Текст книги "Рассказы(Москва.- 1911)"

Автор книги: Висенте Бласко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 10 страниц)

V.

Въ обществ, раздленномъ на враждебные классы, построенномъ на безудержной конкурренціи, раздираемомъ противоположными идеологіями и врованіями, судьба отдльной личности должна складываться трагически.

Вс романы Бласко Ибаньеса кончаются обыкновенно катастрофами.

Вс они точно обведены черной траурной рамкой.

Даже та сфера отношеній, которая обыкновенно рисуется воображенію, какъ поэтическая идиллія, сфера половыхъ и семейныхъ отношеній, полна мрачныхъ диссонансовъ и безысходныхъ конфликтовъ.

Тысяча препятствій мшаетъ мужчин и женщин, хотя бы ихъ связывали узы любви, спокойно отдаться своему счастью.

Пвица Леоноръ ("Въ апельсинныхъ садахъ") любитъ Рафаэля Брюлля и однако расходится съ нимъ посл кратковременной связи, такъ какъ они принадлежатъ разнымъ соціальнымъ мірамъ съ противоположными привычками и взглядами; онъ – "буржуа", она – дитя вольной "богемы". Дочь крестьянина Батисте, Розаріо ("Проклятый хуторъ") должна отказаться отъ жениха, такъ какъ вся деревня ненавидитъ ея отца, занявшаго бойкотируемый хуторъ. Управляющій Рафаэль ("Винный складъ") не хочетъ жениться на любимой имъ Маріи де ла Лусь, такъ какъ ее изнасиловалъ баринъ, и она нечистая. Сндаемая жадностью не хочетъ Нелета, вдова трактирщика Сахара ("Дтоубійцы") выйти замужъ за Тонета, чтобы не лишиться части наслдства. Хотя Луна Бенаморъ любитъ испанца Агирре, но порываетъ съ нимъ, чтобы остаться врной своему народу, гонимымъ христіанами евреямъ. Донъ Хаиме Фебреръ вынужденъ отказаться сначала отъ Каталины Вальсъ, такъ какъ она "чуэта" (еврейка), а потомъ отъ Маргалиды, ибо она, какъ крестьянка, ниже его по соціальному положенію ("Мертвые повелваютъв). Въ трагедію, полную скорби и грусти, превращается обыкновенно и семейная жизнь.

Для художника Реновалеса ("Обнаженная") бракъ становится тяжелой изнуряющей цпью, такъ какъ жена, аристократка по происхожденію, инстинктивно ненавидитъ его – плебея, и всецло поглощенная матеріальными заботами, не раздляетъ его мысли о безкорыстномъ служеніи искусству. Докторъ Аррести ("Вторженіе") уходитъ отъ жены, такъ какъ въ своемъ религіозномъ ослпленіи она ненавидитъ науку, въ которой онъ видитъ единственный надежный свточъ жизни.

Если же супруговъ, несмотря ни на что, свяжетъ искренняя глубокая любовь, если все какъ бы гарантируетъ прочность ихъ счастья, на порогъ ихъ квартирки вдругъ встанетъ вдьма нужда и среди холода и голода любовь увянетъ, какъ застигнутый морозомъ весенній цвтокъ (Исидро Мальтрана и Фелисіана въ "Дикой орд)".

Пусть въ дикой борьб за существованіе нкоторымъ счастливцамъ и удается подняться на солнечную высоту богатства и власти, сколько жертвъ гибнетъ въ тискахъ безпощадной жизни.

Длинной вереницей проходятъ они – вс эти побжденные и затравленные – старый основатель магазина "Трехъ розъ", кончающій нищимъ на улиц (Arroz y tartana), рыбакъ Паскуаль, погибающій въ бурную непогоду ("Майскій цвтокъ"), крестьянинъ Батисте, которому односельчане сжигаютъ хуторъ и который вновь превращается въ бездомнаго нищаго ("Проклятый хуторъ"), интеллигентный пролетарій Исидро Мальтрана, которому не удается пробиться въ буржуазное общество ("Дикая орда"), могущественный капиталистъ Санчесъ Моруэта, кончающій жалкой игрушкой въ рукахъ іезуитовъ ("Вторженіе"), художникъ Реновалесъ, которому не удается воплотить послднюю и величайшую мечту жизни ("Обнаженная") и т. д.

