Текст книги "Рассказы(Москва.- 1911)"

Автор книги: Висенте Бласко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 10 страниц)

Манекенъ.

Прошло уже девять лтъ съ тхъ поръ, какъ Луисъ Сантурсе разошелся со своею женою. За это время онъ не разъ видлъ ее, когда она, въ шелку и въ тюл, пролетала мимо него въ нарядномъ экипаж, точно внезапно вспыхивавшее видніе красоты, или когда онъ смотрлъ внизъ изъ райка королевскаго театра и видлъ ее внизу въ лож, окруженную мужчинами, которые наперерывъ шептали ей чтото на ухо, желая выставить на показъ свою близость съ нею.

Осадокъ прежняго гнва закипалъ въ немъ при каждой такой встрч. Онъ избгалъ этихъ встрчъ, какъ больной боится усиленія боли, и тмъ не мене халъ теперь къ жен въ ея чудный особнякъ на алле Кастельяна, пышная роскошь котораго свидтельствовала о ея постыдномъ образ жизни.

Воспоминанія о прошломъ, казалось, выскакивали изо всхъ уголковъ его памяти отъ сильной тряски извозчичьяго экипажа. Жизнь, о которой онъ мечталъ забыть, проходила теперь передъ его закрытыми глазами:– медовый мсяцъ его – скромнаго чиновника, женатаго на хорошенькой и воспитанной барышн изъ о_б__д_н__в_ш_е_й семьи; счастливый первый годъ брака, когда нужда скрашивалась любовью; затмъ протесты Энрикеты противъ недостатка въ деньгахъ, глухое недовольство скромными туалетами, когда вс кругомъ напвали ей, что она красавица, споры съ мужемъ изъ-за всякаго пустяка, ссоры въ полночь въ спальн, подозрнія, вкрадывавшіяся постепенно въ сердце мужа, и непонятное, матеріальное благосостояніе, которое пробиралось въ домъ сперва робко, словно опасаясь скандала, потомъ дерзко и нахально, словно вс кругомъ были слпы, пока Луисъ не получилъ несомнннаго доказательства въ своемъ несчастіи. Онъ стыдился теперь одного воспоминанія о своей слабости. Онъ не былъ трусомъ и даже твердо врилъ въ свою смлость, но либо страдалъ безволіемъ, либо чрезмрно любилъ жену. И потому, убдившись, путемъ noстыднаго шпіонства, въ своемъ безчестіи, онъ сумлъ только завести судорожно сведенную руку надъ красивымъ лицомъ блдной куклы и… не опустилъ руки. У него хватило силъ лишь на то, чтобы вышвырнуть измнницу изъ дому и заплакать, какъ брошенный ребенокъ, какъ только закрылась за нею дверь.

Затмъ наступило полное, еднообразное одиночество, нарушаемое изрдка извстіями, причинявшими ему сильныя страданія, Жена его каталась по средней Европ, какъ принцесса. Ее л_а_н_с_и_р_о_в_а_л_ъ одинъ милліонеръ, Она попала въ свою сферу, такъ какъ была рождена для такой жизни. Цлую зиму приковывала она въ Париж всеобщее вниманіе. Газеты были полны сообщеній о красавиц испанк; ея успхи на модныхъ морскихъ купаньяхъ гремли на всю страну, и мужчины считали за честь раззоряться изъ-за нея. Нсколько дуэлей и разные слухи о самоубійств создали вокругъ ея имени легендарный ореолъ. Посл трехлтнихъ успховъ и странствованій по міру она вернулась въ Мадридъ; къ красот ея прибавилось новое обаяніе – космополитическій духъ. Теперь ея покровителемъ былъ самый богатый торговецъ Испаиіи, и она царила въ своемъ роскошномъ особняк среди исключительно мужского общества – министровъ, банкировъ, вліятельныхъ политическихъ дятелей и другихъ важныхъ особъ, добивавшихся ея улыбки, какъ высшаго ордена.

