Текст книги "Сквозняки закулисья (СИ)"

Автор книги: Вита Довжик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Слышала новость? – перед Верой на стул брякнулась чрезвычайно возбужденная хористка Ира Лисичкина. – Наш Семафор берет "Ревизора". Современная трактовка классики и все такое прочее, – она помедлила немного и выпалила: – Все мужские роли будут играть женщины и наоборот!

– Да ладно! – потрясенно выдохнула Вера.

– Да! – взвизгнула Лисичкина хорошо поставленным колоратурным сопрано, испугав буфетчицу. – Он сейчас с Васькой на сцене разговаривал. Осветитель Петя все слышал, до единого слова. Хочешь, сама у него спроси.

Верочка одним глотком, не морщась, допила кофе. Перед ней раскрывались доселе невиданные перспективы. В любом театре всегда мало актеров-мужчин и полным-полно бабья. А в пьесах чаще всего женских ролей как кот наплакал. Зато в "Ревизоре", если всех поменять местами! Эльдорадо! Она начала считать, загибая пальцы. Хлестаков, городничий, Бобчинский, Добчинский, Земляника, потом еще Сквозняк какой-то и Чичиков. Или Чичиков не отсюда? – сбилась Вера со счета.

*****

Нина Петровна закрыла буфет и спустилась по лестнице в фойе. В гардеробе сегодня дежурила ее закадычная подружка, Клавдия Архиповна. Буфетчица обрадованно кинулась к ней. Она уже три часа держала в себе новости, а слушателей не находилось.

– Архиповна, слышала, что Семен Аркадьевич удумал? У нас теперь актрисы прямо на спектакле будут в мужиков переодеваться!

– Господи! Куда театр катится! – ахнула гардеробщица, твердо решив уволиться и пойти работать в свечную лавку, куда ее уже давно сманивала свояченица. Несмотря на то, что батюшка освятил здание театра еще на прошлую Пасху, лицедейство – это большой грех.

*****

Ночь у Верочки выдалась бессонная. Она была уверена, что блестяще сыграет любой персонаж, но понимала, что зритель прежде всего будет смотреть на Хлестакова. Понятно, что Васька вцепится в эту роль всеми своими зубами и когтями. «Ну что же. Так не доставайся ты никому» – хмыкнула Верочка и позвонила Ломакину.

– Ты знаешь, кто будет играть Хлестакова? – спросила она напрямик.

– Что за вопрос. Конечно, я. – ответил Ломакин скромно, как и следовало заслуженному артисту республики Башкортостан и лауреату областной премии "Смейся, паяц".

– А вот и нет, – нежно пропела в трубку Верочка. И с удовольствием рассказала закипающему словно чайник Ломакину о новаторской задумке главрежа.

– Это все Деревянко, – уверенно произнес актер, когда у него закончились непечатные выражения. – Современное прочтение Гоголя! Ха! У Семафора мозгов на это не хватит. Ну, Васька, погоди! Я тебе покажу как роли у меня воровать. Сара, блин, Бернар-Неелова.

*****

Этим утром Липский проснулся в прекрасном настроении. Несмотря на свой затрапезный вид, кровать оказалась мягкой, голова больше не болела, и Арсений чувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Он с удовольствием принял душ и позавтракал в гостиничном буфете яичницей с двумя толстыми кружками вареной колбасы. Заплатив смешные по столичным меркам деньги, Липский вышел на улицу весьма довольный жизнью и собой. Солнышко пригревало совсем по-летнему, в луже от прошедшего ночью дождя топтались важные сизые голуби, астры на гостиничной клумбе радовали глаз пестрым разнообразием. Дышалось здесь тоже намного лучше, чем в загибающейся от выхлопов столице.

