Текст книги "До Победы. Документальный деревенский хронограф(СИ)"
Автор книги: Виталий Антонов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)
Annotation
Антонов Виталий Александрович
Антонов Виталий Александрович
До Победы. Документальный деревенский хронограф
Д о Победы
(Документальный деревенский хронограф )
Моему отцу
Антонову Александру Павловичу.
Всем детям войн и их отцам, погибшим на войне,
посвящается
Сашка хорошо слышал, как мать собирала отца в дорогу, но лежал, не раскрывая глаз. Еще раннее утро. Хотелось спать.
Отец не в первый раз уезжает в Ленинград. Большую семью нужно одеть и прокормить. Большие деньги можно заработать только в большом городе. Когда то, в бурные революционные годы, молодым парнем, отец служил в Петрограде. А еще хлебнул окопной, фронтовой жизни на Империалистической войне 1914-го года. После того, как скинули с престола царя, прогнали из императорского дворца болтливого буржуазного демократа – Керенского, не примкнул Пашка Антонов к большевистским отрядам. Повесил на плечо свою верную трехлинейную винтовку и вернулся домой, в деревню.
Туда, где дожидалась его возвращения давняя любовь – Аннушка Кудрявцева, сестра Пашкиного сослуживца, односельчанина, фельтфебеля и георгиевского кавалера – Кузьмы.
По возвращении, справили шумную свадьбу. Затем построили на высоком речном берегу просторную избу. Пролетели в трудах и заботах год за годом. Шестеро детей народилось. Сначала, три дочери, а позднее – три пацана.
Первых дочерей – Анечку, названную в честь матери, и Полину замуж выдали. Потратились изрядно. Теперь Машеньке приданное собирать нужно, а сыновьям – Сашке, Ваньке, Лёньке мать штаны не успевает шить. Словно горит одежонка на сорванцах. Вот и уезжал Павел Антонович, после завершения посевных работ, за трудовой копеечкой, на сезонный заработок.
Лето пролетит незаметно. Осенью отец вернется. Привезет чемоданы одежды, школьных принадлежностей и подарков.
Сашка попросил привезти коньки. Имея коньки, Сашке не нужно будет целый час, в темноте, идти по осеннему проселку с замерзшими лужами. Он спустится с крутого берега к реке, что течет под окнами дома, привяжет к валенкам коньки и в свете утренних звезд, заскользит по светлой ленте льда в соседнюю деревню Княжино, в школу, стоящую возле церкви.
После уроков, он также быстро домчится до дома и они с отцом будут снаряжать патроны, собираясь на охоту, или валять валенки в бане, колоть на дрова промороженные березовые чурбаки, выделывать овчины и шить полушубок, ремонтировать печь, гнуть полозья для саней, вязать сети, выстругивать крепкие лыжи.
Отец многое знает и умет. А ещё он замечательно рассказывает житейские истории и сказки, Вот о своей военной службе и о Сашкином прадеде Кузьме – бароне Казимире – ничего не говорит. Или побаивался чужих ушей или на потом откладывал, когда Сашка повзрослеет.
Мать хотела проводить отца всей семьей, но батя воспротивился и сказал: «Не нужно будить детей, пусть спят».
Когда хотят чтобы ты спал, сон моментально проходит. Сашка открыл глаза, увидел и запомнил, как отец поцеловал мать, окинул долгим взглядом избу, прикоснулся рукой к гладко-оструганному дверному косяку и ушёл.
Ушёл навсегда.
Тогда Сашка не знал об этом. Он просто радовался наступившему лету. До посинения купался в реке. До отрыва рук, таскал ведрами, из реки на высокий берег, воду для полива огорода. Дотемна, играл с приятелями в лапту и чижика. Косил траву для теленка. Ловил рыбу. Бегал к деду пробовать свежий мёд.
Да мало ли дел и забот летом у деревенского мальчишки в тринадцать лет. А потом, через неделю, началась война...
