Текст книги "Павлик Морозов [1963]"

Автор книги: Виталий Губарев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

В.Губарев
Павлик Морозов

Память о нем не должна исчезнуть.

М. Горький

1

Русоволосый мальчик с большими карими глазами, худощавый, быстроногий… Я никогда не видел его, но вот уже тридцать лет он, как живой, стоит перед моими глазами.

В сентябре 1932 года я приехал в глухую таёжную деревню Герасимовку на севере Урала, чтобы принять участие в расследовании убийства двух братьев Морозовых, тринадцатилетнего Павлика и восьмилетнего Феди. Мало кто знал тогда, что один из погибших – не просто обыкновенный деревенский мальчик, а настоящий герой, имя которого станет известно всему миру.

…1931-й год. Крестьяне объединялись в колхозы. В деревнях и сёлах нашей страны приходил конец такой жизни, когда один человек мог угнетать других, когда одни богатели, а другие гнули на них спины.

Докатилась волна коллективизации и до Герасимовки…

2

Семья Морозовых ужинала. К ужину пришли гости, родители Трофима Морозова – дед Серёга и бабка Ксения, а с ними – девятнадцатилетний Данила, Трофимов племянник.

В избе жарко и душно. Открыли дверь наружу. На свет налетели мошки – болотный гнус.

Трофим Морозов сидел распаренный, красный, с хлебными крошками в усах. Рядом – дед Серёга с белёсыми, мутными от выпитого вина глазами.

В молодости, при царе, дед Серёга жил в Витебской губернии, служил там тюремным надзирателем. Жил в ладу с начальством, копил деньги. А потом переехал с семьёй в Герасимовку на пустующие уральские земли, стал обзаводиться хозяйством.

Второй его сын, Трофим, скоро женился, отделился, построил рядом с дедовым двором свою собственную избу. Остался дед с бабкой и Данилой – внуком от первого умершего сына. Хозяйство ладное, а деду всё мало, всё копит да копит и Данилу тому же учит.

…Павел поднялся на крыльцо, заглянул в открытую дверь. Дед хрипловато пел, потряхивая головой и хмурясь:

– Бывали дни весёлые, гулял я, молодец… и-их!

Тоненько и заливисто хохотал на печи младший брат Павла восьмилетний Федя. Маленький, шестилетний Роман удивлённо таращил на деда круглые глаза.

Федя увидел на пороге старшего брата, соскользнул с печи.

– Братко пришёл! О, гляньте, карасей сколько!

Дед поднялся:

– А-а, рыболов! Ну, поди, поди сюда, внучек.

Павел на ходу шепнул брату, косясь на сидящих:

– Отец не злой?

– Весёлый, Паш, с дедом песни поёт.

Отец дожевал кусок мяса, старательно вытер ладонью рот.

– Ты что же, сынок, так поздно?

– Далеко зашли, папанька… На той стороне озера были.

– Смотри, потонешь когда-нибудь. Ну, садись, ешь. Налей-ка ему, Татьяна.

Мать подала миску со щами, села рядом с сыном.

Была Татьяна худой и бледной. Прожила она свои тридцать пять лет в постоянном труде, радостей видела мало. Хозяйство и дети отнимали здоровье и силы, но в детях находила Татьяна свою материнскую радость. Вон Пашка какой большой и разумный вырос! Лучший ученик в школе.

Татьяна ласково смотрит на сына, поглаживает твёрдой рукой по его жестковатым чёрным волосам:

– Не хлебай, Пашутка, быстро, – захлебнёшься…

Павел ест, обжигаясь и морщась, дует в ложку, искоса поглядывает на двоюродного брата Данилу. Тот сидит, развалясь на скамье: глаза, как у деда, помутневшие и узкие. На верхней губе у него растёт, да никак не вырастет редкий рыжеватый пух.

Продолжая начатый до прихода Павла разговор, отец вдруг сказал, усмехаясь, деду Серёге:

– Папаня, а Данилка-то, небось, ждёт не дождётся, когда ты богу душу отдашь, чтобы, значит, во владение хозяйством вступить.

– Да ну, дядя Трофим… – Данила расширил покрасневшие глаза, не зная, рассмеяться ему или обидеться.