Все проблемы, которые были у Арсения с неудачными гастролями казались сейчас какой-то нелепицей, неудачной, слегка затянувшейся шуткой. Кошмарная пьеса, которую толком никто так и не выучил, Жорик, его манерная дура Полина, даже собственное безобразное поведение на последнем спектакле – все это закончилось, и когда-нибудь, за бутылкой вискаря, они с Мечниковым посмеются над этой антрепризой как над хорошим анекдотом. Чувствуя себя отпускником, Липский неторопливо шел по центральной улице. Все вокруг казалось слегка бутафорским, но милым, и будило невнятные детские воспоминания. Дребезжащий трамвай с вымытыми дождем стеклами, вывески "Булочная" и "Пельменная", бочка с квасом на углу. Особое очарование городу придавал тот факт, что Арсений совершенно не помнил, как он называется.

В таком приятном настроении Липский прошел еще пару улиц и, повернув за угол, набрел на громоздкое здание советской постройки, окруженное чахлыми елочками, в котором сразу же узнал театр. Не потому, что именно здесь позавчера вечером он упал носом в кулису, а Жорик Калинкович внезапно, как по мановению волшебной палочки, превратился в актера – никаких подробностей Сеня не запомнил. Просто все театры в советское время строили похожими на огромные уродливые ульи. Арсений увидел квадратный стенд с афишами и подошел поближе. Репертуар был обычный – сборная солянка из старых оперетт, пары классических спектаклей и одного мюзикла. Фамилии ему тоже ничего не говорили, кроме одной. Липский перечел еще раз строчку на афише и ухмыльнулся. Форейторова он запомнил по институту. В основном из-за нелепой фамилии, но не только. Большинство его однокурсников поступили в институт сразу после школы и считали себя дерзкими, красивыми и талантливыми. А еще блистательно остроумными. Непозволительно взрослый Сема Форейторов с его ранними залысинами и унылой физиономией был для них постоянным объектом насмешек. После второго курса он перевелся на режиссерский факультет, и Арсений потерял его из виду.

"А ведь все эти "ж-ж" неспроста, как говорил Пух" – весело подумал Липский, с уверенным видом протискиваясь в задние ворота, перегороженные грузовиком. Рабочие, тащившие к машине обломки старых декораций, проводили его хмурыми взглядами. Останавливать Арсения никто не стал.

*****

Все утро Паша нагнетал в себе чувство справедливого негодования, чтобы, как на сцену, войти в кабинет главрежа и всей силой своего недюжинного таланта жахнуть по подлому предателю Семафору. С его пути с писком разбегались балеринки, шарахнулся в сторону завлит. Дверь кабинета распахнулась от его могучего пинка.

– Ломакин, я тебя разве вызывал? – Семафор обжег актера недовольным взглядом из-под кустистых седых бровей.

– "Как на букашку какую-то смотрит" – испуганно подумал Паша, сразу растеряв весь свой пыл.

Но страшнее всего стало, когда к нему обернулся собеседник главрежа. Этого смазливого гаденыша Ломакин ненавидел гораздо больше Семафора, Василисы Деревянко и даже больше своей тещи. Три года назад, клюнув на рекламные призывы собрата по искусству, он вложил весь свой гонорар от новогодних корпоративов в банк "Быстрые деньги", понадеявшись, что честный взгляд Арсения Липского и его открытая улыбка служат гарантией надежности вкладов.

– "Театр кукол или филармония. Больше идти некуда" – обреченно подумал Паша, но отступать не стал и набрав побольше воздуха, выпалил: – Семен Аркадьевич, я, конечно, извиняюсь, что вот так, без стука, но по какому праву вы отдали Ваське мою роль в "Ревизоре"?

– Сема, так ты "Ревизора" ставишь? Надо же, как вовремя я приехал. Тебе сказочно повезло. Лучший Хлестаков всех времен и народов в твоем распоряжении. – Липский ослепительно улыбнулся.

Паша обессиленно прислонился к дверному косяку. Если с Василисой он еще мог пободаться за роль, уж слишком бредовой выглядела вся эта затея, то с Липским у него никаких шансов не было.

– Доброе утро всем, кого я еще не видела! – в кабинет ворвалась Василиса. Вся такая внезапная и порывистая, она ловко толкнула бедром несчастного Ломакина, оттеснив его в приемную. – Я готова! Когда у нас начнутся читки пьесы?