Деревенские мужики собрались у правления колхоза. Среди них чуть ли не десяток Сашкиных дядей и двоюродных братьев. Кто хмельной, кто сникший, кто – не естественно-веселый. По команде, уселись на телеги. Гармонист растянул меха гармошки. С телеги донеслась солдатская песня царских времен, запетая на мотив «Варяга», братьями Абрамовыми – Александром, Андреем, Алексеем и Иваном:
"Ревет и грохочет мортира вдали,
Снаряд оглушительно рвется,
И брать я костями на землю легли,
И стон над полями несется.
Но молча живые пред смертью стоят
И знамя их поднято гордо;
Не дрогнет наш русский великий солдат
И натиск врага встретит твердо!
Кровь льется потоком и рвутся тела
На мелкие части снарядом,
Смерть косит и косит людей без числа -
Земля словно сделалась адом.
Но слышна команда солдатам «вперед!»,
И двинулось стройно рядами
Русское войско в тяжелый поход
И в бой беспощадный с врагами".
Толпа баб и ребятишек зашлась плачем, криком и каким-то давно забытым, но внезапно-возродившимся, извечным причитанием русских женщин, провожающих мужчин на смертный бой.
Вечно пьяный, по причине своих мастеровитых рук, природного трудолюбия и признательности всей округи, печник Иван Берёзкин, вспомнил, как полгода назад на деревню обрушился вал извещений о гибели односельчан, воевавших в снегах, на Финском фронте, зло процедил сквозь зубы: «Вот дуры, чего орут? Не из них, из нас скоро котлеты будут делать...»
(Из семидесяти двух воевавших деревенских мужиков, с войны вернутся всего три израненных фронтовика. Из че тырех братьев Абрамовых, уцеле ет только Алексей. Красноармеец – стрелок Берёзкин Иван Александрович погибнет без вести, не успев написать домой ни одного письма . )
После мобилизации мужиков, началась мобилизация лошадей. Колхозу оставили двух старых лошадей, а остальные отправились исполнять воинский долг – возить обозы, полевые кухни и пушки. Жеребец Сталин и кобыла Крупская пошли на фронт под чужими именами. Бдительный представитель военкомата, услышав клички лошадей, грохнул кулаком по столу, заорал: «Вы что издеваетесь или на самом деле сдурели? Ополоумели совсем!» и записал лошадей, как Воронка и Ласточку.
Лошади уходили с армией на запад, а навстречу им, из западных областей, гнали вглубь страны стада племенных коров – "сталинских телок".
Армии Фюрера нужно питание. Над стадами появлялись немецкие самолеты. Пулеметные очереди убивали стариков, женщин и подростков – погонщиков скота. После этого, напуганный самолетным ревом, скот разбегался по лесу и придорожным кустам. Когда страх у животных проходил, они собирались в бесхозные стада. Из ближайшей деревни, назначали новых погонщиков, которые, на скорую руку, собирали котомки и гнали стадо дальше от наступающего врага, до места следующего налёта немецкой авиации.
На сельских дорогах появились санитарные машины, набитые израненными солдатами. На обочинах сельских дорог появились остовы санитарных машин, сожженные огнем крупнокалиберных авиационных пулеметов или прямым попаданием авиационных бомб.
По дорогам к фронту шли дивизии московского ополчения, несколько дней назад переименованные в стрелковые дивизии Красной армии. Они шли мимо деревень с молчаливыми женщинами и детьми, мимо сгоревших санитарных машин, мимо тел убитых беженцев и погонщиков скота.
Второго октября 1941 года в деревне появились странные, не стриженые солдаты. Видимо, это был какой-то специальный отряд НКВД, предназначенный для действий в прифронтовой полосе, готовый в любой момент скинуть армейское обмундирование и, переодевшись, замаскироваться под мирное население. Длинноволосые солдаты подожгли неубранные хлебные поля, сожгли хлебные амбары с зерном, овчарню с овцами, коровник с коровами и свинарник со свиньями. Перед приходом врага, перед приходом зимы, перед приходом голода деревня, чуть ли не единственная во всей округе, осталась без еды...
