Текст книги "Мудрость змеи: Первобытный человек, Луна и Солнце"
Автор книги: Виталий Ларичев
Жанры:
История
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 17 страниц)
Глава IV. Матерь Мира
Радуйтесь, дочери Зевса, даруйте прелестную песню!
Все расскажите, – как боги, как наша земля народилась,
Как беспредельное море явилося шумное, реки,
Звезды, несущие свет, и широкое небо над нами;
С самого это начала вы все расскажите мне, Музы,
И сообщите при этом, что прежде всего зародилось.
Гесиод
Это было странное время безвременья и небытия, когда внезапно разверзлось Пространство – зияющая космическая бездна. Хаос, мрачный и безграничный. Он выглядел ужасающе: чудовищная пасть головы великана, обращенная к западу, где вдалеке у горизонта еще предстояло сблизиться Небу с Землей, ибо не родились они еще на свет. Да и самого света тоже тогда не было. Не стоял там, на западе, и могучий Атлас, надежная опора звездного небосвода, и не обозначился в тех краях выход из «дна мира», таинственного Тартара, подземного пристанища мертвых.
Но раскрылась бездонная пропасть, и в пределах этого бесконечного «разинутого рта» появились, как о том повествует «пастух-поэт» древней Эллады Геси-од, изначальные существа – «вечно незыблемое основание», исполинская широкогрудая Гея, богиня Земли, в недрах ее – «сумрачный Тартар», и «между вечными всеми богами прекраснейший Эрос», тот самый, «сладкоистомный», кто «у всех богов и людей земнородных душу в груди покоряет и всех рассужденья лишает» [20]20
Здесь и далее цитаты заимствованы из поэмы Гесиода «О происхождении богов». – См.: Эллинские поэты / Пер. В. В. Вересаева. – М., 1963.
[Закрыть]. Что ж удивляться тому, что вслед за явлением в мире этого бога даже сам Хаос разродился «Угрюмым Эребом» и «Черной Ночью», которая, «в любви сочетавшись, зачала в чреве», а затем и произвела на свет свою противоположность – «Сияющий День иль Гемеру», положив тем самым начало времени – суткам, ограниченным протяженностью ночи и дня. Так Хаос – пространство – обзавелось внуком – временем. Но главным порождающим началом стала богиня Гея. Она вначале родила себе супруга – «ровное ширью Звездное Небо, Урана, чтоб точно покрыл ее всюду и чтобы прочным жилищем служил для богов всеблаженных» а затем «шумное море бесплодное, Понт», «Океан глубокий», и «хитроумного Крона», а также других богов и чудовищ. Эти-то порождения и стала вскоре причиной конфликта супругов:
Дети, рожденные Геей-Землею и Небом-Ураном,
Были ужасны и стали отцу ненавистны
С первого взгляда. Едва лишь на свет кто из них появился,
Каждого в недрах Земли немедлительно прятал родитель,
Не выпуская на свет, и злодейством своим наслаждался.
С полной утробою тяжко стонала Земля-великанша.
В поисках выхода «злое пришло ей на ум и коварно-искусное дело»: Гея, «породу создавши седого железа, огромный сделала серп» – Луну – и стала настойчиво призывать детей воздать отцу за злодейство, «ибо он первый ужасные вещи замыслил». Узнав, что им предстояло сделать, «страхом объятые, дети молчали», и только Крон с величайшей охотой взялся за дело, поскольку его мало огорчал «отца злоимянного жребий». И
Взвеселилась душой исполинская Гея.
В место укромное сына запрятав, дала ему в руки
Серп острозубый и всяким коварствам его обучила.
А далее произошло вот что:
Ночь за собою ведя, появился Уран и возлег он
Около Геи, пылая любовным желаньем, и всюду
Распространился кругом. Неожиданно левую руку
Сын протянул из засады, а правой, схвативши огромный
Серп острозубый, отсек у родителя милого быстро
Член детородный и бросил назад его сильным размахом.
