизни…

– И что, у вас все бояре такие продвинутые?

– Разные, конечно, люди попадаются, – признал Волков. – Бывают и бояре-оторвы, очень редко, да бывают. А все же большинство знатных людей по Учению живет. Оттого и спокойно у нас… не то что у степняков или в дальних странах там, за степями…

Его уверенность в своей правоте невозможно было пробить. Все мои наскоки для него – точно камнями в танк швыряться.

Наутро мне и впрямь пришлось отправляться с боярином в Уголовный Приказ. Не в центральный офис, правда, а на окраину города, на, как выразился Александр Филиппович, «учебное поле» – по-нашему что-то вроде полигона. Там он поручил меня заботам звероподобного десятника Корсавы – и началось…

Домой, в усадьбу, меня отпускали только к вечеру, после заката. Я еле добредал до людской, без всякого желания ел Светланину стряпню и заваливался спать. Алешка тоже очень огорчался – ему ведь работы прибавилось. И не об кого стало трепать язык…

И так вот почти две недели. Не заметил, как началась осень. Наверное, у нас уже сентябрь… Третий курс уже занимается… без меня. Как только этот кошмар мама перенесла?

– Руку не гни, когда мечешь. – Корсава подошел совершенно неслышно, несмотря на свои полтора центнера тугих мышц. – Расслабь руку, говорю. И рукоятку ножа не сжимай. Ты что, сок из нее давишь? Легко держи, нож – это продолжение твоей ладони. Ты не нож мечешь – ты просто руку свою вдаль посылаешь. Тут все от руки зависит, а не от глаза. Умелый человек и в темноте нож метнет куда надо, не промахнется. Собирай давай ножи да снова кидай. Пока хотя бы четыре из семи в цель не попадут – обедать не отпущу, понял?

2

Утро началось с дождя, мелкого и нудного. В городе-то еще ничего, там улицы вымощены булыжником, там дощатые тротуары со смешным названием пешеходы, а здесь, в лесу, дорогу основательно развезло, конские копыта вязнут в бурой грязи.

Мы ехали не торопясь. Времени было в избытке, до деревни Семиполье, по словам боярина, неспешной езды часов пять, будем немногим после полудня, а душегубов следует ждать ближе к вечеру. Обычная их тактика – налететь на деревню, быстро, до темноты, собрать все добро, погрузить на коней узлы. И тайными тропами в лес, на болото. Опомнившиеся смерды ночью в погоню не сунутся, да и гонца в уезд на ночь глядя тоже не пошлют. Боятся зверья, боятся лесных духов. Дремучие люди, живут как тысячу лет назад, в лесную нечисть верят больше, чем в закон Равновесия.

– Ну что, Андрюха, первое твое настоящее дело, – накануне сказал мне боярин. – Учиться на поле – это хорошо, но пора бы тебе и в практику… Тут, конечно, риск есть, но невеликий. Оторвы, грабящие деревни, редко сражаться по-настоящему умеют. Разбой этот не шибко прибыльный, бывалые да умелые душегубы таким брезгуют. То ли дело на торговых путях засады устраивать… Так что тебе этот опыт в самый раз будет. Помни, стоишь там, куда Корсава поставит, если в твою сторону побегут – стреляй по ногам. С арбалетом, он говорит, у тебя дело более-менее ладится. Не забудь, кстати, тетиву зельем смазывать, а то сырость… Ну да Корсава напомнит. И, конечно, свисти. Но помни, ты на подхвате, без приказа никуда не лезь.

И вот сейчас мы пробирались сквозь нудную завесу дождя. Видимость почти нулевая, от силы метров на десять. Дорога узкая, и наша дюжина растянулась по ней цепочкой. Кобыла моя по кличке Сажа чем-то недовольна, фыркает, поводит ноздрями. Хотя и накормлена, и напоена, и вычищена. Может, предчувствует какую-то пакость? Интересно, а по аринакской теории, есть ли у животных свои линии? Надо бы спросить боярина…

Достал я его, наверное, своими расспросами. Он, конечно, человек терпеливый, да и поговорить любит… Но вот мои постоянные подколки… Самому интересно, когда же у него терпение лопнет и он… А что он? Накажет? Самому интересно, как это будет выглядеть. Лишит карманных денег? Поставит в угол? Всыплет на конюшне плетей, несмотря на предостережения ученых?

