Текст книги "Подозреваются в убийстве"

Автор книги: Виталий Гладкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

10

Калашников с нетерпением посматривал на часы: он ждал Осташного, которого вызвал повесткой, но тот почему-то опаздывал к назначенному времени.

Задребезжал телефон, и следователь торопливо схватился за трубку, словно испугался, что на другом конце провода его не станут дожидаться.

– Слушаю, Калашников! А, это ты, Семеныч… Звонил старший оперуполномоченный ОБХСС майор Хмара.

– …Записываю. Так, так… Ого! Это точно? Нужно перепроверить? Прошу тебя, поскорее, если возможно. Жду… Пока.

Новость была ошеломляющей. Его предположения оправдались, но чтобы так…

– Можно?

– Входите, Демьян Федорович. Здравствуйте. Присаживайтесь. Сюда, поближе…

– Что же меня так… словно преступника? – Осташный был раздражен.

– Вы имеете в виду повестку?

– Вот именно!

– Пришла пора, Демьян Федорович, запротоколировать ваши показания по делу Басаргиной. А это, согласитесь, удобней сделать здесь, – Калашников был сух и официален.

Осташный почувствовал это и сразу поостыл; забеспокоился, но не подал виду – набычившись смотрел на следователя исподлобья, неприязненно и строго.

Такое начало допроса вполне устраивало Калашникова, который хотел, чтобы Осташный сразу почувствовал разницу между своим кабинетом, где он был хозяином, и кабинетом следователя прокуратуры, где служебное положение Осташного перед лицом закона отодвигалось на задний план.

Кратко и сдержанно разъяснив директору завода его права и обязанности и предупредив об ответственности за отказ или уклонение от дачи показаний, а также за дачу заведомо ложных показаний, Калашников сделал отметку в протоколе и дал ему подписаться. Тот сделал это нехотя, быстрым и неровным росчерком, всем видом давая понять, что подобная процедура крайне для него неприятна и унизительна.

– Думаю, вы понимаете, что ваш вызов сюда отнюдь не моя прихоть и что для этого есть веские причины.

– Хотелось бы знать эти… причины, – язвительно покривившись сказал Осташный. – Между прочим, у меня мало времени, через час я должен быть в исполкоме.

– Попытаемся уложиться. Все зависит от вас, – следователь понял тонкий намек на значимость Осташного в городском масштабе.

– Надеюсь, вы не забыли, что при первой встрече я поинтересовался вашими отношениями с Басаргиной?

– Забыл, не забыл, – какая разница? Мало ли у меня других забот, чтобы запоминать то, что меня совершенно не касается.

– Вопрос был отнюдь не праздный. И я его повторю: какие у вас были отношения с Басаргиной?

– Ну, знаете ли! – Осташный искусно изобразил негодование. – Это… оскорбление!

– Прошу отвечать определенно и без ненужных эмоций.

– Хорошо, запишите: состоял в отношениях как руководитель с подчиненным. Достаточно?

– Нет. Вы говорите неправду.

– Послушайте, уважаемый, что вам от меня нужно? Вы что, задались целью доказать недоказуемое? Что Басаргина была моей пассией? А может, вы хотите меня дискредитировать? Интересно знать, с чьей подачи…

– Значит, вы отказываетесь ответить на вопрос честно?

– Если вам нужны подтверждения сплетням, то вы обращаетесь не по адресу.

– Ладно. Тогда посмотрите на эту фотографию. Море, прибой, Басаргина на камне, а это вы собственной персоной на заднем плане. Лупу дать или обойдемся? Только не говорите, что снимок ни о чем не говорит. Еще как говорит. Во-первых, фото из альбома Басаргиной, во-вторых, в уголках процарапана дата и место, где вас запечатлел фотограф. И нам не стоило большого труда выяснить, что в бытность Басаргиной технологом заводской лаборатории вы отдыхали с ней вместе на черноморском побережье Кавказа, где снимали домик в пансионате Министерства легкой промышленности. Домик на двоих. И вашим, так сказать, партнером была Басаргина, которую вы представили как свою жену. А по приезде домой, буквально через два месяца, она получила назначение на должность начальника тарного цеха. Что вы на это скажете?

Осташный напоминал рыбу, выброшенную на берег штормом: округлив глаза, он беззвучно шевелил губами, не отрывая взгляда от фотографии. Калашников даже потянулся к графину с водой, опасаясь, что с директором случится апоплексический удар.

Но Осташный выстоял; судорожно сглотнув, он шумно выдохнул и проговорил:

– Виноват… Не хотел ворошить… прошлое… Было…

– Так-то оно лучше, Демьян Федорович… Ну что же, все это уже история, подробности мы опустим. Пока опустим. Меня интересует последняя ваша командировка.