Враг рвался к стратегическому транспортному узлу, к городу Вязьма. Две гигантские клешни вражеских войск, прикрытые броней танковых клиньев, пробили оборону Красной армии, чтобы окружить и уничтожить наши дивизии в Вяземском котле. В небе, по направлению к Вязьме, напряженно гудя двигателями, пролетали тяжелые немецкие бомбардировщики. Казалось, что никто не в силах остановить их хищные стаи, несущие смерть и разрушение. Слишком много наших самолетов и пилотов уничтожил враг на фронтах от Белого моря до Черного моря, от Бреста до Смоленщины.
Но были еще у Родины "Сталинские соколы", не раз побеждавшие врагов над Халхин-Голом и республиканской Испанией. Были и молоденькие лейтенанты, только выпущенные из лётных училищ.
Не один раз, задрав голову, смотрел Сашка, как в ряды немецких самолетов врывался наш ястребок, как немецкие пилоты нарушали строй и яростно огрызались огнем авиационных пушек и пулемётов, как загорался немецкий самолет, а через несколько мгновений, оставляя в небе чадящий след, падал к земле горящий советский "Ишачек" или "Чайка".
В голубом осеннем небе гибли заслуженные орденоносцы и вчерашние курсанты с голубыми петлицами на гимнастерках. Гибли, но и сами били врага. Однажды, после ожесточенного воздушного боя, на поле возле деревни, спалив последние литры бензина, приземлились пять советских самолетов.
Сбежавшиеся бабы и детишки затолкали самолеты в кустарник, под руководством летчиков, замаскировали самолеты ветками и травой. Сашку, исполнявшего в те дни обязанности деревенского посыльного, верхом на костлявой неоседланной лошаденке, отправили в сельский совет. Председатель Боровского сельсовета, выслушав сбивчивую Сашкину речь, прочитав записку от командира эскадрильи, покрутил ручку телефона и сообщил куда следует, что самолеты целы, а пилоты просят подвезти горючее и боеприпасы.
Едва Сашка вернулся к самолетам и сказал лётчикам, что машина с бензином и патронами приедет вечером, как в небе появились немецкие пикировщики и начали бомбить воинские колонны, остановившиеся под густыми раскидистыми липами, росшими вокруг церквей в деревнях Княжено и Пигулино. Летчики смотрели на атакующие вражеские самолеты ненавидящими глазами и матерились в душу-бога-мать, от досады, что не могут защитить гибнущую пехоту.
А Сашка глядел на происходящее с интересом, еще не понимая ужаса всего происходящего и, по глупости, чуть не закричал Ура!, когда от прямого попадания бомбы, загорелась школа.
Завтра не нужно будет идти в школу!
Это была последняя в Сашкиной жизни, глупая детская радость.
Завтра было 5 октября 1941 года...
5 октября 1941 года, через Сашкину деревню, "немец попёр" на Вязьму.
Сашкину деревню прикрывали минометчики, артиллеристы и красноармейцы из 140-й стрелковой дивизии, которая всего неделю назад называлась 13-й московской дивизией народного ополчения. До начала боёв, некоторые красноармейцы размещались в избах Сашкиных родственников – дяди Алексея и дяди Сергея Кудрявцевых, на отшибе деревни, возле берёзовой «Ивановой» рощи.
Кудрявцев Алексей Кузьмич погиб еще по зиме, на Финской войне. После его гибели, стала болеть и сохнуть, от неведомой хвори, его любящая жена – овдовевшая солдатка. Умерла до срока. Осиротели две дочурки. Взяла племяшек на воспитание жена дяди Сергея, ушедшего на фронт в первые дни войны. По-утрам, Сашка приносил молоко для девочек, маленького Николки и для солдат, стоявших на постое.
Солдаты пили молоко, шутили, рассказывали веселые истории. А утром 5 октября, поднятые по тревоге, заняли оборону на вверенном рубеже.