Гея-Земля приняла капля за каплей кровь супруга, «а когда обернулися годы», богиня-прародительница произвела на свет «мощных Эриний» и великих Гигантов «с длинными копьями в дланях могучих, в доспехах блестящих». Но удивительно: потомство дал и «отсеченный острым железом член отца детородный». Нетленный, он долгое время носился в мировом Океане, пока из пены, взбитой около него волнами, не зародилась «богиня прекрасная». Когда же она вышла на берег у священных Кифер, то
Ступит ногою —
Травы под стройной ногой вырастают. Ее Афродитой,
«Пеннорожденной», еще «Кифереей» прекрасновенчанной
Боги и люди зовут…
В последующем путешествии по Земле и Небу фиалковенчанной Афродите сопутствовал Эрос, и он не случайно стал (вместе с прекрасным Гимером) спутником богини плодородия. Ведь
С самого было начала дано ей в удел и владенье
Между земными людьми и богами бессмертными вот что:
Девичий шепот любовный, улыбки, и смех, и обманы,
Сладкая нега любви и пьянящая радость объятий…
Пронизывающая всю природу любовь и в последующем перерождала каждую сущность в мире Небес и Земли и правила в нем безраздельно, определяя судьбы богов, и пяти поколений людей, обстоятельства жизни которых великий поэт эллинов представил в своей бессмертной эпической поэме «Работы и дни». Жизнь и труд людей определяли тогда «знаки Неба», звезды и Солнце с их неизменными ритмами явлений, познанных человеком во благо свое и на радость обитателям белоснежных высей Олимпа. Они, эти огне-носные знаки, подсказывали людям самое важное в многотрудном бытии земледельца и пастуха: когда в за какое дело приниматься, что за жертвы приносить бессмертным богам, управителям судеб людских:
Каждый земледелец знал, что первое появление на осыпанном небесными огнями утреннем одеянии Урана известных всем звезд, предшествующее восходу дневного светила, означало, что на календаре начинается отсчет 5– 10-го дней месяца мая и потому следовало приступить к сбору плодов, порожденных щедрой супругой Неба – Геей-Землей (она же Демет-ра). Вторая столь же знаменитая звезда открывала сезон пахоты и высевания в благостные недра земли семян злаков, а приходилось ее явление на 5 – 11 ноября. Помимо того были для земледельца еще два знака наступления поры захоронения в землю зерен – появление Гиад и Ориона, ужасная мощь которого как раз и гнала с неба Плеяды, падающие в страхе в «мглисто-туманное море»:
После того как Плеяды, Гиады и мощь Ориона
Станут на западе – помни, что время посева настало.
Эти тревожные события поздней осени, когда умирала природа, развертывались у горизонта западной части небосклона, где заходило Солнце. Оно, день ото дня слабея, приближалось к той точке исчезновения за краем земли, когда наступало зимнее солнцестояние. Земледельцы знали, что «погребать» семена в борозды, прочерченные плугом на теле Матери-Земли, нужно в те самые дни 3, 7 и 15-го ноября, когда одно за другим уходили за горизонт созвездия Плеяды, Гиады и «мощь Ориона». Это было захоронение во имя будущей жизни, ибо каждый знал, что зерна вскоре прорастут живой зеленью.
На 140 дней и ночей исчезают
Звезды-Плеяды, потом же становятся видными глазу
Снова в то время, как люди железо точить начинают,
Всюду таков, на равнинах закон, – и для тех, кто у моря
Близко живет, и для тех, кто в ущелистых горных долинах,
От многошумного моря седого вдали, населяет
Тучные земли.
Когда в дни, близкие летнему солнцестоянию (около 47 июня), на востоке, предваряя появление Солнца, восходило созвездие Ориона, это значило, что необходимо приносить жертвы самой Деметре:
Только начнет восходить Орионова сила, рабочим
Тотчас вели молотить священные зерна Деметры
На округленном и ровном току, не закрытом от ветра.
