Текст книги "Майский цветок"

Автор книги: Висенте Бласко-Ибаньес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 11 страниц)

Онъ опять понималъ необходимость быть добрымъ и любить всѣхъ, начиная съ сестры, которая все смотрѣла на него. «Да, Росета была гордостью семьи; всѣ остальные – свиньи; самъ онъ – прежде всѣхъ. Ахъ! Росета! Какъ она умна! Какъ догадлива! Какъ ловко умѣетъ говорить обо всемъ! Онъ отлично помнитъ ихъ разговоръ по дорогѣ изъ Грао… Нѣтъ, она не такова, какъ нѣкоторыя другія, какъ тѣ дуры, которыя приносятъ смертельное горе и доводятъ человѣка чуть не до гибели… И еще: сколько здраваго смысла! Она сто разъ была права: всѣ мужчины или негодяи, или дураки. Братъ желаетъ ей всегда такъ думать. Лучше ненавидѣть мужчинъ, чѣмъ прикидываться нѣжною, а потомъ обманывать ихъ и приводить въ отчаяніе… Ахъ! Росета! добрая дѣвушка! Ее еще не цѣнятъ, какъ слѣдуетъ!

Ректоръ становился шумнымъ, размахивалъ руками, кричалъ. Его слышно было издалека. Вдругъ раздался довольно сильный ударъ въ перегородку изъ каюты Тоны, и, изъ-за занавѣски, хриплый голосъ матери спросилъ:

– Это ты, Паскуало?

«Да, это онъ идетъ на лодку посмотрѣть, что дѣлаетъ экипажъ. Матери еще рано вставать: погода скверная».

Занималась заря. На горизонтѣ, надъ тусклою полосою моря виднѣлась полоса слабаго, мертвеннаго свѣта. Небо было загромождено тучами, а на землѣ густой туманъ стиралъ очертанія предметовъ, которые казались неясными пятнами.

Ректоръ велѣлъ себѣ подать еще стаканчикъ, послѣдній; и, прежде чѣмъ уйти, онъ погладилъ своею мозолистою рукою свѣжія щечки Росеты.

– Прощай! Ты – единственная вправду хорошая женщина во всемъ Кабаньялѣ. Можешь повѣрить, потому что это – не пустая лесть возлюбленнаго, а откровенное слово брата.

Когда онъ подошелъ къ «Цвѣту Мая», равнодушно посвистывая, можно было подумать, что ему весело, если бы не странный блескъ его желтыхъ глазъ, которые будто вылѣзали изъ орбитъ на лицѣ, красномъ отъ алкоголя.

Антоніо стоялъ на палубѣ, гордо выпрямившись, какъ бы желая показать всѣмъ, что вотъ онъ здѣсь. Около него лежалъ бѣлый узелъ, такъ недавно прыгавшій у него за плечами во время бѣга по улицамъ Кабаньяля.

– Здравствуй, Паскуало! – закричалъ онъ, какъ только завидѣлъ брата, поспѣшивъ заговорить съ нимъ и разсчитывая такимъ образомъ разсѣять его сомнѣнія, которыхъ опасался.

«Ахъ! разбойникъ! Развѣ онъ не нахалъ послѣ этого»! Но, къ счастью, прежде, чѣмъ Паскуало могъ отвѣтить, почувствовавъ, что снова начинаетъ горячиться, его окружили товарищи.

Судохозяева держали совѣтъ, собравшись въ кружокъ и устремивши взоры на горизонтъ. «Погода грозила бурею; было опасно покидать гавань. Но жалко: рыбы оказывалось такъ много что ее можно было брать руками. Однако, шкура человѣка дороже барыша!» Веѣ были одного мнѣкія: погода портится, нужно оставаться дома.

Но Паскуало возмутился: «оставаться дома? Пусть другіе дѣлаютъ, что хотятъ; онъ же, конечно, выйдетъ въ море. He бывало еще такой бури, которая могда бы его испугать. Трусы пусть сидятъ на берегу. Настоящіе мужчины покажутъ себя»!

Онъ сказалъ это рѣшительно и враждебно, будто предложеніе остаться было для него личнымъ оскорбленіемъ; и повернулся спиной, не ожидая объясненій. Онъ спѣшилъ покинуть этотъ берегъ, удалиться отъ этихъ людей, которые хорошо его знали и, зная о его несчастіи, могли смѣяться надъ нимъ.

– Въ море!

Уже пришли волы. – Эй! люди съ «Цвѣта Мая»! Всѣ сюда! Клади спуски! Спускай лодку!

Люди съ судна, въ силу привычки, слушались хозяина. Одинъ дядя Батистъ осмѣлился возразить, опираясь на свой авторитетъ морского волка: «Сила Господня! Это дико! Гдѣ у Ректора глаза? Развѣ онъ не видитъ приближенія бури?»

– Молчи, старикъ! Эти тучи прольются дождемъ, и кто привыкъ къ морю, тому не все ли равно лишній разъ попасть подъ ливень.