Осташный при упоминании о командировке вздрогнул, но тут же, заметив настороженный взгляд Калашникова, потянулся за сигаретами.

– Не возражаете?

– Пожалуйста, курите.

Осташный задымил, как заводская труба, – пытался успокоить расшалившиеся нервы. Это давалось ему с трудом; видно было, что он ждет вопросов Калашникова с нетерпением и боится их.

– Демьян Федорович, какого числа вы возвратились из командировки?

– В субботу. Число? Календарь у вас есть? Сейчас… Восемнадцатого вечером, где-то около десяти. Последней электричкой.

– А может, мне не стоит записывать в протокол ваш ответ? Может, вы подумаете?

– Что тут думать? Поднимите командировочное удостоверение, там проставлена дата убытия.

– Вы нас явно недооцениваете, Демьян Федорович. Не нужно козырять датой, которую вам проставили в первый день приезда по месту командировки.

– Пусть так, но я и впрямь возвратился домой в субботу. Спросите у жены, у соседей, наконец.

– Уже спросили. Вот показания таксиста Катаргина, который вез вас от железнодорожного вокзала вечером четырнадцатого, а не восемнадцатого. Осташный упрямо боднул головой:

– Ну и что? Предположим, он прав. В конце концов у меня могут быть личные мотивы, о которых мне бы не хотелось распространяться.

– Так предположим, или вы появились в городе вечером четырнадцатого?

– Да, вечером четырнадцатого.

– И где же вы пропадали до субботы?

– Не хотелось говорить, но придется… Надеюсь, все то, о чем я расскажу, не дойдет до ушей моей супруги?

– Мы не вправе разглашать показания свидетелей так же, как и остальные материалы следствия.

– Я взял свою машину и уехал за город, в поселок… – Осташный назвал адрес. – Там у меня есть… знакомая женщина. У нее и пробыл до субботы. Вот и все.

– В котором часу вы выехали из гаража?

– Точно не помню… Кажется, в двенадцать, может, в половине первого – пока заправился, то, се…

– Запишем… Демьян Федорович, как давно вы не были у Басаргиной?

– Если не ошибаюсь, года два с лишним… Осташный закурил снова. Его глаза превратились в щелки; он неотрывно следил за пером, которое бегало по бумаге почти без остановок.

– Тогда объясните мне, каким образом в квартире Басаргиной могли очутиться свежие отпечатки ваших пальцев?

Осташный бесцельно зашарил руками по столу, словно пытаясь что-то разыскать и, склонив голову, обмяк…

Наскоро перекусив в пельменной, Калашников поехал на центральный аптечный склад, чтобы проверить некоторые свои соображения. Старый троллейбус кряхтел, скрипел, дрожал, словно в лихорадке, но Калашников, примостившись на заднем сиденьи, не замечал этих неудобств. Он сосредоточенно думал; и вовсе не о том деле, которое его заставило сейчас трястись на другой конец города. Он думал о Юлии Хорунжей.

Аркадия Хорунжего, видимо, не удовлетворили объяснения жены по поводу мотива появления в квартире Калашникова. Правда, виду он не подал, любезно и настойчиво предлагал разделить с ним трапезу или выпить кофе. Но распрощались они холодно – оба не могли скрыть острую неприязнь, которая нередко возникает между антиподами беспричинно и неожиданно.

Юлия позвонила перед обедом следующего дня. Она была возбуждена и просила о встрече. Договорились встретиться в небольшом уютном кафе на Пролетарской.

Когда Калашников вошел в полупустой обеденный зал кафе, Юлия уже была там – сидела в дальнем углу и допивала вторую чашку кофе.

– Что случилось? – встревоженный Калашников пытался прочесть в глазах Юлии причину, побудившую ее на столь необычный шаг.

– Очень хотела тебя видеть… – взгляд Юлии был печален, под глазами залегли темные тени. – Ты… не рад? Прости.

– Нет, почему же, рад. Честное слово! Просто не ожидал…

– Я выгнала его. И на этот раз бесповоротно, – Хорунжая сбросила на спинку кресла легкую ажурную шаль, прикрывающую плечи, и положила обе руки на стол. – Посмотри…

Выше локтей отчетливо просматривались темные пятна.

– Он добивался правды, и я… я ему рассказала. Все рассказала! Он ушел. Ему есть куда, я знаю… Я не могу его больше видеть, не хочу! – Юлию бил мелкий озноб.