Взгляды актеров скрестились на Семене Аркадьевиче. Он кашлянул в кулак и осторожно, бочком, начал выбираться из-за стола. По количеству рептилий на один квадратный метр его кабинет превзошел реку Замбези и даже верховья Нила. Форейторов затравленно оглянулся. С дивана ему нежно улыбался Арсений, в затылок дышала Василиса, а дверь перегородил Ломакин. "Сейчас сожрут", – в ужасе подумал режиссер.

*****

Под вечер в художественном цехе собрались завсегдатаи театрального клуба по интересам. Про утренний незапланированный визит Семафора они уже знали, но решили, что дважды в одну воронку снаряд не падает. Единственной проблемой, можно сказать, занозой в заднице, как всегда был художник Витя Черепков. Его, как хозяина помещения, приходилось брать в долю, а он, зараза, пил, как будто имел две запасные печени, а кроме того, за столом мог часами разглагольствовать об искусстве и своей роли в нем.

– Ты знаешь, что такое настоящий творческий кризис? – Витек уже полчаса пытал этим вопросом осветителя Петю, размахивая перед его носом потухшей сигаретой. – Это ад! А-а-ад!

Петя поморщился. Нужно было срочно переводить тему на что-то другое, но в голову как назло ничего не лезло. Он покосился на остальных участников банкета. Заслуженный рабочий сцены Михалыч разбирал на запчасти сушеную воблу. Разговоры не были его сильной стороной. Костюмерша Земфира была своим парнем в любой компании, но сейчас от нее не стоило ждать интеллектуальной помощи. Взгляд Пети зацепился за эскиз, криво прикрепленный над столом. Темный и пустой провал сцены и грубо прорисованная веревка на переднем плане, уходящая куда-то в колосники. Над ней на облачке висела надпись – "Санктъ-Петербургъ"

– Это что?

– Где? – Черепков попытался сфокусировать взгляд на эскизе. – А, это. Семафор "Ревизора" ставит. Слышал? Хлестаков будет в самом начале спускаться по веревке, а потом вознесется по ней вверх, к самому высокому начальству. А чиновники, задрав головы, будут смотреть ему вслед. Между прочим, это целиком и полностью моя идея. Так всегда, консеп... – Витек запнулся, – конпексц... концепсцию спектакля придумываю я, а хлопают потом Семафору, – он печально вздохнул и вытер набежавшую слезу.

Петя какое-то время смотрел на эскиз, а потом громко и очень оскорбительно для Витька заржал.

– А ты знаешь, кого главреж поставил на роль Хлестакова? Василису!!! Ей не канат нужен, а шест для стриптиза! Пусть задницей своей целлюлитной трясет перед зрителями.

– Пусть он, бля, сам попробует шест на сцене установить. Да хоть в репзале, бля. – пробухтел Михалыч. – Он же, бля, шатается.

– Так вот почему Семафор говорил про женский костюм без юбки, – догадался Витек и, бросив сигарету, придвинул к себе папку с эскизами. Лучше всего работалось ему именно в состоянии подпития.

*****

В пошивочном цехе новому спектаклю совсем не обрадовались.

– Ну почему он "Федру" не взял? – возмущалась Люба, начальница цеха. – Прекрасная пьеса – никаких вытачек, вшивных рукавов и лацканов! Одни драпировки!

– Или оперетту какую-нибудь. Героине пару платьев сшить и готово! Массовка все равно в одних и тех же костюмах стоит на всех спектаклях. – поддакнула ей швея на первой машинке. Остальные девочки дружно вздохнули. Пошивочный цех уже давно и успешно подрабатывал пошивом штор, и лишняя работа им была совсем некстати.

– Девки, не парьтесь! – В комнату ввалилась костюмерша Земфира. – На "Ревизоре" будет сплошной стриптиз. Рабочие уже шест в репзале устанавливают. Так что кроме трусов с веревочками ничего шить не придется.

Выпалив эту новость, Зяма потеряла равновесие и упала в деревянный короб с мерным лоскутом.

*****

Они вышли из противоположных кулис и встретились точно на середине сцены. Их взгляды скрестились, словно шпаги.

– Что, не по зубам оказалась столица? Она тебя сама пожевала и выплюнула?