Старикъ настаивалъ: – Можетъ быть дождь, a можетъ быть и вѣтеръ; а ужъ если вѣтеръ, то рыбакамъ читать прощальный «Отче нашъ!»

На этотъ разъ Ректоръ, который всегда со старикомъ обходился почтительно, крикнулъ на него самымъ грубымъ образомъ:

– Довольно, дядя Батистъ! Слѣзай съ судна и ступай домой! Ты годенъ только въ кабаньяльскіе дьячки, а мнѣ не нужно ни старыхъ цыновокъ, ни трусовъ-матросовъ у меня на лодкѣ!

«Ахъ, такъ-то и растакъ-то! Трусъ – онъ, Батистъ! Онъ, плававшій на фелукѣ въ Гавану и два раза терпѣвшій крушеніе! Силы небесныя! Онъ проситъ прощенія у Святого Распятія въ Грао за то, что скажетъ сейчасъ: но, будь онъ лѣтъ на двадцать моложе, онъ вытащилъ бы ножъ и за такое слово выпустилъ бы кишки у того, кто его сказалъ!.. Въ море! Чортъ побери все! Правду говоритъ пословица; когда хозяинъ налицо, то не матросу командовать».

И, подавивши гнѣвъ, старикъ помогъ положить послѣднія перекладины, когда уже «Цвѣтъ Мая» касался воды, между тѣмъ какъ другіе волы тащили старую лодку, нанятую Ректоромъ, чтобы составить пару съ его собственной.

Нѣсколько минутъ спустя, обѣ лодки качались у берега, ставили свой большой латинскій парусъ, надулись вѣтромъ и быстро удалялись.

Между тѣмъ, другіе судохозяева собрались на взморьѣ, смущенные и озабоченные, съ завистью глядя на двѣ уже далекія лодки и ведя негодующіе пересуды. «Этотъ рогачъ съ ума спятилъ! Разбойникъ надѣлаетъ хорошихъ дѣлъ, а сами они останутся съ пустыми руками». Это раздражало ихъ, точно Ректоръ могъ присвоить себѣ всю рыбу Средиземнаго моря. Наконецъ, наиболѣе алчные и смѣлые рѣшились.

«Посмотримъ! они не менѣе храбры, чѣмъ кто-либо, и смогутъ плыть всюду, куда плывутъ другіе. Спустить лодки на воду»!

Рѣшеніе это оказалось заразительнымъ. Погонщики воловъ не знали, кого и слушать: каждый требовалъ ихъ услугъ прежде всѣхъ, будто безразсудство Ректора стало общимъ. Казалось, всѣ боялись, какъ бы съ минуты на минуту не выловилась вся рыба.

На берегу женщины вопили отъ ужаса, видя, какъ ихъ мужья рѣшаются на подобный рискъ; онѣ осыпали проклятіями Паскуало, этого рогача, который задумалъ сгубить всѣхъ честныхъ людей въ Кабаньялѣ.

Синья Тона, въ рубашкѣ и юбкѣ, съ развѣвающимися на головѣ рѣдкими сѣдыми волосами, прибѣжала на берегъ. Она была еще въ постели, когда ей пришли разсказать о безуміи ея сына, и она кинулась къ морю, чтобы помѣшать отплытію. Ho обѣ лодки Ректора были уже долеко.

«Паскуало! – кричала бѣдная женщина, приставивъ ко рту руки на подобіе трубы. – Паскуало, вернись, вернись!

Когда же она поняла, что онъ не можетъ ее услышать, то начала рвать на себѣ волосы и разразилась жалобами:

«Пресвятая Дѣва! Ея сынъ отправился на смерть! Материнское сердце подсказываетъ ей это! Ахъ! Царица и Владычица! Всѣ умрутъ, и дѣти, и внукъ! Проклятіе лежитъ на ихъ семьѣ. Злодѣйское море проглотитъ ихъ, какъ уже проглотило ея покойнаго мужа»!

А пока несчастная женщина выла, какъ одержимая, сопровождаемая хоромъ остальныхъ, матросы, мрачные и хмурые, побуждаемые жестокою необходимостью ѣсть, необходимостью добыть хлѣба, заставляющей пускаться на опаснѣйшія предпріятія, влѣзали въ воду по поясъ, взбирались на лодки и распускали большіе паруса.

Немного спустя, рой бѣлыхъ пятенъ прорѣзывалъ туманъ этого бурнаго утра и летѣлъ впередъ, по морю, необузданнымъ бѣгомъ, какъ будто бы магнитъ рока тянулъ этихъ бѣдныхъ людей къ погибели.

X

Въ девять часовъ «Цвѣтъ Мая» плылъ мимо Сагунта, въ открытомъ пространствѣ, которое дядя Батистъ, по своей склонности называть мѣста скорѣе по особенностямъ морского дна, чѣмъ по изгибамъ береговъ, называлъ мѣстомъ между Пюигскими перекатами и водорослями Мурвіедро. Одна эта пара рискнула зайти такъ далеко. Остальныя лодки казались бѣлыми точками, разсыпанными вдоль берега между Валенсіей и Кульерой.

