355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Виталий Храмов » Сегодня - позавчера 2 » Текст книги (страница 7)
Сегодня - позавчера 2
  • Текст добавлен: 9 октября 2016, 00:06

Текст книги "Сегодня - позавчера 2"


Автор книги: Виталий Храмов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

И тут вдруг до меня дошло.

– Ты знал! Ты с самого начала пас меня! Ах ты, сука! А ещё родственник! Ты ж ведь знаешь, кто убил мою жену, твою сестру?!

Он молчал. В глаза не смотрел.

– И знал, что этот пацан не при делах? Этого чмыря с запиской ты подослал? Пацан – при чём?

Он не отвечал. Рука у правого бока, кобура расстёгнута.

– Я-то – ладно, но она тебе – сестра! Наш сын – твой крестник! Почему?

– Ты знаешь, кто они? Ты знаешь, что это за люди?

– Пох! Понимаешь, пох!

– А мне нет, – закричал он, – и тебе воду баламутить не позволю!

– "Не позволишь" ты! За что ты меня ненавидишь? За что этого парня ненавидел?

– Я ж говорил, терпеть вас не могу, правильных. Чем вы лучше меня? Почему вы, а не я?

Блин, а я и забыл, что он когда-то пытался ухаживать за моей женой. Тогда, правда, она не была моей женой. Я её ещё и не знал на тот момент. Позже мы познакомились. На соревнованиях. Она – выступала, я – смотрел. Кстати, он и за моей сестрой ухаживал. Год они встречались. Потом расстались. Инициатором разрыва была сестра, кстати. И она его бросила. И женился он на откровенной прошмандовке. Бил её, бухал. Плохо жили, одним словом.

– Ну ты и мразь, куманёк. Мусор!

Тут опять пискнул датчик движения перед воротами. Люди в бронниках, шлемах-сферах, с автоматами. Группа захвата.

– Блин! – выругался Кум, начал движение.

Ага, ща-ас! Я – уже в дикой злобе! Рубанул его кулаком по шее, пустой бутылкой по черепу, побежал в шестой бокс. Там ещё при строительстве был устроен водоотвод широченный. Для воды – широченный. Для человека – едва протиснуться. Туда я и нырнул. Там через метр узкого лаза – широкая отводная галерея, в которую должны стекаться ливневые потоки. эта ливневая канализация строилась ещё в сталинские времена – потому была циклопически основательной и крепкой. В этой галерее стоял мой байк, лежал рюкзак, в который я собрал всё, что было необходимо. Отсюда я собирался "линять". Место уж больно удобное – кто ещё знает, что при закладке фундамента банка разрушили часть ливнеотвода и можно в него не то что залезть, а заехать.

Мой горный байк уверенно преодолел все препятствия на стройплощадке будущего банка, проломился через кусты, вильнув, встал уверенно на асфальт.

А теперь ищи ветра в поле, товарищи милиционеры!

Судьба Голума.

(наше время)

Попытка бегства.

Этих двоих я увидел слишком поздно. Только начало рассветать, за рекламным щитом заправки их не было видно, пока я не вылетел к ним в упор. Я сразу врубился, что это не гаишники – в кроссовках-то? Я успел увидеть их холодно-безразличные глаза убийц, закладывая разворот, видел, как они синхронно и умело перекидывали укороченные калаши со спины в стойку для стрельбы с колена. Я уже развернулся и выжал газ, когда за спиной загрохотали одиночные, но частые выстрелы.

Они сразу и часто попали по мне. Удар в левое плечо, левое бедро, правую голень, не менее 4 попаданий в рюкзак за плечами (что там, интересно, смогло сдержать пули?). Потом байк подо мной взбрыкнул мустангом и выкинул меня в придорожные заросли травы.

Приложился я очень чувствительно, хотя и сгруппировался. В полуобморочном состоянии залез во внутренний карман ветровки, нащупал горсть таблеток синтетической нарко-химии, запихал в рот, жуя, встал на четвереньки и пополз от дороги.

Полегчало быстро. Сразу сообразил, что рюкзак надо скинуть. И куртку заодно. И ствол – я их не перестреляю. Стрелять я не умею – зрение слабовато, а они – умеют. Сбросив лишнее, вскочил, побежал.

Тут же мне ещё прилетело, сбив с ног. Куда-то в лопатку. И в бок. В другой, не в тот, что был уже ранен. Рука сразу повисла. Но, боли я не чувствовал, муть только тошнотворными волнами подкатывала к горлу. Я опять вскочил и побежал.

