Текст книги "Другому как понять тебя?"

Автор книги: Виталий Батов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Знак вопроса 1991 № 11
Виталий Иванович Батов
Другому как понять тебя?

К читателю

«Другому как понять тебя?» – прекрасная строка Ф. Тютчева. И далее в этом же стихотворении утверждение: «Мысль изреченная есть ложь».

Давайте задумаемся, всегда ли наши слова выражают только то, что мы хотим сказать, или в них заключено нечто большее, о чем мы и не догадываемся? Но если это действительно так, как же понять нас другому? Да понимаем ли и мы этого другого? И что может помочь нам «расшифровать» сказанное, дойти до самой Сути Слова, уловить все, что сокрыто в нем?

Перед вами, читатель, работа, которая ответит на эти вопросы. Тема ее – в недавнем прошлом тема табу – текст как источник информации о психологических особенностях автора. Осмелимся утверждать: в отечественной научно-популярной литературе работ по этой теме еще не было. Да и не могло быть: ведь совсем недавно не поощрялся «экскурс» читателя в психологию маститых авторов, и не только их. Желание «понять другого» было под запретом. Но запретный плод сладок. И специалисты занимались этими проблемами и создали достаточно научной литературы. Очень серьезной и сложной – ведь исследования ведутся на стыках многих наук: истории, литературоведения, математики, психологии, криминалистики.

Брошюра, вышедшая в «Знаке вопроса», – первая попытка рассказать неспециалистам об этих исследованиях, объяснить, что такое «атрибуция» и «персонификация», каковы их возможности сегодня.

Но первым всегда трудно. Нам было трудно еще и потому, что предстояло доступно и увлекательно рассказать о научных методах. Возможно, это не везде удалось. Да простят нас читатели! Мы стояли перед дилеммой: или сказать так, как сказано, или не говорить совсем. Выбрано первое. Мы надеемся, что поднятая тема обязательно найдет отклик в умах и сердцах наших читателей и они захотят, познав азы, узнавать дальше. Пишите, высказывайте свои замечания и предложения. Ваши письма не останутся без ответа.

БАТОВ Виталий Иванович – кандидат психологических наук, автор более 60 работ в различных областях психологии.

Другому как понять тебя?

Предисловие

Вначале, как известно, было Слово. И тогда же, очевидно, возникла проблема: кто автор? Сейчас вопросы поиска автора анонимного Слова объединяются в понятие «атрибуция» (от слова «атрибут» – существенный признак). Естественно, понятие «атрибуция» шире, нежели просто указание на поиск действительного автора. Атрибуция включает и время создания Слова, и его культурно-исторический контекст (социальная организация общества, языковые традиции, речевые нормы и пр., и, конечно, сведения о самом авторе. Произнесенное и зафиксированное Слово принято называть текстом.

Человек всегда стремится искать источник происхождения текста в одухотворенном мире. Воспринимая любой текст, мы «видим», далеко не всегда задумываясь над этим, за ним человека-автора, или, что то же – воспринимаемый текст нами персонифицируется. Форма и глубина такой персонификации у всех разная: от почти полного вытеснения из сознания какого-либо представления об авторе (большая часть людей – обычные читатели, интересующиеся только содержанием текста) до постановки прямого вопроса об авторе (специалисты-текстологи).

А так ли уж важно знать происхождение текста? Смотря для кого и с какой целью. Вряд ли необходимо доказывать, что для историка эта проблема чрезвычайно важна: весь смысл деятельности историка состоит в интерпретации действительных фактов, а какое может быть фактуальное знание без знания действительных субъектов исторического процесса. Еще большее практическое значение поиск анонимного автора имеет для правоохранительных органов: фальсифицированные тексты криминогенного содержания, подметные письма, предсмертные записки, самооговоры – все это составляет предмет их забот. Не менее важна проблема атрибуции и для литературоведа: никто пока не подсчитывал точно, но фонд анонимной литературы может сравниться с фондом художественной словесности, где авторство не вызывает сомнений.

Говоря о значении проблемы атрибуции, надо иметь в виду и то, что отдельные анонимные тексты сыграли или продолжают играть до настоящего времени роль детонатора общественного мнения, стимулируют ту или иную черту общественного сознания, и именно потому, что авторство их не было установлено.

