Текст книги "Э. Замакоис. Висенте Бласко Ибаньес"
Автор книги: Висенте Бласко
Жанр:
Контркультура
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)
Висенте Ибаньес Бласко
Э. Замакоис. Висенте Бласко Ибаньес
Э. Замакоисъ.
Висенте Бласко Ибаньесъ.
Критико-біографическій очеркъ.
Переводъ съ испанскаго В. М. Фриче.
Висенте Бласко Ибаньесъ. Осужденная. Разсказы.
Книгоиздательство "Современныя проблемы". Москва. – 1911.
Знаменитый романистъ живетъ по правую сторону бульвара Castellana, очень близко отъ Гиподрома, въ живописномъ низенькомъ домик, неправильный фасадъ котораго угломъ упирается въ маленькій садъ. Тамъ и здсь вдоль старыхъ стнъ и на кор деревьевъ трава и мохъ рисуютъ пятна сочнаго, темнаго бархатистаго зеленаго цвта. Въ радостной утренней тишин подъ великолпнымъ голубымъ небомъ, залитымъ солнечнымъ свтомъ, черная земля, только что убранная прилежными руками, дышетъ влажными испареніями. Кругомъ безмолвіе.
Этотъ уголокъ похожъ не столько на нарядный садикъ, а скоре на дикій запущенный участокъ крестьянина: не достаетъ только собаки, навозной кучи и куръ.
Полдень.
Я застаю Висенте Бласко Ибаньеса за большимъ письменнымъ столомъ, покрытымъ бумагами, мясистыя щеки порозовли отъ лихорадочнаго умственнаго напряженія, энергическая голова окутана облакомъ дыма отъ гаванской сигары. При вид меня онъ встаетъ. Воинственное выраженіе его сжатыхъ рукъ, эластическая легкость, съ которой его крпкое тло покоится на сильныхъ ногахъ, наводятъ на мысль о большой вол и физической сил.
Ему исполнилось 43 года. Онъ высокъ, широкоплечъ и плотенъ, смуглое, обрамленное бородой, лицо похоже на лицо араба. Надъ высокимъ лбомъ, хранящимъ печать безпокойства и честолюбія, волосы, когда то пышные и вьющіеся, замтно пордли. Между бровями легла отъ думъ властная вертикальная складка. Большіе глаза смотрятъ прямо и спокойно. Подъ орлинымъ носомъ усы осняютъ тайну его эпикурейскаго, улыбающагося рта, и толстыя губы трепещутъ отъ ненасытной жажды.
Одно мгновенье онъ стоитъ предо мною. Онъ смотритъ на меня и я чувствую на своей стчатой оболочк его испытующіе и любопытные глаза.
На немъ туфли изъ сраго сукна, одтъ онъ въ грубой теплый халатъ, застегнутый у короткой геркулесовской шеи, изобилующей жизненной силой. Рукопожатіе, которымъ онъ меня привтствуетъ, привтливо и любезно, но грубовато, какъ то, которымъ обмниваются передъ борьбой атлеты въ цирк. Голосъ его громкій, какъ у моряка, говоритъ онъ многословно, рзко, обильно уснащая рчь восклицаніями. Похожъ на артиста… но и на завоевателя, на одного изъ тхъ легендарныхъ авантюристовъ, которые были вынуждены пользоваться поочереди то копьемъ, то щитомъ и потому умли управлять конемъ одними колнями и которые несмотря на свою малочисленность сумли "похитить все золото Америки". Такъ какъ онъ родился въ нашъ вкъ, то современные боле мягкіе нравы обезоружили его руки, которымъ инстинктивно хочется наносить удары или защищать добычу. Родись онъ въ конц XV вка, онъ надлъ бы броню и послдовалъ бы за кровавой звздой Писарро или Кортеса.
Висенте Бласко Ибаньесъ усаживается поудобне въ кресло, сильно дышитъ и кладетъ ногу на ногу. Я гляжу на него съ удовольствіемъ: это одинъ изъ тхъ исключительныхъ людей – людей сильныхъ и мощныхъ, одинъ здоровый, спокойный и оптимистическій видъ которыхъ призываетъ къ жизни.