В глазах быстро темнело, в ушах стоял какой-то гул, похожий на рёв прибоя. Вдали мелькали какие-то огоньки. Я бежал к ним. Почему? Ни почему. Без причины. Куда-то надо было бежать, а кроме этих огоньков я ничего больше и не видел.

Это позже я узнал, что это были проблесковые маячки машины ППС, что патрульные вели перестрелку с двумя фальшивыми гаишниками, что один мент из-за меня погиб, ещё один – ранен. От смерти нас всех спасла погоня, что неслась за мной от самого гаража, из которого я сбежал. Лже-гаишники скрылись, как сквозь землю провалились, а я попал в тюремную больничку.


Руины Столицы

(1942г.)

Оборона битого кирпича.

Я в подвале. Живой. В этот подвал продолжали сносить раненных. Я сел. Тут же подскочил Прохор, а из-за него торчали три головы – Кота, Вани и Сергея.

– Так! Что за собрание? – рявкнул я.

Все четыре морды расплылись в довольных улыбках:

– Лается, значит, оклемался.

– Я тебе сейчас, Кошара, подвес паховый узлом завяжу! Почему оставили пост?

– Так не в кого стрелять – выбили немца из всех трёх домов.

– Значит, сейчас в контратаку попрут. Снимайте пулемёты с танка, несите боеприпасы, готовьте огневые. Исполнять! Одна нога здесь, другой – не вижу!

Убежали. И Сергей ушёл, кивнув мне.

– Прохор, что там у меня? – спросил шёпотом, боясь поглядеть на свою голую, по холоду чую, грудь.

– Пуля пробила броню, – зашептал он громоподобно на ухо, – ватник, развернулась, проникла в тело и сломала ребро. Пулю я уже извлёк, всё заживил. Надо в повязке походить. А этот шрам откуда? Страшный.

– Так меня уже второй раз простреливают. Тот раз только тебя не было. Гнить начало. Ножнями отстригали. Много раненых?

– Много. Я сильно не залечиваю. Чтобы не умирали.

– Правильно. Принимай это направление на себя. Ночью отправим в тыл. Так! Тогда нечего тут прохлаждаться, ох, блин, жизнь моя жестянка! Ещё пяток боёв – и буду я одним сплошным шрамом.

Оделся, надел опять пробитый бронник, нашёл свой пулемёт – на входе стоял. И два барабана к нему рядом. Поднялся по лестнице. Политрук меня ждал наверху, баюкая руку на перевязи.

– Что ты, комиссар?

– Ротный КП в танке устроил. А я тут старший получается. А что к чему – ума не приложу... Второй бой... Учили нас по ускоренному курсу... И политрук я...

– Ладно, не дрейфь, Серёга, начистим мы гостям репу. Пойдём, огневые проверим. Взводные хоть есть?

– Утром были.

– Найди. Если выбыли – новых назначь.

– Кого? Я людей ещё не знаю.

– Да, похрен, пока! Потом переназначим. А командиры должны быть. Что за мародёрство?! – заорал я на бойца, шманавшего труп немца.

– Так ему всё едино, а мне пригодиться.

– Марш оборудовать огневую! Не то сам так же валяться будешь! Бегом, сын шакала! Стой! Ты из шайки Брасеня? Ко мне его кликни, перетереть нам с ним надо. Живее шевели поршнями! Скажи, я звал!

– А ты кто будешь? – боец встал в позу. Сразу видно блатного. От души ему отвесил оплеуху, так что опрокинул.

– Понял, кто я, фраер картонный? Позы мне тут лепить будешь! Метнулся резким поносом, пока спотыкалки не повыдёргивал. И запомни – Медведь я! Меня весь Вермахт боится!

Брасень явился довольно быстро. И с ним полвзвода вооружённых уголовников.

– Брасень! Живой, волчара ты лагерная! – "обрадовался" я ему, раскинул руки, как для объятий, но "увидел" бойцов, "удивился": – Ты что ж это, штурмом меня брать решил? Так ты ошибся – враг наш там. – Я кивнул в сторону немцев, – а как его порешить – надо ещё тыковки поломать – в одной мы лодке с тобой. И дорога у нас одна – на Берлин. Так что, отошли своих сявок, тема не по их бестолковкам.

Брасень нахмурился, обернулся, кивнул. Толпа отшатнулась назад.

– Чего звал?