( Но был среди тех солдат, один, который спрятался в прибрежных кустах и вылез оттуда только после прихода немцев. Стал полицаем. Вся округа звала его «Сибиряк». Такое гордое слово, испоганил . Почему испоганил? Потому, что и в последующие военные и в послевоенные годы на Смоленщине говорили, что именно СИБИРЯКИ спасли в сорок первом году и Москву, и всю Россию. Впрочем, сибиряками тогда считали уральских, сибирских, дальневосточных и казахстанских бойцов. )
Сашка и его друг Гусенок вырыли в огороде большую яму и накрыли её воротами от колхозной фермы, положенными на бревна. На ворота набросали метровый слой земли. К яме прорыли вход – крытую траншею с двумя поворотами. Это спасет от осколков, если враги бросят в укрытие гранату.
По окопам, траншеям, позициям наших войск и по Сашкиной деревне начали бить немецкие орудия. Снарядные взрывы переворачивали гаубицы, корёжили минометы, выкашивали осколками орудийные расчеты и засыпали землей стрелковые ячейки с пехотным прикрытием. Красноармейцы, ценой своих жизней, задерживали врага на два – три часа и погибали. Враги устремлялись вперед "Драйх нах Остен" (Вперед на Восток), мимо дымящихся воронок, мимо погибших красноармейцев и трупов ездовых лошадей.
(В наше время, стараясь восстановить судьбу 140-й стрелковой дивизии, я спросил у отца: «А в каком направлении от деревни Самыкино отступали наши войска?»
"Они не отступали! В наших местах они воевали! А потом валялись убитые по всем полям и дорогам" – резко ответил мне отец .)
Во время обстрела, бабы и ребятишки попрятались в погреба и укрытия. Снаряды рвались на деревенских улицах. От прямых попаданий, загорались избы.
Женщины, напуганные и оглушенные взрывами, молились, прощались друг с другом и плакали.
Потом, канонада стихла, но укрытие наполнилось дымом. Сашка пробрался к входу и увидел, что тлеет ватное одеяло, закрывавшее вход в убежище. Он выбросил одеяло из траншеи и услышал восторженный голос, одного из деревенских стариков: "Выходите, пришли, кого ждали, пришли спасители наши! Выходите быстро, а то хуже будет!", – заорал Игнатий Иванов, дядька будущего полицая Михи-Катка.
Рядом с Игнатием стояли два немецких автоматчика, настороженные, направляющие автоматные стволы в каждого, выходящего из укрытия. Немцы отобрали припасенную пластину сала, два хлебных каравая, прихватили несколько рамок меда с колхозной пасеки и ушли догонять основные силы, к Баранчикам, где ещё утром стояла наша батарея...
На следующий день, хороня погибших артиллеристов, на месте разбитой снарядами гаубичной батареи, Сашка нашел убитую, лежащую в луже застывшей крови Ласточку, в прошлом, – колхозную кобылу Крупскую. Погибла лошадь, защищая свою родину. Прости Ласточка и спасибо Ласточка, что твое сухое, жилистое мясо разделили и съели люди из твоей родной, наполовину сгоревшей деревни...
Кому война, а кому – мать родна! Сколько добра досталось пацанам! Ребята собирали винтовки и цинки патронов. Обычные винтовочные патроны – с простой пулей. Бронебойные – с черным кончиком. Трассирующие – с красным наконечником. Бронезажигательные – с черным кончиком и красной полоской. В Пигулинском лугу нашли станковый пулемет. У Ерошинской дороги валялись ящики с желтыми, похожими на хозяйственное мыло, кусками тола и с золотистыми детонаторами. В Баранчиках – гаубичные заряды. В противогазных сумках погибших солдат – гранаты.
Особенно запомнился Сашке один погибший пулеметчик. Он лежал за околицей деревни. Рядом валялся ручной пулемет и шапка. Ветер шевелил рыжеватые волосы. Голубые глаза смотрели в голубое небо. Пулеметчик отличался от других погибших прекрасно-подогнанным обмундированием, которое выдавало в нем солдата довоенного призыва, привыкшего к порядку, аккуратности и строгим требованиям устава. Сашка поднял шапку, чтобы прикрыть лицо погибшего и прочитал на подкладке – Гринь Н.С. Документов в карманах шинели и гимнастерки не было. Видимо, оставаясь в заслоне, на верную смерть, документы были отданы старшине или командиру.
Гринь Н.С. было написано на внутреннем кармане шинели.