"Я родился въ Валенсіи – разсказываетъ онъ – въ купеческой семь. Однако мои предки принадлежатъ къ той храброй и мятежной рас, вышедшей изъ Нижняго Арагона, которая неизмнно, поколніе за поколніемъ, словно повинуясь какой то традиціи, спускалась съ своихъ безплодныхъ горъ и шла завоевывать гостепріимные города восточнаго берега, гд жизнь легка, потому что изобиліе воды и щедрое солнце неустанно поддерживаютъ священное плодородіе земли…"
Если законъ наслдственности иметъ какое нибудь основаніе, то отъ этихъ предковъ кельтиберійскаго происхождейія, упрямыхъ и отважныхъ, унаслдовалъ великій романистъ, по всмъ вроятіямъ, свой воинственный задоръ и свою удивительно мужесівенную волю. Только такимъ образомъ можно объяснить необычную сложность его характера, страстнаго и измнчиваго, то обличающаго въ немъ «чистаго» художника, не интересующагося никакими практическими задачами, то вдругъ возвращающагося къ дйствительности, умющаго подчинять себ судьбу и властвовать надъ людьми.
Среди боле видныхъ предковъ Бласко Ибаньеса встрчается одинъ аррагонскій священникъ, по имени Мосенъ Франсиско, братъ его бабушки съ материнской стороны. Этотъ коренастый и страстный человкъ, сражавшійся во время первой гражданской войны подъ начальствомъ Кабреры, оставилъ глубокій слдъ въ впечатлительной душ будущаго писателя. Бласко, тогда еще ребенокъ, живо помнитъ до сихъ пор воинственное поведеніе этого гиганта, то священника, то воина, краснаго, какъ сафьяновая кожа, у котораго лапы были, какъ у медвдя, а поступь, какъ у солдата.
Въ его произведеніяхъ нсколько разъ всплываетъ воспоминаніе объ этомъ Мосенъ Франсиско, хотя и въ различных видоизмненіяхъ. Его отдаленное вліяніе чудится мн въ образ отца Микелы, въ кожаной шляп и съ карабином въ рук, который въ роман "Дтоубійцы" (Тростники и илъ) господствуетъ надъ своей паствой ударами приклада; въ грозномъ донъ Себастіан, честолюбивомъ и высокомрномъ, живущемъ съ своей дочерью спокойно въ архіепископскомъ дворц въ Толедо; можетъ быть немного и въ донъ Факундо, добродушномъ священник и наздник въ роман "Вторженіе", а также и въ мальтійскомъ рыцар Пріамо Фебреръ наполовину воин, наполовину священник, тнь котораго проходитъ, воинственно гремя шпорами, черезъ страницы романа "Мертвые повелваютъ". Безъ сомннія, писатель, этотъ пламенный паладинъ свободы, вспоминалъ съ симпатіей о фанатик Мосенъ Франсиско! Почему? Можетъ быть потому что смлость этого человка, такъ часто жертвовавшаго своимъ спокойствіемъ, подвергавшаго свою жизнь опасности ради идеала, таила въ себ столько красоты, что романистъ оцнилъ въ немъ воина и протянулъ ему руку.
Дтство Бласко Ибаньеса, какъ и дтство Октава Мирбо, было бурное. Онъ былъ умнымъ ребенкомъ, но чувствовалъ больше влеченья къ играмъ, въ которыхъ обнаруживается ловкость и сила, чмъ къ книгамъ; какъ бунтовщикъ, онъ возставалъ противъ всякой методичности и дисциплины; въ его натур таился такой избытокъ силы, такая масса безпокойной активности, что онъ былъ вынужденъ жить въ состояніи безпрерывнаго мятежа.