Небо было сѣрое, море – фіолетоваго цвѣта, такого темнаго, что въ блестящей глубинѣ, которая образовывалась между двумя волнами, оно принимало почти черный оттѣнокъ. Продолжительные холодные шквалы волновали паруса и трепали ихъ съ сухимъ трескомъ.

«Цвѣтъ Мая» и другая лодка пары шли впередъ на всѣхъ парусахъ, таща на буксирѣ сѣть, становившуюся все болѣе тяжелой и обременительной.

Ректоръ былъ на своемъ посту, на кормѣ, сжимая рукою румпель. Но онъ едва смотрѣлъ на море, и его рука правила лодкой машинально. Глаза его были устремлены на Антоніо, который, съ того момента, какъ они вышли въ море, держался въ сторонѣ, какъ бы избѣгая брата. А когда онъ не наблюдалъ за Антоніо, то смотрѣлъ на маленькаго Паскуало, который, стоя у мачты, какъ бы всѣмъ своимъ небольшимъ личикомъ бросалъ вызовъ этому морю, поднявшему бунтъ уже со второго путешествія.

Подъ напоромъ валовъ лодка качалась съ возраставшей силой; но матросы хорошо знали море и увѣренно ходили по колебавшейся палубѣ, несмотря на грозившую имъ опасность быть сброшенными въ воду на каждомъ шагу.

Ректоръ процолжалъ разглядывать своего брата и сына, и его взоры переносились съ одного на другого съ выраженіемъ вопроса, словно онъ мысленно дѣлалъ между ними тщательное сравненіе. Его спокойствіе внушало страхъ. Несмотря на смуглый цвѣтъ своего лица, онъ былъ блѣденъ; его вѣки были красны, какъ послѣ долгаго бодрствованія, и онъ сжималъ губы, точно боясь въ гнѣвѣ выпустить ругательства, которыя такъ и просились ему на языкъ и которыя онъ бормоталъ про себя.

Увы! нѣтъ, Росарія не солгала. Гдѣ же у него были глаза прежде, что онъ могъ не замѣтить этого удивительнаго сходства? «Ахъ, какъ смѣялись надъ нимъ люди!» Его безчестіе было очевидно: у дяди и у племянника было одно лицо, одни движенія. Безо всякаго сомнѣнія, маленькій Паскуало былъ сыномъ Антоніо; невозможно было отрицать это.

По мѣрѣ того, какъ хозяинъ убѣждался въ своемъ позорѣ, онъ царапалъ себѣ грудь и бросалъ полные ненависти взгляды на море, на лодку, на матросовъ, которые смотрѣли на него украдкой и не безъ тревоги, такъ какъ воображали, что причиной его гнѣва была дурная погода.

«Зачѣмъ ему продолжать трудиться? Онъ не хочетъ больше содержать эту суку, которая такъ долго дѣлала изъ него всеобщее посмѣшище…» Прощай мечта – создать будущность маленькому Паскуало, сдѣлать изъ него самаго богатаго рыболова въ Кабаньялѣ! Развѣ это его ребенокъ, чтобы онъ сталъ принимать участіе въ его судьбѣ? Онъ ничего болѣе не желалъ въ этомъ мірѣ; ему оставалось лишь, умереть, и онъ хотѣлъ, чтобы съ нимъ вмѣстѣ погибли всѣ его труды.

Теперь онъ ненавидѣлъ свой «Цвѣтъ Мая», который прежде любилъ, какъ одушевленное существо; и онъ желалъ его погибели, погибели немедленной, словно ему было стыдно вспомнить о сладкихъ надеждахъ, которыя онъ лелѣялъ въ то время, когда его строилъ. Если бы море уступило его мольбамъ, то одинъ изъ этихъ валовъ, вмѣсто того, чтобы быстро поднять киль на своемъ пѣнистомъ гребнѣ, раскрылся бы, чтобы его поглотить.

Но, съ минут на минуту, сѣти становились тяжелѣе; и обѣ лодки, обремененныя чудеснымъ уловомъ, двигались въ раскачку и съ трудомъ. Команда старой лодки спросила, не пора ли уже вытянуть сѣть? Ректоръ горько улыбнулся: «Да, можно вытянуть сѣть». Теперь, или послѣ, ему было все равно.

Матросы «Цвѣта Мая» ухватили сѣть за верхнюю часть и начали тащить съ большими усиліями.

Несмотря на тяжелую работу и скверную погоду, Антоніо и другіе казались веселыми. «Какой уловъ! Цѣлыя груды!»

Дядя Батистъ, наклонившись къ носу и мокрый отъ брызгъ, смотрѣлъ на горизонтъ, къ востоку, гдѣ тучи сгущались свинцовыми массами. Онъ окликнулъ Паскуало, чтобы велѣть ему быть осторожнымъ; но глаза Ректора были устремлены на кучку людей, тянувшихъ сѣть. Антоніо и маленькій Паскуало случайно находились другъ возлѣ друга: и эта близость способствовала тому, что сходство ихъ лицъ еще болѣе поразило судовладѣлыда.

