Текст книги "До Победы. Документальный деревенский хронограф(СИ)"
Автор книги: Виталий Антонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)
Пуля одного из тех Сашкиных патронов, прервала полет большого немецкого самолета.
Самолёт возвращался с успешно выполненного задания. До аэродрома оставались считанные минуты лета. Летчики были довольны и спокойны, предчувствуя близкий отдых и сытную трапезу. Размеренно гудели двигатели самолёта, перед самолётом бежала по земле его размазанная тень. Тень самолёта пересекла Ерошинские луга, реку Вязьма и заскользила по мелколесью. Появление самолёта не было неожиданным и потому, когда он приблизился к мелколесью, Сашка уже стоял под раскидистым кустом, спрятавшись от надвигающейся опасности.
Мальчишка шел к реке, чтобы из подобранной на месте боя трехлинейки постараться оглушить на мелководье несколько плотвичек, необходимых матери для приготовления ужина. Конечно, для рыбалки военных лет лучше подходила граната или толовая шашка, но взрывчатка у мальчишки закончилась несколько дней назад. В наличии имелась винтовка и горсть жёлтых патронов. Причем, одна обойма предусмотрительно заряжена в магазин винтовки.
Самолёт летел над занятой немецкими войсками территорией, но это была его, Сашкина земля, та земля, на которой он вырос, ходил в школу, радовался солнцу и зеленому лугу, которую он любил и на которой сейчас хозяйничает враг.
Сашка поднял винтовку навстречу надвигающейся махине и нажал спуск. Выстрел грохнул и потерялся в шуме взревевших моторов. Маленькая винтовочная пуля встретилась с тяжелым самолётом, и невероятным образом нашла в нем уязвимое место. Самолёт резко взмыл вверх, а Сашка, навскидку, почти не целясь, торопливо передергивая винтовочный затвор, выстрелил еще четыре раза и со всех ног бросился в глубокий овраг, затаился на его дне, ожидая, что самолёт развернется, бортовой стрелок разглядит на дне оврага его фигурку, и земля запылит от пулеметных очередей.
Но этого не случилось. Пилотам не удалось удерживать набранную высоту, и тяжёлая машина плавно заскользила к земле, стремясь дотянуть до аэродрома в поселке Холм-Жирковский. Однако усилий пилотов и инерции машины хватило на три километра. Самолет промчался над родной Сашкиной деревней Самыкиным, пересек поле и приземлился на окраине соседней деревни Княжино. Геринговские асы конфисковали у местных жителей лошадь с подводой и уехали на аэродром.
Для охраны самолета пригнали двенадцать немецких солдат, которые жили в церковной сторожке, отдыхали от войны, а ночами, вместо того, чтобы охранять самолет, плотно ужинали и засыпали возле тёплой печи. а через несколько месяцев исчезли, опасаясь партизан, прорывавшихся поодиночке и группами из блокированных немцами Вадинских лесов. Дело было так:
Партизаны пришли в Княжино. Один осторожно вошел в сторожку и увидел безмятежно-спящих немцев. Вот они враги, но нет у лесных воинов гранат. Давно, еще во время прорыва, закончились патроны.
Выбрался партизан на улицу. Сказал о немцах товарищу. У кого-то из местных жителей, спросили, где можно достать гранаты, чтобы бросить немцам в окно. По подсказке, постучали в Сашкино окно, вошли избу.
Партизан облокотился грудью на спинку Сашкиной кровати и попросил: "Сынок, дай нам гранату".
Не дал им Сашка гранаты.
Давно закончились у него гранаты.
Да и были бы – страшно давать.
Много ходило по деревням в те годы провокаторов.
Полицаи под видом партизан...
Партизаны под видом полицаев...
Страшно убивать врагов в деревне.
– Придут каратели и расстреляют всю деревню за своих убитых солдат.
Утром немцы увидели у своего крыльца следы от солдатских ботинок, доложили своему начальству и покинули опасное место. Почти исправный самолёт достался местным мальчишкам, разобравшим его на куски дюраля, мотки проволоки и массу других интересных предметов.
(Литературный герой Твардовского Василий Теркин за такой подвиг был признан героем, а смоленский мальчишка Сашка – мой отец Антонов Александр Павлович, просто вспоминает, что не промахнулся, стреляя во вражеский самолет).
Рассказал Сашка своему другу Гусенку о ночных гостях, пожаловался на нехватку гранат. Гусенок, поделился свежей новостью о том, что в Пигулинской церкви немцы устроили склад боеприпасов. Недолгим было обсуждение плана взрыва немецкого склада. Прихватили ребята мешок под боеприпасы и несколько десятков метров полевого телефонного провода.