– Нет, я просто устроил себе отпуск. А вот ты зря на мужскую роль замахнулась. Я ведь понимаю, часики тикают. Не хочется на роли второго плана уходить? Мой тебе совет – не лезь в классику. Не позорься. Принцесса цирка – твой потолок.

– Ха! Кто бы говорил, мальчик "ваши деньги – наши заботы". У тебя если и был какой-то талант, ты его давно пропил. А я сыграю так, что зрители будут рыдать от восторга.

– Это я сыграю так, что зрители будут рыдать от восторга!

– Спорим, что зритель будет мой?

– Спорим!

– Так что, играем две премьеры сразу? Тогда моя будет первой!

– Как скажешь, дорогая, как скажешь...

И они разошлись в разные стороны, четко печатая шаг.

– А как же я? – прошептал из оркестровой ямы никем не замеченный Паша Ломакин.

*****

Театр гудел, словно растревоженный улей. Сплетни рождались и умирали в течение одного – двух часов. Мало того, что Форейторов каким-то образом заманил на роль Хлестакова столичную знаменитость – плейбоя и красавчика Арсения Липского, так он еще и Василису назначил на ту же самую роль, что вообще не лезло ни в какие ворота. Предполагали, что Васька, хоть и считалась подругой Лили Форейторовой, тайно спала с ее мужем. Отсюда ее сверхзанятость в репертуаре и все остальные знаки внимания со стороны Семафора. Жалели Сережу Банника, заставшего свою возлюбленную в объятиях режиссера. Теперь стало понятно, почему он так поспешно от нее сбежал. Сочувствовали страдальцу Ломакину, которого мстительный Семафор утвердил на роль Крокодила Гены в новогодней сказке. Актерам, занятым в «Ревизоре» страшно завидовали, потому что страсти в репетиционном зале кипели совершенно мексиканские. Арсений с Василисой цеплялись друг к другу по любому, самому мелкому поводу. Форейторов терпел это безобразие совсем недолго и уже после третьей репетиции развел оба состава «Ревизора», назначив им разное время. Первый состав, в котором играла Деревянко, репетировал за плотно закрытыми дверями. По слухам, Васька потребовала, чтобы с актеров взяли подписку о неразглашении. Никто из них это не подтверждал, но и не опровергал. Все ходили очень важные и донельзя загадочные. По всеобщему мнению, без стриптиза там точно не обошлось. Липский, напротив, был открыт и доброжелателен. На репетициях он импровизировал и много шутил. В курилке говорили, что театру с таким Хлестаковым повезло. Разумеется, говорили это вполголоса, убедившись, что рядом нет Ломакина и, особенно, Деревянко. Смотреть на Арсения ходила вся женская часть труппы, от балета и хора до бухгалтерии. Режиссера этот нескончаемый поток фанаток очень раздражал, поэтому он воспользовался уже проверенным средством и закрыл перед ними репетиционный зал. После этого страсти немного поутихли. Семен Аркадьевич смог вздохнуть спокойно, даже не подозревая, какая буря надвигается на театр.

*****

Очередь к участковому терапевту двигалась медленно. Клавдия Архиповна заняла место возле самой двери, чтобы не пропускать тех, кто нагло лезет вперед.

– Куда? – заорала она на девицу в узких штанах с дырками на коленях, которая попыталась открыть дверь.

– Вот именно, куда ее родители смотрят? – вздохнула ее соседка, маленькая благообразная старушка. – Сплошное растление нравов и моральное падение.

– Кругом разврат! – подтвердила Клавдия Архиповна. – Вот, например, в нашем театре "Ревизора" ставят. Так там прямо на сцене все раздеваться будут.

– Какой ужас! – ахнула ее собеседница. – И что, прямо голыми будут играть?

– Да, – нахмурив тонкие ниточки бровей, кивнула Клавдия Архиповна. – Сорок лет работаю в театре, но такого срама не помню.

Увлекшись беседой, старушки не заметили, как нахальная девица просочилась в кабинет врача без очереди.

*****

Художник Витя неспешно прогуливался по супермаркету. В решетчатой тележке у него лежала одинокая пачка пельменей.