Власть ея была такъ велика, что даже Луисъ чувствовалъ вліяніе жены вокругъ себя, видя что кабинеты мняются, а онъ все остается на своемъ мст. Страхъ передъ жизненною борьбою заставилъ его примириться съ этимъ положеніемъ, въ которомъ онъ чуялъ скрытую руку Энрикеты. Будучи одинокимъ и обреченнымъ на трудъ для добыванія средствъ къ жизни, онъ чувствовалъ тмъ не мене стыдъ жалкаго, несчастнаго человка, единственная заслуга котораго состоитъ въ томъ, что онъ супругъ красивой жены. Смлости и энергіи у него хватало только на то, чтобы удирать отъ жены, когда та встрчалась ему случайно, дерзко сіяя своимъ безстыдствомъ и преслдуя его изумленнымъ взглядомъ, въ которомъ исчезала гордость красавицы.

Однажды къ нему явился старый и робкій на видъ священникъ, тотъ самый, что сидлъ теперь рядомъ съ нимъ въ экипаж. Это былъ исповдникъ его жены. Ея выборъ былъ очень удаченъ:– священникъ былъ добродушнымъ и недалекимъ господиномъ. Когда онъ сказалъ, кто его послалъ, Луисъ не сдержался.– Эта… и у него вырвалось крупное ругательство. Но славный старичекъ былъ невозмутимъ и, словно боясь забыть выученную наизусть рчь, если не произнесетъ ее сейчасъ же, заговорилъ о кающейся Магдалин и о Господ Бог, который простилъ ей, какъ ни тяжелы были ея прегршенія; затмъ батюшка перешелъ къ простому и естественному стилю и разсказалъ о переворот, происшедшемъ въ Энрикет. Она была больна и почти не выходила изъ своего особняка. Внутренняя болзнь подала ее – ракъ, изъ за котораго приходилось постоянно длать впрыскиваніе морфія, чтобы она не теряла сознанія и не кричала отъ жестокой боли. Несчастіе заставило ее обратиться къ Богу; она раскаялась въ прошломъ и хотла повидать мужа…

А онъ – трусъ – запрыгалъ отъ удовольствія, услышавъ это; слабый человкъ былъ въ восторг, что судьба отомстила за него. Ракъ!… Проклятый органъ гнилъ внутри нея, убивая ее еще при жизни. Что же, она попрежнему красива, неправда ли? Какая пріятная месть! Нтъ, онъ не пойдетъ къ ней. Напрасно приводилъ батюшка доводы въ ея оправданіе. Онъ могъ являться, сколько угодно, и разсказывать объ Энрикет; это доставляло Луису большое удовольствіе. Теперь онъ понималъ, почему люди такъ скверны.

Съ тхъ поръ священникъ сталъ навщать Луиса почти каждый вечеръ и разсказывать объ Энрикет, покуривая сигары, а иногда они выходили вдвоемъ гулять въ окрестностяхъ Мадрида, какъ старые друзья.

Болзнь быстро прогрессировала. Энрикета была уврена въ томъ, что умираетъ, и желала повидать мужа, чтобы вымолить у него прощеніе, прося объ этомъ тономъ капризной и больной двочки, которая требуетъ игрушку. Даже т_о_т_ъ человкъ, сильный покровитель, покорный, несмотря на свое всемогущество, умолялъ священника, чтобы онъ привезъ въ особнякъ мужа Энрикеты. Добрый старикъ съ жаромъ говорилъ о трогательномъ раскаяніи сеньоры, признавая, впрочемъ, что проклятая роскошь, погубившая уже немало людей, продолжала еще властвовать надъ нею. Болзнь приковывала ее къ дому; но въ минуты спокойствія, когда гадкія боли не доводили ее до безумія, она просматривала каталоги и модные журналы изъ Парижа, отправляла туда заказы своимъ поставщикамъ, и рдкая недля проходила безъ того, чтобы не присылали ей картонокъ съ послдними новостями – платьями, шляпами и драгоцнностями; Энрикета разсматривала и вертла ихъ въ рукахъ въ запертой спальн, и посл этого вещи попадали куда-нибудь въ уголъ или засовывались навсегда въ шкафъ, какъ ненужныя игрушки. За вс эти капризы платилъ тотъ, другой, желавшій только видть улыбку на устахъ Энрикеты.

Постоянные разсказы священника постепенно посвящали Луиса въ жизнь жены; онъ слдилъ издали за теченіемъ ея болзни, и не проходило дня, чтобы онъ не соприкасался мысленно съ существомъ, отъ котораго отдалился навсегда.