Любопытно было бы поглядеть на этих самых ученых. До сих пор только слышал о них. Есть тут, оказывается, свои университеты, называемые забавным словом «панэписта», есть научные центры, филогнозисы, а есть и что-то вроде консультаций для населения, полисофосы. Приходит туда человек, выстаивает очередь, платит установленный сбор – и его выслушивают, выспрашивают, после чего дают советы, как в данной конкретной ситуации поступить, чтобы для линии было лучше.

– Послушайте, Александр Филиппович, – спросил я боярина вскоре после того, как он решил делать из меня спецназовца по-великословенски. – А вот ваши люди, приказные… или, к примеру, воины… Им же убивать приходится, ну или калечить… Как же насчет линии? Разве не взбрыкнется?

Боярин, давно смирившийся с тем, что я называю его не как положено, «господин», а по имени-отчеству, лишь вздохнул.

– Правильный вопрос задаешь. На эту тему тома написаны, ученые всесторонне ее исследовали. Так вот, Андрей. Когда человек убивает или хотя бы пытается убить, он, конечно, свою линию не то что изгибает, а прямо-таки узлом завязывает. Но это – только если по своей воле, если у него свободный выбор есть, делать или не делать. А когда он по приказу действует, его линия разглаживается. Вспомни, что я про переплетение линий говорил и про линии народов. – Александр Филиппович сцепил решеткой пальцы на руках, как бы иллюстрируя мысль. – Воин – это меч в руке народа. Его собственная линия плотнее к народной привязана, чем у простого человека. И потому, если ты на государственной службе, если ты по приказу сражаешься, то все, что с тобой в бою происходит, уже не твое личное везение или неудача. Убьешь врага – твоя линия колыхнется было, но тут же и выровняется, ее народная к себе притянет и выправит. А не станешь убивать, испугаешься или пожалеешь – тут же свою линию оторвешь от народной, она без привязки сразу изогнется. Поэтому воину самое лучшее для линии – без раздумья выполнять приказы.

– Нам в школе однажды стихи читали, – усмехнулся я. – Одного старого поэта. Там такие слова были, насчет головы. «Чтоб носить стальную каску или газовую маску и не думать ничего – фюрер мыслит за него».

Я вспомнил нашу историчку Людмилу Иннокентьевну, помешанную на борьбе с тоталитарным прошлым. Смешная была тетка, особенно когда в лицах нам Сталина и Гитлера изображала. А вот нате, всплыл в мозгах стишок.

– Не знаю, что такое газовая маска и кто такой фюрер, – невозмутимо отозвался боярин, – но мысль, в общем, правильная. Чем больше человек раздумывает, вместо того чтобы подчиняться вышестоящим, тем больше он отрывает свою линию от народной. То есть вредит и себе, и людям. Тебя, кстати, напрямую касается.

Я не стал с ним спорить. Ну верит человек в это свое ариначество, и ничем его не прошибешь. Религиозный фанатик. Крутились такие около нашего института, раздавали листовки с приглашениями на беседы по Библии и на спецкурс «Иисус любит тебя». Я от них всегда подальше держался, прилипчивые такие, начнешь спорить – не отвяжутся.

Вот и здесь, наверное, тот же случай. Все тут они такие… Что боярин, что Алешка и его брат Митяй, что повариха Светлана. И Аглая… Аглая – это да, это особая песня…

– Что приуныл, Андрюха? – окликнул меня едущий впереди Корсава. – Поджилки перед боем не трясутся? Или жрать охота? Ничего, скоро привал будет, натрескаешься… Каши варить недосуг, а хлеба и окуней копченых вдосталь.

Вот так с ним всегда… Скажет гадость, только начнешь злиться – Корсава тут же поворачивается к тебе человеческим лицом. Бородатым, большегубым, дочерна загорелым.

Я не стал отвечать. Тронул поводья, подправил саблю на боку. Надо будет потом туже затянуть пояс, а то вечно сползают ножны. Вообще, эта железка вряд ли мне сегодня пригодится.

Сабельный бой тоже шел у меня туго. В розовом детстве, на даче, мы с ребятами фехтовали на игрушечных покупных клинках. Пластмасса, окрашенная в серебристый цвет. Тогда все казалось просто… Только сейчас я оценил, насколько же это сложный девайс – сабля. Наверняка шпага или меч проще. А тут… целая наука, по словам Корсавы. Одной лишь силы и реакции мало… хотя у меня плоховато обстояло и с тем, и с другим. Не говоря уж о третьем – о том, что десятник называл чутьем клинка.