– Привет! – расталкивая покупателей, к нему пробилась старинная знакомая, Лада Брусникина, заведующая отделом светской хроники в местном еженедельном журнале. – Как успехи, как здоровье?

Витек посмотрел на ее широкую задорную улыбку и скривился. Был он трезв, а от этого неразговорчив и угрюм. Но Ладу трудно было смутить одной какой-то гримасой. Подхватив Витю под локоток, она прижала его к полке с консервами.

– Слушай, что в вашей богадельне творится? По городу такие странные слухи ходят...

Пожав плечами, Витек душераздирающе вздохнул. Журналистка намек поняла и закинула в его корзину две банки шпрот и томаты в собственном соку.

– Да кошмар какой-то, – хрипло пожаловался Черепков и замолчал. Голос к нему возвращаться не хотел.

Лада добавила к консервам бутылку пива и чипсы.

– Я в шоке был, когда узнал. Чего только в нашем гадючнике не было, но, чтобы такое... – Витек вопросительно посмотрел на Ладу. Она вздохнула и решительно повернула его тележку к вино-водочному отделу.

Через полчаса заметно повеселевший Витя вышел из магазина с двумя пакетами, доверху набитыми провиантом. Жизнь снова была прекрасна и замечательна. Ладу он от избытка чувств чмокнул куда-то в ухо и пригласил в гости. Но журналистка отказалась и на всех парах помчалась в редакцию.

*****

Одним из самых тяжелых испытаний для коллектива пошивочного цеха было общение с Василисой Деревянко. Помимо потрясающего таланта актриса обладала поистине великолепной фигурой. Эту самую фигуру нужно было показать со сцены самым достойным образом, а значит двадцать раз перекроить костюм, чтобы максимально ушить в талии, задрапировать в бедрах и увеличить в груди. А еще убрать всякие намеки на несуществующие складочки на боках, в которых виноват бездарный покрой. Также требовалось изменить форму воротника, потому что он зрительно укорачивал лебединую шею и вообще полностью все переделать, ведь бордовый цвет старит. И неважно, что завтра сдача спектакля. Актриса такого уровня не должна выглядеть на сорок лет, когда ей всего двадцать восемь. Поэтому к визиту Деревянко девочки из пошивочного готовились как к встрече с послом не очень дружественной, но могущественной державы.

– Это что? – Василиса скривилась, разглядывая сметанный на живую нитку сюртук и штаны со штрипками.

Люба, начальница пошивочного цеха, досчитала в уме до десяти.

– Это ваш костюм для первого акта.

– Вы меня за дуру не держите. Это какой-то набор тряпочек на липучках, а не костюм.

– Вот, пожалуйста, смотрите. – Люба вытащила папку с надписью – "Хлестаков (Деревянко)" – Все костюмы утверждены руководством. Я человек маленький, что мне нарисовали, то и шью.

Василиса открыла папку. На первом листе в небрежной Витькиной манере был нарисован странно изогнутый человечек в длиннополом сюртуке, к которому тянулись стрелки с надписями "липучки". Рисунок был подписан – "Василиса 1 акт". И приписка внизу – "костюм предназначен для стриптиза, должен сниматься мгновенно". Вишенкой на торте стала схематичная женская фигурка, в позе радостной обезьяны висящая на шесте. Из одежды на ней была только манишка с манжетами и крошечные веревочные трусы.

Актриса обвела глазами пошивочный цех. Таких внимательных зрителей у нее еще не было. С огромным трудом подавив желание разорвать эскизы в клочья, она схватила папку и умчалась, громко хлопнув дверью. Ей вслед несся издевательский хохот Земфиры.

*****

– Ираида Петровна, а помните, вы говорили, что мы будем бесплатно ходить в театр?

Учительница положила на полочку мел и оглянулась, удивившись внезапно вспыхнувшему интересу восьмиклассников к театру.

– Конечно пойдем, – она постаралась по-доброму улыбнуться ученикам. В глубине души Ираида Петровна верила, что большинство из них еще не совсем потеряно для общества.

– А на "Ревизора"? Мы пойдем на "Ревизора"? – выкрикнул самый хулиганистый из подростков.