– Паскуало! Паскуало! – крикнулъ старикъ слегка дрожащимъ голосомъ. – Вотъ онъ надвинулся на насъ!

– Что?.. – Ураганъ, котораго дядя Батистъ ждалъ еще съ утра. Голубоватая молнія прорѣзала черную массу, которая съ каждымъ мигомъ все приближалась и росла; и вдругъ зарокоталъ громъ, словно небо стало огромнымъ, съ шумомъ разорвавшимся холстомъ.

Тотчасъ вслѣдъ за этимъ налетѣлъ порывъ вѣтра. «Цвѣтъ Мая» легъ на бокъ, будто могучая рука схватила его за киль и старалась поднять на воздухъ. Вѣтеръ ударилъ прямо въ натянутый парусъ и пригнулъ его къ волнамъ. Вода хлынула на палубу; а парусъ, растянутый, какъ простыня, на поверхности моря, бился и трепеталъ, словно умирающая птица.

Такое критическое положеніе тянулось недолго. Дядя Батистъ и Паскуало доползли по палубѣ до мачты и развязали узелъ фала. Этотъ маневръ спасъ лодку, которая, освободившись отъ давленія вѣтра, выпрямилась подъ напоромъ волнъ.

Но, какъ только Ректору пришлось оставить руль, «Цвѣтъ Мая» началъ вертѣться подобно волчку на клокочущихъ водахъ: хозяинъ поспѣшилъ занять свой постъ и снова взяться за румпель.

Лодка подвигалась съ трудомъ, такъ какъ тащила за собой чрезмѣрный грузъ въ видѣ сѣти, которая нѣсколько минутъ назадъ способствовала ея спасенію, служа противовѣсомъ парусу, нагнутому шквалрмъ.

Вдругъ Ректоръ увидѣлъ, что вторая лодка пары, съ перебитымъ рангоутомъ, съ поломанной мачтой, удаляется, показывая корму. Экипажъ только что отрѣзалъ канатъ отъ сѣти, угрожавшей опрокинуть лодку, и теперь она неслась къ Валенсіи, подгоняемая низовымъ вѣтромъ, который вздымалъ огромныя волны, высокія, какъ стѣны; крутящіяся и жадныя, онѣ разлетались вдругъ брызгами и рушились съ грохотомъ, подобиымъ ударамъ грома.

Было необходимо послѣдовать ея примѣру. освободиться отъ груза, мѣшавшаго поворотамъ и направить носъ къ порту. Итакъ, здѣсь тоже отрѣзали канатъ; масса, обременявшая лодку, исчезла въ волнахъ, и «Цвѣтъ Мая» сталъ лучше слушаться руля.

Ректоръ проявлялъ то чрезвычайное спокойствіе, какое было ему свойственно въ важные моменты.

– Вниманіе, всѣ!

Нужно было слушать команду и быстро исполнять приказанія.

Парусъ почти упалъ на палубу; до реи можно было достать рукой; и, хотя вѣтру была доступна лишь небольшая часть холста, лодка неслась съ головокружительной быстротой. Вода безпрестанно перекатывалась черезъ палубу, и мачта трещала ужасающимъ образомъ.

Насталъ моментъ поворота – моментъ рѣшительный: если бы они попали бортомъ подъ одну изъ этихъ высокихъ волнъ, что падаютъ, подобно разваливающейся стѣнѣ, то могли бы распроститься съ жизнью.

Хозяинъ, стоявшій не выпуская румпеля, наблюдалъ за гигантскими горами воды, быстро подвигавшимися впередъ; и въ этой массѣ движущихся водяныхъ стѣнъ онъ искалъ свободнаго пространства, онъ выжидалъ секунды успокоенія, которая позволила бы ему исполнить поворотъ, не рискуя быть затопленнымъ сбоку.

– Поворачивай!

«Цвѣтъ Мая», лавируя, измѣнилъ свой путь между двумя горами воды съ такою ловкостью и проворствомъ, что, едва маневръ былъ оконченъ, громадная волна настигла лодку съ кормы, подняла почти вертикально, погрузила носъ ея въ пѣну, подбросила кузовъ на своемъ гребнѣ и выкатилась вслѣдъ затѣмъ изъ-подъ лодки, которая, еще вздрагивая, закачалась въ сравнительно спокойномъ пространствѣ.

Матросы, смущенные этимъ ужаснымъ сотрясеніемъ, въ оцѣпенѣніи слѣдили за дальнѣйшимъ бѣгомъ крутившейся волны, отъ которой только что ускользнули. Они увидѣли, какъ она изогнулась, образовавъ изумрудный сводъ надъ другой лодкой, которая шла съ перебитымъ рангоутомъ; потомъ волна разлетѣлась, взорвалась, какъ бомба, разбрызгавъ пѣну, поднявъ столбы водяныхъ смерчей. Когда же она, истощившись, исчезла, уступивъ мѣсто другимъ, не менѣе сильно крутившимся и шумѣвшимъ, люди на «Цвѣтѣ Мвя» уже не увидѣли на водѣ ничего, кромѣ разбросанныхъ поломанныхъ досокъ и округлости бсченка.