– А ты не лукавь, Данилушка, – миролюбиво заулыбался дед Серёга. – Это великое дело – хозяином быть! Вот скажи мне, кто у нас самый крепкий хозяин в Герасимовке?

– Кулуканов, – подумав, проговорил Данилка. – Конечно, дедуня, он – Арсений Игнатьевич.

– Верно… Так вот энтот самый Арсений Игнатьевич говорил мне как-то: стар, мол, уже стал, а сердце всё волнуется, чтобы хозяйство ещё крепче было. Выйду, говорит, утречком на крылечко, да и смотрю кругом. Всё моё! Корова в стойле замычала – моя корова. Петух закричал на заборе – мой петух. Вот сердце-то и радуется!

– А соседи злятся, – вставил Данила, – кулак, говорят, Арсений Игнатьевич.

– От зависти, Данилушка, от зависти! Человек человеку волк. Ежели ты его не подомнёшь, он тебя подомнёт. Кровопивец, кричат, а ты наплюй, да и живи по-своему. Бедного, конечно, не оставь в беде, как в евангелии говорится – нищему подай, батрака накорми, от этого у тебя не убудет…

Павел вдруг сказал громко:

– А надо так сделать, чтобы нищих и батраков совсем не было!

Все умолкли и с удивлением взглянули на Павла.

– Ох ты, боже мой, – закачал головой дед Серёга, – вот и цыплята заговорили.

– А что же ты, дедуня, всё «моё» да «моё».

– Ну, ну, ты потише! – крикнул Трофим.

– Подожди, Трофим, пусть скажет, – остановил его дед Серёга.

– Надо говорить не «моё», а «наше»! – продолжал Павел потише. – Надо, чтобы каждый человек не про одного себя думал, а про то, чтобы всем людям хорошо жилось, тогда никаких батраков не будет.

– Да как же это сделать, внучек? – ударил дед Серёга ладошкой по коленке. – На батраках мир держится.

– А надо, чтобы все в колхозе жили! – убеждённо сказал Павел.

– Вот как! – воскликнул отец.

– А кто же это тебе сказал? – внимательно посмотрел старик в глаза Павла.

– Зоя Александровна.

– Учителка ваша?

– Ага.

– Пустые это разговоры, Пашутка. Я ж сказал: человек человеку волк. А волк – он живёт обособленно… Колхоз! Да в колхозе все горло друг дружке перегрызут.

– Мал он, зелен… – вдруг рассмеялся Трофим. – Небось, слышал, как я на собрании про колхоз говорил. Дурачок ты, Пашутка, собрание – это одно, а жизнь – другое. Налей-ка, папаня, ещё по одной…

Данила поманил кивком Федю и сказал шёпотом, протягивая стакан:

– На… допей.

Федя покачал головой:

– Пей сам, Пашка говорит – нельзя ребятам. – И с тревогой взглянул на старшего брата.

Федя очень любит Павла и во всём старается ему подражать. Ведь с осени Павел будет учиться уже в четвёртом классе, а он, Федя, только пойдёт в первый. И потом ещё, Павел – вожак в отряде у пионеров, его все ребята слушаются. Через два года Федя тоже будет пионером!

Данила усмехнулся:

– Мало что Пашка говорит… Кто он тебе?

– Брат.

– Так я ж тоже брат.

Федя молчит, соображая что-то.

– А ты не пионер! Вот! – говорит он.

Павел сидит молча. Густые тёмные брови чуть срослись на переносице. Над правой бровью подрагивает родинка. Он мучительно думает: как это так – на собрании одно, а в жизни другое?

Дед Серёга весело кивает Павлу:

– Федюшке-то пить нельзя, а старшому приучаться можно.

Трофим пьяно улыбается, тянется к Павлу, обнимает:

– Сынок, поди ко мне, милый…

Он горячий и потный, от него резко пахнет водкой, но Павел так поражён этой неожиданной лаской отца, что льнёт к нему и говорит тихо и растроганно:

– Папанька… папанька…

Мать, улыбаясь, смотрит на них.

– Давно бы так… А то совсем забыл, как детей любить надо.

Отец целует мальчика мокрыми губами, подсовывает ему стакан:

– Выпей, сынок, за папаньку. За папанькино здоровье!

– Ему нельзя, дядя Трофим: он пионер, – кривится Данила.

