Текст книги "Архив"

Автор книги: Виорэль Ломов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

XVI

Георгий поспешил в театр. До начала спектакля он разыскал Адалию Львовну и рассказал ей о несчастье. Та лишь вздохнула:

– Вот нас и еще меньше. Мор на Суворовых и Бахметьевых, мор… Всё шло к этому. Матушка твоя, Царствие ей небесное, сердцем чуяла беду, оттого и раньше времени покинула нас. Лавра с Сергеем нельзя было остановить. Господь дал им на двоих одну дорогу, на которой не разойтись. Вечером приходи, помянем обоих. Вот адрес. Извозчики знают.

– С Софьей, тетушка?

У Адалии Львовны набежала тень на лицо, она подумала и сказала:

– Можешь и ее пригласить. Она и впрямь жена Лавра?

– Да, тетушка.

– Хоронил ты?

Георгий молча кивнул головой.

– На той неделе свозишь, покажешь где.

Софья к предстоящему визиту отнеслась безучастно. Ей было всё равно: делать визит, возвращаться в Тифлис, живой лечь в могилу. Везде холодно. Она куталась в шаль и ежилась. Георгий взял ее ладони в свои руки.

– Сегодня поезд в Тифлис уже ушел. Нас пригласила Адалия Львовна. Поехали.

Лицо Софьи исказила жалкая улыбка.

Адалия Львовна жила на квартире Владислава Залесского, эмигрировавшего в Чехословакию. Георгий вспомнил мальчика, своего ровесника, с которым встречался несколько раз в разных домах еще до войны. «Как всё переплелось, – подумал Суворов. – Переплелось, чтобы порваться?»

Молча выпили вино. Адалия Львовна не стала расспрашивать племянника больше ни о чем. Подала Софье плед, та укуталась и вжалась в угол дивана.

– У этой шкатулки очень длинный след, – сказала тетушка, – как у кометы. С ней приключилась тьма историй. Одну знаю доподлинно. От моей бабушки, Евгении Петровны, Царствие ей небесное. А той рассказала сама дочь Суворова, графиня Зубова.

* * *

…Необычно рано стемнело. Моросил дождь, и это было странно при достаточно сильном ветре. У Натальи Александровны с утра болела голова. Ей всё казалось, что вокруг дома шастает горе. И вот-вот постучит в дверь. То есть не сейчас непременно, но что она узнает о чем-то таком, что…

Послышался шум подъехавшего экипажа. Лошадей, по всей видимости, гнали, так как он заглушил шум ветра и дождевых капель. Наталья, прижимая руку к груди, вышла прежде доклада. Высокий статный старик переступал с ноги на ногу. Поприветствовав хозяйку и невнятно представившись (что очень удивило Наталью Александровну), приезжий протянул ей какой-то предмет в простеньком холщовом мешочке.

– Извольте принять, Наталья Александровна. Это по праву принадлежит вашему брату Аркадию Александровичу.

Наталья Александровна с недоумением посмотрела на гостя:

– Но позвольте, граф, – она разобрала, что он граф, – кому как не ему, это и передать?

Приезжий вдруг стал меньше ростом. Он тихо произнес:

– Как, графиня, вы разве не знаете?

«Вот оно!» – ударило Наталье Александровне в голову, а еще раньше в сердце.

– Что я должна знать? – сдерживая себя, спросила она.

– Вы мне позволите пройти? Прошу прощения за столь неурочный визит.

– Проходите, – Наталья Александровна пригласила гостя пройти в апартаменты. – Простите, ваше имя? Я не расслышала.

– Граф Залесский, Иван Васильевич.

– А, я встречала вашу фамилию, – вспомнила она, – в батюшкином списке кредиторов. В те тяжкие для него дни, когда он потерял высочайшее благорасположение, с него многие потребовали вернуть долг. Вы были в самом начале списка.