– Упокой, Господи, ихъ души! – прошепталъ дядя Батистъ, осѣняя свбя крестнымъ знаменіемъ и опустивъ голову на грудь.

Антоніо и оба матроса, которые такъ часто смѣялись надъ старикомъ, стояли блѣдные, потрясенные; они машинально отвѣтили:

– Аминь!

Въ то же мгновеніе маленькій Паскуало крикнулъ:

– Батя! Батя!

Онъ съ ужасомъ глядѣлъ на Ректора, указывая на носъ лодки.

За нѣсколько мииутъ до поворота, маленькій товарищъ Паскуало, другой «кошка» лодки, былъ тамъ на носу. Но чудовищная волна только что смыла его такъ, что матросы и не замѣтили.

Теперь на «Цвѣтѣ Мая» царствовали тотъ ужасъ и оцѣпенѣніе, какіе испытываются въ первые моменты сознанія серьезной опасности. И, дѣйствительно, опасность была велика. Молніи со всѣхъ сторонъ прорѣзывали свинцовое небо. Удары грома слѣдовали другъ за другомъ безъ перерыва, повторяемые эхомъ и примѣшиваясь къ шуму волнъ, то сухому и рѣзкому, какъ залпы артиллеріи, которымъ далеко вторитъ эхо, то свистящему, протяжному, похожему на непріятный звукъ разрываемой матеріи. Кромѣ того, проливной дождь пронизывалъ пространство, какъ бы для того, чтобы увеличигь громадность валовъ и заставить море выйти изъ береговъ.

Ректору скоро удалось подавить ужасъ сюего экипажа. «Что это значило, чортъ возьми! Кабаньяльскіе рыбаки дрожатъ? Развѣ они въ первый разъ вышли въ открытое море? Развѣ они не знаютъ проказъ восточнаго вѣтра? Штормъ пройдетъ скоро; а если не пройдетъ, то развѣ ихъ трусость тутъ поможетъ?.. Кто храбръ, тотъ долженъ умереть въ морѣ. Они знаютъ пословицу: «Лучше, чтобы тебя съѣли рыбы, чѣмъ чтобы отпѣвалъ священникъ». Смѣлѣе, во имя Господне! И пусть всѣ покрѣпче себя привяжутъ, такъ какъ сейчасъ не нужно дѣлать маневровъ, а необходимо предохранить себя отъ хлещущихъ волнъ».

Дядя Батистъ и оба матроса прикрѣпились поясами къ нижней части мачты; Антоніо привязалъ племянника къ одному изъ колецъ на кормѣ; а самъ онъ, когда увидѣлъ, что его братъ, выставляя на показъ свое безстрашіе, остался у руля ни къ чему не привязанный, захотѣлъ сдѣлать то же самое и ограничился тѣмъ, что присѣлъ на корточки за бортомъ и ухватился за выступъ,

Никто не говорилъ уже на «Цвѣтѣ Мая» Стремительные валы всколебали водоросли дна; пѣна стала желтая, грязная, цвѣта желчи; и бѣдныхъ матросовъ, промокшихъ отъ дождя, исхлестанныхъ волнами, било еще кусками водорослей, жестоко бичевавшими ихъ по грубой кожѣ.

Когда волна подымала ихъ на большую высоту и киль съ секунду висѣлъ въ воздухѣ, какъ бы готовясь страшно высоко взлетѣть, Ректоръ различалъ вдали, затерянныя въ туманѣ горизинта, другія лодки Кабаньяля, плывшія почти безъ парусовъ, гонимыя шкваломъ къ порту, куда войти было еще опаснѣе, чѣмъ бѣжать по вѣтру.

Мужъ Долоресъ испытывалъ такое чувство, словно очнулся отъ кошмара. Ночь, проведенная на улицахъ Кабаньяля, пьянство на берегу и безразсудное отплытіе представлялись ему дурнымъ сномъ; онъ испытывалъ сильныя угрызенія совѣсти, стыдился самого себя, ругалъ себя: «Дуракъ! Несчастный!» Онъ считалъ себя болѣе виновнымъ, чѣмъ тѣ, кто его обманывалъ. Если онъ усталъ жить, онъ могъ бы пойти на Левантскій молъ, привязать себѣ на шею камень и броситься въ воду внизъ головой; но по какому праву его безуміе повело на смерть столько честныхъ отцовъ семействъ? Что скажутъ въ Кабаньялѣ, увидя, что по его винѣ половина жителей должна страдать этъ этой бури? Онъ вспоминалъ о людяхъ другой своей лодки, поглощенныхъ волнами почти на его глазахъ; онъ думалъ о многочисленныхъ лодкахъ, которыя навѣрное уже погибли въ этотъ часъ, и съ уныніемъ смотрѣлъ на своихъ привязанныхъ матросовъ, которыхъ били волны и которые ждали смерти за то, что повиновались ему.