– Трофим! Рехнулся, что ли? Мальчишке тринадцать лет… Не слушай его, Пашутка! – кричит Татьяна.

Но Павел нерешительно берёт стакан:

– Подожди, мам… Ведь за папаньку!

Татьяна гневно кричит:

– Трофим!

– Ну ладно, ладно, не буду… – виновато посмеивается отец. – Давай, Таня, чаю…

– То-то – чаю… – Татьяна успокоенно улыбается, осторожно отстраняет прижавшегося к ней Романа и привычными движениями убирает со стола.

– Чай, – говорит дед. – его хорошо со сладким пить. А что у вас к чаю есть?

– Есть кое-что, – зевает Трофим, подмигивая Феде. – Есть сладкое.

Он, покачиваясь, выходит из-за стола, распахивает дверцы шкафа.

– Конфеты! – счастливо визжит Федя.

– С начинкой! – Трофим прищёлкивает языком и, помахивая кульком, закатывается вдруг хриплым смехом. – Привезли сегодня в кооператив, ну, я и взял. А главное – никакого расхода! Председатель совета!

Он сунул детям по две конфеты. Федя быстро нагнулся над столом и прихлопнул конфеты ладонью, будто это жучки, собирающиеся улететь. Потом взглянул на старшего брата. Павел сидел покрасневший и мрачный. Он не прикасался к конфетам.

– Я не буду их есть, – тихо проговорил Павел.

– Тогда и я не буду… – сказал Федя.

Все посмотрели на Павла. Отец сощурил один глаз:

– Почему же это ты не будешь их есть?

Павел молчал.

– Ну?

– Потому что… потому что…

– Почему?

Павел ногой нащупал под столом планку, соображая, будет ли она мешать, если понадобится бежать.

– Потому что…Зачем ты брал конфеты? – выпалил он, краснея ещё больше. – Взял, а денег не платил!

– А денег не платил… – слабо, как эхо, повторил Федя.

– Паша! – вскрикнула мать.

Дед Серёга зашевелился, покачал головой:

– Неладно ты, внучек, про отца говоришь!

– А пускай он не делает, что не полагается! Он думает, что председатель, так ему всё можно!

Трофим сурово сдвинул брови.

– Так… – заговорил он в тишине, растягивая слова. – Выходит, стало быть, по-твоему, я – вор?

Он рывком сдёрнул с рубахи ремень.

– Брось, Трофим! – Дед удержал его за рубаху. – Слышишь, брось! Мал он, зелен… Вырастет – поумнеет.

– Так я тебе покажу, какой я вор! – Трофим рванул затрещавшую рубаху из рук деда, шагнул к сыну.

Татьяна вскочила, стала перед мужем:

– Не тронь Пашку! Слышишь? Не тронь!

Он грубо толкнул жену, взмахнул ремнём.

Павел ждал этого движения и, согнувшись, скользнул в сторону. Ремень стегнул по скамейке. Мальчик распахнул окно, выпрыгнул в темноту.

С крыльца сбежал всхлипывающий Федя, подошёл к брату:

– Пашк… побил больно.

Потом вышел дед, окликнул Павла:

– Дурень, ведь отец-то пошутил… – Он протянул мальчику конфету: – Возьми. А ночевать, ребятки, вы нынче ко мне идите, а то прибьёт вас отец. Смотри – расходился… Да возьми конфету, ведь пошутил он.

Павел в нерешительности помедлил, но конфету всё-таки взял.

3

Высокий, широкоплечий Василий Потупчик вышел на крыльцо. Щуря глаз, взглянул на небо.

На крыльце сидела его дочка, тринадцатилетняя Мотя. Рядом с ней – на корточках Павел и Яков. Все трое что-то горячо обсуждали. Увидев Потупчика, они замолчали.

– Папанька, ты чего смотришь? – спросила Мотя.

– Снова дождь собирается. – Он почесал рыжую бороду – Хотел на ночь к озеру идти – не придётся. А вы чего тут заговорничаете?

– Да так, про разные дела.

– Дела! Смотри, какие люди деловитые! – Он басисто рассмеялся.

Ребята продолжали разговаривать вполголоса, нетерпеливо перебивая друг друга. Звякнула калитка. Босоногая Мотя прыгнула с крыльца навстречу вошедшему человеку.

– Товарищ Дымов!