Трагической катастрофой кончаются и столкновенія соціальныхъ классовъ. На одну побду приходится тысяча пораженій.

Столь удачно начавшаяся стачка работниковъ на винюградныхъ плантаціяхъ, кончается полнымъ разгромомъ… Возстаніе сознательныхъ рабочихъ противъ іезуитски-буржуазной коалиціи подавлено военной силой ("Винный складъ", "Вторженіе").

Но въ этой неустанной борьб, придающей жизни отдльной личности и всего общества глубоко-трагическій характеръ, залогъ – прогресса.

Когда въ роман "Винный складъ" стачка сельскихъ батраковъ кончилась разгромомъ, корда они снова готовы склонить шею подъ ярмо, когда они по естественной реакціи чувствъ склонны отнестись подозрительно ко всмъ проповдникамъ лучшаго будущаго, агитаторъ Сальватьерра тмъ не мене не унываетъ, не складываетъ оружія.

Пусть на землю спускается ночь, она лишь "предтеча новаго дня".

"За полями и нивами,– думаетъ онъ,– въ городахъ, этихъ великихъ скопленіяхъ современной цивилизаціи, есть еще полчища угнетенныхъ, которые пойдутъ вслдъ за единственнымъ другомъ несчастныхъ и голодныхъ, переходившимъ черезъ исторію всхъ религій". Этотъ "другъ всхъ голодныхъ и несчастныхъ" сброситъ съ себя наконецъ "смшное убранство, приданное ему традиціей" и демонъ зла превратится въ "ангела свта", въ символъ человчества, сквозь катастрофы идущаго въ царство обтованнаго счастья.

Освобождаясь постепенно отъ путъ экономическаго рабства, человчество сброситъ съ себя постепенно и вс оковы слпого и трусливаго фетишизма.

Ha мсто трансцендентныхъ силъ, которымъ оно раньше курило фиміамъ, оно поставитъ природу, тайны которой будетъ изучать, чтобы ее покорить.

Когда въ роман "Вторженіе" толпа, протестуя противъ власти іезуитовъ, бросаетъ въ волны рки статуи католическихъ святыхъ, докторъ Аррести предается мечтамъ о далекомъ будущемъ, когда исчезнутъ "боги и божки, столько вковъ державшіе человчество въ рабств, напвая ему псню о самоуниженіи и отреченіи, проповдуя ему трусливую покорность земной несправедливости" и имъ будетъ отведено мсто въ музеяхъ рядомъ съ фетишами первобытныхъ дикарей.

И мысль доктора Аррести, устами котораго говоритъ самъ Бласко Ибаньесъ, уносилась въ т далекія времена, когда освобожденное и обновленное человчество будетъ поклоняться лишь "наук и соціальной справедливости".

В. Фриче.

Луна Бенаморъ.
I.

Ужъ приблизительно мсяцъ Луисъ Агирре жилъ въ Гибралтар.

Онъ пріхалъ съ намреніемъ отплыть немедленно на океанскомъ пароход, чтобы занять мсто консула въ Австраліи. Это было первое большое путешествіе за все время его дипломатической карьеры.

До сихъ поръ онъ служилъ въ Мадрид, въ разныхъ министерскихъ департаментахъ или въ разныхъ консульствахъ южной Франціи, элегантныхъ дачныхъ мстечкахъ, гд впродолженіи половины года жизнь походила на вчный праздникъ. Вышедшій изъ семьи, вс члены которой посвящали себя дипломатической карьер, онъ имлъ превосходную протекцію. Родители его умерли, но его поддерживали какъ родственники, такъ и престижъ имени, которое цлое столтіе играло роль въ государственной жизни. Консулъ въ двадцать девять лтъ, онъ отправлялся въ путь съ иллюзіями студента, который готовится въ первый разъ увидть свтъ, убжденный, что вс до сихъ поръ совершенныя имъ путешествія не представляютъ ничего существеннаго.