Возле церковных ворот ходил немецкий часовой. Для удобства загрузки боеприпасов, на одном из церковных окон была выломана решетка. Сашка перевалился через подоконник, потянул к себе провод и оглядел церковь. Сколько же там было минометных мин, пулеметных лент, ящиков с патронами и прочего армейского добра!
План был прост. Нужно быстренько найти гранаты, десятка полтора гранат положить для себя в мешок, одну гранату закрепить в штабеле взрывчатки, привязать провод к её взрывателю, выбраться с мешком из окна, отбежать подальше и дёрнуть провод, привязанный к гранате...
Этой грандиозной задумке помешал общеизвестный немецкий порядок. Взрыватели хранились где-то отдельно от гранат!
Гусёнок свистом подал сигнал о том, что немец начал обход церкви, Сашка выскочил из окна и неудачливые диверсанты отправились домой. На следующий день немцы заколотили окно массивными деревянными плахами.
Пигулинская церковь осталась не взорванной. Уцелела единственная во всей округе. Видна красавица за много километров.
Много наших солдатиков было убито оружием, хранившимся в Пигулинской церкви!
Ближе к весне 1943 года, со всей округи, полицаи собирали молодежь в Ерошино, для отправки на оборонительное строительство. Ломанным русским языком, немецкий офицер приказал построиться в колонну по три человека. Полицаи объяснили суть требования более доходчивым – матерным языком и ударами прикладов.
Колонна тронулась. На месте первой ночевки, колонну поджидала машина с продовольствием. Каждому дали по буханке хлеба. А еще выдали пачку маргарина на 10 человек. В конце второго дня пути, выдача хлеба уменьшилась в два раза. На третий день, по мере удаления от родных деревень, немцы решили, что нечего тратить еду на своих новых рабов, которых пригнали в пустую деревню.
Не светились окна домов. Перед домами лежали нерасчищенные сугробы снега. Ветер со скрипом раскачивал незапертые двери.
Переводчик крикнул, чтобы толпа замолчала и приказал: "Садитесь в машины".
Сашка вышел из толпы, огляделся по сторонам, скорчился, словно от боли в животе и, расстегивая пуговицу штанов, мелкими шагами засеменил за угол амбара. Забежав за амбар, он махнул рукой Гусёнку и Юрку.
Они повторили незамысловатый маневр, перебегая от избы к избе, выбрались на другой край деревни и, не оставляя следов, побежали по крепкому насту. Только вышли пацаны на дорогу, как их встретили немцы, едущие в санях. Лающим, чужим языком, немец что-то спрашивал у ребят.
"Кранк, кранк" (Больной, больной) ответил Сашка.
Немец что-то грозно крикнул и махнул рукой приказывая возвращаться в деревню, из которой они сбежали. Плохо-объезженный конь испугался резкого движения руки, встал на дыбы, рванул сани и помчался галопом, унося немцев от ребят, а ребята, бросаясь то влево, то вправо, побежали к кустарнику на краю поля, уворачиваясь от немецких пуль, чиркающих по снежному насту. Добежали до реки. На задницах, скатились под берег. Остановились отдышаться и Гусенок молча показал пальцем на Сашкину фуфайку, пробитую немецкой пулей. Сашка засунул в дырку торчащий комок ваты и понял, что ему в очередной раз привалила удача.
...Приближалась масленица.
Хорошо подготовились деревенские полицаи к празднику.
Почти каждую ночь они одевались в советское военное обмундирование, запрягали лошадей, уезжали в далёкие незнакомые деревни и там, под видом партизан, грабили население. Отбирали всё, что могли найти.
Увозили тёплую одежду, последние остатки муки, чудом сохранившуюся пластину сала, соль.
Иногда под угрозой оружия, прихватывали приглянувшуюся девушку и, отъехав за деревню, делали с ней в санях своё гнусное дело.
Местное население начинало ненавидеть партизан, а чуланы в избах полицаев наполнялись едой и вещами.
Наступила масленица!
В Ерошинском полицейском участке немецкие прихвостни обсуждали, как весело погуляют на свадьбе в соседней деревне Матчино, где женился их товарищ.
Сашка и его верный друг Гусёнок собрались за дровами.
У Сашки были большие самодельные санки, сделанные отцом.
Гусёнок разжился армейскими лыжами.
Приятели прибили лыжи к полозьям санок, чтобы санки меньше проваливались в снегу, взяли топор, пилу и отправились в лес.