– Сейчас посмотрим, есть ли в билетах "Ревизор". – Ираида Петровна открыла ящик стола. – Жалко, что мы будем проходить Гоголя только в третьей четверти, а спектакль состоится уже через две недели... – Ее голос потонул в хоре радостных воплей.

"Что это было?" – учительница сидела в пустом классе, вспоминая расхватывающих билеты восьмиклассников. – "Может, они перепутали "Ревизора" с Диснейлендом?"

Ответ на свой вопрос она нашла на последней парте, в журнальной вырезке с броским заголовком – "Госпожа Хлестакова и стриптиз в театре. Гоголь перевернулся в могиле". Схватив листок со статьей, Ираида Петровна поспешила к директорскому кабинету.

*****

Василиса в последний раз пнула дверь художественного цеха и вылетела на лестницу. На Витькиной берлоге висел огромный амбарный замок, дверь кабинета подлого Семафора тоже была закрыта. «Спрятались, гады», – мрачно подумала актриса. Бегать по закоулкам огромного здания театра и обыскивать туалеты ей не позволяла гордость, но страшно отомстить очень хотелось.

– Кого ищешь, чаровница? Может, меня?

Обернувшись, актриса увидела Липского, сидевшего на подоконнике. "Красив, зараза", -невольно отметила она. И вдруг картинка в мозгу Василисы сложилась. Вот он, настоящий виновник ее позора. Подпоил Витька, надавил на Семафора и готово – вместо настоящего костюма ей выдали веревочные трусы.

– Это твоих рук дело? – Василиса сунула под нос актеру злополучные эскизы. – Решил играть по -грязному?

– Ух ты, как интересно. – Арсений не спеша рассматривал рисунки. – Солнце мое, клянусь, я впервые встречаю такой... радикальный подход к образу Хлестакова. Но я очень хотел бы увидеть этот костюм на тебе. Желательно не на сцене, а в приватной обстановке.

Последнюю фразу Липский прошептал, жарко заглядывая Василисе в глаза. И она совершенно неожиданно поняла, что за один такой насмешливый взгляд она готова отдать не только все роли мира, но даже звание заслуженной артистки республики. Папка упала на пол, эскизы разлетелись по ступенькам. Поднимать их никто не стал.

*****

– Да не собирался я ставить порнографию. Боже сохрани! Какой стриптиз! Это клевета. Грязная мерзкая махровая клевета, – оправдывался Семен Аркадьевич перед начальником областного управления культуры. – Я на этих писак в суд подам! У нас не кто-нибудь с улицы играет Хлестакова, а сам Липский! А во втором составе – Деревянко, между прочим, заслуженная артистка! И ее героиня переодевается в мужчину, чтобы вывести на чистую воду казнокрадов и мздоимцев. Это, можно сказать, первая ласточка среди феминисток. А вы говорите – стриптиз.

Через час Форейторов, дергая веком, выскочил из кабинета начальника. Ему предписывалось, во-первых, немедленно провести внутреннее расследование и узнать, какой гад слил дезинформацию прессе. Во-вторых, обеспечить доступ чиновника из управления на все последующие репетиции "Ревизора". В-третьих, предоставить докладную записку с концепцией спектакля, графиком выпуска и копиями эскизов сценического оформления, заверенную задним числом, чтобы областное управление могло по первому требованию министерства культуры доказать, что оно здесь совершенно ни при чем. И главное – молиться, чтобы это самое министерство и дальше пребывало в неведении о скандальной статье и слухах, циркулирующих в городе.

*****

Вид разъяренного, дергающего глазом худрука привел коллектив театра в состояние шока. Работа закипела как никогда прежде. Столярный цех дружно стучал молотками, пошивочный строчил костюмы, спрятав шторы в самый дальний сундук, а в бутафорском от усердия сварили огромную кастрюлю такого вонючего клейстера, что находиться в цехе можно было только в противогазах. Во всех остальных цехах тоже пытались произвести как можно больше шума. Оркестр, хор и балет от них не отставали. У бухгалтерии с перепуга получилось удалить из рабочих компьютеров пасьянс «Косынку», несмотря на то, что она была намертво вшита производителем в операционную систему.