Гибралтаръ съ его смшеніемъ языковъ и расъ былъ для него первымъ откровеніемъ того далекаго, разнообразнаго міра, навстрчу которому онъ отправлялся. На первыхъ порахъ онъ былъ такъ пораженъ, что сомнвался, является ли этогь скалистый уголокъ, врзывающійся въ море и охраняемый иностраннымъ флагомъ, частью родного полуострова. Но стоило ему только взглянуть съ отвсныхъ склоновъ скалы на большую лазоревую бухту, на розовыя горы, на которыхъ свтлыми пятнами выдлялись дома Ла Линеа, Санъ Роке и Альхесирасъ, сверкая веселой близной андалузскихъ деревушекъ, и онъ убждался, что все еще находится въ Испаніи.

И однако различіе между отдльными группами населенія, ютившимися на берегу, похожемъ на заполненную морской водой подкову, казалось ему огромнымъ. Отъ выступавшаго впередъ мыса Тарифы до гибралтарскихъ воротъ онъ видлъ однообразное единство расы. Слышалось веселое щебетанье андалузскаго говора, виднлись широкія съ отвислыми полями сомбреро, платки, облегавшіе женскіе бюсты, и пропитанныя масломъ прически, украшеныыя цвтами. Напротивъ – на огромной черно-зеленой гор, кончавшейся англійской крпостью, замыкавшей восточную часть бухты, кишла толпа разнородныхъ племенъ, царило смшеніе нарчій, настоящій карнавалъ костюмовъ. Тутъ были индусы, мусульмане, евреи, англичане, испанскіе контрабандисты, солдаты въ красныхъ мундирахъ, моряки всхъ странъ. Вс они тснились на узкомъ пространств между укрпленіями, подчиненные военной дисциплин., Утромъ посл пушечнаго выстрла отворялись ворота этой международной овчарни; а вечеромъ подъ громъ орудія они снова запирались.

А рамкой для этой полной безпокойства и движенія пестрой картины служила на дальнемъ горизонт, за чертой моря, цпь возвышенностей, мароккскія горы, берегъ пролива, этого наиболе люднаго изъ всхъ большихъ морскихъ бульваровъ, по голубымъ дорожкамъ котораго то и дло мелькали большіе быстрые корабли всхъ національностей и всхъ флаговъ, черные океанскіе пароходы, прорзающіе волны въ поискахъ гаваней поэтическаго Востока или направляющіеся черезъ Суэзскій каналъ въ безпредльный, испещренный островами, просторъ Тихаго Океана.

Въ глазахъ Агирре Гибралтаръ былъ какъ бы отрывкомъ далекаго Востока, ставшій ему на пути, азіатская гавань, оторвавшаяся отъ материка и прибитая волнами къ европейскому берегу, какъ образчикъ жизни отдаленныхъ странъ.

Онъ остановился въ одномъ изъ отелей на Королевской улиц, идущей вокругъ горы; то было какъ бы сердце города, къ которому сверху и снизу притекали, словно тонкія жилы, переулки и переулочки. На зар онъ просыпался, испуганный утреннимъ выстрломъ изъ новйшаго орудія, сухимъ и жестокимъ, безъ гулкаго эхо, какое вызываютъ старыя пушки. Дрожали стны, содрогался полъ, звенли стекла, качались ставни и нсколько мгновеній спустя на улиц поднимался все боле разраставшійся шумъ спшащей толпы, топотъ тысячи ногъ, шопотъ негромкихъ разговоровъ вдоль запертыхъ, безмолвныхъ зданій. To были испанскіе рабочіе, приходившіе изъ Ла Линеа на работы въ арсенал и крестьяне изъ Санъ Роке и Альхесирасъ, снабжавшіе жителей Гибралтара овощами и плодами.

Еще было темно.