– Слух ходит, что скороварка на твоих плечах довольно неплоха. Предлагаю место в своей упряжке. Рядом со мной и вот этим вот молодым человеком, что комиссаром нашим является.

Брасень сплюнул сквозь зубы:

– Не по пути мне с комиссарами и легавыми.

– Так выбора-то ни у кого нет, – пожал я плечами, – на нас напала самая сильная армия мира. Одолеть её можно, но только навалившись всем миром. Кто не с нами – тот против нас. И третьего нам не дано.

– Вот тут ты брешешь, начальник. Я против немца, но не с вами. И в красный цвет меня не перекрасить.

– Никто и не пытается. Я сам не красный. И легавым меня зря обозвал. Сейчас не тот момент, когда можно в сторонке отсидеться, тыря по-тихому, не отсвечивая. Знаешь, ночью нет других цветов, кроме чёрного и белого. Красный выглядит чёрным, кстати. Сейчас для Руси как раз наступила ночь. Не одолеем немца – через полвека не станет русских.

– Куда же они денутся? – усмехнулся Брасень.

Я ему вкратце рассказал о планах Гитлера по освоению славянских земель. Очень кратко. С естественным, для нацистов, очищением этих земель от других людей.

– Брешешь! Быть такого не может!

– Я разве не рассказывал о заживо сожжённых деревнях? Посмотри на этот дом. Тут люди жили. Где они? А уменьшившееся вдвое население Киева за полгода оккупации? Тоже я придумал? В Хохланде не осталось ни одного еврея.

– И хер на них. А где этот Хохланд?

– Это Украина. А кто следующий после евреев и цыган? Мы. Ты, я, комиссар, дети наши, наши семьи. Все, кто думает по-русски. Пока есть хоть один миллион русских – не будет им покоя. Вечно мы будем то Царствие Небесное строить, Рай на Земле, Коммунизм, что в принципе одно и то же, то добиваться справедливости.

– Всё что ты сейчас сказал – мне до фонаря.

– А справедливое перераспределение нечестно нажитого? Не за это ли ты сел? У немцев тоже планируешь "возмещать"? У них не выйдет. У них – поголовное стукачество. Тебя сдадут сразу же. А больше ты ничего не умеешь.

– Я воюю, но я сам по себе. Отвали от меня.

– Не выйдет. За тобой стоят люди. Я тебе тогда ещё сказал – ты или со мной, или – труп.

Защёлкали затворы. Я улыбнулся, протянул руку с гранатой на раскрытой ладони. Надо отдать должное Брасеню – он побледнел, но даже не дёрнулся, хотя его подручные растворились в воздухе.

– Тебе снайпер совсем мозги отстрелил или у тебя колокольчик чугунный? – ухмыльнулся Брасень.

Я подошёл к нему, вложил гранату в его руку, сжал его руку с гранатой, шепнул ему на ухо:

– Притворяюсь психом отмороженным. Отличная легенда. Я же трижды контужен. Советую.

Брасень ухмыльнулся кровожадно, обернулся на звук – это возвращались его подручные:

– Пшли вон, шакальё сыкливое!

Потом мне:

– Зачем я тебе? Мне больше по душе роль простого смертника.

– Использовать тебя как смертника – непозволительная роскошь. Ты коронован? Общак держал?

– Ну?

– Не запряг! Ты в армии, а не на малине! Отвечать как положено, волчара лагерная!

– А ты на меня не рыкай, начальничек тоже мне нашёлся! Коронован, держал.

– Будешь у нас ротным старшиной.

– Да ты чё, Медведь, какой я, к херам, старшина? Да и есть старшина уже.

– Он не справляется со своими обязанностями – он, крыса, ворует у роты, люди до сих пор не кормлены, боепитание не налажено, трофеи не собраны и не распределены, раненные не эвакуированы, павшие не захоронены. Он скоро возьмёт самоотвод.

– А он об этом знает?

– Зачем расстраивать его раньше времени? Пусть ему сюрприз будет.

Ухмылка Брасеня трансформировалась в кровожадный оскал:

– Ха, мне начинает нравиться с тобой работать!

– Ага. Если забудешь, что для меня мои бойцы – дети родные, а сослуживцы – братья, то тоже быстро заболеешь крысиной болезнью.

– Чем?

– Острым отравлением внезапно увеличившимся содержанием свинца в организме.