– Вполне вероятно, – приезжий потянул за шнурок и извлек из мешочка шкатулку редкой работы. – Эта шкатулка имеет прямое отношение к тому долгу. Это шкатулка вашего батюшки.

– Но я никогда не видела ее.

– Ничего удивительного. Думаю, он стыдился ее.

– Стыдился?

– Да, стыдился. Весьма редкое по нынешним временам чувство. Большинству не ведомо, что это такое. Вам, верно, будет любопытно, сударыня, узнать об истории этой шкатулки?

Наталья Александровна поняла, что граф затягивает главный разговор, но она не могла прервать его так просто и спросить про… спросить про…

Она распорядилась подать водки и глубоко вздохнула. Пусть идет всё как идет.

Граф после водки несколько расслабился. Странно, думала графиня, заметив в госте несвойственную графскому званию робость. Ее щемило недоброе предчувствие. Робость от этого, подумала она, он не решается сообщить мне о чем-то главном.

– Эту шкатулку… Да, я же вам не показал еще, что это за предмет. Полюбуйтесь!

Граф вставил сбоку шкатулки маленький ключик, повернул его три раза, открыл крышку и извлек изнутри две квадратные коробушки, белого и синего цвета.

– Надеюсь, на этом чудеса исчерпали себя? – попыталась улыбнуться графиня.

– Пожалуйте, – Залесский нажал на кнопочки и открыл разом обе коробочки. В одной были сапфиры, в другой алмазы.

– Какая прелесть! – невольно восхитилась хозяйка.

– Не только, – заметил граф, поиграв обеими коробушками. – Еще и целое состояние. Даже два. Чужим состоянием своего не приумножить, – многозначительно добавил он.

– Граф, прошу вас, объяснитесь. Я не совсем понимаю, что это всё значит? Шкатулка? Чья она, в конце концов? Аркадий?

Она не хотела произносить имя брата, но произнесла, и голос ее на нем дрогнул. Залесский опять выпил водки.

– Ваш батюшка, не мне вам говорить, своей великою победой и такою же великой болью почитал взятие Измаила. Никто не мог поверить, что его можно взять. Ну да ваш отец многих перевел в свою веру. В том числе и меня. Но обо мне не будем.

Наталья Александровна почуяла, что граф неспроста обмолвился про себя и про свою веру, но не стала возражать. «Раз сказал, что не будем, значит первый же и станет о себе говорить».

– Прежде всего должен вам доложить, любезнейшая Наталья Александровна, что ни в одном реестре, указе или даже записке вы не найдете ни малейшего упоминания о сей шкатулке и ее содержимом, хотя она была подарена Александру Васильевичу самой государыней.

– Вы, любезнейший Иван Васильевич, упомянули, что она как-то связана с Измаилом и стыдом Александра Васильевича? Стыдом, я правильно поняла?

– Правильно. Ему было стыдно оттого, что императрица и весь ее двор сделали вид, что Измаил не крепость, а татарская халупа, и ему нет подобающего места в истории российских войн. Тут надо отдать должное князю Потемкину, он постарался. Масса у него великая, так что нетрудно было пригасить важность этой победы не только для российской армии, а и для всей России. Его светлость вообще был сильно раздражен в те дни. Григория Александровича мучили не столько военные успехи вашего батюшки на полях сражений, сколько амурные виктории, прошу простить меня, деверя вашего Платона Зубова во дворце матушки. Императрице тем не менее было неудобно перед Суворовым, и она почитала себя его должницей. И вот однажды она пригласила вашего батюшку, услала свою свору вон и вручила ему шкатулку.

– Позвольте, откуда вы это знаете? Ведь это было с глазу на глаз?

Залесский улыбнулся.

– Разумеется, с глазу на глаз. По-иному и быть не могло.

– Так откуда же вы это знаете, сударь?

– А вот этими глазами и видел.

– Подсматривали?