Однажды вечеромъ священникъ выступилъ передъ нимъ особенно энергично. Жена его доживала послдніе дни и требовала мужа настойчивыми криками. Онъ совершалъ преступленіе, отказывая умирающей въ исполненіи послдней просьбы. Священникъ чувствовалъ себя способнымъ свести его къ жен силою. Твердая воля старика побдила; Луисъ покорился и слъ съ нимъ въ карету, мысленно ругая себя, но не имя силъ отказаться… Трусъ! Трусъ, какъ всегда!

Онъ прошелъ вслдъ за черною рясою черезъ садъ особняка, на который онъ часто поглядывалъ прежде съ ненавистью изъ сосдней аллеи… Теперь онъ не испытывалъ ни ненависти, ни страданій, а только живое любопытство человка, который прізжаетъ въ незнакомую страну и предвкушаетъ все интересное, что увидитъ тамъ.

Внутри особняка онъ испытывалъ то же чувство любопытства и изумленія. Ахъ, несчастный! Сколько разъ представлялъ онъ себ въ безсильныхъ мечтахъ, какъ войдетъ въ этотъ домъ въ качеств мужа изъ драмы, съ оружіемъ въ рук, и убьетъ неврную жену, а затмъ поломаетъ, точно дикое животное, дорогую мебель и порветъ роскошныя драпировки и мягкіе ковры. А теперь эти мягкіе ковры подъ ногами, красивая обстановка, по которой скользилъ его взглядъ, и цвты, привтствовавшіе его изъ угловъ чуднымъ ароматомъ, дйствовали на него опьяняюще, какъ на евнуха, и имъ овладло желаніе расположиться на этой мебели и завладть ею, какъ будто она принадлежала ему, разъ составляла собственность его жены. Теперь онъ понималъ, что значитъ богатство, и какъ тяжело оно гнететъ своихъ рабовъ. Онъ находился пока только въ первомъ этаж и не замтилъ еще въ спокойно-величественной атмосфер особняка ни малйшаго признака смерти, явившейся въ домъ.

По пути ему встрчались лакеи, подъ безстрастною маскою которыхъ ему почудилось выраженіе нахальнаго любопытства. Горничная поклонилась ему съ загадочною улыбкою, и нельзя было понять, кроется въ ней симпатія или насмшка надъ "мужемъ барыни". Дале ему показалось, что въ сосдней комнат прячется какой-то господинъ (можетъ быть это былъ т_о_т_ъ). Этотъ новый міръ ошеломилъ Луиса, и онъ прошелъ въ одну комнату, куда втолкнулъ его спутникъ.

Это была спальня Энриікеты, окутанная пріятнымъ полумракомъ, который прорзался полосою свта, проникавшаго въ комнату черезъ пріоткрытую дверь балкона.

Въ этой полос свта стояла стройная, румяная женщина въ роскошномъ, розовомъ, вечернемъ туалет; ея перламутровыя плечи выступали изъ облака кружевъ, а на груди и на голов ослпительно сверкали брильянты. Луисъ отступилъ въ изумленіи, вспыхнувъ отъ негодованія. Что это за издвательство? Такъ это больная? Его позвали сюда для оскорбленій?

– Луисъ, Луисъ…– застоналъ позади его слабый голосъ съ дтскою и нжною интонаціею, напомнившій ему прошлое – лучшія минуты его жизни.

Глаза его, привыкшіе ко мраку, различили въ глубин комнаты что-то величественное и мону-ментальное, точно алтарь; это была огромная кровать, въ которой съ трудомъ приподнималась на локт, подъ пышнымъ балдахиномъ, блая фигура.

Тогда Луисъ вглядлся ближе въ неподвижную женщину, ожидавшую его, казалось, въ холодной, строгой поз и глядвшую на него тусклыми, словно затуманенными отъ слезъ, глазами. Это былъ художественно исполненный манекенъ, нсколько похожій лицомъ на Энрикету. Онъ служилъ ей для того, чтобы она могла любоваться новостями, постоянно получаемыми изъ Парижа, и былъ кром нея единственнымъ зрителемъ на выставкахъ изящества и богатства, устраиваемыхъ умирающею при закрытыхъ дверяхъ ради развлеченія.

– Луисъ, Луисъ…– снова застоналъ тонкій голосокъ изъ глубины кровати.