В 1905 году в Царском Селе была издана книга профессора Сергея Нилуса «Великое в малом», где впервые появляются знаменитые «Протоколы Сионских мудрецов». Эти «Протоколы» – одна из самых блестящих мистификаций двух последних столетий. Идеологический заряд содержимого «Протоколов» до сих пор питает экстремальный антисемитизм, а в момент своего появления – подъем вооруженной борьбы первой русской революции – они послужили сточным каналом, по которому эмоционально-разрушительная накипь толпы выливалась на головы несчастных евреев. Кто действительный автор (или авторы) пресловутых «Протоколов»? Наиболее правдоподобной представляется версия о плагиате, источник которого – одно из произведений малоизвестного французского публициста Мориса Жоли. Окончательной точки, однако, не поставлено и по сей день. Мрачное величие этой мистификации состоит как раз в том, что и сейчас слышно мощное историческое эхо, сеющее межнациональную рознь. Одна из причин этого (едва ли не главная) – отсутствие достоверного знания о действительном источнике этого «произведения»; именно неатрибутированность «Протоколов» питает сохранность человеконенавистнических идей, позволяет заинтересованным лицам выдавать желаемое за действительное или же просто спекулировать на приписываемом авторстве. Если же будет бесспорно доказано, что «Протоколы» – фальшивка, что евреи не имеют никакого отношения к их созданию, напротив – это антисемитская провокация, то, понятно, неизбежно произойдет реабилитация евреев, и один из мощных очагов межнациональной розни затухнет сам собой.

А вот пример не столь давний, к тому же из практики советской партийной работы. 4 июля 1990 года состоялась встреча А. Н. Яковлева с делегатами XXVIII съезда КПСС – сторонниками демократической платформы и молодыми коммунистами. Чуть позже на съезде была распространена Справка о ходе этой встречи, содержание которой возмутило А. Н. Яковлева, так как анонимный автор фальсифицировал стенограмму выступления. По заявлению Яковлева была создана авторитетная комиссия, но поиск не увенчался успехом «ввиду недостатка информации». Автор же, видимо, достиг желаемого: скандал на какое-то время дезорганизовал работу съезда, А. Н. Яковлев мог навсегда потерять какую-то часть своих сторонников, не говоря уже о моральной травме, нанесенной ему и его команде.

Последний пример весьма рельефно высвечивает вопрос о разрешимости проблемы атрибуции. Понятно, что комиссия партсъезда обладала практически неограниченными возможностями на территории страны для привлечения, в случае необходимости, любых специалистов и экспертов для решения поставленного вопроса. И все же работа оказалась безрезультатной. Действительно ли сейчас наука беспомощна в этом отношении? Ниже будет показано, как складывается ситуация с проблемой атрибуции в настоящее время. Отметим только, что разработка проблемы опирается на достижения нескольких наук, причем наук, до последнего времени не пересекавшихся, таких, например, как история и математика, литературоведение и кибернетика.

В работе прослеживается путь развития проблемы от атрибуции (решения о принадлежности текста тому или иному автору) к персонификации (отысканию психологических характеристик, присущих автору).

Глава I. Спорное авторство в литературоведении

Автор-творец поможет нам разобраться и в авторе-человеке.

М. М. Бахтин

Девятнадцатый век – век славы и величия русской художественной литературы – передал веку двадцатому значительное число анонимных художественных произведений. Можно сказать, что весь XIX век пронизан сознательным стремлением художников слова в определенных условиях прибегать к анонимности. И это обстоятельство тем более рельефно просматривается на фоне анонимности древнерусской литературы, которая создавалась, как правило, народом в целом, и лишь условно авторами можно считать переписчиков древних летописей. Какие же условия заставляли авторов прибегать к анонимности или скрывать свое имя за псевдонимами?