Когда же Орион и Сириус утром будут видны на юге, «в середине Неба», а Арктур засияет в пламени утренней зари, то это означало, что наступил 14-й день сентября и близится время осеннего равноденствия. Земледелец воспринимал такие небесные знамения как призыв отправляться на виноградники:
Вот высоко середь неба уж Сириус стал с Орионом
Уж начинает заря розоперстая видеть Арктура:
Режь, о Перс [22]22
Брат Гесиода, согласно преданиям, человек ленивый, гулящий и завистливый. Подкупая царей, он сутяжничал по поводу будто бы несправедливого раздела наследства. Перс выиграл тяжбу, но затем разорился и умер в нищете.
[Закрыть], и домой уноси виноградные гроздья.
Момент начала других дел на винограднике определял тот же Арктур, но при первом своем вечернем появлении на небосклоне 24 февраля. Этот так называемый акронический восход, когда Арктур сиял на Небе всю ночь, приходился на 60-й день после зимнего солнцестояния:
Только лишь царственный Зевс шестьдесят после солнцеворота
Зимних отмеряет дней, как выходит с вечерней зарею
Из океанских священных течений Арктур светоносный
И в продолжение ночи все время сверкает на небе.
Следом за ним, с наступившей весною, является к людям
Ласточка-Пандионида с звенящею, громкою песнью;
Лозы подрезывать лучше всего до ее появленья.
Гесиод, повествуя о приуроченности земледельческих работ к звездному календарю, дает вслед за тем наставление, которое, как яркий солнечный луч, высвечивает потаенный смысл действий селян при возделывании земли, посеве и жатве:
Но сеешь ли ты, или жнешь, или пашешь —
Голым работай всегда! Только так приведешь к окончанью
Вовремя всякое дело Деметры. И вовремя будет
Все у тебя возрастать. Недостатка ни в чем не узнаешь
И по чужим безуспешно домам побираться не будешь.
Не зная священного мифа о рождении мира, ни за что не понять, отчего это «дело Геи-Деметры» земледелец должен был вершить в поле непременно обнаженным. На самом деле он, свершая пахоту и сев, преображался в великого Урана и Крона, в супруга и сына матери – прародительницы Геи, богини плодородия; взрыхляя в ноябре плугом землю и бросая в нее зёрна, селянин принимал облик пылающего любовным желаньем Урана и повторял изначальное событие Мира – «покрытие» Звездным Небом широкогрудой Геи; когда же он в мае серпом острозубым срезал правой рукой захваченный левой пучок колосьев, то становился уже хитроумным Кроном, кто с величайшей охотой исполнял «коварно-искусное дело», задуманное матерью Геей, – отсечение у отца детородного члена! Сноп, очевидно, отбрасывался назад с тем же сильным размахом, как это сделал некогда Крон. Иначе говоря, работа в поле была для земледельца своего рода священнодействием, по значению равным космогоническим актам творения Вселенной. Это был трепетный, радостно вдохновенный и желанный труд, не требующий понуканий. Во всяком случае, жрецы неустанно внушали поселянам мысль о вселенском величии их работы в поле и вместе с Гесиодом желали, чтобы так оно и было. Земледельцу следовало уяснить, что, обрабатывая землю и собирая урожай, он и в самом деле уподоблял себя богам – прародителям, созидателям всего сущего в природе:
Ревностно все за работу берись, – батраки и хозяин.
Влажная ль почва, сухая ль – паши передышки не зная,
С ранней вставая зарею, чтоб пышная выросла нива.
Вспашешь весною, а летом вздвоишь – и обманут не будешь.
Передвоив, засевай, пока еще борозды рыхлы.
Вздвоенный пар детей от беды защитит и утешит.
Труд человеку стада добывает и всякий достаток,
Если трудиться ты любишь, то будешь гораздо милее
Вечным богам, как и людям: бездельники всякому мерзки.