Онъ печально подошелъ къ кровати. Жена судорожно сжала его въ своихъ объятіяхъ, ища горячими губами его губы и умоляя о прощеніи, въ то время, какъ на щеку его упала нжная слезинка.

– Скажи, что ты прощаешь мн. Скажи, Луисъ, и я можетъ быть не умру.

И мужъ, инстинктивно собиравшійся оттолкнуть ее, кончилъ тмъ, что отдался въ ея объятія, невольно повторяя ласковыя слова изъ счастливыхъ временъ. Глаза его привыкли къ полумраку и различали теперь лицо жены во всхъ подробностяхъ.

– Луисъ, дорогой мой,– говорила она, улыбаясь сквозь слезы.– Какъ ты находишь меня? Я теперь не такъ красива, какъ во времена нашего счастья… когда я не была еще сумасшедшею. Скажи мн, ради Христа, скажи, какъ ты меня находишь?

Мужъ глядлъ на нее съ изумленіемъ. Она была попрежнему красива, и эта цтская, наивная красота длала ее страшною. Смерть не наложила еще на нее своей печати; только въ нжный ароматъ пышнаго тла и величественной кровати вкрадывался, казалось, еле замтный запахъ мертвой матеріи, что-то такое, что обнаруживало внутреннее разложеніе и примшивалось къ ея поцлуямъ.

Луисъ догадался о присутствіи кого-то позади себя. Въ нсколькихъ шагахъ отъ него стоялъ человкъ и глядлъ на мужа и жену съ видимымъ смущеніемъ, словно его удерживало тутъ что-то боле сильное, чмъ воля, которая повелвала ему удалиться. Мужъ Энрикеты прекрасно зналъ, какъ и полиспаніи, строгое лицо этого пожилого господина со здравыми принципами, яраго защитника общественной нравственности.

– Скажи ему, чтобы онъ ушелъ, Луисъ,– крикнула больная.– Что онъ тутъ длаетъ? Я люблю только тебя… только своего мужа. Прости мн… всему виною роскошь, роскошь проклятая. Я жаждала денегъ, много денегъ; но любила я всегда… только тебя.

Энрикета плакала слезами раскаянія, и человкъ этотъ тоже плакалъ, чувствуя себя слабымъ и униженнымъ передъ ея презрніемъ.

Луисъ, столько разъ думавшій объ этомъ человк съ негодованіемъ и почувствовавшій при встрч желаніе задушить его, глядлъ на него теперь съ симпатіей и уваженіемъ. Онъ, вдь, тоже любилъ ее! И общая любовь не только не оттолкнула ихъ другъ отъ друга, а наоборотъ объединила мужа и т_о_г_о человка странною симпатіею.

– Пусть уходитъ, пусть уходитъ!– повторяла больная съ дтскимъ упрямствомъ. И мужъ ея поглядлъ на всемогущаго человка съ мольбою, точно просилъ у него прощенія за жену, которая не понимала, что говоритъ.

– Послушайте, донья Энрикета,– произнесъ изъ глубины комнаты голосъ священника.– Подумайте о себ самой и о Бог. He впадайте въ грховную гордость.

Оба они – мужъ и покровитль – кончили тмъ, что услись у постели больной. Она кричала отъ боли; приходилось длать ей частыя впрыскиванія, и оба съ любовью ухаживали за нею. Нсколько разъ руки ихъ встртились, когда они приподнимали Энрикету, но инстинктивное отвращеніе не разъединило ихъ. Наоборотъ, они помогали другъ другу съ братскою любовью.

Луисъ чувствовалъ все большую и большую симпатію къ этому доброму сеньору, который держалъ себя такъ просто, несмотря на свои милліоны и оплакивалъ его жену даже больше, чмъ онъ самъ. Ночью, когда больная отдыхала, благодаря морфію, они разговаривали тихимъ голосомъ въ этой больничной обстановк, и въ словахъ ихъ не было ни намека на скрытую ненависть. Они были братьями, которыхъ помирили общія страданія.

Энрикета умерла на разсвт, повторяя мольбы о прощеніи. Но послдній взглядъ ея принадлежалъ не мужу. Эта красивая, безмозглая птица упорхнула навсегда, лаская взоромъ манекенъ съ вчною улыбкою и стекляннымъ взглядомъ – роскошнаго идола съ пустою головою, на которой сверкали адскимъ блескомъ брилльянты въ голубомъ свт зари…

Морскіе волки.