– Побойтесь Бога, кто ж это решится подсматривать за государыней? Без ее согласия? Дело в том, любезнейшая Наталья Александровна, что я многие годы был в тени. Буквально в тени Их величеств. Сейчас я в отставке, а исправлял свою должность при трех государях: при Екатерине Великой, при Павле Петровиче, при Александре Павловиче. Должность моя была учреждена матушкой и упразднена два года назад ее внуком. Недальновидно, но им виднее. Да и нам ли судить? – граф воздел очи горе. – Кстати, только в тени их солнц и можно не сгореть на царевой службе.

«Да, этот перевороты не устраивал, но знает о них всё», – подумала графиня.

– И вы утверждаете, Иван Васильевич, что граф Суворов взял этот дар? Он из рук государыни брал разве что три с половиной рубля, чтоб рассчитаться за что-то. Это сущий вздор!

«Что же он тянет, что он тянет», – думала Наталья Александровна.

– Я утверждаю только то, что сам хорошо знаю. Я, как и ваш батюшка, не жаловал сплетников. Оттого и продержался на своем месте. А анекдот про три рубля я знаю.

– Это отнюдь не анекдот!

– Анекдот, сударыня, это и есть сущая правда. Оттого он так и живуч. Хотя бы тот, про соболью шубу, что подарила ему императрица для постоянного ношения. Так вот, Суворов настолько почитал государыню, что не мог не принять эту шкатулку в подарок. Она сказала: «Что толку, Александр Васильевич, от шпаг, усыпанных алмазами, орденов, перстней, которыми я осыпаю вас. В лихую годину от них алмазика не отколупнешь. Это вам на старость, буде вдруг нужда или…немилость чья». «Уж вашей немилости я, матушка, надеюсь, не заслужил?» – спросил Суворов. «Моей нет, да мало ли что», – ответила Екатерина.

– Но это удивительно, о чем вы говорите.

– Прошу заметить, в первый раз. И в последний. Надеюсь, сударыня, это останется между нами. Прощаясь, императрица заметила ему, что шкатулка сия пусть будет ему бальзамом за пять ран, полученных им при дворце. Вы знаете, о чем я говорю?

– Хорошо, Иван Васильевич, и как же эта шкатулка оказалась у вас? Это тоже тайна?

– Да какая там тайна. Подлец я, сударыня, – разве это тайна? Батюшка ваш как в опалу попал, туго ему стало, ну и насели на него все заимодавцы. Список-то длинный был. И я средь их числа. Должок-то за ним приличный был. Вот он и сунул мне ее, не разглядывая. Я так думаю, что он рад был избавиться от нее. Он догадывался, что мне известна история шкатулки, так как протянул ее мне со словами: «А и впрямь, не стану же я отколупывать алмазики от шпаги». Я ему расписку оставил, а когда разглядел, какие там ценности, страшно стало. Я всё искал повод, как вернуть шкатулку. Потом он в свои последние походы пошел, с тем я его больше и не видел…

– И отчего ж, сударь, вы решили, что эта шкатулка принадлежит Аркадию?

Вот оно, приближается минута. Наталья Александровна вновь ощутила волнение и убрала руку, пальцы ее дрожали.

– У меня был сын… незаконный, но единственный. Дочерей много господь послал, а вот сына нет… Он служил в дивизии, которой командовал ваш брат. Простым солдатом. От рождения он нигде не был записан.

– Иван Васильевич, вы меня пугаете. Что значит «был»? Был – сын?

– Крепитесь, Наталья Александровна…Странно, что всё произошло именно на реке Рымнике. На ней ваш отец заслужил титул графа, а ваш брат за моего сына отдал свою жизнь…

Графиня показалось, что она уже слышала где-то эти слова. Она их уже знала. «Вот оно, вот!»

– …Аркадий Александрович…Генерал Суворов кинулся в воду спасать моего сына, простого солдата, и… утонул. Как жаль, двадцать пять лет всего, какая будущность!..

– Умоляю вас, Иван Васильевич…

– Приношу еще раз извинения за неурочный визит, за боль, что вам доставил. Простите старика, ради бога. Не поминайте лихом, Наталья Александровна.