Если драма создания Вселенной ежегодно повторялась в «работах и днях» смертных на Земле, то нельзя ль было увидеть ее в картинах, выписанных светилами на Небе? Да, но лишь при осведомленности о том, кто есть кто в небесах. Так, следовало знать, что Млечный путь, отчетлива видимый в черном, как хаос, осеннем Небе, – символ гигантского фаллоса верховного божества. В пору пахоты и сева божество это в момент рождения молодой Луны у вершины Млечного пути и «покрывало» Землю, богиню плодородия. Весной же, когда созревали озимые хлеба, Млечный путь исчезал с небес, ибо короткими и светло-сумеречными становились ночи, чтобы можно было рассмотреть его. Серп старой майской Луны у основания светлой полосы Млечного пути воспринимался тогда тeм самым знаменитым острозубым серпом, который вручила исполинская Гея хитроумному Крону. Он, спрятанный на Земле, оставался невидим, но сверкал в протянутой из засады руке кроваво-красный серп «умирающей» майской Луны. Млечный путь – фаллос Урана – был невидим летом, потому что Крон, срезав его этим лунным серпом, отбросил детородный член в пучину небесного океана. Так Небо, то являя взорам людей Млечный путь, то скрывая его, настойчиво напоминало им о событиях начала Мира, а они, сообразуясь с эпизодами этой драмы, которая неизменно разыгрывалась в небесах из года в год в одной и той же последовательности, неустанно «ставили» те же акты ее под руководством жрецов-режиссеров на Земле, трудясь на нивах в поте лица своего.
Таковы были мифы о Вселенной и древнейший из известных по письменным источникам, восходящий к VIII веку до нашей эры календарь греков, в котором время в течение года определяли звезды и Солнце. Счисление его в ту пору столь тесно увязано с трудами земледельца, что календарь Гесиода по традиции представляют не как результат длительных и точных астрономических наблюдений, а просто как сокровищницу едва упорядоченного «народного опыта». В подтексте это скрывает мысль о том, что не мог же, в самом деле, земледелец, вечно занятый изнурительно тяжким трудом в поле, позволить себе усердное наблюдение за небесными явлениями, определяющими временные (по сезонам) циклы солнечного года. Такая оценка глубоко несправедлива, ибо составление столь тщательного расписания явлений на небосклоне звезд в связи с обычными подразделениями тропического года – задача отнюдь не из легких, как может показаться на первый взгляд. Она могла быть решена, конечно же, не крестьянином, а жрецами, призванными следить за небесными знамениями, которые определяли порядок и сроки трудов и культово-ритуальных действ, связанных с почитанием богов. Следовало, во всяком случае, точно знать продолжительность солнечного года, длительность его сезонов и звездную картину, характерную для каждого из них.
Календарь Гесиода относится к категории так называемых майских. В них выделяются не только моменты солнцестояний и равноденствий, но и половинные рубежи между ними, своего рода границы восьми 45-дневных месяцев, которые приходятся на начало мая, августа, ноября и февраля. Они-то и определяли в сельских местностях сроки начала работ.
Сдержанные оценки значения календаря Гесиода не выглядят, однако, странными, если знаешь, что историки астрономии проявляют предельную осторожность, когда определяют степень познания законов движения светил великими мудрецами, которые жили в Элладе на два-три века позже поэта. Разговор об этом в деталях предстоит позже, а пока, чуть предваряя его, заметим, что можно долго перебирать, на главу какого мудреца возложить лавровый венок, и прикидывать, не слишком ли углубился в дебри веков, да не заимствовано ли все это от корифеев астрономии долин Нила, Тигра и Евфрата, куда, по преданиям, будто бы любили наведываться за премудростями недостаточно образованные аборигены северного Средиземноморья. Но, надо думать, уже настает пора оставить это занятие и снова заглянуть в глубь веков. Как ядовито замечал в сходном случае Платон, высмеивая претензии Анаксогора на первенство в том, что давно известно другим: «Похоже он нечто старое выдает за новое, сказав, что Луна получает свет от Солнца».
…Начало дня 28 июня 1929 года ничего необычного не предвещало. Во всяком случае, здесь, на окраине большого прибайкальского села Мальта, что привольно раскинулось по обоим берегам реки Белой, притока Ангары, к неожиданностям за два года привыкли. Должно было случиться нечто уж совсем из ряда вон выходящее, чтобы Михаил Михайлович Герасимов – хозяин земляных котлованов, заложенных археологами прямо на берегу, проявил признаки волнения.