Переставъ заниматься длами посл сорокалтняго плаванія со всевозможными приключеніями и рискомъ, капитанъ Льоветъ былъ теперь самымъ важнымъ жителемъ въ Кабаньал – маленькомъ городк съ блыми, одноэтажными домиками и широкими, прямыми, залитыми солнцемъ улицами, точно въ небольшомъ американскомъ городк.

Публика изъ Валенсіи, прізжавшая въ Кабаньалъ на лто, съ любопытствомъ глядла на стараго морского волка, сидящаго въ большомъ кресл подъ навсомъ изъ полосатаго холста у двери его дома. За сорокъ лтъ, проведенныхъ имъ во всякую погоду на палуб судна, подъ дождемъ и брызгами волнъ, сырость пронизала его до костей, и онъ просиживалъ теперь, разбитый ревматизмомъ, большую часть дней неподвижно на кресл, разражаясь ругательствами и жалобами каждый разъ, какъ ему приходилось вставать на ноги. Высокій, мускулистый, съ крупнымъ отвислымъ животомъ и загорлымъ, тщательно выбритымъ лицомъ, капитанъ напоминалъ добродушнаго священника въ отпуску, спокойно сидвшаго у дверей своего дома. Единственное, что подтверждало славу капитана Льовета – мрачную легенду, связанную съ его именемъ – были его срые глаза, глядвшіе властно и проницательно и свидтельствовавшіе о томъ, что этотъ человкъ привыкъ повелвать.

Онъ провелъ всю свою жизнь въ борьб съ англійскимъ королевскимъ флотомъ, проскальзывая мимо преслдовавшихъ его крейсеровъ на своей знаменитой бригантин, нагруженной чернымъ живымъ трваромъ, который онъ перевозилъ съ береговъ Гвинеи на Антильскіе острова. Онъ былъ такъ смлъ и невозмутимо хладнокровенъ, что экипажъ ни разу не замтилъ въ немъ ни малйшаго страха или колебанія.

О немъ разсказывали всевозможные ужасы. Онъ не разъ выкидывалъ за бортъ весь грузъ негровъ, чтобы освободиться отъ преслдовавшихъ его крейсеровъ. Акулы подплывали стадами, волнуя море ударами своихъ сильныхъ хвостовъ, покрывая поверхность воды огромными пятнами крови и для между собою зубами невольниковъ, которые въ отчаяніи взмахивали руками надъ водою. Капитанъ одинъ сдерживалъ взбунтовавшійся экипажъ, расправляясь съ нимъ палками и топоромъ. Иногда, во время вспышекъ слпого гнва, онъ бгалъ по палуб, какъ дикое животное. Ходили даже толки объ одной женщин, которая сопровождала его всегда въ пути и была сброшена съ мостика взбсившимся капитаномъ въ море посл одной ссоры изъ ревности. И на ряду съ этимъ у капитана бывали неожиданные порывы великодушія, и онъ щедро помогалъ семействамъ своихъ моряковъ. Въ порыв гнва онъ былъ способенъ убить подчиненнаго, но зато, когда кто-нибудь падалъ въ море, онъ бросался въ воду и спасалъ погибающаго, не страшась ни моря, ни хищныхъ рыбъ. Онъ выходилъ изъ себя отъ бшенства, когда торговцы неграми обманывали его на нсколько песетъ, и тратилъ въ ту же ночь три-четыре тысячи дуро на одну изъ тхъ дикихъ оргій, которыми онъ прославился въ Гаван. "Онъ сперва дерется, а потомъ разговариваетъ", говорили про него моряки, вспоминая, какъ онъ заподозрлъ разъ въ открытомъ мор заговоръ противъ него со стороны помощника и разможжилъ ему черепъ выстрломъ изъ револьвера. Но помимо всего этого, капитанъ былъ очень интереснымъ человкомъ, несмотря на свое мрачное лицо и жестокіе глаза. Въ Кабаньал на берегу моря люди смялись надъ его продлками, собираясь поболтать въ тни около лодокъ. Однажды онъ пригласилъ къ себ на судно африканскаго короля, продававшаго ему невольниковъ и, видя, что Его черное Величество со своими придворными напились пьяны, поступилъ, какъ торговецъ неграми у Мериме, а именно поднялъ паруса и продалъ ихъ въ рабство. Въ другой разъ, удирая отъ преслдовавшаго его британскаго крейсера, капитанъ преобразилъ свое судно въ одну ночь, перекрасивъ его въ другой цвтъ и измнивъ оснастку. У англійскихъ капитановъ было много данныхъ для опознанія судна смлаго работорговца, но тутъ они были введены въ полное заблужденіе. Капитанъ Льоветъ, говорили на берегу, былъ морскимъ хитано и обходился со своимъ судномъ, какъ съ осломъ на ярмарк, подвергая его чудеснымъ преобразованіямъ.