На брата и на сына онъ даже не хотѣлъ смотрѣть: «Если они погибнутъ, бѣда невелика». При этой мысли, бѣшеная мстительность возрождалась въ его душѣ. Но другіе? Но эти два молодыхъ матроса, у которыхъ еще живы матери, бѣдныя рыбачки, которымъ они помогаютъ добывать средства къ жизни? А этотъ старый Батистъ, другъ его отца, избѣжавшій, словно чудомъ, столькихъ опасностей? Нѣтъ, Ректоръ не имѣлъ никакого права вести этихъ людей на смерть, и то, что онъ сдѣлалъ, было преступленіемъ.

При видѣ старика и двухъ молодыхъ людей почти лежащихъ на палубѣ, по которой струилась вода, привязанныхъ такъ крѣпко, что веревки врѣзывались въ ихъ тѣло, захлебывающихся массою воды, которая обрушивалась на нихъ и била, словно дубиной, онъ забывалъ, что самъ также находится въ опасности. Онъ едва обращалъ вниманіе на волиы, которыя обступали его, не сдвигая съ мѣста его сильнаго тѣла, какъ бы вросшаго въ корму; и онъ чувствовалъ въ сердцѣ боль, столь же сильную, какъ и въ минувшую ночь.

Нужно было жить, нужно было выбраться отсюда! Когда онъ будетъ на сушѣ, то приведетъ въ порядокъ свои домашнія дѣла; но въ данный моментъ главное было: войти въ портъ со всѣмъ экипажемъ. И такъ на его совѣсти было достаточно грѣха: бѣдный маленькій юнга, исчезнувшій во время поворота, и люди другой лодки, поглощенные волнами!..

И Ректоръ старался получше управлять «Цвѣтомъ Мая». Его безпокоило не настоящее положеніе: лодка была прочна и вѣтеръ дулъвъ корму, но онъ съ ужасомъ думалъ о входѣ въ портъ, гдѣ предстояла послѣдняя борьба, въ которой столь многіе не могли устоять.

Вдали, въ туманѣ, виднѣлся молъ, похожій на бокъ кита, выкинутаго бурею на сушу.

«Ахъ! Только бы удалось обогнуть его, этотъ молъ!»

Каждый разъ, какъ лодка, низвергнувшись въ пучину, снова подымалась на гребень волны, хозяинъ съ тревогою смотрѣлъ на эту кучу скалъ, куда бросалось море, и гдѣ кишѣли безчисленныя черныя точки: толпа, которая, со сжатымъ сердцемъ, присутствовала при ужасной борьбѣ людей съ бурей.

При первыхъ же раскатахъ грома, эти люди сбѣжались, какъ испуганное стадо, на выступъ, гдѣ маякъ, будто въ этой рѣшительной борьбѣ за входъ въ гавань ихъ присутствіе могло оказать помощь ихъ роднымъ и друзьямъ. Они сбѣжались подъ проливнымъ дождемъ, двигаясь противъ урагана, который крутилъ ихъ юбки, хлесталъ имъ грудь и страшно гудѣлъ въ ушахъ; женщины подняли кверху руки, прикрываясь плащами; мужчины защищались отъ дождя своими клеенками и большими сапогами, и прыгали съ камня на камень, останавливаясь двадцать разъ, чтобы пропустить волну, которая поднималась на молъ и снова падала въ море, за гавань.

Населеніе всего квартапа лачугъ было здѣсь, на красныхъ глыбахъ, съ трепетомъ въ груди и тревогою во взорахъ; и умы всѣхъ были такъ сильно заняты борьбой людей съ моремъ, что порою никто не обращалъ вниманія на волны, которыя перекатывались за парапетъ и грозили смыть толпу.

Всѣхъ ближе къ морю, на глыбахъ, гдѣ клокоталъ самый страшный водоворотъ, Долоресъ, блѣдная, растрепанная, цѣплялась за синью Тону, которая, казалось, уже сходила съ ума. Ея дитя, ея маленькій Паскуало былъ тамъ, и другіе тоже! И обѣ женщины рвали на себѣ волосы, произнося самыя скверныя богохульства Рыбнаго рынка; потомъ, вдругъ, переставали ругаться, скрещивали руки, умоляющимъ голосомъ говорили о заказныхъ обѣдняхъ, объ огромныхъ восковыхъ свѣчахъ, обращаясь кь мѣстной Богоматери или къ Распятію въ Грао, словно эти изображенія были тутъ же, возлѣ.

Жена Антоніо, присѣвши на корточки за глыбу, закутанная въ плащъ и неподвижная, какъ сфинксъ, смотрѣла на море, предоставляя волнамъ съ головы до ногъ покрывать ее брызгами. Надъ ней, на самой возвышенной части парапета, гордо выпрямившись, въ угрожающей позѣ стояла колоссальная фигура матушки Пикоресъ. Ея сморщенный ротъ дрожалъ отъ гнѣва; ея сжатый кулакъ угрожалъ волнамъ и, несмотря на нѣкоторую комичность, въ этой фигурѣ было нѣчто величественное.