Бабушка очень баловала его. Однажды Висенте отказался сть. У него не было аппетита, завтракъ ему не нравился. Матери надоло его слушать и она, отличавшаяся сообразительнымъ умомъ и тяжелой рукой, подбжала къ нему и схвативъ его за воротникъ, дала ему образцовую встрепку. Физическая боль не только не пришибла мальчика, совсмъ напротивъ, онъ развеселился, вновь обрлъ утерянный аппетитъ и съ удовольствіемъ полъ. Я вижу въ этомъ простомъ анекдот дтскихъ лтъ всю психологію будущаго художника: безстрашную волю, для которой грубая сила и превратности борьбы впослдствіи послужатъ источниками радости жизни.
Семнадцати лтъ Висенте Бласко Ибаньесъ покинулъ родной домъ и въ скромномъ третьеклассномъ экипаж отправился въ Мадридъ. Объ этихъ дняхъ красоты и нищеты онъ говоритъ съ юношескимъ энтузіазмомъ въ сверкающихъ глазахъ. Онъ поступилъ секретаремъ къ Мануэлю Фернандесу Гонсалесу (Fernandezy Gonzalez), престарлому, бдному, почти ослпшему писателю, доживавшему свои послдніе дни. Знаменитый авторъ "Повара его величества" былъ несчастенъ, истощенъ и едва могъ диктовать. Бывало, ночью онъ засыпаетъ въ кресл, кончивъ страницу. Побуждаемый интересомъ сюжета, Бласко безсознательно продолжаіъ писать, и когда Фернандесъ просыпался, прочитывалъ написанное. Несмотря на свое вошедшее въ поговорку высокомріе, старый маэстро удостоивалъ его похвалы: "недурно", мальчикъ "подаетъ надежды", у него были "данныя" для писателя. Такимъ образомъ они вдвоемъ создали нсколько книгь, между прочимъ El mocito de la Fuentecilla (Молодецъ изъ Фуэнтесилья), романъ изъ жизни торреровъ, удачный бытовой очеркъ, написанный теплыми красками, какъ картина Гойи.
Жилъ Бласко Ибаньесъ въ это время въ квартирк на улиц Сеговія около Віадукта. Настроеніе его было превосходное. Онъ зарабатывалъ столько, что могь плохо питаться. Но въ его годы такъ мало нужно для жизни. Знакомился съ главарями литературы, показывался въ редакціяхъ, посщалъ музеи и раекъ королевскаго театра, накоплялъ знанія. А ночью, когда онъ возвращался къ себ домой, бдныя жеещины, торгующія своей красотой на улиц, привлеченныя его молодостью и вьющимися волосами, задерживали его, улыбаясь много общающей улыбкой, полной безкорыстія.
Привлекала его также и политика.
Однажды ночью онъ произнесъ страстную рчь на митинг передъ возбужденной шумной толпой, походившей на разъяренное море, передъ толпой плотниковъ, сапожниковъ и каменьщиковъ. Рчь его произвела впечатлніе, и сотни мозолистыхъ рукъ бурно апплодировали ему. Посл окончанія сходки онъ пошелъ домой, окруженный плотнымъ кольцомъ поклонниковъ. Онъ шелъ, убаюканный побдой, полный честолюбія, точно на голову ему надли классическую корону изъ дубовыхъ и лавровыхъ листьевъ, которую двствениицы назначали побдителямъ въ олимпійскихъ играхъ. Когда онъ подошелъ къ дому, два полицейскихъ агента преградили ему дорогу:
– Вы арестованы!
Толпа запротестовала. Наиболе наэлектризованные сжимали кулаки, готовые ударами отстоять свободу своего героя. Бласко остановилъ ихъ. Пусть никто не двигается! Онъ былъ очарованъ. Онъ уже видлъ себя по дорог въ тюрьму. Безъ сомннія, онъ былъ опасный конспираторъ, разъ власть обезпокоена тмъ, чтобы его задержать. He страхъ сжалъ тогда его сердце, нтъ, честолюбіе, радость, спокойное сознаніе, что онъ становится виднымъ дятелемъ, о которомъ завтра заговоритъ вся печать. И мысль о тюрьм, какъ раньше встрепка, данная ему матерью, наполнила его невыразимымъ успокаивающимъ пріятнымъ чувствомъ. Поистин, его политическая карьера не могла начаться лучше. Полный этихъ иллюзій, онъ отдалъ себя въ руки власти и встртился лицомъ къ лицу съ – матерью! Горькое разочарованіе! He опаснаго революціонера, а только непокорнаго мальчика, бжавшаго изъ родительскаго дома, хотла полиція задержать. Пришлось сдаться! Ничего не подлаешь! Онъ былъ несовершеннолтенъ. Это былъ, можетъ быть, единственный случай въ юности романиста, о которомъ ему приходилось вспоминать со стыдомъ.