Торговцы на Куб прозвали его за жестокость и великодушіе, расточительность своей собственной и чужой крови, требовательность въ длахъ и драчливость ради удовольствія, В_е_л_и_к_о_л__п_н_ы_м_ъ к_а_п_и_т_а_н_о_м_ъ, и это прозвище такъ и осталось за нимъ и повторялось нсколькими уцлвшими матросами изъ его экипажа, которые съ трудомъ волочили по берегу ноги отъ ревматизма, кашляя и сгорбившись.

Разорившись безъ малаго на коммерческихъ предпріятіяхъ, онъ оставилъ дла и поселился въ своемъ домик въ Кабаньал, глядя, какъ жизнь проходитъ мимо его дверей и находя развлеченіе лишь въ томъ, чтобы ругаться, какъ извозчикъ, когда ревматизмъ не позволялъ ему подняться съ мста. Нсколько дряхлыхъ стариковъ изъ числа тхъ матросовъ, что служили въ прежнія времена въ его экипаж и получали отъ него здоровое угощенье палкою, приходили иногда посидть рядомъ съ нимъ на панели, подъ вліяніемъ смшаннаго чувства уваженія и восторга; и они разговаривали вмст, съ нкоторою грустью, о б_о_л_ь_ш_о_й у_л_и_ц_, какъ капитанъ называлъ Атлантическій океанъ, считая, сколько разъ они переходили съ одного троттуара на другой – изъ Африки въ Америку – страдая отъ бурь и обманывая м_о_р_с_к_и_х_ъ ж_а_н_д_а_р_м_о_в_ъ. Лтомъ, въ т дни, когда ревматическія боли не изводили ихъ, и ноги могли двигаться, они выходили на берегъ, и капитанъ оживлялся при вид моря и изливалъ свою двойную ненависть. Онъ ненавидлъ Англію, такъ какъ не разъ слышалъ вблизи свистъ ея пушечныхъ ядеръ, и ненавидлъ пароходство, видя въ немъ морское святотатство. Столбики дыма, скользившіе по горизонту, были похоронами паруснаго мореплаванія. На мор не осталось настоящихъ моряковъ; оно принадлежало теперь кочегарамъ.

Въ бурные зимніе дни капитана постоянно видли на берегу, гд онъ поводилъ носомъ, чуя бурю, какъ будто находился еще на палуб и готовился встртить ее достойнымъ образомъ.

Въ одно дождливое утро, увидавъ, что народъ бжитъ къ морю, онъ тоже отправился на берегъ, отвчая сердитымъ ворчаньемъ семь, пытавшейся удержать его дома. Среди черныхъ лодокъ, врзавшихся въ песокъ на берегу, выдлялись на фон свинцоваго, пнистаго моря группы людей въ синихъ блузахъ и разввающихся отъ втра юбкахъ. Вдали на туманномъ горизонт мчались, точно испуганныя овцы, рыбацкія лодки съ почти спущенными и почернвшими отъ воды парусами, выдерживая отчаянную борьбу съ волнами и обнажая киль при каждомъ прыжк передъ тмъ, какъ войти въ портъ, обогнувъ группу красныхъ скалъ, отполированныхъ водою, среди которыхъ шипла желтая пна – желчь разъяреннаго моря.

Одна лодка безъ мачты перебрасывалась съ волны на волну, какъ мячикъ, по направленію къ опасному мсту. Народъ кричалъ на берегу, видя лежащій на палуб экипажъ, подавленный близостью смерти. Въ толп шли разговоры о томъ, чтобы выйти на лодк изъ порта навстрчу этимъ несчастнымъ, бросить имъ канатъ и притащить на буксир къ берегу; но даже самые смлые люди не ршались привести этотъ планъ въ исполненіе, глядя, какъ бушуетъ море, наполняя все водное пространство жидкою пылью. Всякая лодка, вышедшая изъ порта, погибла бы, прежде чмъ гребцы успли бы взмахнуть одинъ разъ веслами.