В политической жизни дореволюционной России (а действительные крупные художники слова не могли не касаться в своих произведениях политических и идеологических проблем своей эпохи) псевдоним – это прежде всего орудие защиты от произвола господствующего класса, давления со стороны государственного аппарата и церкви. Но разумеется, существовали и частные причины, побуждавшие литераторов к анонимности, такие, как робость первого литературного выступления, неблагозвучность настоящего имени писателя, желание ввести читателя в заблуждение относительно числа сотрудников и приверженцев издания (например, В. Я. Брюсов в сборниках «Русские символисты» (1894–1895) использовал несколько псевдонимов, желая показать, что символизм, как новое течение в русской литературе, имеет значительное число последователей), служебное положение автора, мода на псевдонимы, прикрытие плагиата, мистификация и, наконец, реклама собственного произведения (путем использования известных псевдонимов или их пародийной модификации).

Обычно используют три способа маскировки действительного имени автора: псевдоним, аноним, мистификация. Первые два способа понятны: псевдоним – выдуманное имя, аноним – отсутствие имени. Отличительная черта последнего – мистификации – присутствие элементов стилизации, а также бытовых и биографических (в основном в мемуарной мистификации) моментов. Мистифицированными произведениями часто являются подделки древнерусских текстов. Среди литературоведов существует мнение, что многие древние русские летописи созданы на самом деле в позднейшее время.

Расшифровка анонимных и псевдонимных произведений с точки зрения их авторства имеет чрезвычайно большое значение для правильной оценки культурного наследия нации. Это значение определяется необходимостью изучения определенной литературной эпохи, историей общественно-революционного движения, особенностями процессов литературной борьбы, а также историей литературных изданий и эволюцией формирования крупных художников слова. Ошибки при установлении авторства анонимных и псевдонимных текстов чреваты многими, и нередко значительными, осложнениями как конкретно-научного, так и социально-культурного плана.

Приведем

два примера литературных подделок,

которые оставили глубокий след в отечественной словесности. Оба примера касаются имени великого русского поэта А. С. Пушкина. Первый связан с подделкой окончания поэмы «Русалка» А. С. Пушкина, второй показывает, как А. С. Пушкин сам стал жертвой мистификации.

Как известно, поэма А. С. Пушкина «Русалка» осталась неоконченной. Известны три варианта ее «окончания»: А. И. Штукенберга (1866), Я. А. Богдановой (1877) и Д. П. Зуева (1897). Первые два варианта не приписывались А. С. Пушкину (существует и такая форма литературного произведения, когда автор пишет как бы «за» или «вместо» известного писателя). Последний вариант прямо приписывался А. С. Пушкину и вызвал острую полемику в литературных кругах конца XIX века.

Вкратце история появления «окончания» «Русалки» такова.

В числе друзей А. С. Пушкина был поэт и переводчик Э. И. Губер (1814–1847). По утверждению Д. П. Зуева, в ноябре 1836 года Пушкин читал в доме Губера свою «Русалку». Присутствовал там и 14-летний Дмитрий Павлович Зуев. Возвратившись от Губера, он записал последние сцены «Русалки», которые А. С. Пушкин дважды прочел по его, Зуева, просьбе. Через 50 лет Зуев отдал запись Б. Н. Чичерину, который и передал (с разрешения Зуева) этот текст в «Русский Архив». В результате в журнале «Русский Архив» за 1897 год появилась публикация: «„Русалка“ А. С. Пушкина. Полное издание. По современной записи Д. П. Зуева».

Странности и противоречия в истории с окончанием «Русалки»., однако, начались несколько ранее его опубликования. В 1889 году Д. П. Зуев читал «окончание» в Русском литературном обществе, где заявил, что запись сделана им по памяти в 1883 году, т. е. через 47 лет после первого прочтения «Русалки». Затем появились дополнительные факты, зарождающие большое сомнение в подлинности окончания «Русалки».