Семен Аркадьевич опросил всех своих сотрудников, хоть каким-то боком причастных к постановке "Ревизора". Единственными, кого он так и не смог найти, были Василиса с Арсением, но и без них картина вырисовывалась неприятная. Острые на язык актеры разносили сплетни по театру с неотвратимостью морового поветрия. Вспомогательный персонал от них не отставал. Сейчас работники дружно отнекивались и кивали друг на друга. Рассказ о Василисе и ее веревочных трусах привел худрука к порогу костюмерной. Перепуганная Земфира пряталась в старых костюмах, оставшихся от списанных спектаклей. Ее откопали и поставили перед режиссером, после чего она сразу же сдала главного художника театра Витю Черепкова, а заодно и весь клуб по интересам. Семен Аркадьевич, упрямо сжав челюсти, принялся штурмовать лестницу, ведущую к художественному цеху. Вслед за ним, пыхтя и отдуваясь, карабкалась свита: завпост, завлит, завтруппой, завкадрами, второй режиссер и главный балетмейстер, которого вся эта история никаким боком не касалась, но ему было интересно.

Наконец, вся компания вышла на финишную прямую. Как оказалось, совершенно зря. Черепкова в мастерской не было. Дверь по-прежнему украшал замок, а на последней ступеньке сидела немного заплаканная Татьяна. Свой ключ она забыла дома, а попросить запасной на охране побоялась. Семен Аркадьевич рухнул рядом с ней и принялся раздавать указания. За ключом и Черепковым послали. Ключ нашли, художника, в принципе, тоже, но в наркологии и под капельницей. После чего все заинтересованные лица выдохнули и уже безо всякого стеснения свалили всю вину за распространение сплетен на алкогольные галлюцинации больного Черепкова. "Заболевшего внезапно, неожиданно для коллектива" – добавила завкадрами и все с ней согласились.

*****

Последняя декада перед премьерой была правильной до полного омерзения. Администрация театра подняла уровень трудовой дисциплины до невиданных доселе высот, время прихода и ухода сотрудников записывалось вплоть до секунд. Опоздавшим грозили карами небесными и лишением премий, что, в принципе, было одинаково невыполнимо, но все равно неприятно. Работали теперь в темпе хрущевских пятилеток, пытаясь догнать и перегнать Америку. Перекуры тоже остались в прошлом, потому что перед курилкой повесили камеру с красным немигающим глазком. Шут его знает, записывала она или была просто дурилкой, но проверить никто так и не решился. Вдобавок, как всегда не вовремя, за месяц до отопительного сезона, наступила осень с промозглыми унылыми дождями и колючим ветром. По сцене и репетиционным залам гуляли безжалостные сквозняки. Актеры кутались в кофты и шарфы, шепотом и с оглядкой передавая друг другу печальную и не очень смешную шутку о том, что следующим спектаклем у них будет «Побег из Шоушенка».

Осветитель Петя расписался в журнале у дежурного и вышел через вертушку. На улице его уже поджидали хмурые Михалыч и Земфира. Все было очень плохо. Витек лежал в больнице и поговаривали, что из наркологии его могут перевести в психушку. Посетителей к нему не пускали. На чердаке театра теперь хозяйничала непьющая Татьяна. В художественном цехе был неплохой уровень сервиса и шикарный вид из окна, поэтому заменить его на театральный подвал или склад декораций приятели даже не старались. Сейчас они стояли под мелко моросящим дождем и пытались договориться, куда, вернее, к кому можно пойти, чтобы отвести душу. Кандидатуру Михалыча отмели сразу – его старенькая мама друзей из театра не жаловала. Родственники Зямы против гостей ничего не имели, но поить всю ее многочисленную родню никто не хотел. Петя жил один и сейчас, глядя на освещенные надеждой лица приятелей, лихорадочно пытался подобрать аргументы, чтобы не тащить компанию домой. Нет, против одноразовой акции он ничего не имел, но устраивать у себя филиал театрального клуба по интересам категорически не хотел. А к этому все и шло. Спас его незнакомый пацан, нахально дернув за полу куртки:

– Дядя, купи билет на стриптиз. Дешево отдам.