Залесский покинул дом графини Зубовой. На столике рядом со шкатулкой стояли две коробушки, в которых, может быть, и заключались два состояния, но которые были не в состоянии вернуть Наталье ни отца, ни брата.

«Вот и осталась я одна, – думала Суворочка, – что мне эти холодные камешки? Они не согреют меня ни сейчас, ни потом, как не согревали и тогда. Да и кого они могут согреть, если их не употребить на добрые дела? Что же мы ни разу втроем не порадовались жизни вместе?»

XVII

Елена уже привыкла к тому, что в начале лета ей говорили:

– Николай устал, едет в Варну, а ты езжай на Шелковичиху, присмотри за дачей.

И он ехал в Варну, она на Шелковичиху. Нет-нет, она не ревновала его к возможным приключениям на беззаботных песках. Он, как ей казалось, не опускался до этого, да и ей по большому счету уже и самой стало всё равно. Ведь всё равно он отдыхал, а значит, и жил часть ее жизни без нее! Часть всегда больше целого, если в этой части сосредоточена твоя боль. Или любовь.

А когда она в первый раз сама достала через «Спутник» путевку, почти бесплатную, в Чехословакию, свекровь, подняв брови, удивилась:

– Позвольте, а кто будет вести хозяйство, содержать дом, подавать профессору чай?

Тут Елена вспылила и уехала с гулко бьющимся сердцем в Прагу. Когда вернулась, с ней полгода не разговаривали, хотя она привезла всем приличные подарки. Свекру кожаное портмоне и коробку карандашей «Кохинор», свекрови японский зонтик, а мужу замечательный ликер «Бехеровка» и белые штаны, чтоб было в чем ездить в Варну. «Почему нам, бабам, нравятся мужики в белых штанах? И почему мужики думают, что нам нравятся их белые штаны?»

От Праги она пришла в восторг. Из вагона поезда «Москва – Прага» она вышла под ясное небо, с которого июльское солнце разогревало гранитные и каменные акры чешской столицы. И как здорово, что старинный мост или узкая извилистая улочка не просто мост или улочка пятнадцатого века, а мост и улочка из века пятнадцатого в век нынешний!

Тут же она взяла очень вкусное мороженое в хрупком, тающем во рту вафельном стаканчике – его улитку заполняли малиновой пастой из автомата, бутылочку воды, здесь все поголовно пили воду из бутылочек, и пока группа занималась кто чем, сидела на скамейке, болтала, как девочка, ногами, лизала мороженое и отпивала из бутылки воду.

Елена достала из сумки путеводитель и положила его на колени. На обложке была река, каменный мост, купола храмов, голубое небо над ними с белыми облачками– точно такой же день, как сегодня. Это к удаче. Елена пригляделась к фотографии, вообразив, что она тоже должна быть где-то в ее глубине. Во-он там.

И вдруг в момент, когда душа ее пела и вся она наслаждалась чувством, свойственным только юности, чувством предчувствия чувств, чувством, которое она уже и не думала когда-либо опять испытать, ей на несколько секунд стало необъяснимо тревожно. Ей вдруг показалось, что она крадет у самой себя нечто огромное, что соразмерно будущей жизни. Она даже зажмурилась, сжалась и пыталась понять, что же это такое свалилось на нее. Но эта волна, как чей-то тяжелый взгляд или туча, прошла, и как ее не было. И только когда легла в постель и стала погружаться в сон под легкий шум в голове от пльзеньского пива, поняла, что ей на вокзальной скамейке явилась и впрямь вся ее будущая жизнь. И тревожно было оттого, что в ней она была одна. Елена села в кровати. Сердце билось, как на лестнице Суворовского дома, по которой она спускалась в эту поездку, но если тогда она чувствовала тревогу и восторг, то сейчас одну лишь тревогу.

С утра состоялась экскурсия по городу.