Гринь Н.С. – была надпись на внутренней стороне ремня.
Красноармеец Гринь основательно готовился к последнему бою. Противогазная сумка, вещевой мешок, карманы шинели – все было набито гранатами. Гриня, вместе с другими погибшими, похоронили возле Ерошинской фермы. В старой силосной яме.
(Много лет и зим прошло с того времени, как Гринь Н.С. – Никита, Николай, Никифор или ... достойно исполнил свой солдатский долг и был безвестно зарыт в смоленскую землю, в старой заброшенной силосной яме, возле Ерошинской фермы. Много лет его родные не знают, как погиб, где похоронен их родной человек. До сих пор под буйными луговыми травами, рядом с Гринем безвестно лежат останки и други х бойцов, павших в том бою, в черном октябре 1941 -го года. Вот только найти их невозможно. Изрядно изменились с тех пейзаж и рельеф, под натиском сельскохозяйственной, строительной и дорожной техники. )
Солдат хоронили. Документы, найденные у погибших, несли в уцелевшие избы. Гранатами и толовыми шашками глушили рыбу в речных омутах, буковищах, чантарыгах и прорвах.
Гаубичные заряды ребята выкладывали на дороге, укрывались в окопе, вырытом в сарае и через амбразуру, выпиленную в бревне, стреляли из винтовки, целясь в капсюль. От меткого выстрела, капсюль взрывался. От капсюля вспыхивал артиллерийский порох и гильза, словно реактивный снаряд, с гулом, пролетала над головами пацанов.
При последнем выстреле, Сашкина рука дрогнула, пуля пробила донце гильзы немного выше капсюля и выбила пыж. Порох высыпался в дорожную пыль.
Из олешника выехал мотоцикл с немецкими солдата. Они остановились возле прострелянной гильзы.
Сашкины приятели выскочили из сарая и сиганули в кустарник, а Сашка, на ощупь, пересчитал оставшиеся в кармане патроны, успокоился, дозарядил винтовочный магазин и прицелился в фашиста. Грудь немецкого пехотинца не капсюль в донце гаубичной гильзы. По такой цели Сашка не промахнётся. Сашка приготовился нажать на спусковой крючок и вспомнил плакат, приклеенный вчера в центре деревни.
Вспомнились последние строчки плаката: "За немецкого солдата убитого в деревне или кем-либо из деревенских жителей, все население деревни будет расстреляно, а деревня уничтожена.
Подпись: Комендант".
Смерть всех жителей деревни – женщин, стариков и детишек была непомерно-дорогой ценой, за смерть двух врагов.
А вдруг он не сможет убежать?
Вдруг его убьют и опознают мёртвого?
Узнают в какой деревне он жил?
Сашка не выстрелил...
Немцы тоже хотели жить. Они не стали искать проблем на свои головы и проехали дальше. Следом за ними двинулась длинная колонна немецкой мотострелковой части.
Пропустив, вражескую колонну, Сашка вылез из окопа, спустился к реке, увидел на песке, поднял и сунул в карман гранату без запала и отправился домой. Вошел в избу и остолбенел. В доме отдыхали немцы. Один из них подошел к Сашке и знаками приказал показать содержимое оттопыренных карманов. Сашка вытащил из кармана мокрые носки, сунул руку в другой карман, показал гранату. Немцы отпрянули за русскую печь, Сашка метнулся в сени, из сеней – в хлев, из хлева в огород, скатился под крутой берег, прижимаясь к речному дну, доплыл под водой до противоположного берега и спрятался в зарослях плакучей ивы. В окопе, выкопанном для детских довоенных игр в войну, в войну Красных и Белых.
С берега началась беспорядочная стрельба по кустам и зарослям осоки – аира, доносились крики на чужом языке и одно понятное слово: "Партизанэн !!!".
К вечеру немецкая маршевая рота съела гусей, уток, кур, скормила лошадям зерно пшеницы, выпрошенное в окрестных деревнях, припасенное для выпечки хлеба и ушла из деревни, а Сашка вернулся домой. Возле крыльца, на детских качелях, которые враг задумал превратить в виселицу, болталась веревка с петлей, приготовленная немцами для Сашки...