– А-а, Мотя! – Человек улыбнулся, блеснув крепкими зубами.

Он был молод, плечист, в белой рубашке с расстёгнутым воротом, в скрипучих сапогах.

Из двери высунулся Потупчик, приветливо забасил:

– Вот хорошо, и квартирант пришёл! Как раз к ужину.

Павел выступил вперёд, сказал смущённо:

– Товарищ Дымов, мы к вам по одному делу…

– По какому, Паша? Я слушаю.

Он сел на порожек, забарабанил по холщёвому портфелю пальцами, с интересом посматривая на ребят.

– Мы про избу-читальню, – начал Павел. – Она всё равно сейчас заколочена. Как учительница на каникулы уехала, так её и заколотили. Мы хотим там пионерский клуб устроить.

– Клуб?

Дымов задумался. Два дня назад он приехал в Герасимовку из районного центра проверить, как сельсовет готовится к хлебозаготовкам. Он не собирался здесь задерживаться: в райкоме партии считали, что Трофим Морозов хороший председатель и сумеет сам объяснить населению, как важно продать государству хлебные излишки. Но оказалось, что дела в Герасимовке неважные. Обрадовались приезду нового человека, кажется, больше всего ребятишки. Славный народ!

– Так ты, Паша, говоришь – клуб? – Дымов снял кепку, задумчиво провёл рукой по волосам. Хорошее дело… Только нужно прежде всего открыть избу-читальню. Сколько у вас пионеров?

– Одиннадцать, – поспешно ответил Яков. – А вот он, Пашка, у нас, это самое, вожак.

– Ну вот, – улыбнулся Дымов, – вас только одиннадцать, а в деревне сколько народу! Как же всех оставлять без избы-читальни? Выбирайте на пионерском сборе толкового пионера, и пусть он открывает избу-читальню.

– Вот её, – Павел кивнул на Мотю.

– Мотю? Хорошо! Значит, будешь ты, Мотя, временно исполняющей обязанности заведующего избой-читальней. А? – улыбнулся Дымов. Он обнял Павла. – А вы помогайте ей, ладно? Дежурить по очереди – раз. Выпишем газеты, журналы, книжки – два. Ну, а в той же избе и вам, пионерам, можно собираться…

– Товарищ партейный, – позвал Потупчик, – ужин-то стынет… Ну-ка ребята! Совсем заговорили человека!

– Иду, иду, дядя Василь, – поднимается Дымов. – Так ты, Паша, скажи об этом отцу. Пусть поможет вам открыть избу-читальню.

Павел молчит.

– Не забудешь?

– А вы… товарищ Дымов… сами ему скажите…

– Почему так?

Павел снова молчит. Потупчик говорит негромко:

– Он с отцом не в ладах.

– Не в ладах?

– Да, ему от отца доставалось… Мне тут по соседству видно… Так, что ли, Пашка? Я помню, он тебя крепко отхлестал, когда ты в пионеры записался.

Дымов быстро обернулся к Павлу и внимательно посмотрел в большие чёрные глаза смущённого мальчика.

– Так он тебя бил, Паша? – тихо спросил Дымов.

Павел наклонил голову, невнятно пробормотал:

– Ничего не бил… дядь Вася… чего ты… – И вдруг оживился. – Товарищ Дымов, а вы вчера говорили, что дадите нам лозунги, чтобы мы написали. Помните, про хлебозаготовки и про колхозы?

Уполномоченный серьёзно посмотрел на Павла, соображая что-то.

– Дам, Паша… Вот поужинаю и напишу. Подожди минутку.

Ребята проводили глазами Дымова и Потупчика, уселись на крыльце. Уже совсем стемнело, в избах засветились окна. Тихо в деревне.

– А дождь и впрямь собирается, – вздохнул Яков и вдруг прислушался.

– Ой, ребята, пропал! Мать зовёт. Иду-у, маманька!

Он перемахнул через забор и скрылся в темноте.

Павел и Мотя сидят молча.

– Паш… – шепчет Мотя.

– А?

– Ты про что думаешь?

– Да так… – неопределённо повёл он плечом.

– А я тоже люблю думать… Про всё, про всё! Знаешь, когда хорошо думается? Когда спать ложишься… Правда? А тебе сны снятся?

– Снятся.