Бласко Ибаньесъ разсказываетъ о своихъ первыхъ политическихъ походахъ просто, безъ всякихъ иллюзій: за свои нападки на существующія учрежденія, за свою врожденную склонность бравировать опасностью, онъ нсколько разъ былъ изгнанъ, между прочимъ въ 1890 г. еще при жизни Руиса Зориллья: два года онъ провелъ восхитительнйшимъ образомъ въ Париж въ сред эмигрантовъ-офицеровъ, въ самой гущ Латинскаго квартала. Другой разъ онъ былъ приговоренъ къ заключенію въ крпости. Около 30 разъ сидлъ въ тюрьм за воинственныя газетныя статьи; восемь разъ подъ рядъ населеніе Валенсіи выбирало его депутатомъ. Однако, его истиннымъ идеаломъ была литература.
– Тогда я работалъ въ убійственныхъ условіяхъ! – разсказываетъ онъ. – Въ Валенсіи, въ редакціи основанной мною газеты "Народъ" я писалъ передовицу, просматривалъ весь номеръ, принималъ представителей республиканскихъ комитетовъ, навщавшихъ меня, и уже только посл всего этого садился за романъ. Это случалось не раньше двухъ часовъ утра. Такъ создалъ я свои первыя вещи: "Жить на показъ" ("Arroz y tartana"), "Майскій цвтокъ", "Проклятый хуторъ"… Теперь я работаю въ боле комфортабельныхъ условіяхъ. Каждый день я встаю въ восемь и завтракаю. Завтракъ обильный. Если я не помъ, какъ слдуетъ, я не могу работать. Боле того: люди мало дящіе, кажутся мн существами слабыми. Я ихъ не люблю…
И при этихъ словахъ выраженіе его лица становится ршительнымъ и властнымъ, глаза сверкаютъ жаднымъ и торжествующимъ блескомъ.
– Сейчасъ же посл завтрака – продолжаетъ онъ, – я сажусь писать и пишу безъ отдыха до четырехъ часовъ, когда я снова хорошо мъ. Потомъ совершаю прогулку и снова сажусь за работу. Въ одиннадцать ужинаю, посл чего сейчасъ же ложусь и читаю въ постели до двухъ или трехъ утра. Какъ видите, сплю я очень мало.
Первыя произведенія Бласко Ибаньеса почти не имли успха. "Жить на показъ" ("Arroz y tartana"), (1894 г.), и "Майскій цвтокъ" едва разошлись въ 500 экземплярахъ. "Проклятый хуторъ" также прошелъ безслдно. Лишь много лтъ спустя знаменитый знатокъ и любитель Испаніи Ж. Эрелль случайно купилъ романъ въ Санъ-Себастіанъ, въ день боя быковъ, и увлеченный имъ, перевелъ его на французскій языкъ. Тогда только и наша публика и печать поняла значеніе этого мастерского романа. Однако писатель любилъ свое дло и слпо врилъ въ себя, какъ вс, кто "уметъ пробиться". Онъ продолжалъ писать.