А началось все просто. В один из февральских дней, кажется, 5-го числа 1926 года, в Музей пришла обычная почтовая открытка. В ней библиотекарь Мальты Бельтрам сообщил директору, что несколько дней назад крестьянин Платон Брилин, расширяя подполье во дворе усадьбы Савельева, наткнулся в желтой глине на глубине полутора метров на какие-то крупные кости. Брилин уверяет, что это останки мамонта, и не дает покоя – требует сообщить о находке в «город, в музей». Однако такие кости по берегам Белой не редкость и если он, Бельтрам, все же осмеливается писать об этом, то только потому, что не отстанет от него Брилин, пока открытка не будет написана и отправлена им лично через почту.
Директор Иркутского краеведческого музея вызвал Герасимова и предложил ему проверить сообщение. Пробные раскопки 7–9 февраля показали, что Платон Брилин не напрасно волновался – подворье Савельева разместилось на месте стойбища древнекаменного века, где обнаружились кости не только мамонта, но и носорога. Это означало, что на берегу Белой обнаружены следы древнейшей в Сибири культуры, возраст которой составлял около 24 тысяч лет – вдвое больше, чем привыкли считать археологи. Не удивительно, что такое соображение молодого сотрудника музея было определено начальством как «более чем смелое». Сколько труда стоило затем профессорам Иркутского университета Бернгарду Эдуардовичу Петри и Виталию Чеславовичу Дорогостайскому убедить руководство музея запланировать на лето 1928 года проведение в Мальте раскопок более широкого масштаба. Зато, когда их все же удалось осуществить, результаты оказались такими, что теперь, в очередной полевой сезон, М. М. Герасимов получил возможность работать целых пять месяцев. Он выехал в Мальту 3 мая, когда еще только начиналась весна, а вот уже в разгаре лето. Можно вообразить, как в городе директор сгорает, от нетерпения узнать, какие сюрпризы преподнесли раскопки на сей раз. Хотя, кажется, чем еще можно удивить после открытия на стойбище «троглодитов» развалин зимних жилищ, построенных из каменных плит и костей животных, богатых наборов инструментов из камня и рога северных оленей, а также (что совершенно потрясло сотрудников музея и тронуло сердце директора) гравюры мамонта, исполненной на пластине из бивня, и вырезанных из той же благородной кости скульптур сибирских мадонн древнекаменного века.
Пластина из Мальты с гравированным изображением мамонта.
Мальта преподнесла свой очередной сюрприз 28 июня, в знаменательный день, когда завершилось летнее стояние и Солнце, чуть дрогнув, сделало уже заметный глазу поворот к зиме. Из слоя глины, расположенного ниже развалин одного «дома из костей», вдруг проступил при зачистке острый угол каменной плиты, поставленной вертикально. Ничего подобного на такой глубине в слое, обычно лишенном находок, ранее не встречали. Затем, когда М. М. Герасимов срезал ножом несколько тонких слоев, глины, около плиты на желтом фоне отчетливо проступило темное удлиненно-овальное пятно более метра в длину и около 70 см в ширину. Подошел Б. Э. Петри, который прибыл накануне из Иркутска с инспекцией, и, любопытствуя, подключился к работе. Началась осторожная расчистка, которую они надеялись завершить к моменту, когда придут рабочие. Ни тот, ни другой и представить себе не могли, что всякие другие раскопки в тот день станут просто невозможными, а Михаил Михайлович просидит над метровым темным пятном, которое превратится потом в неглубокую яму, семь часов, не разгибая спины.