Брасень сначала хлопал глазами, потом начал ржать. Не дав ему просмеяться, вытолкал его к выходу:

– Срочно принимайся за наведение порядка. Трофеи собрать, распределить боеприпасы и продукты по-братски, эвакуировать раненных. Вперёд!

– Сколько людей у меня? Сколько дашь?

– У меня нет тыловой службы. И не будет тыловиков. Нет боя – хоть всех бери. В бою – и ты, и я – такие же смертники. Усёк?

– Усёк.

– Пойдём, комиссар. Чую, немец попрёт скоро, а у нас – огневые не понятно как расположены. Бойцы не кормлены, патроны на исходе. И где этот ротный, сука?

Первую атаку немцев отбили с трудом. Они воспользовались прорехами в нашей системе обороны, через не простреливаемые участки прорвались. Отбивались штыками и прикладами. Отбились, потеряв ещё десяток человек убитыми и раненными. Пришлось срочно перераспределять сектора обстрела и расположение имеющихся пулемётов и стрелков. Сплошной линии огня создать не удалось. Но вторая атака была намного слабее, отбились. Опять потери. Патронов осталось очень мало. Из мосинок больше не стреляли – патроны отдали пулемётчикам, раздали трофейное оружие и боеприпасы.

Опять изменил структуру обороны. В домах оставил "гарнизоны", забаррикадировшиеся в домах, и мобильный резерв в дюжину бойцов оставил у себя. "Гарнизоны" инструктировал так:

– Запомните: каждый из вас – красноармеец. Каждый из вас – Красная Армия. И если вдруг вы остались одни – не дрейфить! Вы – Красная Армия! Бейтесь! Отбивайтесь! Даже если враг со всех сторон – не покидать позиций! Мы придём и вызволим вас! Я обещаю! Если не видите никого своих, кругом одни враги – помните – мы там, сзади вас. Позади вас мы, дивизия, Красная Армия! Вы не окружены, вы – передовой отряд, врубившийся и рассёкший порядки врага! Бейте их в лоб, во фланг, в тыл, в спину, в задницу. Тут, твою мать, Москва, в конце концов! Хватит бояться! Пусть они бояться нас! В них будет стрелять каждое окно, каждая кочка, яма, дерево, каждый камень. Пусть бояться огня в спину, оборачиваются каждую секунду, гадят в штаны от каждого шороха! За Москву!

– За Москву!

В этот раз противник дал нам передохнуть часа полтора. Успели отправить часть раненных – миномётный обстрел продолжался, но был неприцельным, беспокоящим, проскочили. С ними ушёл и наш комиссар с заданием добыть боеприпасов и еды. Незаметно от всех ушёл и Иван с одним из доверенных людей Брасеня, неся в "сидорах" комплект трофейной формы.

Успели принести три ящика гранат и два – винтовочных патронов. По "гарнизонам" разносили уже под шквальным огнём начавших атаку немцев. Противник, видимо, опять подтянул резервы и имея восьмикратное превосходство, уверенно пошёл на штурм, при поддержке двух противотанковых орудий, выведенных на прямую наводку. Пушки не могли пробить стен, но этого и не требовалось – наводчики с такого расстояния уверенно попадали в окна, а разорвавшийся внутри снаряд по действию в замкнутом пространстве не уступал гранате.

Один за одним затыкались наши стрелки. Немцы накатывали всё ближе. Казалось – пипец нам, как тому котёнку!

Спас нас Брасень. Собрав трофеи, винтовку убитого снайпера он оставил себе. Теперь, забравшись на уцелевший кусок крыши, отстреливал расчёты орудий. При этом, расположился очень грамотно – не выставив ствола винтовки, не отблёскивая оптикой, что позволило ему сорвать "работу" орудийных расчётов, долго оставаясь не выявленным.

Погибших пулемётчиков заменили и ударили по немецкой цепи практически в упор, потом вдарили гранатами. Солдаты в мышиных шинелях заметались. Многие рванули к стенам наших "бастионов", многие побежали. Прижавшихся к стенам немцев забрасывали гранатами с верхних этажей.

Но, противник быстро оправился, продолжил нападение и даже возобновил огонь из одного орудия по нашим огневым точкам.

На зубах скрипела кирпично-штукатуная пыль, висевшая в воздухе, перемешанная с дымом и гарью. Ничего не было видно, дышать нечем. От дюжины человек моей маневровой группы на ногах остались пятеро. И это со мной. Мы уже не успевали метаться между тремя домами, пополнять боезапас, отбивая прорывы врага. Гранаты кончились, силы тоже.