– Ну успокойся, успокойся… – обнял ее за плечи Калашников. – Все образуется…

Хорунжая склонила ему голову на плечо и беззвучно заплакала.

Калашников проводил ее до скверика. Шли молча, каждый со своими мыслями. Изредка Юлия бросала в его сторону короткие вопрошающие взгляды, на которые он отвечал мягкой, ободряющей улыбкой.

У скверика-остановились.

– Ты так и не спросил, почему я… после всего того, что было между нами… не вышла за тебя замуж… – на щеках Юлии выступил лихорадочный румянец.

– Стоит ли? Теперь, когда былого уже не вернешь…

– Былого не вернешь… – как эхо повторила Юлия. – Во всем виновата я и больше никто! Уехала, сбежала…

– Мне было нелегко… – Калашников с трудом проглотил подступившийся к горлу комок. – Зимнюю сессию тогда я завалил… Едва не отчислили… Я тебя разыскивал…

– Знаю… – горькая ирония зазвучала в голосе Хорунжей. – А я тем временем искала рыцаря достойного… Нашла… Господи, какая я была дура!

– Не нужно… так… Хватит воспоминаний. К тому же я не уверен, что за эти годы мы намного поумнели. Юлия не ответила, только прикусила нижнюю губу.

– Пора мне… – Калашникову вдруг захотелось уйти немедленно, чтобы побыть одному.

– Вить… – Хорунжая взяла его за руку. – Я давно хотела сказать… – и умолкла, опустив глаза.

– Что? – Калашников почувствовал, как горячая волна хлынула в голову.

– Вить, я… – Хорунжая вдруг закрыла лицо руками. – Нет, нет, нет! Прости…

И быстро застучала каблучками по мостовой – шла, склонив безнадежно голову, не глядя по сторонам, судорожно сжимая побелевшими руками концы шали.

11

Капитан Чокин в хорошем настроении. Пока Калашников что-то торопливо пишет, он, легко и мягко ступая, снует по кабинету, мурлыча под нос очередной шлягер сезона.

– Чему радуешься? – мельком взглянув на него, спросил Калашников. – Никак в "Спортлото" выиграл?

Чокин был заядлым любителем популярной игры, за что ему часто влетало от супруги, поскольку его увлечение приносило одни убытки. Но Чокин отличался завидным упорством, и, утаив с получки очередной червонец, бегал по кабинетам с единственным вопросом: "Число! Быстро!". Однажды все сговорились и ответили: "Тринадцать", после чего Чокин пропустил три или четыре розыгрыша, посчитав такое единодушие дурным предзнаменованием. Но вскоре шутка сослуживцев стала ему известна, он снова приободрился и принялся наверстывать упущенное.

– Пока нет. Но – терпение, терпение… Да, ты слышал новость?

– Что там?

– Мальцевский детдом знаешь?

– Кажется, километрах в пятидесяти от города.

– Точно. Три дня назад кто-то передал через пацанов-дежурных фанерный ящичек с надписью: "Директору детдома. Лично руки". Принесли, открыли – и остолбенели: ящик доверху набит деньгами! Директора едва кондрашка не хватила – выгнал всех из кабинета, забаррикадировался, начал звонить в милицию. Приехали, посчитали – двадцать три тысячи рубликов! И на донышке записка: "Прошу принять на нужды детского дома". Без подписи. Представляешь?

– С трудом. Что-то не припоминаю подобного. Странный подарочек, я бы сказал.

– Вот-вот. Так все и подумали. Решили проверить – может, где кассу "взяли" или что-нибудь в этом роде. Купюры крупные, новенькие, установить не трудно. Увы, все чисто.

– Ну что же, хорошо… – Калашников положил исписанный лист в папку. – Чем порадуешь?

– Есть материалы по Рябцеву. Ну и фрукт, я тебе доложу!

– Давай, – нетерпеливо протянул к себе бумаги Калашников. – Так… Так… – читал через строку, схватывал смысл. – Отлично! Вот теперь есть хороший повод снова посвиданьичать с ним.

– Ты-то как догадался?

– Скажу – все равно не поверишь. Наверное, интуиция.

– Завидую. А тут бегаешь, бегаешь, высунув язык, и в результате получаешь очередную головомойку.

– Ладно, не прибедняйся…

Рябцев, казалось, похудел еще больше. Морщинистое лицо выражало усталость и апатию. Калашников вызвал его в конце рабочего дня. Спросив разрешения, Рябцев курил практически без передышки. Пришлось распахнуть окно, чтобы не угореть: кабинет следователя не отличался большими размерами.

– …Иннокентий Сергеевич, какой вам смысл отрицать общеизвестные факты?