– Мне раз приснилось, что в Герасимовке дома стеклянные и электричество.

Павел с интересом взглянул на неё, убеждённо сказал:

– Электричество на самом деле будет. Помнишь, Зоя Александровна говорила, что в каждой деревне электричество проведут. Вот только колхоз сначала надо.

– Только домов стеклянных не будет – побьются… – Мотя глубоко вздохнула. – Паш, а один раз ты мне приснился…

– Я?!

– Ага. А я тебе никогда не снилась?

– Не… – помолчав, ответил он.

На огороде залаял пёс.

– На кого это Кусака? – Мотя вскочила, придерживая на коленях платье. Она исчезла за избой, но Павел слышал её тоненький голосок:

– Кусака, Кусака! На, на! Кому говорю!

В небе загромыхало. Тяжело дыша, девочка прибежала к крыльцу.

– Кто бы это был, Паш? По огородам пошёл, быстро так…

Павел приподнялся.

– Куда?

– Да разве ж разберёшь в темноте? Вроде к вашему огороду. Да ты сиди…

– Бежать пора, – он встревоженно вглядывался в темноту, – а то мать заругает.

На крыльцо вышли Потупчик и Дымов.

– Вот и я думаю, товарищ Дымов, – громко говорил охотник, – ежели у нас, как ты рассказываешь, колхоз будет да пни выкорчуют, так великое это дело!

– Переменим соху на плуг с трактором, дядя Василь.

– А я трактористкой буду! – сказала Мотя. – Только я трактора не видела.

– Увидишь, Мотя! Обязательно… Ого! – воскликнул Дымов, взглянув на загремевшее небо.

Девочка рассмеялась:

– И у Кулукановых никто батрачить не будет.

– У Кулукановых?

– Да, товарищ квартирант, – оживился Потупчик. – Арсений – последний из этого проклятого рода остался… Лучшую землю забрал себе, заешь его гнус! Такой кулачище! Я у него пять лет, почитай, за харчи батрачил… Да разве я один?

– Хм!.. – Дымов казался очень заинтересованным. – А ведь в сельсовете этот человек кулаком не числится. Так и записано: середняк Кулуканов Арсений Игнатьевич. Подожди-ка, у меня, кажется, список населения есть. Ну-ка, пойдём к свету, дядя Василь.

Они снова ушли в избу. Мотя взглянула на Павла.

– Ты слышал, Паш? Что это твой отец Кулуканова середняком считает?

– Сейчас хлынет, – уклончиво ответил Павел, глядя в небо. – Я побегу.

4

Среди ночи Василий Потупчик проснулся от стука в дверь. С фонарём вышел в сени, спросил сердитым басом:

– Кого там черти носят?

– Пусти, дядя Вася…

– Пашка?

– Я…

Потупчик загремел запорами и, осветив мальчика фонарём, качнул головой.

– Э, парень, да что с тобой? Белый, как смерть!

– Где… Дымов?

– Спит. Где ему быть?

Потупчик ввёл Павла в избу. Из соседней комнаты, наскоро натягивая рубашку, выглянул Дымов. Кутаясь в одеяло, пришла сонная Мотя. Все молча, с изумлением, смотрели на Павла. Дымов шагнул к мальчику:

– Что случилось?

Павел разжал кулак, протянул бумажку. Уполномоченный, нагнувшись к фонарю, быстро пробежал её глазами.

УДОСТОВЕРЕНИЕ

27 июля 1932 года

Дано сие гражданину __________ в том, что он действительно является жителем села Герасимовки, Тавдинского района, Уральской области, и по личному желанию уезжает с места жительства. По социальному положению – бедняк. Подписью и приложением печати вышеуказанное удостоверяется.

Председатель сельсовета

Т. С. Морозов.

Павел силился что-то сказать – не смог. Дрогнула родинка над правой бровью.

– Эти… бумажки… отец продаёт врагам… Сосланным кулакам с Кубани…

Дымов несколько секунд удивлённо смотрел на мальчика, потом обнял его, мокрого и дрожащего. И Павел прижался к большой груди этого человека, мало знакомого, но такого родного и близкого.

– Дяденька Дымов… дяденька Дымов… – шепчет он, задыхаясь от рыданий.