Встретились на заснеженной лесной просеке деревенские мальчишки и партизаны.
Спросили партизаны о дороге в Ерошино.
Оставил Сашка Гусёнка стеречь санки, а сам повёл партизан через перелесок к Ерошинской дороге.
Довёл.
Показал деревню.
Командир группы предупредил Сашку, чтобы никому не рассказывал про эту встречу. Чтобы не обвинили Сашку в связях с партизанами. Велел бежать домой.
Сашка и побежал до ближайших кустов, там лёг на снег и стал смотреть вслед народным мстителям...
Миха-Каток вышел из полицейского участка на улицу, расстегнул ширинку штанов и приготовился справить малую нужду, любуясь солнечным днем и искрящимся снегом, но заметил, что к деревне приближается группа партизан, одетых в белые, однако, не такие чистые, как снег масхалаты. Сшибая плечом дверь, он ломанулся в избу, схватил пулемет, из сеней забрался на чердак, прикладом ручного пулемета пробил смерзшуюся соломенную кровлю и начал бой.
Его соратники Сибиряк, Вьюн и Одноглазый решили не искушать судьбу, вылезли через окно и скрылись за домами, дворами садами.
Когда изба была окружена и подожжена партизанами, Миха прыгнул с горящего чердака в снег, перекатился за сугроб и стрелял, пока не нашла его автоматная очередь.
В Матчине незадачливый жених тоже попытался отстреливаться из винтовки и был убит.
Выполнив задание, возвращаясь через Ерошино, партизаны услышали, как очнувшийся Миха зовет на помощь свою любовницу: "Манька, с...ка, спаси!".
Зря кричал. Любовница не вышла из своей избы.
А партизанская пуля поставила последнюю точку в корявой судьбе предателя. Не одна пуля. В упор, из нескольких автоматов, добивали партизаны Миху, добивали так, что выползли его кишки наружу грязной, тёплой, вонючей кучей.
Осенью, перед приходом Красной армии, враг запалил деревни все окрестные деревни.
Сожгли немцы и в Самыкине последние, уцелевшие избы. Приехали немецкие солдаты на санях. Прошли по улице, стреляя зажигательными пулями в соломенные крыши. Загудело пламя, выбрасывая снопы раскаленных искр, добираясь до сухих еловых стен...
А тот солдат, что держал лошадь, подозвал мальчишек и попытался объяснить: "Не мы пах файер, комендант. Мы цвай хаус фюр киндер..." (Не мы зажигаем огонь – комендант. Мы два дома для детей оставим). Оставили – баню и амбар, когда-то врытый в землю какой-то из проходивших армейских частей.
Сгорела Сашкина изба. Сгорели запрятанные документы бойцов, которых ему приходилось хоронить.
Сашка сложил небольшую печурку в убежище, выкопанном в самом начале войны. Приладил дверь. Перенес немногие уцелевшие пожитки. Тесновато для семьи из семи человек, но прожить можно.
Немцы отходили на новый оборонительный рубеж. Длинная, четырехкилометровая колонна шла возле уничтоженной деревни.
Дети, женщины, старики смотрели на отступающие немецкие войска, немцы из колонны смотрели на столпившихся возле пепелища, грязных, оборванных русских.
Разные, очень разные были немецкие солдаты.
Один немец вскинул ручной пулемет и нажал спуск.
Другой солдат в прыжке вылетел из строя и прыгнул на пулемётный ствол. Благодаря этому, пулемётные пули вздыбили снег перед Самыкинцами, но никого не убили.
Деревенские полицаи – Одноглазый и Петька Вьюн ушли с отступающими немецкими частями.
Взял Вьюн с собой свою мать и свою невесту. Через неделю женщины вернулись домой избитые и оборванные. Вернулись и рассказали, что во время одной из ночевок в придорожном стоге сена, навалилась на них орава немцев, снасильничала, а ненаглядного Петеньку, добросовестного исполнителя приказаний немецкой власти, пристрелили, когда тот вздумал вступиться за мать и невесту. Так и остался он валяться придорожной канаве, на радость воронью.
(Одноглазому повезёт больше. Только через тридцать лет после войны найдут его в Смоленске сотрудники комитета государственной безопасности. Начнется следствие. Признается одноглазый, что служил в полиции. Но не будет к тому времени в сельской округе живых свидетелей его злодеяний.
Деревенский староста Живцов, за сотрудничество с оккупационным режимом, получит десять лет лагерей. Отсидит свой срок, вернется домой. Дети будут стыдиться своего отца и, приближая его кончину, начнут понемножку добавлять в еду отца всякую гадость, начиная от мыла и кончая крысиным ядом... ).