Так получилось, что в деревне, открыто-стоящей среди лугов, немцы не задерживались. Нет рядом с деревней важных объектов, которые необходимо охранять или больших дорог, которые нужно контролировать. И партизаны базировались далеко от этих безлесных мест.
Царем и богом в деревне стал полицай Миха-Каток, высокий, статный, крепкий мужик. Видимо, во время армейской службы, он был наблюдателем, наводчиком или командиром зенитного орудия, потому, что неоднократно, увидев пролетающий самолет, начинал выкрикивать хорошо-поставленным голосом команды о курсе, высоте, скорости цели и по способу ведения огня.
Выбери он другую судьбу – мог бы стать героем, мог бы прославить себя, свою деревню, вернуться домой в орденах или с честью погибнуть в бою. И до войны и став полицаем, Миха любил повторять: "А я никого не боюсь, хоть сто человек на меня – а половине из них я глотки порву! Остальные сами разбегутся!"
Миха выбрал судьбу предателя и верного фашистского пса, постоянно доказывающего хозяевам свою верность. В первый же день службы, он обзавелся личным транспортом, сильным конем и телегой. Убил отставшего от части красноармейца – ездового.
(Того красноармейца -ездового похоронили на берегу реки Вязьмы . После войны , написали письмо его жене, но так и не смогли показать ей точное место могилы. Затерялось он а среди снарядных воронок и высоких трав).
Через пару дней, из берёзовой рощи вышли четверо безоружных солдат – окруженцев и в крайней избе, у бабы Фроси попросили хлеба, а полицаи – Миха, Одноглазый и Вьюн, открыли пальбу. Один солдатик был убит сразу. Раненых погрузили в телегу, чтобы везли в райцентр, но раздумали и расстреляли в овраге за деревней.
Полной мерой проявилось звериное Михино нутро, когда он на бровке окопа поставил на колени очередного окруженца и, экономя патроны, убивал его в затылок острым металлическим стержнем (штыревой опорой полевого телефонного провода).
Главным врагом селян был голод.
Во многих деревнях люди пухли от голода.
Сашка подкармливал свою семью речной рыбой, лесной птицей, полевыми голубями и грачами. Армейский карабин был его верным помощником по добыче пропитания. Осенью Сашке посчастливилось подстрелить лося. Мать ходила по округе и меняла мясо на хлеб. Так и дожили до зимы. В конце января 1942 года советское командование бросило на прорыв фронта конный корпус и поморские стрелковые дивизии, пополненные сибиряками и уральцами.
Впрочем, всех их, иестное население называло тогда сибиряками. Кавалеристы и "сибиряки" прорвали фронт, перерезали дороги, громили глубокий немецкий тыл, но вскоре сами оказались в кольце вражеского окружения.
Зима.
Нет патронов и бинтов.
Не хватает продовольствия.
Не хватает сил обороняться от врага.
Все, кто может держать оружие, окопались на последнем рубеже обороны.
За их спинами – сотни раненых товарищей, которых нужно спасти. Раненых нужно попытаться вывезти в тыл.
Сашка и дед Матвей, отряженные на это дело, запрягли двух лошадей, пойманных осенью на местах боев. Постелили в сани сено, накрыли сено дерюжками. В сером предрассветным сумраке, деревня Тройня походила на растревоженный муравейник. Звучали короткие команды, говор строящихся солдат, лошадиное ржание, шум прогреваемого автомобильного двигателя.
Обоз с ранеными, из двух саней-розвальней, уходил, проселками к Холму-Жирковскому, а нестройные солдатские шеренги – навстречу наступающим немецким войскам.
( Нельзя позволить немцам перерезать "Нелидовский коридор " – последнюю возможность связи с «большой землёй» и последнюю возможность выход а из огненного мешка окружения.)
На дерюжки уложили красноармейцев (двух – Матвею, трёх – Сашке) и тронули лошадей. Ночь, снег, узкая дорога среди заснеженных полей. Раненные стонут от боли или заговариваются в горячечном бреду. В стороне вспыхивают осветительные ракеты, слышны винтовочные выстрелы, минометные взрывы и пулеметные очереди.