Во-первых, в архиве А. С. Пушкина в то время и до сих пор не обнаружено и намека на написанное им окончание «Русалки». Во-вторых, Э. И. Губер, писавший в «Русском инвалиде» в 1837 году о своих отношениях с А. С. Пушкиным, ни слова не сказал о чтении Пушкиным у него «Русалки». В-третьих, весьма примечательно, что запись Зуева начинается с послед чих слов «Русалки». В-четвертых, и в содержательном, и в стилистическом отношении окончание Зуева, по мнению специалистов-литературоведов того времени, во многом повторяет первые два «окончания» «Русалки» Штукенберга и Богдановой, с которыми он вполне мог быть знаком. В-пятых, выяснилось, что Дмитрий Зуев вообще не был знаком с А. С. Пушкиным, но с ним знаком его брат – Петр Павлович Зуев, умерший в 1895 году, т. е. за два года до опубликования окончания «Русалки» в «Русском Архиве». Наконец, в-шестых, в газете «Новое время» в 1900 году было опубликовано письмо родственника Зуева, засвидетельствовавшего мистификацию с окончанием «Русалки».

Эта история сама по себе не заслуживала бы столь пристального внимания, если бы не нашелся крупный литературовед Ф. Е. Корш (1843–1915), поставивший себе задачу доказать подлинность окончания «Русалки». Доказательства Корша были настолько многосторонними и оригинальными (хотя и далеко не убедительными), что послужили причиной целой лавины литературоведческих и журналистских публикаций, опровергающих уже сам метод и выводы Ф. Е. Корша. Примечательно, что «посягательство» на гения русской словесности – А. С. Пушкина – не помешало Российской императорской Академии наук опубликовать аргументы Ф. Е. Корша (некоторые из которых мы ниже приведем). И хотя критика велась в основном на уровне публицистических нападок (многие из, этих возражений содержатся в сборнике «Подделка „Русалки“». СПб., 1900), ученые до сих пор молчаливо принимают позицию, отвергающую выводы Ф. Е. Корша.

Второй пример нам показывает, что литературная подделка, сделанная крупным писателем, сама становится оригинальным художественным произведением. И если не обнаруживаются факты, способствующие раскрытию имени действительного автора (при отсутствии специальных надежных методов атрибуции), то это произведение входит в сознание современников и потомков как принадлежащее тому автору и времени, которые устанавливает мистификатор. Излишне говорить об отрицательных последствиях такой «ориентации» произведения.

А. С. Пушкин стал жертвой мистификации крупнейшего французского писателя XIX века Проспера Мериме, анонимно издавшего сборник «Гусли, или Избранные иллирийские поэмы, собранные в Далмации, Боснии, Хорватии и Герцеговине». Из этой работы Пушкин заимствовал 11 песен, полагая, что имеет дело с образцами оригинального народного творчества, и, авторски переработав их, издал «Песни западных славян». (Кстати, Адам Мицкевич также заблуждался относительно истинного авторства иллирийских поэм.) Проспер Мериме. сам сознался в своей подделке в письме к С. А. Соболевскому в 1835 году. Разумеется, что и произведение Мериме, и произведение Пушкина вошли в золотой фонд литературно-художественных ценностей мировой культуры.

Процесс установления авторства анонимного и псевдонимного произведения весьма сложный и многоплановый. Он предусматривает и содержательно-идеологический анализ, и оценку лексико-стилистических особенностей по возможности наиболее полного наследия предполагаемого писателя. Цель его – получить надежное, точное, научно обоснованное представление о писателе, его месте в общественной жизни, взаимоотношениях с литературными группировками, принадлежности к определенным художественным направлениям, школам, наконец, о его профессиональном мастерстве. Пути раскрытия псевдонима в основном следующие: а) псевдоним или мистификацию раскрывает сам автор, например, включая в собрание своих сочинений произведения, ранее опубликованные под псевдонимом; б) расшифровать псевдоним помогают сведения о творческой работе предполагаемого автора в тех или иных изданиях (данные архивного поиска, письма писателя, его дневники, анализ мемуарной литературы современников и пр.); в) на основании конкретного исследования текста методами стилистического анализа и тематических сближений. Когда нет сведений от самого автора, анонимный текст исследуется в двух основных направлениях: с помощью историко-архивных методов и методов лингво-стилистического анализа. Достоверность результатов, полученных с помощью этих методов, неодинакова – если вполне определенные выводы архивного поиска можно считать бесспорными в решении вопроса о подлинности или подложности литературного произведения, то выводы, сделанные на основе методов анализа языка произведения, убедительны в гораздо меньшей степени. Преимущество последних, однако, состоит в их универсальности: архивный поиск может оказаться безрезультатным, а язык произведения всегда, очевидно, может служить предметом анализа. Именно поэтому методы анализа языка и стиля литературного произведения привлекают все большее внимание текстологов, которые стремятся сделать их такими же надежными и убедительными, как и методы анализа документов. Путь, на котором лежит достижение этой цели, – объективизация методов, т. е. внедрение математических и статистических приемов анализа языкового материала. Но для того чтобы увидеть преемственность объективных методов анализа языка в установлении авторства, целесообразно рассмотреть