Скорее бы стемнело! Этот вечер стал слишком томным, не желал заканчиваться.

Солдаты противника просочились в два крайних дома. Из центрального-то мы их выбили, а вот туда уже не могли сунуться – огонь противника был так плотен, что попытка высунуться из-за угла кирпичной стены была верным самоубийством. Бой во фланговых наших "бастионах" сместился уже на верхние этажи. Иногда ещё бухали в них гранаты – лучший сдерживающий аргумент. Кончаться гранаты – дома перестанут быть нашими.

И тут подошла подмога, которой никто не ждал – группа красноармейцев, человек десять, ударила на нашем правом фланге, отогнала огнём врага от правого "бастиона", ворвалась на первый этаж, заперев немцев между вторым и четвёртым этажами. Но не это главное. Основную подмогу оказали два лёгких танка с красными звёздами на башнях. Это были древние, устаревшие Т-26 с тонкой бронёй и малой скоростью, но немецкую пехоту они так впечатлили, что противник отошёл на исходные.

– Ура! – кричали все мои бойцы, отчаявшиеся было. И я кричал, радуясь, ибо тоже отчаялся.

– Куда он прёт! Куда! – заревел я и рванул наперерез танку. Башня грозно довернула в мою сторону, жало пулемёта готово было выплюнуть огонь. Я судорожно (пристрелят – одет я нестандартно, да и в прыгающую амбразуру танка много ли разглядишь?) выхватил обтрёпанный красный флажёк, закрутил им в путейском сигнале "Стоп!"

Танк резко остановился, ещё не закончил раскачиваться, верхний люк откинулся, высунулась чёрная голова в танкошлеме, с не менее чёрным лицом, только белки глаз сверкнули в сумерках:

– Куда прёшь? – заорал танкист.

– Пушка там противотанковая! Разорвёт вас как тузик подушку! – заорал я в ответ.

Танкист крикнул что-то внутрь танка, сам стал вылезать. Вот он спрыгнул, подбежал:

– Где?

– Там. Меж домами не суйся – спалят!

Танкист жестами что-то показал высунувшему голову в люк механику, тот кивнул, танк взревел двигателем, выбросил облако чёрного дыма, пошёл вперёд под прикрытием дома, встал на углу.

– Показывай!

Мы вбежали в дом, перелезли через "баррикаду", поднялись на третий этаж – лестница дальше была обрушена. Подвёл его к окну:

– Вон оно, видишь? За тем мусором маскируется. А вон ещё одно. Но, оно уже час не стреляет. Толи мы расчёт выбили, толи повредили.

– И его тоже уничтожим! Спасибо тебе, пехота! Как звать тебя?

– Виктор.

– Я – Антон. Комбат. Только от батальона у меня видишь что осталось? Мы тут у тебя покуролесим до утра. Сейчас пушки разобьём, поедем немца пугать. Присоединяйся!

– С удовольствием! Только людей у меня мало осталось.

– Да, не слабо вы тут повоевали, – мы пошли обратно, вниз, – Комдив очень доволен – он на НП полка за боем следит. Представление на тебя написал, а тут твой политрук пришёл, говорит, ты от командования самоустранился, в отбитом танке отсиживаешься. А командует какой-то штрафник.

– Я и есть тот штрафник.

– А, вот в чём дело! Я думал, ты – ротный. Я слышал, как полковник по телефону барабанные перепонки рвал. Думал тебе.

– А я-то думаю, что за отделение так резво в атаку шло? А это ротный реабилитируется.

Танкист хмыкнул, пожал мне руку, полез в танк. Он чуть вывел танк из укрытия, повернул башню, ещё чуть прополз вперёд. Танковая пушка плюнула огнём, потом быстро ещё два раза. Проехал чуть вперёд – ещё два выстрела, быстро сдал назад, спрятавшись за дом. Потом пополз на другую сторону – решил вторую пушку разбить из-за того угла.

Второй танк стоял перед левым нашим "бастионом", заливал огнём и свинцом окна дома на малейшую вспышку оттуда.

Я собрал людей, сколько смог, повёл из на штурм левофлангового дома. Управились быстро – немцев было только трое – не смогли сбежать.

А потом, верхом на танках, ходили в набег на немцев. Все шесть человек. Немца попугали, пушки до конца расплющили, захватили два пулемёта, автоматы (винтовки не брали), гранаты, боеприпасы, фляги и ранцы, портупеи с кобурами, планшетку и бинокль убитого артиллерийского офицера. Так же, верхом, вернулись. Танкисты поставили танки под стены центрального дома, оставили нам их выгружать, сами пошли помогать своим техникам-ремонтниками "оживлять", как они сказали, Т-28 (оказалось, так называется отбитый мною танк).