Убжденный, что только въ "жизни", въ "живомъ" скрываются истинныя чары и высшая красота, что только то, что раньше потрясло художника, будь онъ романистъ, живописецъ или композиторъ, можетъ послужить свтлымъ источникомъ или прочнымъ фундаментомъ художественнаго произведенія, онъ добросовстно изучалъ вс т мста, которыя должны были ему служить сюжетомъ для его книгъ. Такъ, чтобы написать "Майскій цвтокъ", онъ похалъ въ Танжеръ и вернулся въ одной изъ тхъ барокъ, называемыхъ laude, которыя служатъ для контрабанднаго провоза табака. Такъ точно, чтобы "пережить" одну изъ наиболе интересныхъ главъ "Дикой орды", онъ, рискуя быть растрляннымъ, перелзъ въ компаніи браконьеровъ и дрессированныхъ собакъ (не лающихъ во время охоты) стны, окружающія лса королевскаго имнія El Pardo. A чтобы написать романъ "Мертвые повелваютъ" онъ объзжалъ въ лодк берега Ибисы и, захваченный грозой, долженъ былъ искать убжища на маленькомъ островк, гд пробылъ 14 часовъ, безъ пищи, промокшій до мозга костей.
Эти приключенія романиста въ связи съ смлыми выходками стараго революціонера и съ безмрной любовью къ путешествіямъ (Бласко Ибаньесъ объхалъ значительную часть Южной Америки, Франціи, Англіи, Голландіи, Центральной Европы, былъ въ Константинопол и во всхъ чудесныхъ городахъ Греціи и Италіи) внесли въ его творчество удивительное богатство красокъ и крайне безпокойный духъ. Его многообразное творчество, вдохновленное самыми разнообразными точками зрнія, прекрасно отражаетъ его собственную жизнь, пеструю и бродячую, какъ химера фельетониста.
Висенте Бласко Ибаньесъ творитъ съ удивительной быстротой. Чтобы собрать материалъ для знаменитаго романа "Кровавая арена", ему было достаточно похать въ Севилью въ компаніи матадора Антоньо Фуэнтесъ {Имя котораго упоминается неоднократно въ роман.}. Матеріалъ для "Вторженія" онъ собралъ въ Бильбао въ одну недлю. Большинство своихъ произведеній онъ написалъ въ два мсяца. Надъ нкоторыми онъ работалъ даже только 45 дней. Охваченный нетерпніемъ, онъ отправляетъ свои рукописи въ типографію, не перечитывая ихъ и, какъ Бальзакъ, поправляетъ ихъ только въ гранкахъ.
– Вы считаете концепцію произведенія дломъ легкимъ? – спрашиваю я его.
– Очены – отвчаетъ онъ. – Я импрессіонистъ и иитуитивистъ. Тяжелая борьба между образомъ и формой, на которую столько жалуются другіе писатели, для меня почти не существуетъ. Это вопросъ темперамента. Я думаю, художественное произведеніе рождается или сразу или никогда. Въ первомъ случа сюжетъ захватываетъ меня съ такою силою, такъ поглощаетъ меня, такъ владетъ мною, что я вынужденъ сразу записать его, чтобы освободиться отъ его навязчивой власти. Нервный подъемъ, вызываемый во мн работой, особенно надъ послдними главами, становится у меня настоящей болзнью: руки и грудь ноютъ, болятъ глаза и желудокъ, и одиако я не могу бросить писать. Развязка сюжета увлекаетъ меня, порабощаетъ, сдавливаетъ затылокъ, длаетъ меня безумнымъ. Я похожъ на лунатика. Co мной говорятъ, я не слушаю. Хочу совершить прогулку и не осмливаюсь. Столъ притягиваетъ меня, и я продолжаю работать. Часто я писалъ такимъ образомъ 16 или 18 часовъ подъ рядъ. Однажды я работалъ безъ остановки 30 часовъ, отрываясь только, чтобы выпить чашку супа или кофе…
Какъ вс великіе: романисты Юга, Бласко Ибаньесъ обладаетъ удивительной памятью на пейзажи, особенно если онъ давно уже не видлъ ихъ. На далекомъ разстояніи прежніе образы получаютъ неимоврную точность, сливаясь въ общую картину. Это точно потокъ временно забытыхъ гармоній, запаховъ и красокъ, воскресающихъ со всей своей прежней трепещущей теплотой. Вліяніе этихъ пластическихъ образовъ дйствительности на его душу такъ велико, что часто они становятся у него рядомъ съ ощущеніями другого порядка, а именно слуховыми. Бласко Ибаньесъ – меломанъ. Музыка глубоко волнуетъ его. Бетховенъ и Вагнеръ – его кумиры. Многія страницы своихъ произведеиій онъ писалъ, напвая ихъ мелодіи. И однако бываютъ моменты, когда таинственные знаки пентаграммы представляются его воображенію какъ нчто протяженное, осязаемое, подверженное законамъ красокъ и линій.