Сашке тяжело. Ему достались слишком короткие вожжи. Его лошадь идет последней. Короткие вожжи не позволяют идти сзади саней. Нельзя взять лошадь под узцы и вести её за собой. Раненые могут упасть с саней. Поэтому Сашка идет рядом с санями, по снежной целине, проваливаясь в глубокий снег, чувствуя, как немеют пальцы ног от снега, набившегося в дырявые отсыревшие валенки.
Захолодало. Сашка снял свою старую шубейку, прикрыл затихших раненных и повез их дальше. Ветер продувал старенький свитерок. Мокрые валенки, превратившиеся в ледяные колодки, шаг за шагом, до ночи, мерили долгие зимние километры.
Раненных вывезли в полевой госпиталь, в деревню "Черное". Их не встречали фронтовые хирурги, усатые санитары с носилками и медицинские сестры в белых, забрызганных кровью халатах. Сашка приподнимал раненного, брал его со спины подмышки и тащил с саней в избу. Одни раненные молчали, стиснув зубы. Другие плакали от боли или успокаивали, готового расплакаться Сашку: "Погоди сынок. Я тебе помогу". И старались помочь, из последних сил упираясь ногами в заснеженную тропинку.
(В середине восьмидесятых годов, к нам в гости, в деревню Старое село Сафоновского района Смоленской области соберется приехать один родственник и скажет об этом своему соседу – бывшему фронтовику.
«Виктор, возьми меня с собой, я так хочу в Старом селе побывать, нас оттуда погнали в первый бой» – попросит ветеран, заведет свой инвалидный «Запорожец», приспособленный для ручного управления, посадит нашего родственника в кабину и поедет навстречу фронтовой юности. Он долго будет ковылять на протезе по околице села, жадно всматриваться в сохранившиеся вехи памяти и показывать, где размещался их взвод, где штаб и по какой дороге, для многих – последней в жизни, уходили они – вчерашние школьники навстречу врагу.
А вечером, когда отец расскажет о своем детстве, о том, откуда и куда вез раненных, фронтовик вскрикнет : " Саша , да это же ты нас тогда вёз, я же помню, как вёз, как в избу таскал!!!)
Затащив раненных в избу с безнадзорной стайкой малолетних детей, Сашка отправился обратно, за другими раненными.
На этот раз, в сани погрузили высокого армейского начальника. Уставший комбат направил в сопровождение двух медсестёр, натянул на замерзшие Сашкины руки свои меховые перчатки и попросил: "Сынок, спасай командира".
Сашка спас. После успешной хирургической операции, военачальника самолетом отправили на "Большую землю". А Сашка, все возил и возил раненных из под Медведкова, из под Пигулина, и из других окрестных деревень. Так и прошло несколько, самых трудных в Сашкиной жизни суток, без тепла, без сна, без еды, наполненных чужой болью и ожиданием чего-то неотвратимого.
Тела погибающих красноармейцев засыпал чистый белый снег...
В Сашкином доме разместился особый отдел наших войск. Начальник отдела – армянин, прокурор – русский, следователь – еврей.
Часто, сидя в чулане, за русской печкой, Сашка смотрел через дырочку от сучка, выпавшего из дощатой перегородки, как в избу заводили "самострельщиков" – красноармейцев с прострелянной ногой или рукой. Следователь спрашивал имя, фамилию, место службы красноармейца, выходил из-за стола и неожиданным, резким ударом в лицо сбивал красноармейца с ног.
– Сволочь! Предатель! Дезертир! Самострельщик! Не хочешь Родину защищать?
– Не самострельщик я! Мы же в атаку ходили. В рукопашную. Немцы там в упор в нас стреляли.
– В госпитале собрался отлежаться?!
И опять – короткие, звонкие, как щелчок крута выкрики, а между выкриками удары начищенного сапога в лицо, в живот, в пах, в раненную руку, которой боец прикрыл голову....
– Встать!!! Признаешь свою вину?