Я вздохнул глубоко. Устал безумно. Да, не мальчик уже – несколько суток почти без сна и еды бегать под пулями. Но, надо! Пора собирать камни. В смысле, людей. Ротного опять не видать и не слыхать. Значит, опять мне. Девиз ежанутых – если не я, то кто? Я – явно ежанутый.

Прямо под ноги мне выкатился откуда-то Кот.

– Командир! Казачёк вернулся. Тебя ищет.

– Пустой?

– Не, с мешком.

– Кот, ты что жуёшь?

– Колбасу. Будешь?

– Ты ещё спрашиваешь? Ох, Кот, доберусь я до тебя, хвост-то тебе укорочу, – бухтел я. Отломил от того полукруга, что он мне дал, половину, вторую половину протянул обратно.

– Поражаешь ты меня, командир.

– Чем же?

– Что ты мне обратно суёшь? Думаешь, у меня больше нет? Ешь, ешь. А почему ты меня не пристрелил?

Переход с темы на тему был так неожидан, что я поперхнулся.

– В смысле?

– Я же тебя "пасти" приставлен, в спину тебе стрелял. Я думал – прибьёшь.

Я сосредоточённо жевал. Потом спросил:

– А сам не догадываешься?

– Нет.

– Ну и живи в счастливом неведении. Долго ещё?

– Пришли уже. Ваня?

– Тут он, командир, – раздался тихий шёпот как из-под земли. Они в яме сидели.

– Так, Ваня. Мне некогда с ним возиться. Дознание умеешь делать?

– На дознании был. Только "дознавали" меня.

– Вот и хорошо. А ты, Кот?

– Не, я боец. Не следователь.

– Осназ? Вас должны были учить полевому экспресс-допросу. Останешься тоже. Что мне от него нужно? Признание его не нужно – и так понял что он гнида. Нужно мне знать – он в одну харю хомячил или с указки покровителей сверху? Кто, что, когда, как? Схемы их мошеннических комбинаций, куда девали награбленное. Имена, фамилии. Вам всё понятно? Тогда работайте. Жизнь его мне не нужна – будет упрямиться – сделайте ему очень больно. Очень-очень. Больно. Он уже погиб сегодня в рукопашной, обороняя левофланговый дом.

– Всё ясно, командир.

А я вернулся к роте. И комиссар наш вернулся.

– Ты что тут делаешь? Почему не в госпитале? Тебе же плечо прострелили!

– Приказ принёс передать позиции третьей роте второго батальона. Пулемёты и тяжёлое оружие приказано оставить им. Нас отводят в тыл, на переформирование.

– Ну, и слава Богу! Надо, гражданин начальник, всё облазить, всё собрать. Могут раненные остаться. И Брасеня не вижу. Много работы, звездатый ты мой. Пошли.

Брасеня мы нашли. Почти целого. После очередного взрыва крыша под ним просела, он рухнул этажом ниже, каска соскочила, схлопотал чем-то твёрдым и тяжёлым по "куполу" и провалялся финал боя в отключке. И винтовку разбил.

Собрали людей, имущество, своё и трофейное, раненных отправили в тыл на подводах. Встретили смену, поводил ротного Васю по нашей обороне, показал, рассказал. Потом собирали убитых, углубили воронку, схоронили, простились. И изувеченного старшину тоже тут закопали.

К этому времени танкисты, отчаявшись завести Т-28, зацепили его сразу обоими Т-26 и решили уволочь в тыл, для более детального, так сказать, изучения. Комбат-танкист Антон любезно предложил подбросить. Мы не стали "ломаться", нагрузили танки трофеями "выше крыши", так, что самим мест не хватило. Мы не сильно расстроились – хоть и пешком, зато налегке.

А ротного мы так и не нашли. Ни среди живых, ни среди мёртвых. Может, ранен?

Из боя я вывел 36 человек. Позавчера было почти две сотни. Антон-комбат сказал, что это очень скромные потери, учитывая что нам удалось сделать.

– И что же нам удалось?