Медленно удалялась глина, и вот на северной окраине пятна показалась еще одна плита, наклоненная в сторону первой. Вдоль западного края ее, как бы оконтуривая заполненное черной землей углубление, торчали мелкие, поставленные вертикально плитки. Можно было подумать, что раскапывается очажная яма. Однако вскоре стало ясно – с окончательными выводами придется повременить. Сначала в центре ямы на глубине около 30 см показался огромный зуб мамонта, густо покрытый красной охрой, и два обломка черного кремнистого сланца, превосходного сырья для изготовления орудий. Оба фрагмента при попытке совместить их составили один большой валун. Как выяснилось вскоре, зуб и камни лежали на почти метровой длины известняковой плите, ориентированной длинной осью по линии северо-восток – юго-запад. Глина вдоль восточной окраины углубления оказалась покрытой алыми, как лужицы крови, пятнами, а затем приобрела ярко-красный цвет. Поскольку раскопкам в глубине эта горизонтальная плита мешала, ее пришлось убрать.
Открывшаяся картина была настолько неожиданной, что М. М. Герасимов и Б. Э. Петри почти минуту молча смотрели вниз. Кроваво-красная охра, которая скрывалась под толщей земли более двух десятков тысячелетий, пламенела на темном фоне дна углубления, а на северной окраине его проступали желтоватые фрагменты косточек, хрупких на вид. В ход пошел острый хирургический скальпель, косточки слегка освободили от земли, и М. М. Герасимов тут же прекратил работу: появилась окрашенная охрой лобная кость с орбитами глазниц, обращенных на восток, туда, где за рекой Белой из-за кромки леса показался огненный шар Солнца.
– Череп. Погребение человека! Первое захоронение охотника древнекаменного века Сибири…
– Первое захоронение Homo sapiens ледниковой эпохи всей Азии, – уточнил Бернгард Эдуардович.
Но до чего же хрупки эти косточки! Над ними, кажется, опасно дышать, к ним боязно притронуться – вдруг они рассыпятся в прах. М. М. Герасимов снова склонился над ямой, и началась многочасовая работа, тонкость, тщательность и артистическое изящество которой можно сравнить разве что с исключительной по сложности операцией. Это сходство усиливалось тем, что в руках археолога-«хирурга» мелькали, поблескивая никелированными поверхностями, медицинские инструменты, а объектом eго «операции» стали плохо сохранившиеся косточки ребенка, умершего в возрасте трех лет. Они пролежали в земле 24 тысячи лет, и чтобы спасти каждую частицу их, а также все тo, что окажется связанным с ним, нужна была предельная внимательность.
Голова покоилась на слое мелко истолченного железистого кровавика, специально насыпанного в изголовье перед тем, как умершего опустили в каменный склеп. При обилии краски под черепом не удивительно, что часть его оказалась окрашенной в ярко-красный цвет. На лбу лежала диадема, изготовленная из бивня мамонта. На концах ее были просверлены отверстия для шнурка, с помощью, которого стягивались концы этого украшения, предназначенного для поддержания волос. На правую руку выше локтя был надет неширокий пластинчатый браслет, вырезанный из бивня мамонта, тоже с отверстиями для шнурка. У локтя правой руки лежал изогнутый крупный нож, изготовленный из длинной, трехгранной пластины темного кремня. Два вогнутых рабочих лезвия, оформленные подтеской на противолежащих краях, придавали контуру инструмента характерные S-образные очертания. Около берцовой кости левой ноги лежали острие или кинжал, вырезанный из бивня мамонта, короткая ножевидная пластина, проколка из прямоугольного скола с клювовидным острием и широкая правильная пластина, старательно подправленная по краям мелкими сколами. Это было острие копья или охотничий нож. Изделия из камня, обнаруженные около ступни, первоначально находились, вероятно, в сумочке, сшитой из кожи или сплетенной из травы, но время уничтожило ее без остатка. В гробницу ребенка положили весь набор инструментов, с помощью которых можно было в том неведомом мире, куда он отправился, убить зверя, разрезать мясо, сшить или починить одежду.
Больше всего и дольше, чем на любом другом участке гробницы, М. М. Герасимову пришлось потрудиться при расчистке шейных позвонков и верхних ребер погребенного.
Вскрытое погребение: останки ребенка и сопроводительный инвентарь.