традиционные методы установления авторства,

основные научные принципы которых предложены в XIX веке.

Вернемся к истории с подделкой пушкинской «Русалки». Интересно, что мотивы, побудившие Ф. Е. Корша поднять вопрос о подлинности, казалось бы, бесспорно поддельного окончания «Русалки», никогда не были рассмотрены. Можно лишь высказать предположение о том, что намерением Ф. Е. Корша руководила конъюнктурно-рекламная цель, а именно – показать, что столь невысокого художественного достоинства текст… мог быть написан и А. С. Пушкиным.

Ф. Е. Корш, по собственному заявлению, стремился быть максимально объективным в своем анализе и хотел отойти от субъективно-эстетических квалификаций и оценок «пушкинского стиля», что действительно служило основой большинства предшествующих исследований. Он считал, что необходимо опираться на объективно-исторические нормы литературного языка и стилистики художественной речи той литературной эпохи, к которой относится рассматриваемое произведение, а не акцентировать внимание на субъективно устанавливаемых признаках и особенностях индивидуальной творческой манеры писателя…, Все эти положения, а также принцип обязательного соотнесения анонимного текста с текстами, заведомо принадлежащими автору, которому приписывается анонимный текст, разумеется, правильны. Однако эти постулаты действительно научного подхода были подчинены Коршем странному и весьма необъективному методу «негативного анализа» текста. Суть этого метода состояла в том, что специфичность языка исследуемого текста рассматривалась со стороны возможных погрешностей, неточностей и несообразностей стилистического и лексического характера. Иными словами, Корш пытался доказать, привлекая примеры из подлинных произведений А. С. Пушкина, что окончание « русалки»,несмотря на всю свою посредственность (а по замыслу Корша именно благодаря этому), вполне могло быть написано рукой Пушкина. Так, Корш выделяет такое явление, как повторы, самоподражание у Пушкина, приводя многочисленные цитаты из разных его произведений.

«На лоне мира и отрад»

Воспоминания в Царском Селе, 1815 г.

«Безмолвная на лоне мира»

«Руслан и Людмила», 1820 г.

«Напишешь наши имена»

К Чаадаеву, 1818 г.

«Пишу я наши имена»

Чаадаеву, 1827 г.

На основании подобных сопоставлений Корш делает вывод о том, что этот признак вполне может оправдать присутствие аналогичных повторов и в «окончании», а потому авторство Пушкина обретает еще один аргумент. Но разве только для А. С. Пушкина характерны повторы? Вопрос остается открытым.

Ф. Е. Корш подробно останавливается на несовершенствах в отдельных случаях ритмического строя пушкинского стиха:

 
«Сперва ей было не до них;
Но показался выбор их
Ей странен»
 

(выделено Ф. Е. Коршем). Евгений Онегин, гл. VII

Здесь, отмечает Корш, одно и то же слово в той же форме и с тем же смыслом различается только отсутствием или присутствием призвука.

Подобных огрехов стихосложения Ф. Е. Корш находит десятки, как в действительных текстах Пушкина, так и в «Окончании», из чего делается вывод: столь несовершенное «Окончание» могло выйти из-под пера Пушкина, который не всегда демонстрировал «высокий стиль» стихосложения.

Ф. Е. Коршу не удалось соблюсти декларированные им же принципы объективности и беспристрастности при анализе языка окончания «Русалки».