– Ввести в заблуждение противника. Он теперь уверен, что именно здесь дивизия наносит главный удар. И что мы ввели в бой последние резервы – это мои танки. А на самом деле – это они теперь стянут сюда свои резервы, а комдив бьёт намного севернее. Всеми своими силами. Так что, отделались малой кровью. И даже танки мои целы. И на один больше стало. Двадцать восьмой – хорошая машина. Отремонтирую – вдвое сильнее стану. Как же удалось отбить его целым, не знаешь? Немец обычно взрывает всё, что забрать не успевает.

– Не успели. Ребята их вырезали раньше, чем они мяукнуть успели.

– Ох, и ловкие ребята. А не знаешь, кто это был?

– А тебе зачем?

– Проставиться хочу. Литр коньяка с меня. Трофейного, французского.

– Не жалко?

– Жалко. Берегу уже долго. Только, за танк – не жалко.

– Тогда – гони литр. Я это был. Вот с этими двумя охламонами.

– Да ну, брешешь! Коньяка захотел на халяву.

– Правду говорю. Ты не обратил внимания на наше оружие? Мы же как раз с танка и сняли. А Кот внутри своей кровью написал: "Кот".

– Зачем?

– А кто их, котов, поймёт? Гони коньяк! Коньяк я уважаю!

– Так у меня не с собой. В гости приходи.

– Ну вот, начинается. "Потом"! Нет у нас, Антоха, потом. Ты сгоришь, нас пулемётами порубают. Сейчас надо, сейчас!

Врал. Коньяк он с собой возил. Литр распили на шестерых – Антон, его ротный, он же командир второго танка, я, Кот, Ваня и Серёга-политрук. Прохор пить отказался. Я тоже зарекался, но... Это же французский коньяк! На халяву!

Как добрались до места – не помню. Помню, что командовал. Но, видно, неудачно, потому что меня спровадили довольно скоро и ловко. Уложили спать.


Руины Столицы

(1942г.)

Переформирование.

Утром меня разбудил вой воздушной тревоги. Оказалось, нас разместили там, где раньше стояла батарея тяжёлых гаубиц. Батарея ушла, вместо неё стояли деревянные макеты. А мы – вместо массовки. Роль свою исполнили блестяще – бегали от самолётов очень натурально. По Станиславскому. Немцы должны были поверить. Хорошо хоть никого не задело. Так сказать, обделались лёгким испугом – люди живы, пострадали лишь три макета из четырёх. Позже узнали, что ремонтировать макеты – тоже нам.

На этом плохие новости кончились. Начались хорошие – имелась натопленная баня, комплект сменного белья на каждого, продовольствия на роту, а нас – 37, и никто нас не трогал целые сутки. Рай!

Вымылись, прогрелись, отъелись, отоспались, привели в порядок форму, оружие, тело и душу.

А на следующее утро пожаловал комдив. Невысокий крепыш с суровым взглядом, поджатыми в нитку губами, резкий в движениях и словах, вылез из саней, резво подбежал к нам, вытянувшимся в строю. Серёга доложился (он у нас единственный остался из постоянного состава, т.е. не штрафник).

– Младший политрук, вы ранены?

– Легко, товарищ полковник. Могу продолжить несение службы.

– В медсанбате узнаю, можете ли вы или нет, – резко ответил комдив, впившись жёстким взглядом в глаза Сергея. Политрук начал краснеть.

Полковник криво ухмыльнулся:

– Где ротный, знаете?

– Никак нет, товарищ полковник. Видели его идущим в контратаку, потом не смогли найти.

– Не ищите. В медсанбате он. После излечения в эту роту придёт, только в другом качестве. Так кто командовал ротой?

Тишина. Я молчал и просил меня не сдавать. Все потупились.

– Что, самоорганизация? – усмехнулся полковник, – в анархию на войне я не верю, младший политрук. Я за время службы убедился – там, где нет командира – там нет успеха. Вы же блестяще справились со своей задачей. Значит, командир есть. И кто у нас тут такой скромный?

Он прошёл вдоль всего нашего строя, заглянув в глаза каждого. Потом улыбнулся, отчего лицо его сразу перестало быть жестоким, а стало лицом обычного умудрённого жизнью мужика.

– Кузьмин, два шага вперёд!

Я вздрогнул, чётко отчеканил два шага, вскинул руку к ушанке, проорал:

– Боец переменного состава Кузьмин!

– Вольно.

Он встал напротив меня, долго меня разглядывал. Потом спросил:

– Сколько раз ранен?

– Сбился со счёта, товарищ полковник!

– Смерти совсем не боишься?