– Я не отрицаю. Распределением денег занималась лично Басаргина.

– Через вас.

– Пусть так. Я – подчиненный. Существует такое понятие, как субординация.

– И что же, вы никогда не интересовались происхождением тех сумм, которые вручала вам Басаргина?

– Нет.

– Удобная позиция, ничего не скажешь.

– Мне разъяснили, что это премиальный фонд. Деньги я выдавал согласно ведомости, под личную подпись.

– Где эти ведомости?

– Возвращал Басаргиной.

– Короче говоря, все замыкается на ней. У вас не возникает ощущения, что исчезновение Басаргиной может быть следствием ее монополии на возможность держать в руках чужие тайны?

– У меня сейчас возникает только чувство голода, так как я не успел сегодня за работой пообедать, – с вызовом ответил Рябцев.

– И, между прочим, – спокойно продолжал следователь, не обращая внимания на выпад Рябцева, – вы один из тех, кому исчезновение Басаргиной весьма выгодно, потому что ей были достаточно хорошо известны некоторые тайные факты вашей биографии, скрыть которые вы хотели любой ценой.

– На что вы намекаете? – пожелтел от сдерживаемой злости Рябцев.

– Я уже не намекаю. – Калашников раскрыл папку. – Во-первых, Басаргина вас здорово выручила в связи с той неприятной историей, которая случилась с вами в позапрошлом году в мае месяце на юге, в Анапе. Напомнить? Пожалуйста. Вот копия милицейского протокола. Я прочту некоторые выдержки. "…На повороте Рябцев И. С. не справился с управлением личной автомашины марки "Москвич", номер… модель… вследствие чего сбил киоск "Союзпечать"… Пострадавших нет. Попытался скрыться, но был задержан постовым ГАИ… Направлен на медицинское освидетельствование, которым установлено, что гр. Рябцев И. С. был за рулем в нетрезвом состоянии… При осмотре багажника автомашины были обнаружены три канистры емкостью по двадцать литров каждая. В двух из них была пшеничная водка, в одной – ликер…". Соответствующие материалы поступили по почте на завод, где, пользуясь дружескими отношениями с секретаршей директора Сахниной, Басаргина изъяла их и срочно вылетела в Анапу. Ее стараниями вы отделались легким испугом и денежным штрафом. На заводе про этот случай никто, кроме Басаргиной и секретарши, не узнал.

– Всего-то? – Рябцев не скрывал иронии. – Дела давно минувших дней… Как вы отметили, наказание я понес. Пусть благодаря Басаргиной, но какое отношение все это имеет к ее исчезновению?

– Во-вторых, – Калашников казался чересчур спокойным; для тех, кто хорошо его знал, это был явный признак гнева, – в том же году, осенью, вы имели неосторожность конфликтовать с Басаргиной, за что тут же поплатились. Здесь показания Сахниной и охранника Панкратова, который задержал двадцатого ноября вашу машину на проходной завода и изъял из емкости, вмонтированной под сиденьями салона, около тридцати литров спирта. Чем все это могло для вас закончиться, не стоит и говорить… Но по "удивительному" стечению обстоятельств в это время рядом оказалась Басаргина. На ваше счастье, вы вовремя смекнули, что за этим кроется. И конфликт, если можно так определить самую заурядную кражу государственного имущества, тут же был улажен – опять стараниями Басаргиной. И снова не стал достоянием гласности…

Рябцев обладал незаурядной выдержкой: он сидел спокойно, чуть сдвинув кустистые рыжие брови, с таким видом, словно то, о чем говорил Калашников, его не касалось.

– И снова все замыкается на Басаргиной. Главный свидетель отсутствует. Беспокоиться особо нечего. Не так ли? Но у нас есть еще кое-что свеженькое, о чем, кстати, знала и Басаргина. И здесь, представьте себе, свидетель в наличии. Вот показания бармена Шигина, которого вы регулярно снабжали ворованной на заводе водкой, и уборщицы Генчик, которая не раз наблюдала (надеюсь, вы ей простите чисто женское любопытство?) за тем, как вы передавали бармену полные канистры спиртного и получали свой "гонорар". Думаю, остальные материалы демонстрировать нет нужды. Всему свое время. Так я слушаю вас…

– Что говорить? – передернул плечами Рябцев. – Если виноват, значит, придется держать ответ.

– Если виноват… Прозрачный намек… Ладно, пусть так. Но я не зря изложил вам все это. Басаргина имела на руках неопровержимые доказательства чересчур вольного обращения с государственным добром своего заместителя, доказательства, которые могли привести его на скамью подсудимых. Напрашивается вывод, Иннокентий Сергеевич…

– Повторяю, к исчезновению Басаргиной я не имею никакого отношения.