Разные были немецкие солдаты. Наверное, поэтому русский народ прощает многое зло, принесенное фашизмом на русскую землю. Но есть злодеяния, которые нельзя прощать!
Всего в семи километрах стояла деревня Ордылево.
Немцы приводили жителей к конюшне и безжалостно, словно мясники на бойне, убивали всех, не жалея ни старых ни малых.
Вопли, крики, стоны, выстрелы были слышны далеко от деревни.
И вот к деревне бежит один советский солдатик.
Кто он?
Возможно это разведчик, забывший о полученном приказе...
Возможно это солдат, родившийся и выросший в Ордылёве, отпросившийся у командира проведать мамку и сестренок.
Он бежит по околице деревни, бежит не прячась, надеясь, что ОДИН сможет положить конец ЗЛУ, чинимому в деревне. Бежит и падает, и не встает. А снег возле его груди начинает краснеть и таять от горячей крови...
Убитых Ордылёвцев, заносят в конюшню два местных жителя. Когда все, кто связывал их с жизнью на этой земле, лежат на зановоженном полу, когда немцы, чтобы скрыть следы своего преступления, подожгли конюшню, они расстреливают двух последних жителей деревни и уходят вслед за отступающими войсками.
Один из расстреляных, Алексей Киселёв приходит в сознание и, истекая кровью, с раненным товарищем – Стёпой Беляковым на спине, ползет несколько километров по льду реки, до деревни Тупичино, до стоящей там нашей батареи, чтобы поторопить возмездие...
Ночью в амбар заглянули два разведчика, в маскировочных халатах, с невиданными доселе автоматами ППШа. Разведчики расспросили о расположении немцев и попросили показать дорогу в деревню Матчино.
Разведчиков повел Пашка Марков. Дойти не удалось. Напоролись на немецкий секрет. До амбара донеслись звуки стрельбы, а затем вернулся один разведчик и Пашка в одном валенке. Потерял Пашка валенок, а разведчик потерял товарища.
Видимо, в Матчине жители пытались спрятать и спасти второго разведчика. Иначе чем объяснить то, что на следующий день наши войска нашли в одной из деревенских бань четыре тела – разведчика, солдата окруженца и двух местных жителей – изувеченных, обезображенных, со звёздами, вырезанными на груди.
А утром загрохотали пушки, полетели над пепелищем снаряды наших орудий, громящие немецкий оборонительный рубеж.
В амбар зашел лейтенант в новенькой шинели тонкого английского сукна, отдал мешочек с крупой. Сказал: "Будьте живы. Пожелайте нам удачи. Мы сейчас пойдем...".
Пошли!!!
Словно серые муравьи, шли по широким заснеженным полям (от Самыкина до Борялова) многокилометровые цепи красноармейцев, редеющие от снарядов и пулеметного огня противника.
Луг покрылся телами убитых. Когда солдаты входили в небольшой лесок и скрывались от вражеских пулемётчиков, там гремели взрывы противопехотных мин, взлетали над кустарником тела, подброшенные взрывами.
Многие полегли на лугу, в леске и в кустарнике, но многие пошли дальше, под смертельным градом пуль, освобождая от врагов смоленские деревни.
Через пару недель после освобождения, в деревнях восстановилась советская власть, возродились колхозы, начала работать почта. Из Ленинграда пришла долгожданная, не совсем радостная, весточка от отца. Письмо было написано после прорыва Ленинградской блокады. Видимо, отец хотел рассказать о чем-то страшном, потому, что больше половины письма было замазано чернилами цензуры. В уцелевших строках было написано, что блокада закончилась, начали ходить трамваи, выдача хлеба по талонам увеличилась, он лежит в Мичуринской больнице, из которой вряд ли уже выйдет, а чемоданы с подарками для детей оставил у знакомых, к которым нужно будет приехать по адресу...
С наступлением весны, все, от стара до мала, деревенские жители носили семена со станции.
Весной начали пахоту.
Шестеро баб и неокрепших девчонок привязывали веревками к плугу жердь, упирались грудью в жердь и тянули плуг. Тяжело подается пахота. За четыре года крепко слежалась почва. Крепко переплелись в земле корневища пырея и корни других трав.
Странные существа русские бабы.
Ходить за плугом намного легче, чем его таскать.
Но за годы войны они стали суеверными.
Было у них убеждение, что нельзя пахать на людях, иначе весь род пропадет, как пропало племя Обров, ездивших в древней Руси на повозках, в которые запрягали людей.