Дымов торопливо гладит его по голове, по мокрой спине и говорит глухо:

– Не надо, Паша… ну не надо, мальчик, – и чувствует, как у самого глаза становятся влажными… – Ну, не надо, Паша! Ты… ты ведь настоящий пионер!

5

Был праздничный осенний день. На улице толпились девушки и парни. Павел, передав Якову дежурство по избе-читальне, побежал домой. Идя по улице, он чувствовал, что его провожают взглядами, перешёптываются.

С тех пор, как суд приговорил Трофима Морозова к десяти годам тюрьмы, Павел никогда не может пройти незамеченным. Правда, не ругают его в деревне за то, что раскрыл преступление своего отца, даже начали почётно называть «Пашкой-коммунистом». Но всё равно тяжело ему чувствовать на себе эти постоянные любопытные взгляды.

Приятели заметили, что Павел стал молчаливей, задумчивей, словно повзрослел сразу.

И в деревне перемены. Выбрали нового председателя. Колхоз скоро будет. На заборах много лозунгов о колхозе. Пионеры написали и расклеили. Эти лозунги составил Дымов. Он теперь в Тавде, райком партии вызвал. Жалко, такой хороший человек, все его полюбили…

Павел добежал до своего двора и вдруг остановился озадаченный. Калитка была заперта. Он потрогал пальцем большой медный замок, перелез через забор.

Дверь открыта, в избе чьи-то голоса. Мальчик встревоженно поднялся на крыльцо.

У двери Данила курил самокрутку. Презрительно скривил губы, взглянув на Павла. В углу сидела мать с сыновьями, а посреди избы – дед Серёга. Он опирался обеими руками на палку и что-то сипло говорил. Было видно, как шевелились кончики его серых усов.

Павел переступил порог, сказал нерешительно:

– Здравствуй, дедуня..

Дед не ответил, даже не обернулся. Данила процедил:

– С коммунистами не разговариваем!

Павел, бледнея, шагнул к деду:

– Дедуня…

Но дед, казалось, не замечал и не слышал внука. Он в упор смотрел на Татьяну из-под нависших белых бровей.

– Ну, отвечай, невестка.

Татьяна слабо покачала головой:

– Не знаю…

– Что не знаешь? Я за старшего остался, мужа у тебя теперь нету. Слышишь? Как сказал, так и быть должно! Надо наши хозяйства объединить, а забор меж дворами уберём. Слышишь?

Мальчик понял, зачем пришёл дед Серёга.

– Не объединяйся, маманька… Скоро в деревне колхоз будет, в колхоз вступим, – проговорил он негромко.

Все молчали. Дед Серёга тяжело качнулся, кашлянул.

– Так как же, Татьяна?

Все смотрели на неё, ожидая решающего слова. И она сказала тихо, сделав головой чуть заметное движение в сторону Павла:

– Ему видней… Он теперь за хозяина остался…

– Н-ну… – выдохнул дед. – С голоду подохнете!

Он круто повернулся и, стуча палкой, вышел вон. Данила остановился у порога, сжал кулаки:

– Мы с тобой ещё посчитаемся! Коммунист какой!

Татьяна привстала:

– Ну, ты! Проваливай!..

Данила выплюнул папироску, бормоча что-то, сбежал с крыльца.

Павел проводил его взглядом, спросил:

– Кто на калитке замок повесил?

– Это дед запер, – сердито сказал Федя. – Приказал с сегодняшнего дня через его двор ходить. Говорит – одно хозяйство.

Павел вспыхнул:

– Новое дело! Пускай и не думает! Замок я всё равно собью!

Он схватил на полке молоток, выскочил наружу.

Татьяна сидела недвижно, прижимая к себе маленького Романа. Как жить? Разве по силам одной кормить и одевать детей! Пашка, правда, подрастает, помогает уже по хозяйству, но ведь всё равно и он ещё мальчонка. Ах, Пашка, Пашка!..

Внезапно она встрепенулась. В открытые двери из синих сумерек донёсся пронзительный крик. Холодея и дрожа, вскочила, усадила на пол заплакавшего Романа, вылетела на крыльцо.

У забора Данила бил кулаком вырывающегося Павла.

– Стой! – закричала она. – Стой, проклятый!

Данила отпустил мальчика, влез на забор.

– Я ещё не так твоего пионера… – Он не договорил и спрыгнул по ту сторону.