– Не признаю... Давай свою бумагу, подпишу. Всё равно ты меня живым отсюда не выпустишь...
– Расстрелять сволочь!
Следователь находил особое удовольствие в собственноручном расстреле наших бойцов, обвиненных в трусости, самостреле или других воинских провинностях. Выводил их на крутой берег реки.
Выстрел в затылок, шапка в сторону, тело в реку. Всё отработано до мелочей ежедневной практикой.
(Люди, которые годами ищут своих родственников, погибших в той войне, если вы найдёте фамилию своего родственника в списке расстрелянных, не стыдитесь этого. То было страшное время. Многие были ранены вражеской пулей и приговорены к смерти безвинно, в назидание и для устрашения других. А если человек действительно струсил и проявил слабость?
Повторяю ещё раз ... то было страшное время!)
После расстрела особист заходил в дом со словами: "Ну вот, одной сволочью меньше стало".
Мыл руки, кушал и углублялся в свои бумаги.
А для того, чтобы вкусно и сытно покушать, следователь отправлял красноармейца в соседнюю деревню. Там у одного старика, чудом сохранилась дюжина курей. Когда десяток курей был съеден особистом, дедок взбунтовался: "Не дам больше! Пусть хоть пара на развод останется. Что вы, словно фашисты, последнее отбираете? Внуки у меня. Их же кормить надо. Не трогайте последних куриц. Летом они нестись начнут. Хоть изредка, детишкам яйцо достанется".
Увидев бойца, вернувшегося без традиционной курочки и услышав его оправдания, следователь рассвирепел, приказал немедленно доставить всех оставшихся курей и несговорчивого старика, которого незамедлительно осудили, приговорили и расстреляли за антисоветскую пропаганду. Так в документах особого отдела появился ещё один раскрытый и уничтоженный "вражеский пособник".
После того, был тревожный день, когда Сашкину мать, мать шестерых детей, за справедливые слова, сказанные этому особисту о его паталогической жестокости, повели расстреливать к тому же обрыву.
Сашка обреченно стоял под окном дома, выходящим в сад, еле сдерживал слёзы и сжимал в руке гранату, чтобы бросить её в вернувшихся особистов. Слава Богу, мать у расстрельной команды отбили соседские женщины, и та граната не была брошена в окно собственного дома, в своих "защитничков",
Когда фронт двинулся на запад, особисты, уходя из деревни, сначала распугали автоматной очередью протестующих матерей, у которых пропало молоко от недоедания. Привязали к саням и увели последнюю деревенскую корову, оставив всех местных грудничков без кружечки молока, которое могла бы спасти их жизни в ту голодную зиму.
(Возможно, когда станут доступными документы особых отделов, кто либо сможет установить какой именно Особый Отдел размещался в деревне Самыкино Холм-Жирковского района Смоленской области и назовет фамилии особистов. Армянскую, русскую и еврейскую. Родина должна знать имена и таких «героев».)
... В конце мая в смоленских лесах вырастают грибы – сморчки, на длинных тонких ножках, со сморщенными, словно смятыми, коричневыми шляпками. Сморчки более ядовиты, чем обычные грибы, но это уже еда. Сморчки нужно варить дольше, два раза меняя воду. Сашка ходил за грибами, по запаху разлагающихся тел, находил солдат, бесприкаянно пролежавших до весны, собирал уцелевшие документы, оружие и присыпал землёй тела красноармейцев.
В последние дни июля 1942-го года немецкие войска завершили свою операцию "Зейдлиц" по ликвидации Холм-Жирковского выступа, созданного полугодом ранее, войсками 39-й Армии и 11-го кавалерийского корпуса в рамках Ржевско-Вяземской операции. Власть советская сменилась, во второй раз, властью немецкой...
К концу лета 1942 года дары войны оскудели. Стало трудно добывать еду для семьи. Чтобы разжиться ведром патронов, приходилось ходить за полтора десятка километров, на Боровщинский омут, а там, взяв в руки тяжелый камень, нырять на многометровую глубину, и, на ощупь, выискивать винтовочные патроны в донном иле, в ледяной воде донных родников, среди затопленных снарядов и минометных мин.