"Рябь пугливыхъ водъ каналовъ, пронзенныхъ лучами свта – говоритъ онъ въ роман "Жить на показъ" (Arroz y tartana) – были похожи на сладкіе и робкіе звуки меланхолическихъ скрипокъ; мягкая зелень луговъ звучала для мечтательнаго юноши, какъ нжные вздохи кларнетовъ, "этихъ любимыхъ женщинъ", какъ ихъ называлъ Берліозъ. Безпокойный шорохъ желтоватыхъ тростниковъ и зелень свжихъ огородовъ, блестящихъ и свтлыхъ, какъ озеро жидкаго изумруда, царили надъ всмъ, какъ страстныя любовныя жалобы альтовъ или романтическіе звуки віолончели. А въ глубин безконечное море съ своими лазоревыми тонами казалось протяжными звуками духовыхъ инструментовъ, издававшихъ заглушенное безконечное рыданіе".
Это удивительное смшеніе разныхъ эмоцій у Бласко Ибаньеса не преходящее душевное состояніе. Напротивъ, это обычное его настроеніе и, такъ сказать, прочный и счастливый фундаментъ его артистической натуры. Девять лтъ спустя, въ 1903 г. эта его манера "видть глазами музыку" осталась тою же.
"Нкоторые музыкальные отрывки – утверждаетъ одно изъ дйствующихъ лицъ въ роман "Толедскій Соборъ" – вызываютъ предо мною безконечное лазоревое море съ серебристыми волнами (хотя я никогда не видалъ моря), другіе рисуютъ передо мною рощи, замки, группы пасгуховъ и стада блыхъ овецъ. Когда я слушаю Шуберта, я всегда вижу двухъ влюбленныхъ, вздыхагощихъ подъ липой, а нкоторые фраецузскіе композиторы позволяютъ мн видть, какъ проходятъ мимо прекрасныя сеньоры, гуляющія среди розовыхъ клумбъ, одтыхъ въ фіолетовыя платья, всегда фіолетовыя".
Знаменитый романистъ инстинктивно стремится упрощать свои ощущенія, сводя ихъ вс къ зрительнымъ, и въ этомъ тайна его искусства, блещущаго пластичностью и красочностью. Этой особенностью обусловлена удивительная увренность и пышное изобиліе его описаній, точность его манеры подбирать прилагательныя, необычная сила, трезвая и увренная, которою отличается рисунокъ его фигуръ, чисто бальзаковское умніе правдоподобно создавать характеры и та мощная правдивость, похожая на могучее дуновеніе самой жизни, которой дышатъ его картины.