Здесь плотной массой лежали десятки мелких изделий. Требовалось не просто освободить их от земли, но и, не сдвинув ни на миллиметр, точно уловить и зафиксировать местоположение каждого предмета во взаимосвязи его с другими. Сначала попалась небольшая плоская бусинка с просверленным в центре ее отверстием. Не успел Михаил Михайлович облегченно вздохнуть после кропотливой работы по удалению темной глины, как скальпель приоткрыл край еще одной бусины, а за ней третьей, четвертой, пятой… Да тут, кажется, им не видно конца! Бусинки теснились, смыкаясь одна с другой, и, казалось, разъедини их слегка, и увидишь, как сквозь отверстия проходит нитка, соединяющая связку. Это было настоящее ожерелье, составленное из многочисленных, как будто однотипных, но в то же время различных в деталях и очертаниях, костяных кружков, мастерски вырезанных из упругой мамонтовой кости.
Но вот расчистка продвинулась дальше, и скопление кружков оказалось неожиданно разорванным куколкообразной подвеской, изготовленной тоже из бивня мамонта. Поверхность ее покрывали круглые углубления. Они начинались в том месте, где более узкая часть переходила в широкую, и бежали цепочкой вдоль ее края, образуя завиток. Противоположная поверхность подвески оказалась плоской и ровной, без резьбы и лунок. Дальше лежали еще две подвески, меньшие по размеру, но в основном повторяющие формы первой, – те же куколкообразные очертания, два отверстия и завиток из лунок. На третьей подвеске, как и на первой, такие лунки соединялись криволинейной резной линией. Подвески отделялись одна от другой парами обычных круглых бусин. Другую половину ожерелья составляла гирлянда мелких плоских бусин и три такие же куколкообразные подвески.
Когда скальпель стал осторожно прощупывать алую землю чуть ниже, появилась еще одна, расположенная по центру ожерелья, подвеска из бивня. Это была, судя по виду ее, самая многозначительная часть нагрудного украшения. Густо окрашенная охрой, подвеска напоминала по виду птицу с распростертыми в полете длинными крыльями, приостренными на концах, с коротким, нешироким, но массивным телом. Мастер, который изготовил ожерелье, вырезал эту подвеску с особым прилежанием. На отшлифованной поверхности округлой скульптуры виднелись ровные ряды каверн, опоясывающих вкруговую «крылья» и выступающие части «тела». Ориентация цепочек знаков на «теле» не совпадала с направленностью продавленных лунок на «крыльях». Они размещались как бы в разных плоскостях. На уплощенных поверхностях центральной части скульптуры каверны тянулись рядами, а не петлями по кругу. Резные линии рассекали на отдельные части лишь «крылья» фигурки. К ним и прилегали продавленные каменными чеканами угловатые лунки. На зауженном крае более выпуклой части тела «птицы» виднелось сквозное отверстие, через которое продевался шнурок. Пять мелких бусин отделяли этот сплошь испещренный лунками «кулон» от ближайших куколкообразных подвесок. М. М. Герасимов произвел под конец расчистки ревизию и установил, что ожерелье составляли 120 мелких бусин и 7 подвесок.
Ожерелье о подвесками мальтинского погребения.
Заключительная часть расчистки захоронения привела к открытию еще двух украшений, но уже не связанных с ожерельем. Около пояса лежала круглая бляшка, изготовленная из мамонтовой кости. Нижняя сторона ее была гладкой, а верхняя сплошь покрыта волнообразным орнаментом из резных параллельных линий. Каждая из них напоминала изображение извивающейся змейки. Одну из них разрывало пополам сквозное отверстие. Бляшка сохранилась плохо, потому пришлось тут же заняться ее реставрацией. Около грудных позвонков и между обломками нижних ребер лежали семь мелких кусочков еще одной скульптуры. М. М. Герасимов долго и терпеливо стыковал их, пока ему удалось, наконец, восстановить скульптуру летящей птицы, но не условную и схематичную, какой виделась ему птица в кулоне ожерелья, а настолько реалистичную, что не составляло труда узнать ее. Это было изображение стремительно летящего лебедя с длинной, слегка искривленной шеей и приостренной, как наконечник копья, головой. Неестественно короткие обрубки крыльев выступали по сторонам, отделяя шею от вытянуто-овального туловища. В хвостовой части скульптуры располагалось сквозное отверстие. Значит, это тоже была подвеска, которая прикреплялась шнурком к одежде…
Раскрытое на дне гробницы более полувека назад и мне посчастливилось увидеть, но уже, разумеется, не в Мальте, а на третьем этаже Эрмитажа, в отделе истории первобытной культуры этого хранилища национальных сокровищ. М. М. Герасимов, понимая, какую удачу подарила ему фортуна, принял решение изъять из глины все погребение монолитом. Этот блок он и передал затем на вечное хранение в достойное его уникальной ценности место.