Рябцев непоколебим; разве что тверже стали черты лица и глаза приобрели матовый блеск, словно подернулись дымкой.

– Значит, не имеете? Тогда объясните, какая причина привела вас поздним вечером четырнадцатого числа в квартиру Басаргиной? В тот самый вечер, после которого ее уже никто не видел.

Рябцев чуть вздрогнул. Кадык на дряблой шее судорожно метнулся вверх. Он торопливо сунул руку в карман, вынул портсигар и принялся раскуривать очередную сигарету…

– Ужин сам подогреешь? – жена что-то шила на машинке. – А то я сейчас…

– Не нужно. Работай…

Калашников осторожно приоткрыл дверь в детскую, заглянул – сын спал, обняв игрушечного медвежонка.

"Парню девятый год, а до сих пор игрушки в голове, – раздраженно думал, зажигая газовую плиту. – Да и что тут удивительного: отец с утра до ночи на работе, а мать… Женщина есть женщина. Вот и вырастают инфантильными эгоистами, потребителями. Продукт эпохи… В его годы я уже отцу плотничать помогал, не до цацек было…" За чаем пришло успокоение – сказывалась усталость. Жена зашла на кухню неслышно. Стала возле двери, прислонившись к стене.

– Что так мало съел? – спросила.

– Не хочется, – не поднимая головы, коротко бросил Калашников.

– Что с тобой творится, Витя? – голос жены подрагивал от скрытого напряжения.

– Устал.

– Раньше ты тоже уставал, но это не отражалось на наших отношениях. А сейчас я тебя не узнаю. Такое впечатление, что я стала неодушевленным предметом.

– Ты ищешь причину для ссоры? – Калашников поднялся, обнял ее. – Будет тебе… Я действительно очень устал…

Слова прозвучали фальшиво, и оба это почувствовали; жена коротко вздохнула и ушла в спальню, смолчала. Калашников виновато посмотрел ей вслед и принялся шарить по шкафчикам, разыскивая сигареты. Нашел полусмятую пачку, закурил, задумался, глядя на сизые завитки дыма, которые уплывали в приоткрытую форточку. Из головы не выходил образ Юлии, и чтобы как-то избавиться от этого, Калашников попробовал переключиться на анализ допроса Осташного.

"…Я хотел поговорить с Басаргиной из автомата. Трубку она подняла, но разговаривать почему-то не стала. Решил поехать к ней. Звонил долго, но безрезультатно. Нечаянно толкнул дверь, и, к моему удивлению, она оказалась не заперта – защелка стояла на фиксаторе. Отпустил фиксатор, зашел в квартиру, закрыл дверь. Позвал Басаргину, поискал – ее нигде не было. Заглянул в ванную… – Осташного трясло, он даже начал заикаться слегка. – А т-там… Вы з-знаете… Я испугался, выскочил на лестничную площадку, хотел позвать соседей… Но… В общем, решил, что будет лучше, если… если меня там никто не увидит. Тогда я приоткрыл дверь, быстро спустился к машине и уехал… в поселок… "Зачем вам понадобилась Басаргина в такой поздний час?" – "Вы думаете?.. Нет! Хотел ее предупредить о приезде делегации с родственных предприятий по обмену опытом. На работе я не хотел появляться… по известной вам причине, а кроме Басаргиной довериться было некому".

Где грань, которая отделяет правду от полуправды? На ложь Осташный не осмелится, чересчур много наследил… Но все ли он сказал?

"Демьян Федорович, вы, умудренный житейским опытом человек, директор предприятия, наконец, задавали себе вопрос: на какие средства Басаргина с ее довольно скромной зарплатой устраивает роскошные пикники, притом нередко? Я понимаю, что там присутствовали немногие, узкий круг лиц (в том числе иногда и вы), но, тем не менее, по самым скромным подсчетам, ей это было явно не по карману". – "Как-то не задумывался…"

"Ой ли! Если судить по нашим данным, кое-какие соображения на сей счет у вас были, Демьян Федорович. Да только больно уж ловко Басаргина умела лавировать среди финансовых рифов. Документально все чисто, чего зря шум поднимать. Логика железная, не подкопаешься. А ведь Басаргина была, оказывается, только пешкой в крупной игре, чем-то вроде защитного экрана, за которым пряталась фигура более значительная, для которой склянки-бутылочки всего лишь крошки с обеденного стола… И уж позвольте, Демьян Федорович, не поверить, что это вам не было известно. Оно конечно лучше прикинуться простачком: какой с него спрос? Да вот только есть одно "но"…