Авторъ "Проклятаго хутора" не подготовляетъ матеріалъ для своихъ произведеній съ той на пряженной и терпливой кропотливостью, о которой говорятъ французскіе романисты въ своихъ автобіографіяхъ. Этому мшаетъ его темпераментъ, бурный и страстный рабъ впечатлній. Бласко Ибаньесъ не поклонникъ методическаго творчества. Онъ никогда не записываетъ "фразъ" и "мыслей", которыя у него могутъ родиться, когда онъ идетъ по улиц. "Замтки", изъ которыхъ долженъ вырасти романъ, онъ сохраняетъ въ памяти, какъ потаенный багажъ, наполовину забытый. Но какъ только онъ садится писать, вс эти воспоминанія пробуждаются и, точно повинуясь магическому заклинанію, быстро воскресаютъ передъ нимъ во всемъ ихъ многообразіи. Процессъ зарожденія и развитія произведенія отличается у него большой простотой. Первоначально онъ иметъ въ голов только главный сюжетъ, самый "блокъ", и трехъ или четырехъ главныхъ дйствующихъ лицъ. Эпизоды, второстепенные персонажи, дленіе на главы и т. д. все это появляется лишь потомъ, во время лихорадочно быстрой работы. Онъ пишетъ съ поразительной быстротой, занося все, что ему приходитъ въ голову. Когда романъ оконченъ, онъ похожъ на богатую густую чащу лса. Затмъ онъ пускаетъ въ ходъ "ножницы". He знающій мры романистъ уступаетъ мсто суровому критику, который сокращаетъ, вычеркиваетъ и уничтожаетъ безъ жалости. Сатурнъ пожираетъ собственныхъ дтей. "Это лишнее и то лишнее". "Эти дв главы могутъ быть соединены въ одну и т. д." Стиль его легкій, прозрачный, безъ вычурныхъ мыслей и фразъ.
– Чмъ проще авторъ – говоритъ Бласко Ибаньесъ – тмъ легче его читать. Я стараюсь писать безъ риторическихъ вычурностей, ясно и просто, съ единственной цтою, чтобы читатель "забылъ", что передъ нимъ книга, а по окончаніи послдней страницы думалъ, что онъ словно просыпается отъ сна или что передъ его глазами прошло видніе кинематографа.
Театра онъ не любитъ, онъ дйствуетъ на нero непріятно. Его натура моряка, влюбленнаго въ широкіе горизонты, въ благодатную безграничность пейзажей, презираетъ тсную жизнь сцены. Какъ ни хороша драма, въ ней всегда много искусственнаго. По его мннію, ничего красиваго и интереснаго не можетъ произойти на подмосткахъ, ограниченныхъ картонными деревьями и бумажными стнами. Наиболе захватывающія драмы возбуждаютъ въ немъ обыкновенно веселость. Онъ разсказываетъ, что когда ребенкомъ онъ видлъ въ театр "На лон смерти", онъ ушелъ раныые, чмъ опустился занавсъ, потому что грозилъ лопнуть отъ смха.
– А какъ вы смотрите на женщинъ? – спрашиваю я. Считаете ли вы ихъ сложными натурами, вроломными?
Хотя я угадывалъ его отвтъ, но предпочиталъ услышать его изъ его собственныхъ устъ. Висенте Бласко Ибаньесъ улыбается, пожимаетъ плечами и по его лицу пробгаетъ удовлетворенное, немного тщеславное выраженіе человка, который неоднократно одерживалъ побды въ поединкахъ любви.
– Женщина – восклицаетъ онъ – не есть вся жизнь, даже не есть половина жизни – хотя она и лучшее, что есть въ ней. Я не презираю ее, какъ жители востока, но я никогда и не чувствовалъ на себя ея тираннической власти. Я мужчина, искатель наслажденій, а не сантименталистъ. Я считаю женщину однимъ изъ многихъ предметовъ на земл, способныхъ вызвать желаніе и достойныхъ завоевыванія. -
Нашъ разговоръ снова поднимается въ сферу боле общихъ положеній.
– Врите вы въ славу, какъ цль жизни? Любите вы деньги?
Маэстро, не колеблясь, отвчаетъ:
– Слава, какъ деньги, какъ любовь – только "украшенія" жизни, и больше ничего, блестящія побрекушки, которыя ее длаютъ боле красивой и показываютъ намъ ее подъ нарядной маской. Истинной же цлью жизни является просто сама "жизнь". Мы должны жить не для богатства, не для славы, не для обоготворенія женщины, что-бы тамъ ни говорили ложные поэты. Жизнь иметъ свою собственную сущность и сама себя оправдываетъ…
Въ этомъ энергическомъ и сжатомъ отвт отражается вся душа этого исключительнаго человка, послдняго конквистадора, счастливо соединяющаго въ себ художника и авантюриста, сумвшаго безъ всякой поддержки восторженствовать надъ бдностью и подчинить себ жизнь съ мужествомъ льва.