Винтовая, с гулкими металлическими ступенями лестница, которая вела со второго этажа Эрмитажа на третий, сразу напомнила мне и В. И. Жалковскому спираль ачинской скульптуры. Как было не счесть подобный знак благоприятным, если именно они, эти спирали, и привели нас сюда, чтобы укрепиться в правильности понимания их как годовых записей календаря древнекаменного века Сибири. Обилие лунок на кулоне ожерелья и на куколкообразных подвесках его обнадеживали и настраивали на оптимистический лад. Важно было и то, что Мальта и Ачинское поселение, несмотря на разделяющую их тысячу километров, принадлежали одной культуре – мальтинской. Речь, таким образом, шла о выявлении новых деталей одной культурной традиции, в данном случае – календарно-астрономической и, естественно, культово-религиозной с ее астральной основой.
Возможные вариации образного восприятия центральной подвеска ожерелья: птица (сова или орел); двуконечный фаллос; голова быка; ящерица; слившиеся воедино фигуры, женская и мужская; фигура женщины с признаками беременности; беременная женщина; мужчина.
Работа началась с изучения кулона. При горизонтальном размещении скульптуры, какое она как раз и принимала при подвешивании ее с помощью шнурка, пропущенного через сквозное отверстие, подвеска эта действительно напоминала птицу, быть может сову: закругленные части средней зоны могли быть телом ее, более выступающим и круто выпуклым в верхней части (голова и туловище) и менее выступающим, плавно закругленным в нижней (хвост). Не следовало, однако, исключать еще два, по крайней мере, возможных варианта образного восприятия этого выдающегося образца искусства. При том же горизонтальном положении скульптура могла быть понята как двуконечный фаллос. Такие скульптуры хорошо известны в искусстве древнекаменного века Западной и Восточной Европы. Но при развороте на 90° она, как по мановению волшебной палочки, преображается и принимает вид скульптурного изображения беременной женщины. В такой позиции круто выпуклая, выступающая вперед часть средней зоны скульптуры может восприниматься как сильно округлившийся, будто накануне разрешения от бремени, живот, а противоположная, плавно закругленная и менее выделяющаяся часть – как ягодицы. Понять кулон в качестве скульптуры беременной женщины не составляет труда для каждого, кто знаком с соответствующими образцами палеолитического искусства. Стилизация изображения беременной женщины при подобном развороте скульптуры не подлежит сомнению, но степень этой образной трансформации не превосходит допустимую для образцов древнейшего искусства норму. Во всяком случае, она не больше той, что считается приемлемой для восприятия подвески как скульптуры летящей птицы.
Совмещение в одном и том же изделии первобытного художника образов беременной женщины и фаллоса легко объявить плодом воображения. Обратимей однако, в поисках классической ясности к аналогам. В их ряду стоят, в частности, известные женские статуэтки из Савиньяна (Италия) и Долни Вестонице (Чехословакия). Они уже давно обратили на себя внимание исследователей как раз той самой поразительной особенностью – совмещением в одном образце палеолитического художественного творчества символов женского и мужского начала: изображения беременной женщины (при вертикальном по длинной оси размещении скульптуры) и двуконечного фаллоса (при горизонтальной по длинной оси ориентации).