– Обратите внимание на это здание! – говорил экскурсовод, сухощавый и бодрый мужчина лет семидесяти. Глаза его озорно бегали по лицам туристов. Видно было, что он в душе посмеивается над ними. – Это бывшая Тынская школа. Вот под той аркой проход к Тынскому храму, а там дальше Тынская улочка. Нет-нет, в Праге много других названий. Перед вами готическая аркада второй половины тринадцатого века. Фасад дома сохранился в первозданном виде. Видите, фронтон…

К обеду, на который туристам подали итальянский салат, свиной эскалоп с кнедликами и холодное пиво, Елена не чуяла под собой ног.

– После обеда мы спустимся к реке возле моста Святого Чеха, – объявил экскурсовод. – Устали? День сегодня и в самом деле жаркий. Пивка можете еще заказать.

– А вы жили в Союзе, Владислав Павлович? – спросила Елена экскурсовода. Они оказались с ним вдвоем за крайним к входу столиком.

– А что? – не совсем учтиво спросил тот.

– Вы очень хорошо говорите по-русски. «Пивка» – так только у нас говорят.

– Благодарю вас. Вообще-то я русский, – ответил экскурсовод. – Живу с… очень давних лет. А пиво здесь как только не называют. У него ласковых имен больше, чем у любимой девушки. Представьте, сколько ласковых имен вам может дать один мужчина? А сколько ласковых имен могут дать пиву миллионы мужчин? Извините, вас как зовут?

– Елена.

– Настоящее пиво, Алена, надо пить в пивных, где его поднимают прямо из пивоварни.

– А мы сходим туда?

– Могу сводить, если не возражаете. После экскурсии.

– Не возражаю, – обрадовалась Елена.

– Поведу в пивную «У Флеку». Это целый комплекс: пивоваренный завод, ему больше пятисот лет. Только, чур, одна, без подруг и друзей.

Вечером Елена сидела с Владиславом Павловичем в ресторане «У Флеку».

– Какой потолок! – восхищалась Елена. – А стены! Прямо средневековье!

– А пиво? – смеялся Владислав Павлович. – Такого пива больше нигде нет.

– У многих чешек вены расширены на ногах. От пива?

– Не знаю, Алена. Я уж давно не смотрю на женские ножки, это вредно сказывается на здоровье пожилого мужчины, гораздо вреднее пива, – засмеялся Владислав Павлович.

– А как относятся тут к русским, после шестьдесят восьмого? – спросила Елена.

– Как всегда. Хоккей смотрите? Вот так и относятся. Вы здесь впервые?

– Я вообще за границей в первый раз.

– Алена, у вас изумительный голос. Вам кто-нибудь говорил об этом?

– Свекор говорит, что ему он напоминает одну грузинку.

– Что правда, то правда, он у вас особенный, – Елене показалось, что Владислав Павлович даже посмотрел на нее как-то по-особому. – Замужем?

– Да.

– Москвичка?

– Нет, из Нежинска.

– А как ваша фамилия?

– Гусева.

– Это скорее всего по отцу. Не меняли?

– От вас ничего не скроешь. Не меняла. А муж у меня Суворов.

Владислав Павлович отхлебнул большой глоток пива.

– Замечательное пиво, Алена. Сколько пью, не напьюсь.

Выйдя из пивной, Владислав Павлович вдруг покачнулся и опустился на скамейку.

– Присядем, Алена. Что-то я слаб сегодня. Старость не радость.

– Всем бы такую старость, Владислав Павлович. Вон вы какой бодрый. Весь день на ногах да еще пивком балуетесь по два раза в день.

– Это так, – согласно кивнул Владислав Павлович. – Мне ведь уже семьдесят пять.

– Да вы что? Я думала, лет на десять меньше.

– Лукавите? Я больше полувека живу здесь.

Для Елены это была целая вечность, во всяком случае, две ее жизни.

– Как долго! – вырвалось у нее. – Ваша семья здесь?