Пример этой атрибуции наиболее отчетливо показывает всю проблематичность и спорность выводов, если они основываются только на субъективном впечатлении о языке произведения. Если же убрать момент «негативного» подхода к анализу текста, то следует признать, что в остальном работа Корша представляет собой типичный для своего времени образец исследования с целью расшифровки спорного авторства. В этой работе собраны многие традиционные методы анализа, и прежде всего те, которые основаны на принципе «избирательности», т. е. принципе отбора наиболее характерных языковых особенностей (лексических; фразеологических, грамматических). По замыслу исследователя эти особенности в совокупности должны характеризовать уникальность авторского стиля и потому могут служить основой для установления автора анонимного текста. Но проблема состоит в том, как отмечает известный советский литературовед В. В. Виноградов, что здесь слишком высока вероятность подмены «типического» эклектическим подбором необычных особенностей– индивидуального стиля, которые не могут служить основанием для отождествления различных стилей, так как весьма неустойчивы и субъективны. Понятно, что в условиях субъективно отбираемых языковых признаков нельзя точно разграничить среди них индивидуально-типические (т. е. свойственные именно данному автору) и те, которые употребляются широко в литературном обиходе, а это означает, что надежность метода практически равна нулю.

Принципы, использованные Коршем – прежде всего те, которые основаны исключительно на субъективной, интуитивной оценке текста, – в последующих работах различных авторов развивались и дополнялись. Предпринимались попытки создать новое научное направление, получившее название «литературная эвристика» (специальное направление литературоведения, изучающее вопросы спорного, авторства), задача которого – анализ произведения в двух аспектах: первый – изучение языка и стиля произведения, второй – изучение содержания произведения и сопоставление его с мировоззрением предполагаемого писателя. Характерно, что в то время, когда даже язык произведения не мог быть подвергнут объективному количественному анализу, уже предлагались для решения проблемы авторства такие грани произведения, которые и сейчас полностью не формализуемы, например, содержание произведения. Сравнительно недавно, с начала 40-х годов, были предложены некоторые приемы количественной оценки содержания текста, но их эффективность низка, так как они требуют объемного однородного языкового материала.

Итак, несмотря на несовершенство методов установления авторства, большинство исследователей единодушны в том, что решение проблемы лежит именно на пути изучения языка и стиля произведения. Завидное согласие! И это, повторим, несмотря на целый ряд спорных и явно ошибочных атрибуций. Столь твердая позиция, очевидно, во многом способствовала созданию действительно объективных методов анализа языка произведения. В отечественном литературоведении первооткрывателем принципиально нового, объективного направления в решении вопросов спорного авторства стал замечательный русский ученый Николай Александрович Морозов (1854–1946). Человек очень непростой судьбы (в царское время – революционная борьба под знаменем народничества, заключение в Шлиссельбургскую крепость, каторга), Н. А. Морозов обладал поистине энциклопедическими знаниями. Научные интересы этого талантливого человека были чрезвычайно широки: кроме литературоведения, математика и астрономия, античная история и библейская мифология;

В статье «Лингвистические спектры», вышедшей в 1915 году, Морозов характеризует свой метод как «средство для отличения плагиата от истинных произведений того или другого известного автора». Идею метода Морозов заимствует у немецких исследователей XIX века В. Диттербергера и К. Риттера, которые изучали спорные тексты (среди них тексты, приписываемые Платону, Гёте и др.) методами статистического анализа употребительности отдельных речевых форм, слов, выражений, фразеологических оборотов и синонимов. Причем в качестве счетных единиц выбирались наиболее подвижные и легко заменяющиеся синонимами элементы языка.