– Подлое! – хриплымъ голосомъ кричала она, показывая морю кулакъ. – Ты вѣроломно, какъ баба!

Дождь лилъ все сильнѣе и сильнѣе; низовой вѣтеръ трясъ, какъ тростникъ, тѣхъ, кто отходилъ отъ группъ; промокшее платье приставало къ тѣлу, собирало въ себя воду, заставляло кашлять; но всѣ забывали о себѣ, чтобы слѣдить за лодками, которыя приближались въ безпорядкѣ.

Какъ проклинали Ректора! Этотъ рогачъ виноватъ во всемъ; это онъ повелъ столько честныхъ людей навстрѣчу опасности. «Дай Богъ ему потонуть въ морѣ!»

А женщины его семьи опускали голову, подавленныя общимъ негодованіемъ.

Когда которой-нибудь лодкѣ удавалось пройти въ проливъ, матросы, едва сойдяна набережную, мокрые съ головы до ногъ, попадали въ объятія своихъ семействъ, и глядѣли тупо, словно воскресшіе, съ удивленіемъ вдругъ чувствующіе себя живыми.

По мѣрѣ того, какъ приплывали лодки, толпа у маяка уменьшалась. Теперь оставались въ виду только три лодки. Но проливъ становился все непроходиадѣе. Въ концѣ концовъ, эти лодки обогнули край мола, и вздохъ облегченія вырвался изъ грудей.

Нѣсколько минутъ спустя, на туманномъ горизэнтѣ начала вырисовываться одинокая лодка, двигавшаяся очень быстро, хотя плыла почти безъ парусовъ.

Зрители между скалами, лежавшіе на животахъ, чтобы ихъ не такъ легко снесли жадныя волны, посмотрѣли другъ на друга съ жестами печали.

– Эта расплатится за всѣхъ… Послѣдняя не входитъ въ гавань!

Они утверждали это, какъ люди опытные въ такихъ дѣлахъ. Эта лодка запоздала.

Превосходное зрѣніе моряковъ давало имъ возможность ясно видѣть, какъ лодка то какъ бы взлетала надъ водой, то погружалась. Они сразу ее признали: это былъ «Цвѣтъ Мая».

А на ней Ректоръ дрожалъ при мысли о близкой борьбѣ. Онъ не видѣлъ на морѣ уже ни одной лодки; онъ говорилъ себѣ, что многія изъ нихъ, безъ сомнѣнія, уже вошли въ портъ, но что прочія, очевидно, погибли.

Среди тревоги онъ почувствовалъ потребность въ ободреніи; и онъ обратился къ Батисту. «Что думаетъ онъ, знающій такъ хорошо заливъ, о положеніи вещей?»

Старикъ точно проснулся и грустно покачалъ головой. На его старомъ козлиномъ лицѣ была ясная покорность Провидѣнію, придававшая ему красоту. «Черезъ часъ всему конецъ, и людямъ, и лодкамъ», отвѣтилъ онъ. «Войти въ портъ невозможно». Онъ хорошо зналъ это, такъ какъ во всю свою долгую жизнь никогда не видѣлъ такого яростнаго восточнаго вѣтра.

Но Ректоръ чувствовалъ въ себѣ безграничное мужество. «Если нельзя будетъ войти въ портъ, то нужно снова пуститься въ открытое море и бѣжать по вѣтру».

Батистъ еще разъ покачалъ головой съ тѣмъ же грустнымъ выраженіемъ. «Этого тоже никакъ нельзя. Шквалъ продлится, по крайней мѣрѣ, два дня; и, если лодка выдержитъ въ морѣ, то попадетъ на мель въ Кульерѣ или разобьется о мысъ св. Антонія. Лучше ужъ попытаться войти. Разъ все равно умирать, то лучше умереть въ виду дома, тамъ, гдѣ погибли такъ многіе изъ предковъ, близъ чудотворнаго Распятія въ Грао».

Тутъ дядя Батистъ, повернувшись между веревокъ, пошарилъ у себя за пазухой, чтобы достать бронзовое распятіе, потемнѣвшее отъ пота, и благоговѣйно поцѣловать его.

Видя это, Ректоръ равнодушно пожалъ плечами. Онъ вѣрилъ въ Бога, да, и эго могъ подтвердить священникъ въ Кабаньялѣ; но онъ зналъ и то, что, въ данномъ случаѣ чудо совершитъ онъ, Паскуало, лишь бы лодка ему повиновалась, лишь бы при входѣ въ каналъ ему во время повернуть румпель.

Уже чувствовалась близость мола: море становилось все болѣе бурнымъ; въ то время, какъ волны кидались на корму, прибой осаждалъ носъ, ужасно крутясь. Нужно было бороться противъ двухъ штормовъ – отъ вѣтра и отъ гигантскаго утеса, воздвигнутаго людьми.