– Нет, я тут один. А ваш муж…сибиряк?

– Да, сибиряк. Родился в Нежинске. Как и я.

– Родители, наверное, охотники, из тундры? – Владислав Павлович сделал узкие глаза.

– Нет, – засмеялась Елена, – они из Ленинграда. Свекор вообще, как мне кажется, хотя это страшная тайна, из очень старинного рода. Это мы простые! – опять засмеялась она.

– Да! Да, да, да, – Владислав Павлович поднялся, подал руку Елене и проводил до общежития, где размещались советские туристы. Поцеловал ей руку и распрощался, оставив свой домашний телефон. – Какой у вас смех, Алена, жемчужный.

Две недели пролетели как один день. Накануне отъезда городскую экскурсию, к радости Елены, проводил Владислав Павлович. Она всё время вертелась возле него и пробовала разговаривать с ним по-чешски. Она выучила за это время не меньше двух сотен слов. Владислав Павлович посмеивался и то и дело поправлял грамматику.

– А произношение, Алена, у вас, как у истинной пражанки. Вы не прочь повторить наш поход? – неожиданно спросил он в конце экскурсии.

Вечер они провели в пивной «У Флеку». Говорили обо всем на свете. Очень много о жизни в Союзе. Эта тема сильно взволновала Владислава Павловича. Прощаясь, он подарил Елене визитницу, в которую вложил свою визитку.

– Будете в Праге, звоните, заходите. Если кто из родных приедет, тоже милости просим.

Елена растроганно чмокнула его в щеку.

XVIII

В поезде Софья первые сутки больше молчала, а на вторые стала рассказывать Георгию о Лавре и Залесском. Она почему-то избегала называть Залесского по имени, Сергеем.

– Если правда, что любовь слепа, значит она вершит над влюбленными и правосудие, – два раза загадочно произнесла она.

Вагон был переполнен, и они вынуждены были разговаривать в коридоре, где их постоянно толкали или пытались подслушать.

– Сколько любопытных развелось. Я вам, сударь, говорю! Что вы вьетесь возле нас?

Георгий с болью отметил, что Софья была крайне подавлена и в то же время очень раздражительна. «Это уже необратимо», – поистине со стариковской рассудочностью подумал он.

Вьюн бормотал что-то и ускользал, а через полчаса вновь взирал сбоку на унылые картины осенней природы, проползающие за окном однообразно и неумолимо. Ухо его, как локатор, жило самостоятельной жизнью. Пришлось подвинуться на пару окошек в сторону. Но тут вырастала другая косматая фигура и, обдавая винными парами, пыталась шутить на политический момент…

– …О господи, да не дышите вы на меня!

Георгий неожиданно для себя цепко взял шутника за локоть и отвел в сторону:

– Вам ясно, не дышите!

Тот с испугом посмотрел на молодого человека, не сумев освободить руку из мертвой хватки.

Как он похож на Лавра. Разве что тоньше и выше. И глаза также горят, когда он еле сдерживает себя. Бедный мой мальчик! У Софьи сжалось сердце, но она пересилила свое горе.

– Лавр с Залесским служили месяца три в одном полку. Кажется, в пятнадцатом году. Здесь в Закавказье, когда разбили турок. Зима была…

Всю оставшуюся дорогу она вспоминала о них, а Георгий чувствовал, что с его душой творится что-то неладное. В нее как бы по каплям входил покой, но и по каплям в нем нарастали тревога и отчаяние от необратимости случившегося. Ему казалось, чем больше он узнает о Лавре и Залесском, тем больше разочаруется в человеческой природе и тем больше будет хандрить и переживать за то, чего уже не вернуть.