В основе предложенного Н. А. Морозовым метода лежало глубокое убеждение автора в том, что языковые элементы распределяются в общей структуре текста в определенной пропорции, которая характеризует индивидуальный речевой стиль писателя. Но если немецкие исследователи использовали сравнительно редко встречающиеся в тексте лингвистические формы (предполагая, что уникальность языковых форм определяет индивидуальность стиля писателя), Морозов, наоборот, предложил «отбросив все редкие слова, ограничиться наиболее частыми и общими для всех родов литературы». За этим кажущимся незначительным различием в позициях немецких исследователей и Н. А. Морозова скрывалось принципиальное расхождение: не исключительность языкового элемента определяет стиль писателя, но своеобразие в употреблении общих языковых форм, а это может быть объективно установлено только математически. Далее Морозов обратил внимание на тот факт, что не только необходимо учитывать слова, имеющие большую частоту употребления, но и то, что группы этих слов неоднородны, т. е. они должны принадлежать различным частям речи. Особое внимание он уделял незнаменательным словам, служебным, или как назвал их автор, распорядительным частицам речи (союзы, предлоги, некоторые местоимения, наречия и пр.). Отвечая утвердительно на вопрос: нельзя ли по частоте употребления таких частиц узнавать авторов, как по чертам их портретов? – Морозов предлагает: «Для этого прежде всего надо перевести их частоты на графики, обозначая каждую распорядительную частицу на горизонтальной линии, а число ее повторений на вертикальной, и сравнить эти графики между собой у различных авторов».

Рис. 1. Образцы «главного предложного спектра» (по Н. А. Морозову)

Таким образом, результат анализа текста, по Морозову, можно представить в виде графика распределения частоты встречаемости различных языковых элементов, сгруппированных в тот или иной грамматический класс (например, график распределения частоты встречаемости предлогов). Эти графики Морозов и называл лингвистическими спектрами.

На рис. 1 приведены примеры лингвистических спектров ряда произведений современных Морозову русских писателей. При обработке текстов Морозов отсчитывал (исключая эпиграфы или вводные цитаты из иностранных авторов) первую тысячу слов. Наиболее часто повторяющимися оказались у всех исследованных авторов предлоги «в», «на» и «с», поэтому их графики Морозов и назвал «главным предложным спектром».

Повышение надежности метода и достоверности результатов достигается, во-первых, за счет увеличения объема текста, то есть числа языковых единиц, входящих в один спектр, и, во-вторых, за счет увеличения числа самих спектров. В конечном итоге и первое и второе требование выполняется при увеличении объема исследуемого текста.

Метод Морозова остался бы действующим рабочим инструментом литературоведов и по сей день, если бы не одно обстоятельство: все показатели этого метода зависят от объема анализируемого текста, а сам автор не определил границу объема, за которой надежность метода не подлежит сомнению. Дело в том, что показатели частоты употребления отдельных языковых элементов, полученные на текстах, скажем, в сто словоформ [1]1
  Словоформа – конкретное слово в грамматической форме.


[Закрыть], могут различаться даже у одного автора, а весь метод строится на близости значений этих показателей. И только в достаточно больших текстах – порядка нескольких тысяч словоформ – показатели частоты стабилизируются и становятся пригодными для сравнения текстов разных авторов.

Ответ на вопрос о минимально необходимом объеме текста, достаточном для установления авторства, дал польский исследователь Е. Ворончак в работе, посвященной математико-статистическому анализу устойчивости различных показателей, используемых в настоящее время в исследованиях языка и стиля произведения. Он приходит к выводу, что границей объема текста (ниже которой результаты недостоверны, а выше – достоверны) является пять тысяч словоформ. Но проблема надежности методов, основанных на использовании частотных показателей, все же остается, так как в литературоведческой практике основной массив анонимной литературы состоит из текстов, гораздо меньших по объему (среди анонимных текстов наиболее часто встречаются письма, полемические статьи, черновые фрагменты произведений, т. е. тексты, не всегда превышающие и тысячу словоформ). Непригодность частотных расчетов для атрибуции коротких текстов заставляет изменить направление поиска надежных показателей. Одно из новых направлений в решении проблемы авторства

психолингвистика плюс математика.

Итак, необходимо найти такие показатели языкового своеобразия произведения, которые бы, во-первых, отражали индивидуальный стиль автора и, во-вторых, могли бы быть использованы при анализе текстов объемом меньше тысячи словоформ. Как мы уже выяснили, первое требование выполняется при использовании частотных показателей употребительности различных частей речи, но эти показатели не удовлетворяют второму требованию. Необходимо как-то понизить их случайный разброс в текстах небольшого объема. Pi здесь приходят на помощь достижения такой научной дисциплины, как психолингвистика. Эта сравнительно новая пограничная дисциплина занимается изучением процессов порождения и восприятия речи человеком.