– Иди ты. – замахнулся на него Михалыч. – Нажрались уже, бля, стриптизом по самые помидоры.

Наглое дитя отскочило, но не сдалось:

– Ну тогда продайте билетик. – Пацан, по всей вероятности, сопоставил своих собеседников с надписью "Служебный вход" и скорчив жалобную физиономию, протянул: – Один, на премьеру. Так хочется на "Ревизора" пойти... У меня деньги есть, честное слово. На завтраки копил...

Михалыч ответил на великом и могучем, упомянув и самого мальчика, и его маму с бабушкой, и завтраки. Юный бизнесмен все понял и умчался искать других покупателей на свои услуги.

– Михалыч, ну зачем ты так с ребенком? – попытался урезонить приятеля Петя.

– Да задрали, бля, все эти пионэры. Крутятся вокруг театра, канючат. "Продайте билет, бля. Купите билет". Вон, пусть в очередь становятся, если так приспичило.

Оглянувшись, Петя увидел ощетинившийся зонтами хвост очереди, уходящей за угол к билетным кассам. До Пети дошло, что с изнурительной предпремьерной гонкой, постановкой света и сдачами спектакля он пропустил что-то действительно важное.

– И давно это здесь? – он кивнул в сторону очереди.

– Уже неделю. Прикинь, они и ночью стоят. Спрос на "Ревизора" как на Стаса Михайлова. – заржала Зяма.

– Вы молодцы, смеетесь. Радуетесь жизни. А мне вот жить не хочется. – рядом с приятелями остановился печальный, как распорядитель на похоронах, Ломакин.

О том, что Паша не хочет быть крокодилом Геной, знал уже весь театр. Своими жалобами он так всем надоел, что с Ломакиным старались не сталкиваться в коридорах и по возможности не здороваться. Но сейчас была совсем другая ситуация. У Ломакина была собственная двушка с прекрасным видом на реку и круглосуточным магазином на цокольном этаже. Поэтому приятели наперебой стали утешать несчастного Пашу. Особенно старалась Земфира.

– Поймите, мне Хлестаков снится каждую ночь. Я все мизансцены выучил, пока за кулисами прятался. Ладно, Липский. Но почему Василиса, почему не я? – Ломакин разрыдался в подставленную Земфирой обширную грудь. Зяма кивнула Михалычу и, бережно подхватив Пашу под руки, вдвоем они повлекли актера в сторону дома.

– Ребята, я к вам чуть позже подойду. Я тут это... софит забыл выключить! – крикнул им вслед Петя и, чуть подождав, двинулся к билетным кассам, на ходу пытаясь вспомнить, как зовут кассиршу, которая уже несколько месяцев строит ему глазки.

*****

Кассиршу звали Людмила и Пете пришлось уламывать ее целый вечер. К Ломакину он не попал, зато разжился десятью билетами на балкон и одним в партер, но только на послезавтра. Люда клялась, что зал на сегодня полностью раскуплен. Петя довел ее до дома и чмокнув в щечку, рванул к себе, на ходу подсчитывая будущие барыши. Даже если учесть расходы на кофе и пирожное для Людмилы, завтрашний день обещал неплохой навар.

Утром Петя проспал и перед работой так и не успел распродать билеты, о чем сильно переживал. В панике он позвонил Ломакину, у которого сегодня не было репетиции. На удивление, Паша сразу откликнулся и согласился. Только встретив Ломакина у служебного входа, Петя понял, что послужило причиной такой отзывчивости. На руке у актера повисла Земфира, улыбаясь во все тридцать два зуба.

– Ты не опаздываешь? – покосился на нее Ломакин.

Встрепенувшись, Зяма ойкнула и убежала работать.

– Как ты? – спросил Петя, украдкой передавая билеты актеру.

– Нормально. – пожал плечами Паша. Потом подумал и добавил: – Я сегодня понял одну простую вещь. Когда крокодил ты сам – это не страшно. До меня это дошло, когда я этим утром проснулся в одной постели с Зямой.

*****