– Хотя Лавр с Залесским служили в одном полку, в общем деле бывали редко, так как Суворов был командиром особой роты, а Залесский командовал одним из батальонов. В минуты отдыха они иногда виделись друг с другом, пили водку, резались в карты или развлекались на другой доступный в тех условиях манер. Представляю, как. В одном из этих развлечений они и столкнулись впервые. До этого Господь хранил их от стычек. В детстве они вообще были друзьями. Во всяком случае, не раз вспоминали года отрочества и ранней юности. Да ты и сам знаешь. Как я поняла, к ним наведывались девицы определенного стиля поведения, и это, естественно, накладывало отпечаток на стиль поведения и самих господ офицеров. И всё было бы хорошо, не случись среди них одной цыганки Вари. Они оба как с ума сошли, когда она в первый раз пожаловала к ним. Можешь представить. Залесский до сих пор, как напьется, требует цыган и непременно Варю. И вообще с тех пор они оба признают только брюнеток…

Оттого, что в рассказе Софьи Лавр и Залесский продолжали жить, Георгию стало не по себе, а Софья вспомнила Залесского в ложе, полную блондинку в красном платье.

– Впрочем, может, я и не права. Лавр более сдержанный человек, – Софья едва не сказала «был», но сдержала себя, – хотя его горячности на десятерых хватит. Вот и в тот раз они стали играть на нее сперва в карты. Везло им попеременно. Они не хотели решить судьбу за одну игру или за три, а им надо было играть две, четыре, шесть партий, чтобы выиграть наверняка. И все эти туры кончались ничьей! Стали бросать кости, но поскольку условия сохранялись прежними, опять не было перевеса ни на чьей стороне. Это был роковой день. Он расколол их дружбу навеки, а я… я потом только усугубила этот раскол. Потом они нарисовали на двери мишень, и стреляли по ней из пистолетов, метали кинжал. Понятно, забава всем. Удивительно, они ни в чем не уступали друг другу. Стемнело, все зашли в дом. В доме было человек двадцать офицеров, сколько-то дам. Варя ждала исхода единоборства, и то и дело зажигала всех своими песнями и танцами. И тут на них напали турки. Нападавших было гораздо больше. Во всяком случае, утром насчитали больше тридцати трупов турок. Из оружия у наших были лишь пистолеты да сабли с кинжалами. Что тут началось! В одной из комнат, где сгрудились насмерть перепуганные женщины, остались только Лавр, Залесский и еще один подпоручик. Турки хотели взять добычу живьем. Из-за женщин они не стреляли, а нападали с ятаганами. Наши три героя проявили себя поистине былинными богатырями: не впустили турок в комнату, бились с ними насмерть на пороге и в коридоре. Они уже все получили ранения, выбились из сил, и вот когда, казалось, должно было свершиться самое ужасное, Варя запела цыганскую песню. От нее Лавр и Залесский буквально озверели (подпоручик истекал кровью, и над ним хлопотали две женщины)и с диким ревом кинулись на турок. Турки ретировались.

– И что же Варя?

– Она не досталась никому. Пуля сразила ее в самое сердце. Убегая, турки сделали несколько выстрелов. Не случись этого, не погибни Варя, не случилось бы беды и в этом году. В них осталась просто звериная ярость нереализованного обладания, ярость кровопролитного сражения за женщину. Если бы тогда судьба не разнесла их по разным фронтам, думаю, всё тогда бы уже и решилось. О, я прекрасно понимаю их! Они оба герои, хоть и оба неугомонные мальчишки. Упокой, Господи, их души!.. Ты сам-то Сергея хорошо знал? – помолчав, спросила она. Георгию показалось, что Софья пробует имя «Сергей» на вкус.

– Не очень. Он много старше меня. Лавр отзывался о нем всегда в превосходной степени, и я очень удивился, когда они схватились за сабли. Решил, напились до чертиков.