– Эй, кто за мною? Надо спасти этихъ несчастныхъ!

Это былъ грубый и властный голосъ капитана Льовета. Онъ гордо стоялъ на отекшихъ ногахъ, со сверкающимъ и смлымъ взглядомъ, и руки его дрожали отъ гнва, вызваннаго въ немъ опасностью. Женщины глядли на него съ изумленіемъ. Мужчины разступались, образуя вокругъ него широкій кругь, а онъ безбожно ругался, размахивая руками, точно собирался наброситься съ кулаками на всхъ окружающихъ. Молчаніе этихъ людей возмущало его, какъ будто онъ стоялъ передъ непокорнымъ экипажемъ.

– Съ какихъ это поръ капитанъ Льоветъ не находитъ въ своемъ город людей, которые вышли бы за нимъ въ море?

Онъ произнесъ эти слова, какъ тиранъ, который видитъ, что ему не повинуются, или какъ Богъ, отъ котораго отворачиваются и бгутъ врующіе. Онъ говорилъ по испански, а не на мстномъ діалект, что служило также выраженіемъ его слпого гнва.

– Здсь, капитанъ,– крикнуло разомъ нсколько дрожащихъ голосовъ. И протолкавшись въ толп, въ кругу появилось пять стариковъ, пять скелетовъ, изсушеныхъ бурями и непогодою,– прежнихъ матросовъ изъ экипажа капитана Льовета, связанныхъ съ нимъ пережитками чувства подчиненія и любви, созданной совмстнымъ сопротивленіемъ опасности въ мор. Одни изъ нихъ вышли, волоча ноги, другіе – подпрыгивая, какъ птицы; у нкоторыхъ глаза были широко раскрыты, и зрачки глядли тускло отъ старческой слпоты, и вс они дрожали отъ холода, несмотря на то, что были одты въ шерстяныя куртки, а шапки были надвинуты на двойные платки, обмотанные вокругъ висковъ. Это старая гвардія спшила умереть вмст со своимъ кумиромъ. Изъ топпы выбгали женщины и дти и бросались къ старикамъ, удерживая ихъ.– Ддушка!– кричали внуки.– Отецъ!– стонали молодыя женщины. А смлые старички оживились, точно умирающія лошади при звукахъ военной музыки, оттолкнули руки, хватавшія ихъ за шею и ноги, и крикнули въ отвтъ на вопросъ своего командира:– Здсь, капитанъ.

Морскіе волки со своимъ кумиромъ во глав проложили себ путь въ толп, чтобы спустить на воду одну изъ лодокъ. Они раскраснлись и обезсилли отъ напряженія; шеи ихъ вздулись отъ гнва, и вс усилія привели лишь къ тому, что лодка сдвинулась къ морю на нсколько шаговъ. Разозлившись на свою дряхлость, они попытались сдлать еще одно усиліе, но толпа воспротивилась ихъ сумасшествію, напала на нихъ, и старики исчезли, растащенные родными въ разныя стороны.

– Оставьте меня, трусы! Я убью каждаго, кто дотронется до меня!– зарычалъ капитанъ Льоветъ.

Но народъ, обожавшій капитана, въ первый разъ проявилъ насиліе надъ нимъ. Его схватили, какъ сумасшедшаго, не слушая его мольбы и оставаясь равнодушными къ его проклятіямъ и ругательствамъ.

Погибавшая лодка, лишенная всякой помощи, мчалась навстрчу смерти, подбрасываемая волнами. Она была уже близка къ скаламъ, она должна была сейчасъ разбиться среди вихря пны. И этотъ человкъ, который относился всегда съ полнйшимъ презрніемъ къ жизни себ подобныхъ, кормилъ акулъ цлыми племенами негровъ и пользовался страшною, зловщею репутаціею, бшено вырывался теперь изъ дюжихъ, державшихъ его рукъ, проклиная людей, не позволявшихъ ему рискнуть жизнью для спасенія этихъ чужихъ людей, пока силы не оставили его, и онъ не разрыдался, какъ ребенокъ.