«Цвѣтъ Мая» трещалъ, несмотря на прочность постройки; онъ уже почти не слушался руля; его, какъ мячъ, кидало съ гребня на гребень, безпрестанно толкало то впередъ, то назадъ, почти топило въ волнахъ.

Люки были плотно закрыты: вотъ почему лодка, побывавъ подъ горами воды, снова выплывала и храбро шла впередъ.

Ректоръ начиналъ сознавать безнадежность своего положенія. Они были во власти двойного шторма; уже не было возможности вновь выйти въ открытое море и бѣжать подъ бурей: необходимо было войти въ портъ, или погибнуть при входѣ.

Они были достаточно близко, чтобы видѣть толпу, которая кишѣла на молѣ; тревожные крики долетали до лодки.

«Силы небесныя! Какъ горько умирать на глазахъ у друзей, почти слышать ихъ слова и не имѣть возможности попучить отъ нихъ помощь… Подлое море! Поганый низовый вѣтеръ!» Ректоръ, выведенный изъ себя, ругалъ море; и, въ отчаяніи, плевалъ на него, между тѣмъ какъ лодка то вдругъ вставала вертикально, то снова падала носомъ внизъ, въ пѣнящійся водоворотъ. Это безконечное движеніе вверхъ и внизъ вызывало головокруженіе; мачта то наклонялась къ лѣвому борту, почти купая рею въ водѣ, то она перекидывалась на правый бортъ, и половина палубы скрывалась подъ волнами.

– Смотри въ оба!

Вотъ начался смертный бой. Одна волна, синеватая, коварная, безъ пѣны и безъ шума, обрушилась на корму, прикрывши всю лодку, и смыла съ нее все, какъ исполинскою рукою.

Хозяинъ получилъ толчекъ въ плечо и согнулся такъ, что голова его почти коснулась ногъ, – но не выпустилъ руля и смѣло остался на этихъ доскахъ, къ которымъ какъ бы приросъ. Въ теченіе нѣсколькихъ секундъ онъ чувствовалъ, какъ будто проваливается, слыхалъ ужасный трескъ, словно лодка разваливалась; очутившись опять надъ водою, онъ услыхалъ стукъ какого-то предмета, кидаемаго волнами направо и налѣво, какъ бомба. Это былъ боченокъ съ прѣсной водою. Могучій валъ порвалъ канаты, и боченокъ катался по палубѣ съ быстротой молніи, давя все на своемъ пути. Онъ задѣлъ маленькаго Паскуало и окровавилъ ему лицо; потомъ, какъ страшный молотъ, сталъ катиться къ основанію мачты, туда, гдѣ находились привязанные Батистъ и оба матроса. Все это было столь же быстро, сколь и ужасно. Раздался крикъ. Ректоръ, несмотря на свою храбрость, закрылъ глаза руками. Боченокъ съ размаху попалъ въ одного изъ матросовъ, младшаго, и размозжилъ ему голову. Послѣ этого, запачканный кровью, онъ перескочилъ черезъ бортъ, какъ убѣгающій преступникъ, и изчезъ въ пѣнѣ.

Размозженная голова представляла изъ себя кровавую кашу, куски которой уносила вода, струившаяся по палубѣ. Старый рыбакъ и другой матросъ, привязанные канатами, были вынуждены оставаться въ соприкосновеніи съ трупомъ и, при боковой качкѣ лодки, ощущали треніе этого ужаснаго обрубка, который поливалъ ихъ кровью.

Дядя Батистъ кричалъ въ отчаяніи:

– Господи! Дай, чтобы скорѣе кончилось!

Его слабый и разбитый голосъ терялся въ страшномъ воѣ моря и бури. Онъ звалъ Ректора, умолялъ его бросить руль и оставить непосильную борьбу. «Подвергались ли честные люди когда-либо такому испытанію? Послѣдній часъ пришелъ, и чѣмъ тянуть это томленіе, лучше оставить лодку на ея волю, чтобы налетѣла на скалы и раскололась вдребезги».

Но Ректоръ не слушалъ его. Трескъ, замѣченный имъ при послѣднемъ напорѣ волны, озабочивалъ его, и, догадываясь объ опасности, онъ не спускалъ глазъ съ мачты, которая, несмотря на прочность, клонилась устрашающимъ образомъ. На верхушкѣ ея все качался крестильный букетъ, пучекъ листьевъ и искусственныхъ цвѣтовъ, которые ураганъ щипалъ, словно предрекая смерть.

Ректоръ не слышалъ даже маленькаго Паскуало, который, съ измѣнившимся до неузнаваемости отъ кровавой маски лицомъ, кричалъ дрожащимъ голосомъ:

– Батя! батя!

Увы! батя не многое могъ сдѣлать: – избѣгать болѣе опасныхъ валовъ, все время ставить лодку между двухъ гребней и стараться, чтобы ее не захлестнуло сбоку. Но обогнуть молъ было невозможно.