– Я могла это предвидеть, могла! В Тифлисе они появились почти одновременно, Лавр на месяц позже. Когда я познакомилась с Сергеем, на мне был траур. Мой муж, за которого я вышла против воли Вахтанга, погиб при странных обстоятельствах в горах. Я любила Иллариона, но за год траура свыклась как с его вечным покоем, так и с моим невечным вдовством. У меня, видно, такая судьба, кого люблю, тот погибает… – Софья замолкла (видимо, это соображение только что впервые пришло ей в голову), потом продолжила – Сергей, что называется, с лету утешил меня, и через месяц я пила шампанское и веселилась в большом доме мужа. Вахтанг, когда узнал о моем поведении, пригрозил, что спалит меня вместе с домом или зарежет.

– Ты собиралась выйти за него замуж?

– Георгий, не будь наивным. Залесский, Суворов – супруги?! Это не для них. Это ж два необъезженных аргамака славянских кровей… Мне с Сергеем было очень хорошо, хотя и несколько тревожно. В нем была какая-то ущербная тайна. По сию пору не знаю, что его двигало по жизни…

– Думаю, рок.

– Может, и рок, – Софья задумчиво посмотрела на Георгия. – Вот ты совсем другой, не такой, как они. Чище, – она помолчала. – С Сергеем мне было хорошо до того дня, как появился Лавр. Этот просто свел меня с ума. Если б я тогда знала про Варю! Хотя нет, тут уж, видно, судьба.

– А что случилось той ночью, когда вы убежали из дома?

– О, тут всё из-за шкатулки. Когда я перешла к Лавру, Сергей воспринял это спокойно, а потом стал оскорблять Лавра. Лавр долго прощал Залесскому. Но тот однажды потребовал за меня отступного и назвал цену: шкатулку! Он знал о ней от отца, который перед кончиной раскрыл ему семейную тайну.

После вызова Лавр стал ходить со шкатулкой под мышкой, на виду у всех. Залесский предложил играть на шкатулку, но Лавр отказался, так как половина ее принадлежала тебе, а он боялся своего азарта. Тогда Залесский выложил последнего козыря. По его словам, драгоценности де принадлежали когда-то его предку и непонятно как оказались у Суворовых. Он предъявил документ, датированный1796 годом, о владении шкатулкой графом Залесским. Лавр посмотрел на этот документ и страшно закричал: «Да плевать я хотел на твою бумажку! Эта шкатулка принадлежит семейству Суворовых, и больше принадлежать никакому другому семейству не будет!» Я еще тогда удивилась: что это он? Он же Бахметьев. Вот с того дня они и сцепились насмерть. Для Лавра шкатулка была ценна не столько драгоценностями, сколько их принадлежностью именно семье Суворовых. Если б ты видел, если б ты слышал, как он это произносил! Я окончательно убедилась в этом, когда он готов был променять меня на шкатулку.

– Да что ты говоришь?!

– А ты не догадывался об этом? А той ночью… Той ночью случилось вот что. Залесский, видимо, отчаялся получить меня, и тогда решил похитить шкатулку или попросту отобрать ее. Реквизировать. Вполне в духе большевистских эксов. В ту ночь Залесский с тремя дружками напал на нас. Гости все разошлись. Ты уже уснул, а мы с Лавром еще сидели какое-то время в темноте и пили вино. Тут выбили дверь, ворвались в комнату, Залесский наставил на него пистолет и стал требовать шкатулку. Лавр только смеялся: «Стреляй! Шкатулки всё равно тебе не видать, как своих ушей!» Сергей знал, что шкатулка в доме, полез в шкаф, Лавр выхватил пистолет и выстрелил над его головой в притолоку. Тогда выстрелил и Залесский. Я видела, что он целил мимо, но Лавр прыгнул сам навстречу пуле и угодил под нее левым плечом. Оно у него уже дважды было ранено, первый раз, когда они с Залесским отбивались от турок, потом еще где-то. Лавр выстрелил в окно, стекло осыпалось, и страшным голосом крикнул мне: «Прыгай!» Я и прыгнула со страху в окно. Следом он. Выскочили на дорогу, никто нас не преследовал. Только подумаю, сколько пришлось лететь, прежде чем коснулась земли, дух захватывает. А с ним было всё нипочем!