"Пускай мне плохо, очень плохо и тяжело, но я не буду пахать на людях", – думала каждая из женщин, надеясь, что отведет этим беду от родного человека, воюющего на фронте или от ребенка, брошенного дома.
Задыхаются, выбиваются из сил женщины.
С трудом удерживает плуг паренек.
Иногда плуг ударяется в камень, от резкого рывка жердина вырывается из рук и больно бьет по чьей то женской груди. С плачем и проклятьем падает женщина на колени, причитает, смешивая мольбу к богу и страшные матерные слова, вытирает слезы на грязном лице, встает и опять налегает на жердь.
Армии нужен хлеб.
В ту посевную страду, война продолжала свою кровавую жатву.
Однажды лемех плуга ударился о мину или снаряд...
Так они и лежали все семеро. Мальчик пахарь у плуга и шестеро тягловых женщин и девчонок. Лежали вокруг дымящейся воронки, присыпанные землей, искромсанные осколками. Лежали неподвижно, словно воспользовались возможностью отдохнуть.
Не повезло и Сашке. Граната самопальной конструкции, сооруженная из противопехотной гранаты и противотанкового взрывателя, взорвалась у Сашки в руке, когда он размахнулся, чтобы глушануть рыбы на уху, для сельчан, работающих в поле. Чудом выжил.
Крупные осколки вытащил из его тела хирург тылового госпиталя. Выходила Сашку мать, своей материнской заботой. Помог залечить раны ветеринарный военврач, смазывая их какой-то народной мазью, прихваченной из родной казахстанской юрты.
А мелкие осколки, темнеющие под кожей, отсеченный осколком указательный палец, которым нажимают курок оружия, и хрусталик правого глаза, пробитый железной пылинкой уже не смертельно. Вот только пришлось переучиваться Сашке стрельбе с левого плеча.
Переучился. Из немецкого карабина, в тетерева или в лису, с пятисот шагов попадал.
По осени в школе начала работать школа. Уроки в школе вел, вернувшийся с фронта по многочисленным ранениям учитель, выживший в огне войны и ставший на фронте артиллерийским офицером.
Истосковавшиеся по учёбе, сельские ребята ловили каждое слово на уроках литературы, физики, истории...
Иногда учитель отвлекался от предмета и рассказывал о мужестве своих товарищей и зверствах фашистов, которые довелось видеть на фронтовых дорогах.
Ребята рассказывали о войне, виденной детскими глазами, о погибших или пропавших без вести отцах и братьях, о сестрах, угнанных в неметчину и, слушая их рассказы, мрачнел видавший виды фронтовик и перекашивалось, от нервного тика, лицо бывшего артиллериста.
В конце зимы, возвратившегося из школы Сашку встретил милиционер: "У тебя есть винтовка? Неси сюда. Собирайся, поедем в район".
Сутки просидел Сашка в ожидании допроса, три часа просидел в кабинете следователя подробно расспрашивающего о каждой минуте, о каждом шаге паренька за позавчерашний день.
Уставший следователь спросил о Сашкиных планах. Сашка ответил, что хочет, несмотря на ранение, служить в армии.
Хорошо, сказал следователь, я помогу тебе попасть на фронт, но и ты помоги мне.
В Вашем сельсовете убили женщину, складывающую возле дома дрова. Я напишу, что это сделал ты, не нарочно, что у тебя случайно выстрелил карабин, а потом поедешь домой, чтобы через недельку отправиться бить фашистов.
Сашка представил, как он в белом полушубке, бежит в атаку, швыряет гранату, прыгает в траншею и поливает автоматным свинцом фашистов. Мстит им за всё зло, которое принесли враги на Сашкину землю...
Сашка расписался в протоколе и его, довольного, повели в общую камеру.
«Дурак, лопух, раздолбай», – это были самые невинные слова, которыми называл Сашку бывалый урка, сидевший в камере и услышавший Сашкин рассказ о допросе у следователя – «Ты что наделал? Ты зачем в мокрухе расписался?».
...Ранним весенним утром, сидя в пересыльной тюрьме, с этапом на Таймыр, Сашка услышал, что на улице началась пальба из пистолетов, винтовок, автоматов. Так Сашка, тюремная охрана и заключенные встретили день долгожданной, великой победы.
Победу праздновали и в родной Сашкиной деревне.
Охотник Анатолий Мумин перебрал лишнего, потерял осторожность и сквозь пьяные слёзы повторял: "Шурка, Шурка то, за меня сидит, за меня сидит, мой грех".