Надъ берегами Испаніи небо, быть можетъ, уже было голубое и горизонтъ начиналъ окрашиваться отъ золотыхъ брызгъ великолпно встававшаго солнца. А здсь въ Гибралтар морской туманъ сгущался вокругъ вершины горы, образуя нчто въ род темнаго зонтика, покрывавшаго городъ, наполняя его влажнымъ полумракомъ, орошая улицы и крыши неощутимымъ дождемъ. Этотъ вчный туманъ, покоившійся на вершин горы, словно зловщая шляпа, приводилъ жителей въ отчаяніе. To былъ, казалось, духъ старой Англіи, перенесшійся черезъ моря, чтобы охранять ея завоеванія, обрывокъ лондонскихъ тумановъ, дерзко застывшій лицомъ къ лицу съ сожженными берегами Африки, въ самомъ сердц солнечной страны.

Занималось утро.

Свтъ солнца, не встрчавшій на бухт никакихъ препятствій, проникалъ наконецъ въ пространство между желтыми и голубыми домами Гибралтара, спускался въ самую глубь его узкихъ улицъ, разсивалъ туманъ, запутавшійся въ деревьяхъ Аламеды и въ зелени сосенъ, тянувшихся вверхъ по гор, замаскировывая укрпленія вершины, заставлялъ выступать изъ полумрака срыя громады стоявшихъ въ гавани броненосцевъ и черныя спины пушекъ береговыхъ батарей; просачивался въ мрачныя амбразуры, продланныя въ скал, въ эти отверстія пещеръ, эти откровенія таинственныхъ защитительныхъ сооруженій, созданныхъ въ самомъ сердц скалы съ прилежаніемъ кротовъ.

Когда не въ силахъ заснуть отъ уличнаго шума Агирре сходилъ внизъ и покидалъ отель, коммерческая жизнь на улиц уже находилась въ полномъ разгар. Масса народа. Все населеніе города и сверхъ него экипажъ и пассажиры стоявшихъ въ гавани судовъ. Агирре вмшивался въ сутолоку этой космополитической толпы. Онъ шелъ отъ кварталовъ Пуерта дель Маръ и до дворца губернатора. Онъ сдлался англичаниномъ, какъ онъ, улыбаясь, выражался. Co свойственной испанцамъ инстиктивной приспособляемостью къ обычаямъ всхъ странъ, онъ подражалъ манерамъ гибралтарцевъ англійскаго происхожденія. Купилъ себ трубку, надвалъ на голову маленькую дорожную шляпу, засучивалъ брюки, а въ рук держалъ маленькую тросточку. Въ тотъ самый день, когда онъ пріхалъ, еще до наступленія ночи, въ Гибралтар уже знали, кто онъ и откуда. Два дня спустя съ нимъ раскланивались владльцы магазиновъ, стоя на пороге своихъ лавокъ, а праздношатающіеся, толкавшіеся группами на площадк передъ биржей, обмнивались съ нимъ тми любезными взглядами, съ которыми смотрятъ на иностранца въ маленькомъ город, гд никто не можетъ сохранить никакой тайны.

Онъ шелъ по средин улицы, сторонясь легкихъ повозокъ съ крышей изъ блой парусины. Въ табачныхъ магазинахъ хвастливо красовались разноцвтныя надписи на фигурахъ, служившихъ торговымъ клеймомъ. Въ окнахъ были нагромождены, подобно кирпичамъ, пакеты съ табакомъ и выдлялись чудовищной величины сигары, которыхъ нельзя было курить, завернутыя въ серебряную бумагу, точно колбасы. Сквозь убранныя украшеніями двери лавокъ евреевъ виднлись прилавки, наполненные свертками шелка и бархата, а съ потолка висли куски богатыхъ кружевъ. Индусскіе торговцы выставляли на самой улиц свои разноцвтныя экзотическія богатства:– ковры, затканные страшными божествами и химерическими животными, коврики, на которыхъ лотосъ былъ использованъ для самыхъ странныхъ комбинацій, кимоно, окрашенныя въ мягкіе неопредлимые цвта, фарфоровыя китайскія вазы съ чудовищами, извергавшими пламя, янтарнаго цвта шали, легкіе, точно вздохъ, а въ маленькихъ окнахъ, превращенныхъ въ выставки, красовались всевозможныя бездлушки дальняго Востока, изъ серебра, слоновой кости и чернаго дерева:– черные слоны съ блыми клыками, пузатые Будды, филигранной работы драгоцнности, таинственные амулеты и кинжалы съ чеканкой отъ рукоятки до острія клинка.

Въ перемежку со всми этими магазинами открытаго портоваго города, живущаго контрабандой, шли кондитерскія, содержимыя евреями, и кафэ и снова кафэ, одни въ испанскомъ вкус, съ круглыми мраморными столами, о которые съ трескомъ ударялись костяшки домино, съ облаками табачнаго дыма и громкими разговорами, сопровождавшимися жестикуляціей, другія въ дух англійскихъ б_a_p_ъ, переполненныхъ неподвижными и безмолвными постителями, поглощавшими одинъ coc-tail за другимъ, безъ всякихъ признаковъ возбужденія:– только ихъ носы становились все красне.

Посредин улицы двигались взадъ и впередъ, подобно маскараду, самые разнообразные типы и костюмы, такъ поразившіе Агирре, какъ зрлище не похожее на остальные европейскіе города. Проходили уроженцы Марокко, одни въ длинныхъ блыхъ или черныхъ плащахъ, съ капюшономъ, словно монахи, другіе въ широкихъ шароварахъ, съ голыми ногами, обутыми въ легкія желтыя сандаліи и съ бритыми головами, защищенными чалмой. To были танхерскіе мавры, снабжавшіе рынокъ курами и огородными растеніями, хранившіе свои деньги въ кожанныхъ расшитыхъ сумкахъ, висвшихъ на ихъ широкихъ поясахъ, Мароккскіе евреи, одтые по восточному, въ шелковыхъ мшковатыхъ одеждахъ и въ священническихъ шапочкахъ, проходили, опираясь на палку, робко влача свои тучныя тла. По мостовой ритмически раздавались тяжелые шаги высокихъ, худыхъ, блокурыхъ гарнизонныхъ солдатъ. Одни были одты въ простыя куртки изъ хаки, какъ во время войны, другіе щеголяли въ традиціонныхъ красныхъ мундирахъ. Блыя или вызолоченныя каски чередовались съ плоскими, какъ тарелка, шляпами. На груди сержантовъ сверкали красныя ленты, другіе солдаты держали подъ мышкой тонкую трость – знакъ власти. Изъ воротника многихъ мундировъ торчала чрезмрно тонкая, свойственная англичанамъ шея, длинная, какъ шея жирафа, съ остро выдававшимся впередъ кадыкомъ.

Вдругъ глубина улицы наполнялась блыми пятнами:– словно подвигалась впередъ съ ритмическимъ шумомъ лавина блоснжныхъ лепешекъ. To были фуражки матросовъ. Съ крейсировавшихъ по Средиземному морю броненосцевъ сходилъ освободившійся отъ службы экипажъ и улица наполнялась русыми бритыми парнями, блыя лица загорли отъ солнца, голая грудь выдлялась изъ синяго воротника, къ низу расширявшіеся панталоны, похожіе на ноги слона, покачивались то въ одну, то въ другую сгорону. To были молодые люди съ маленькими головами и дтскими чертами, съ огромными ручищами, свисавшими внизъ, точно имъ трудно было выдерживать ихъ тяжесть. Группы матросовъ разбивались и исчезали въ переулкахъ въ поискахъ трактира. Полицейскій въ блой каск тоскливо глядлъ имъ вслдъ, убжденный, что ему придется вступить не съ однимъ изъ нихъ въ борьбу и просить:– "потише! именемъ короля!", когда при вечернемъ пушечномъ выстрл они отправятся изрядно пьяные на броненосецъ.

А въ перемежку съ солдатами и матросами проходили цыгане съ длинными палками и почернвшими отъ солнца лицами и старыя отвратительныя цыганки, пристававшія къ владльцамъ магазиновъ, какъ только т выходили постоять у дверей, таинственно указывая на спрятанныя подъ платкомъ или юбкой предметы; евреи изъ города, въ длинныхъ сюртукахъ и блестящихъ цилиндрахъ, отправлявшіеся на какой-нибудь изъ своихъ праздниковъ; негры – выходцы изъ англійскихъ колоній, мднолицые индусы съ свисавшими усами, въ широкихъ короткихъ блыхъ шароварахъ, похожихъ на фартукъ, еврейки изъ Гибралтара, высокія, стройныя, элегантныя, одтыя въ блое, выступавшія съ корректностью англичанокъ, старыя еврейки изъ Марокко, тучныя, съ вздутыми животами, въ разноцвтныхъ платкахъ, накинутыхъ на голову вплоть до самыхъ висковъ. Мелькали черные сутаны католическихъ патеровъ, застегнутые на вс пуговицы сюртуки протестантскихъ пасторовъ, открытые длинные кафтаны почтенныхъ раввиновъ, согбенныхъ, бородатыхъ, грязныхъ, преисполненныхъ священной мудрости.

Весь этотъ разнообразный міръ, запертый въ узкомъ пространств укрпленнаго города, говорилъ въ одно и то же время на разныхъ языкахъ, переходя въ теченіе разговора сразу съ англійскаго на испанскій, произносимый съ сильнымъ андалузскимъ акцентомъ.

Агирре съ восхищеніемъ смотрлъ на полную движенія картину Королевской улицы, на это постоянно возобновлявшееся разнообразіе уличной толпы. На большихъ бульварахъ Парижа, просидвъ дней шесть въ одномъ и томъ же кафэ, онъ уже зналъ большинство прохожихъ. Это были все одни и т же люди. А въ Гибралтар, не покидая маленькой главной улицы, онъ каждый день переживалъ сюрпризы.

Между двумя рядами домовъ, казалось, проходилъ весь міръ.

Вдругъ улица напопнялась людьми съ войлочными шляпами на русыхъ головахъ, съ зелеными глазами и сплюснутыми носами. To было вторженіе русскихъ. Въ гавани бросилъ якорь океанскій пароходъ, отвозившій въ Америку этотъ грузъ человческаго мяса. Они разсивались по всей улиц, наполняли кафэ и лавки и въ ихъ нахлынувшей волн исчезало обычное населеніе Гибралтара. Черезъ два часа толпа исчезала и снова появлялись каски солдатъ и полицейскихъ, фуражки моряковъ, чалмы и сомбреро мавровъ, евреевъ и христіанъ. Океанскій пароходъ уже вышелъ въ море, запасшись углемъ. Такъ смнялись въ теченіе дня быстро появлявшіяся и такъ же быстро исчезавшія шумныя толпы всхъ народовъ континента. Этотъ городъ былъ какъ бы передней Европы, узкимъ проходомъ, посредствомъ котораго одна часть міра сообщается съ Азіей, другая съ Америкой.

При заход солнца, наверху на гор сверкала молнія выстрла и грохотъ "вечерней пушки" извщалъ иностранцевъ, не имвшихъ права пребыванія въ город, что они должны его покинуть. По улицамъ проходилъ игравшій вечернюю зорю военный оркестръ изъ флейтъ и барабановъ, окружавшихъ любимый англичанами національный инструментъ, большой барабанъ, на которомъ игралъ обими руками потя, съ засученными рукавами, атлетъ съ крпкими мускулами. За оркестромъ шагалъ Санъ Педро, офицеръ подъ конвоемъ, съ ключами отъ городскихъ воротъ.

Гибралтаръ оставался отрзаннымъ отъ остального міра. Запирались ворота и опускныя ршетки. Сосредоточившись въ себ, городъ весь отдавался религіозному рвенію, находя въ вр пріятное времяпрепровожденіе передъ ужиномъ и сномъ.

Евреи зажигали въ синагогахъ лампы и пли славу Іегов. Католики молились въ собор, склонившись надъ четками. Изъ протестантской церкви, выстроенной въ мавританскомъ вкус, словно мечеть, вырывались, какъ небесный шопотъ, голоса двушекъ подъ аккомпаниментъ органа; мусульмане собирались въ дом своего консула, чтобы гнусавымъ голосомъ произносить монотонныя безконечныя привтствія Аллаху. Въ ресторанахъ, сооруженныхъ протестантскими обществами трезвости во имя уничтоженія порока пьянства, солдаты и моряки сидли трезвые, попивая лимонадъ или чай изъ чашекъ и вдругъ затягивалй гимны въ честь Бога Израиля, который во время оно вывелъ евреевъ изъ пустыни, а теперь велъ старую Англію по всмъ морямъ, дабы она могла во всемъ мір распространить свою мораль и свое сукно.

Религія настолько заполняла существованіе этихъ людей, что подавляла даже національное различіе. Агирре зналъ, что въ Гибралтар онъ не испанецъ, а – католикъ. Хотя большинство были англійскими подданными, но они не помнили объ этомъ и называли другъ друга по вроисповданіямъ.

Прогуливаясь по Королевской улиц, Агирре выбралъ себ любимую остановку – дверь индусской лавки, содержателемъ которой былъ индусъ изъ Мадраса, по имени Кхіамуллъ. Въ первые дни своего пребыванія въ город онъ купилъ у него нсколько подарковъ для своихъ кузинъ, жившихъ въ Мадрид, дочерей бывшаго полномочнаго министра, покровительствовавшаго ему въ его карьер. Съ тхъ поръ онъ останавливался передъ магазиномъ, чтобы поболтать съ Кхіамулломъ, маленькимъ человкомъ съ бронзовымъ и зеленоватымъ лицомъ, съ ярко черными усами, торчавшими надъ его губами, какъ усы тюленя. Его влажные нжные глаза, глаза антилопы, глаза кроткаго загнаннаго животнаго, казалось, ласкали Агирре, какъ мягкій бархатъ. Онъ говорилъ съ нимъ по испански, мшая съ словами, произнесенными съ андалузскимъ акцентомъ, безчисленное количество рдкихъ словъ чужедальнихъ нарчій, заученныхъ во время своихъ скитаній. Онъ исколесилъ полміра за счетъ коммерческой компаніи, которой служилъ, и разсказывалъ о своей жизни въ Капштат, Дурбан, на Филиппинахъ и въ Мальт, съ выраженіемъ скуки и усталости.

Иногда онъ казался молодымъ, иногда, напротивъ, лицо его становилось вдругъ старческимъ. Люди его племени не имли опредленнаго возраста. Меланхолическимъ голосомъ изгнанника вспоминалъ онъ о своей далекой солнечной родин, о великой священной рк, объ индусскихъ двушкахъ, увнчанныхъ цвтами, со стройными и упругими тлами, съ бронзовыми животами, точно принадлежавшими статуямъ, виднвшимися между украшенной драгоцнными каменьями кофточкой и полотняной юбкой. Если ему удастся сколотить столько, сколько нужно для перезда домой, онъ непремнно женится на одной изъ этихъ двушекъ, съ широко раскрытыми глазами и благоухающимъ, какъ розы, дыханіемъ, едва вышедшей изъ дтства. А пока что онъ живетъ, какъ аскетъ-факиръ среди обитателей запада, людей нечистыхъ. Онъ не прочь съ ними длать дло, но избгаетъ ихъ прикосновенія. О! Лишь бы вернуться туда! Лишь бы не умереть вдали отъ священной рки!

И высказывая свои желанія любопытному испанцу, распрашивавшему его о далекихъ странахъ солнца и чудесъ, индусъ кашлялъ, кашлялъ со скорбнымъ выраженіемъ, и лицо его становилось темне, словно кровь, которая текла подъ его бронзовой кожей, была зеленаго цвта.

Иногда, точно просыпаясь отъ сна, Агирре спрашивалъ себя, что онъ собственно длаетъ въ Гибралтар. Съ тхъ поръ, какъ онъ пріхалъ сюда съ намреньемъ отплыть, черезъ проливъ прохало уже три большихъ парохода, державшіе курсъ къ заокеанскимъ странамъ. A онъ пропустилъ ихъ, длая видъ, что не знаетъ, куда они дутъ, все снова и снова наводя справки объ условіяхъ путешествія, и писалъ въ Мадридъ могущественному дяд письма, въ которыхъ говорилъ о какихъ-то неопредленныхъ болзняхъ, заставляющихъ его въ данный моментъ отсрочить свой отъздъ. Почему? Почему?