– Умирать страшно только первый раз, товарищ полковник! А теперь – пусть она меня боится!

– Орёл! Где воевать начал?

– На Юго-Западном, в октябре. Два боя, потом месяц из окружения выходили.

– Сколько танков на твоём счету?

А вот тут я удивился – откуда он знает? Я для него должен значить не больше, чем ворона вон на том столбе. Поэтому, не проорал, как до этого, а удивлённо ответил:

– Я и не помню.

– Ловко.

Он отвернулся, прошёл туда, сюда. Потом махнул мне, чтобы я встал в строй. Остановился перед строем, покачался на ногах с пятки на носок, скрипя сапогами, пожевал губы, сказал:

– Мы долго отступали. Теряя города, области, теряя друзей и близких. Мы смогли остановить врага и перемолоть лучшие его ударные части. Элитные части. Дивизии, покорившие всю Европу, усеяли своими костями леса и поля нашей Родины. Пришла пора гнать врага с нашей земли!

– Ура! – дружно закричал весь строй. Даже я, при всём моём цинизме человека 21-го века. Я действительно ощущал душевный подъём.

Полковник подождал, пока мы успокоимся, продолжил:

– Честь возглавить наступление выпала именно вам! Первыми начать освобождение столицы! И вы с доблестью оправдали оказанное вам доверие!

Опять ликование.

– Благодаря вам, дивизия успешно выполняет намеченные наступательные планы, но...

Мы притихли.

– Враг оправился от нашего удара, каждый последующий шаг даётся всё с большим усилием. Сегодня в бой я ввожу свой последний резерв. И останетесь у меня только вы. На вас только у меня и надежда.

Мы молча переглянулись. Последняя надежда – 36 штрафников и раненный политрук. Херовые дела.

– К исходу дня мы выйдем к реке. К завтрашнему вечеру очистим восточную сторону. Ваша задача – ночью, под покровом тьмы, по льду, перейти реку, захватить плацдарм и закрепиться. Вам направлено пополнение, вас обеспечат всем, что есть на наших складах, но вы должны зубами вцепиться в тот берег и продержаться хотя бы сутки! Я прекрасно понимаю, и вы должны понимать, что враг будет наседать, не жалея сил. Но вы должны удержаться!

Он замолчал, опустил голову. Мы, естественно, тоже молчали.

– Я надеюсь, что то, что позволило вам выманить на себя позавчера все оперативные резервы противника на нашем участке, или тот, кто руководил вами, поможет вам и в этот раз выполнить этот приказ. Если вы продержитесь сутки, я смогу перегруппировать силы и вызволить вас. Нет? Тогда нет. Напомню, что подпирать вас будет пулемётная рота заградотряда. Это для слабодушных. Среди вас таких нет. А вот пополнение к вам придёт всякое. Не подведите меня, сынки!

– Служу трудовому народу! – проорали мы.

Полковник уехал, мы разошлись молча. Разговаривать не хотелось. Вот так – сунул ложку мёда в рот и окунул по макушку в дерьмо. М-да! Профи!

Молчание первым нарушил Брасень:

– Опять нас в самое пекло суют. Смертники, в натуре!

– А бывает по-другому? – пожал плечами я.

Все смотрели на меня, ожидая продолжения. Ждёте – получите:

– Воевать я начал с разбомбленного эшелона. Меня чуть не убило. Я до фронта даже не доехал. Залатали немного, стал на фронт рваться. Как раз в городе, где меня собирали по кускам лепилы, из милиционеров и сотрудников НКВД сформировали истребительный батальон. Я в него напросился. Привезли нас на фронт, выгрузились, пошли к линии фронта. А её нет! Немцы так вломили нашим, что и линию обороны построить не из чего. А тут свежий батальон, да ещё и не салаги какие-нибудь или колхозники вчерашние, а НКВД! А наш батальон посильнее некоторых битых дивизий оказался. Немец как раз захватил очень для них удобный мост и плацдарм на нашей стороне. Мы их ночью, в дождь, обошли, вдарили так, что обратно никто не смог сбежать. Мост только не смогли взорвать. А вот дальше началось самое интересное – выходит на нас цельная танковая дивизия! А к вечеру – ещё одна. А нас – четыреста бойцов, правда дюжина пушек у нас была. В танковой дивизии немцев 15 тысяч человек, триста танков, столько же орудий. Правда, и они сильно пообтрепались, пока до нас дошли от границы. Мы, всё-таки, не французы, маленько позлее воюем.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю