Текст книги "Вампир"

Автор книги: Вильям Кобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Теперь позвольте мне напомнить вам вчерашнее обещание– подробно рассказать о Винченте.

– Я лучше дам вам прочесть мои записки, – произнёс доктор. – Я имею привычку, принимая клиентов, записывать интересные обстоятельства первого с ними знакомства.

Доктор встал, открыл один из картонов, вынул несколько исписанных листов бумаги и, подавая, сказал:

– Читайте, а я пойду сделать кое-какие распоряжения.

Вот что я прочёл:

«Сегодня, 15 апреля 190… в шесть часов вечера мне подали карточку, на которой значилось: „Винчент де-Боссай де-Тевенен, доктор Парижского факультета“. Я привскочил от удивления. Как психиатр, я специально занимался историей животного магнетизма и меня не могло не поразить это имя, принадлежавшее одному видному ученому очень отдаленной эпохи. Он был современником по крайней мере моего деда. Я приказал немедленно просить посетителя и спустя несколько секунд увидел бодро входившего в кабинет почтенного старца с пергаментным лицом. После обоюдных приветствий, я спросил его, чем могу быть полезным.

– Я пришёл, – сказал он твердым голосом, – просить вас принять меня пациентом. Постойте… – живо прибавил он, заметив мой жест удивления.

– Извините, – перебил я его, – но вы действительно доктор Тевенен?

– Бывший ученик Месмера и друг де-Пюисегюра. Совершенно верно.

– Но сколько же вам в таком случае лет?

– Сто девять.

– Но знаете ли вы, что моя лечебница назначена специально для душевно больных?

– Я это знаю и повторяю мою просьбу. Я сумасшедшей.

Как ни привык я ко всяким нелепым выходкам моих пациентов, эта все-таки меня удивила.

– Позвольте мне в этом усомниться, – улыбнулся я. – Вы кажетесь совершенно здоровым.

– Вы ошибаетесь, – спокойно произнёс он. – Я, действительно, сумасшедший и притом один из самых опасных, какие только существовали и существуют.

– Пусть будет по-вашему. Но так как вы доктор, да еще известный ученый, то я хотел бы вас просить изложить мне наблюдения, которые вы, без сомнения, делали над своей болезнью.

Он посмотрел на меня проницательным взглядом, и я понял, какой силой в молодости должен был обладать этот человек. Передо мной был истинный адепт магнетизма. Он хранил молчание в течение нескольких секунд и как бы меня изучал. Я между тем продолжал:

– В данное время вы, без сомнения, находитесь в момент просветления, если допустить ваше предположение?

– Нет.

– Но позвольте: ни ваше лицо, ни ваш взгляд не имеют характерных признаков безумия…

– Самые опасные безумные те, – проговорил он, – состояния которых не может заметить ни один человеческий глаз.

И затем тихим, слегка дрожащим голосом добавил:

– Вот уже пятьдесят лет, как я сошел с ума, и никто из ученых не подозревает моего состояния.

– Но, наконец, – вскричал я, – в чём же заключается ваше безумие и как оно проявляется? Вы себя считаете Магометом или Христом, воображаете стеклянным и боитесь разбиться? Замечаете раздвоенье личности?

– Я, – произнёс он с сильной уверенностью, – я человек, который никогда не умрёт и который до этого дня не хотел умереть.

– Итак, вы признаете, что можете продлить свою жизнь на сотни, а то и на тысячи лет, до бесконечности?

– Совершенно верно.

– Вы владеете средством для продления жизни?

– Только своей собственной.

– Великое делание! Философский камень! – вскричал я.

– Ни то, ни другое. Алхимия тут не причем. Мое средство ничего не имеет с ней общего.

– И это средство… Расположены ли вы, его мне назвать?

Я уже не сомневался, что имею дело с маньяком.

– Я ничего больше не могу сказать по двум причинам…

– Каким?

– Первая та, что, открыв вам свой секрет, я тем самым объявлю себя в глазах общества преступником…

– Но вы сами, – перебил я его, – признаёте себя таковым?

– С точки зрения высших законов и борьбы за жизнь – нет.

– Вы убивали?

– Да, – ответил он, – без всякого колебания.

– Ваши преступления были открыты?

– Нет.

– В совершении их были заподозрены другие?

– Нет.

– Но ваши жертвы… Что с ними сделалось? Вы их скрыли?

– Нет.

– И никто никогда не заподозрил их насильственную смерть?

– Никто и никогда.

Его безумие выяснялось всё больше и больше.

– Вы мне сказали одну причину. Какая же вторая?

– Вторая та, – важно сказал он, – что будет одно из двух: или, узнав мой секрет, вы будете бессильны его применить, следовательно, бесполезно его открывать, или же сможете им воспользоваться и будете совершать преступления.

– Без сомнения, – улыбнулся я. – Что это? Какой-нибудь яд, не оставляющий следов?

– Не старайтесь угадать: все равно не сможете. Да это и лишнее. Я пришел к вам, как к психиатру, чтобы сказать: „я опасный сумасшедший, которого надо лечить. Согласны вы меня принять?“

– Поступая в мою лечебницу добровольно, вы вправе её оставить, когда вам заблагорассудится, – сказал я. – Я вас приму, но не иначе, как после освидетельствования двумя врачами, которые должны удостоверить вашу болезнь. Согласны на это?

– Да. Теперь я попрошу вас выслушать мои условия.

– К вашим услугам.

– Я к вам поступаю с целью умереть, ибо еще раз повторяю, что, оставаясь на свободе, в решительный момент не выдержу и опять прибегну к своему средству, чтобы избегнуть смерти. Здесь же, у вас, я не в силах буду этого сделать, природа вступит в свои права. Поэтому я требую, чтобы на меня смотрели также, как и на других больных, и решительно никого не допускали ко мне из посторонних.

– Есть у вас родственники или друзья?

– У меня нет ни друзей, ни врагов.

– Я вам могу обещать, что ваше желание будет исполнено в точности… если высшая администрация не потребует вас.

– О, этого не случится! Итак, никто, кроме вас и ваших ассистентов не должен меня посещать. Я же со своей стороны могу вас уверить, что никого не потревожу. Кроме того, могу вам сказать наверно, что больше трех месяцев не проживу.

– Имейте в виду, что применяемый у нас надзор исключает всякую возможность самоубийства.

– Эта сторона дела меня мало интересует.

– Заметьте еще, – продолжал я, – что прежде, чем вас поместят в выбранную вами камеру, вы будете тщательно осмотрены, и все, что у вас найдут, будет отобрано.

– Увы, – произнёс он, улыбнувшись первый раз, – от меня, к сожалению, не могут отобрать моих ста девяти лет. Я знаю, как велик запас моей жизненной силы… больше, чем на двенадцать недель её не хватит.

На этом мы покончили наш разговор и я скоро принял к себе этого странного пациента, который был очень комфортабельно помещен, так как внес очень высокую плату».

Здесь рукопись доктора кончалась. На ней стояла пометка: «Павильон 2. № 17».

Чтение произвело па меня глубокое впечатление и ещё сильнее разожгло любопытство. Старый д-р Винчент оставался для меня не менее загадочным. Вошел мой собрат.

– Ну, – спросил он, – что вы думаете о старом месмеристе?

– Не знаю, что вам сказать. Я даже затрудняюсь определить, безумен ли он. Тевенен поступил к вам 15 апреля, а теперь 10 сентября, и он, если я не ошибаюсь, еще жив. Следовательно, его предсказание не сбылось и неоспоримый диагноз оказался ошибочным.

– Безусловно.

– В каких условиях он живёт?

– Как и всякий пансионер. Сначала он подвергся осмотру моих двух коллег, в свою очередь признавших его маньяком. В сущности, случай был самый обыкновенный, и мнения разойтись не могли. Затем его поместили в отдельный павильон и обставили с большим комфортом, имея в виду дать ему возможность наиболее приятно провести последние годы или месяцы жизни. Специально для его услуг приставлены двое надзирателей. Он собрал научную библиотеку из самых любопытных и редких книг и много работает. Сообщаю одну подробность, доказывающую ненормальность его умственных способностей: в течение пятнадцати дней он лежал совершенно обнаженный в своём садике по несколько часов в день. Он говорил, что производить один крайне важный опыт. Так как это было в июне, во время жары, то я ничего не имел против его фантазий и ему не препятствовал.

В течение первого месяца я не заметил в нём никакой перемены. Но в исход второй половины мая стали обнаруживаться признаки дряхлости. Тогда-то он и стал производить свой странный опыт. Замечая, как он хилеет, я начал верить в его предсказание и полагал, что больше двух месяцев ему не протянуть. Когда припадки наготы, простите за выражение, окончились, мы возобновили с ним наши прежние отношения. Признаюсь, я редко встречал у кого-то из коллег такую эрудицию и смелость выводов. Если бы этот человек, думал я, не имел двойной мании – магнетизма и управления жизненностью по своей воле, – я признал – бы его одним из самых великих учёных нашего времени. В первых числах июля силы его ослабели еще больше, но ясность ума осталась прежняя. Мне было грустно смотреть на этого столетнего старца, не имевшего никого из близких и проводившего свои последние дни в одиночестве, сидя в кресле и жадно искавшего оживляющих лучей солнца. Однажды он сказал мне, что обожает маленьких детей, и я привел к нему своего мальчика. Я не стану описывать, какой радостью озарилось его лицо. Если бы я не знал его так хорошо, то, пожалуй, меня испугал бы тот огонь, которым загорелись его глаза. Что касается до моего маленького Жоржа, то его симпатия к старику не замедлила проявиться. Он обошелся с ним, как со старым знакомым. С этого момента не было дня, который Жорж провёл бы без него, часто оставаясь с ним по несколько часов. Это развлечение прямо оживило старого доктора, и мне показалось, что он помолодел намного лет. Дряхлость как рукой сняло и я начал верить, что его слова о продлении жизни не пустой звук. Это была по истине удивительная натура.

– Но не говорили ли вы, при моём приходе, что состояние здоровья вашего сына внушает вам некоторое беспокойство?

– О, сущие пустяки! Маленькая усталость и слабость, вызванная жарами, а также быстрый рост. Я теперь спокоен.

Мною овладело сильное желание увидеть этого загадочного человека, которого я встретил много времени назад при таких странных и печальных обстоятельствах. Я сказал об этом доктору Ф., но он мне ответил, что между ним и Тевененом существует договор – никого из посторонних к нему не допускать и что поэтому он затрудняется исполнить моё желание Я не настаивал и мы расстались.

По дороге домой я много думал о Тевенене, и моя голова почти кружилась под напором мыслей. Я чувствовал какой-то безотчетный страх перед этим учеником Месмера. Как Паскаль, я видел перед собою разверстую бездну, из мрака которой на меня глядело насмешливо-злобное лицо Винчента де-Тевенена.

3

В первых числах ноября я получил от д-ра Ф. депешу, в которой стояло: «Мой сын умирает. Зову всех друзей. Приезжайте».

Я вскочил, как ужаленный и через несколько минут уже ехал к нему.

Положа руку на сердце, скажу, что я ожидал нечто подобное, и депеша не была для меня неожиданной. В минуты отдыха моя мысль возвращалась к Винченту де-Тевенену, и я предчувствовал катастрофу. Не знаю почему, но едва я прочел депешу, как первая мысль была о нем. Образ д-ра Винчента мне представлялся связанным с образами больного ребенка и той несчастной девочки, которую некогда я видел умирающей от непостижимого истощения жизненной энергии. И вот, опять появление этого загадочного старика было связано со смертью…

Погруженный в свои думы, я не замечал, как доехал до лечебницы д-ра Ф. Войдя к нему, я нашел в зале четырех собратьев по науке, очевидно приехавших по его зову. Они были серьезны и молча пожали мне руку. Они уже осматривали ребенка, и нашли его положение опасным: у бедняжки было необъяснимой истощение жизненной силы при совершенно здоровом состоянии важнейших внутренних органов.

Вошёл отец. Он был в таком отчаянии, что при взгляде на него у меня сжалось сердце. Два года назад он потерял нежно любимую жену и всю свою любовь перенёс на сына… Увидев меня, он что-то хотел сказать, но рыданья сдавили ему горло. Он взял меня за руку и повёл к больному.

Передо мной появилась также леденящая душу картина, как и десять лет тому назад, с той лишь разницею, что в постели вместо девочки лежал мальчик, изжелта бледный, совершенно обескровленный, точно от смертельной, невидимой раны. Иллюзия была так полна, что я спросил у доктора Ф., не было ли у больного кровотечения. Он ответил отрицательно. По его словам, мальчик слабел постепенно, и лишь последние несколько дней ухудшение пошло с ужасающей быстротой. Не смотря на то, он пока был в силах выходить в сад.

– Старик Винчент ещё жив? – поспешно спросил я, невольно повинуясь какому-то импульсу. Мне показалось, что это спросил не я, а кто-то другой. Мой вопрос почему-то не удивил д-ра Ф.

– Да, и очень огорчён. Он так любит моего Жоржа, который постоянно был около него. Надо будет послать за ним, так как мой мальчик, несмотря на слабость, всё порывается к нему… Это какое-то странное влечение, от которого он не может освободиться… Но что вам за дело до Винчента? Исследуйте же больного и скажете мне, ради всего святого, будет ли он жить?

У меня не хватало храбрости сказать ему горькую правду. Если мои коллеги и питали кое-какую надежду на благоприятный исход, то я – ни в каком случае. Смерть была неизбежна. Пока я молчал с жутким чувством в душе, в моём уме промелькнула мысль, заставившая меня вздрогнуть. В этот момент губы ребенка раскрылись, и голосом слабым, как дыхание, он прошептал:

– Дедушка Винчент.

– Слышите? Он хочет видеть своего друга, – сказал д-р Ф., смахивая слезу.

Но я уже был у окна и, отодвинул занавески, взглянул во двор. К дому подходил старик, сопровождаемый двумя надзирателями. Я вскрикнул.

– Ради жизни вашего сына, – торопливо проговорил я, схватив д-ра за руку, – не оставляйте его ни на одну секунду и заявите всем, что всё, что я буду делать, происходит по вашему приказанию.

– Но что вы хотите делать?!

– Не забывайте… по вашему приказанию!

И видя, что ребёнок начинает приподниматься, я вышел из комнаты. На лестнице я встретил Винчента.

– Ни шагу дальше! – сурово вскричал я, заграждая ему дорогу.

– Кто вы такой и что вам нужно? – удивленно спросил он. И, обернувшись к своим спутникам, сказал:

– Я хочу видеть г-на директора…

– Но я вам повторяю, что вас не пущу. Я действую по приказанию доктора Ф. Он велел немедленно отвести вас в павильон.

Потом, обратившись к служителям и назвав себя, я сказал:

– Один из вас пусть идёт к д-ру Ф. И передаст ему, что через полчаса я вернусь. Прибавьте, что для спасения ребёнка мною будут употреблены все силы. Другой пусть идет с нами.

Мы пошли в павильон. Остановившись в садике, я отпустил сторожа. Мы остались одни. Наконец-то я был лицом к лицу с этим таинственным человеком. Я взглянул на него. Он был очень бледен, глаза его горели. Мы молча стояли, смотря друг на друга, как два врага, измеряющие свои силы перед смертельным боем. Наконец, протянув к нему руку и дрожа от гнева, я произнёс:

– Господин Винчент де-Боссай де-Тевенен, вы – убийца!

Он только устремил на меня пылающий взгляд.

– О, не пытайтесь меня зачаровать: я не ребёнок! – вскричал я. – Вы меня не убьете!..

Он опустил голову.

– Чего вы от меня хотите? Я вас не знаю, – произнёс он.

– Но зато я вас знаю, господин Винчент! Помните ли вы несчастную мать – (я назвал фамилию, улицу и год), – которая десять лет тому назад рыдала у постели умиравшей дочери? Помните ли вы врача, который бессильно стоял у больной? Это был я! Тогда, – продолжал я, отчеканивая каждое слово, – тогда в соседней комнате послышались шаги и умирающая, сделав последнее усилие, поднялась на постели и упала мертвая мне на руки… Напротив стояли вы…

– Так это были вы! – вскричал Винчент.

– Да, это был я, наблюдавший эту страшную смерть и ещё более странное преображение полуживого старика в юношу…

– Продолжайте.

– Помните ли вы также, как в тот же вечер вы просили привратницу вашего дома доверить вам её сына?

– Она отказала. Правда.

– И вот, спустя десять лет я встречаю вас здесь бодрого и крепкого, хотя смерть вас давно уже ищет… Вы живёте, а там, наверху, умирает дитя от какой-то странной болезни, ставящей науку в тупик… Понимаете ли вы, господин Винчент, почему я вам помешал войти туда, где вы надеялись сорвать с губ умирающего последнее дыхание жизни?!

– Пойдём, – сказал старик, указывая на дверь павильона.

Он говорил совершенно спокойно, без малейшей тени волнения. Мы вошли в кабинет, заваленный книгами. Он подал мне стул и сел напротив меня.

– Что же вы подозреваете? – спросил он.

Я теперь вполне овладел собою. И понял, что запугиванием ничего от него не добьюсь, а потому совершенно хладнокровно сказал:

– Я не подозреваю… Я знаю.

– Что?

– Вы владеете тайной продолжать жизни с помощью магнетизма. Хотя положительная наука и открыла законы гипноза и внушения, но она не получила еще тех результатов, которыми вы пользуетесь. Ваша наука преступна, ибо она в сотни раз увеличивает ужасное неравенство между борцами за жизнь. Основываясь на вашем собственном признании, я говорю вам, что вы убийца. Осмельтесь же мне сказать, что я ошибаюсь…

Старик Винчент закрыл руками лицо и тихо проговорил:

– Зачем я не встретил вас раньше?

– Вы сожалеете, что не имели случая научить меня вашей ужасной науке?

– Никакая наука, сама по себе, не может быть ужасна, Всё зависит от её применения, – важно сказал он.

– Ваша наука только орудие преступления.

– Не говорите так. Между нею и употреблением, которое я из неё делаю, – целая бездна, отделяющая добро от зла, лекарство от яда.

– Но ведь вы сами назвали её преступной?

– Назвал и скажу вам, что я не столько презираю себя за совершенные преступления, сколько за трусость, побуждавшую меня их совершать.

– Трусость?! Уж не боялись ли вы нападения на вас детей?

– Ах, нет, не то! Страх смерти.

– Объясните же, наконец, что вы хотите сказать?

– Я вам всё объясню, только возьму с вас клятву.

– Какую?

– Вы – человек науки. Я вам хочу открыть важную тайну, но вы должны торжественно обещать, что никогда не воспользуетесь ею для вас самих.

– Я должен поклясться не совершать преступления?

– И никому не открывать того, что сейчас узнаете.

– Хорошо, я клянусь.

– Ну, так слушайте же. Жизнь человека делится на три периода. Первый период – лучеиспускания, продолжается от младенчества и до наступления юношеского возраста. Второй период – потребления или поглощения – длится от юношеского возраста до средних лет и третий период, разложения – от наступления старости до конца жизни.

Каждый организм, но в особенности человеческий, который служит самым полным выражением жизни, испускает из себя много жизненности в первый период своего бытия. Дитя поглощает жизненные флюиды в гораздо большем количестве, чем ему нужно, и всё его существо излучает жизненную силу. Во втором периоде человек поглощает её столько, сколько ему необходимо. Это равновесие сил. В старости же равновесие нарушается и расход начинает превышать приход, откуда слабость и затем смерть.

Теперь, при настоящем состоянии положительной науки, вам покажется невозможным, что какой-то старик, с помощью особых приёмов и вопреки законам природы, может не только впитывать в себя потоки флюидов, излучаемых детьми, но даже похищать самую жизненность, таящуюся внутри них. Всё это, однако, возможно. Да, я преступник; да, я убийца, потому что в продолжение сорока лет возобновляю свою жизнь таким образом. Да, я убивал детей, но не так, как думают невежды или, как советовал делать безумный Жан-Генри Коханзен, в своём сочинении «Hermiphus redivivus», посредством поглощения воздуха, выдыхаемого легкими детей, или еще по способу легендарных вурдалаков, сосущих кровь. Нет, но притягивая к себе жизненный флюид из всего их организма…

О, если бы я мог воздержаться от этого! Но, признаюсь вам, нет более сильного, более притягательного, более восхитительного опьянения, чем это! Когда в холодеющие члены проникает этот согревающий и оживляющий флюид, наполняющий все органы, все фибры вашего тела, вы испытываете ощущение, не поддающееся выражению. Вы умирали и вновь ожили… Напрасно я говорил себе: «Остановись», мое существо жадно поглощало этот волшебный ток… Воля была бессильна, и я убивал… убивал… Посредством пальцев, посредством взгляда, о, взгляда в особенности, – я поглощал жизнь своих жертв, и они были не в силах отойти от меня, испытывая невыразимое наслаждение…

Затаив дыхание, зачарованный его, горевшим сладострастием взором, слушал я его речь.

Он рассказал мне все: какие нужно было производить пассы, какое направление давать взгляду и т. п. технические приемы. И я внимал ему, опьяненный его словами, как ядовитым напитком.

– Теперь, когда я всё сказал, я должен умереть! – вскричал он. – Проводите меня к больному ребёнку.

– Злодей! – вскричал я, придя в себя, – ты хочешь меня сделать участником своего преступления? Никогда!

Он пронизал, меня взглядом, и моё возмущение разлетаюсь, как дым.

– Ты, которого я только что посвятил, – укоризненно произнес он, – разве ты не понимаешь, что наша наука даёт нам возможность оживлять? Я отдам то, что взял. Ведь я же сказал, что хочу умереть!

Я ему повиновался, так как противиться не мог, если бы даже и захотел. Через несколько минут мы были у больного. Едва Жорж заслышал шаги Тевенена, как открыл глаза и, поднявшись, протянул к нему руки. Доктора вошли вслед за нами. Возле постели стоял в глубоком отчаянии отец, ожидая чуда. Ребёнок сидел на постели, качаясь от слабости. Винчент медленно приближался к нему, устремив взгляд и протянув руки. Пальцы их, казалось, были неподвижны, но на самом деле производили едва уловимые движения, видел которые и знал их значение один только я.

Жорж медленно опустился на подушку и тотчас заснул. Старик приблизился к нему и положил свою руку на его лоб. И, – не могло быть никакого сомнения в том, что я увидел, – на бледном лице больного появился румянец, а в глубине полузакрытых глаз зажегся огонь жизни. Этот человек не солгал: он влил в ребенка похищенную жизнь.

– Ваш сын спасён, – произнёс Винчент слабым голосом, обращаясь к д-ру Ф., безмолвно наблюдавшему эту сцену.

Потом, обернувшись к присутствовавшим врачам, медленно произнёс:

– Господа, засвидетельствуйте, что доктор де-Боссай де-Тевенен, последний ученик Месмера, воскресил мёртвого…

После этих слов он пошатнулся и упал бы, если б и я не бросился его поддержать.

– Перенесите поскорее меня в павильон, – прошептал он.

Я поднял его и понёс. Он был не тяжелее ребенка.

Повинуясь его желанию, я остался у него. Он стал рассказывать и говорил долго… Я узнал такие вещи, что меня объял трепет. Наверно, ничего подобного никогда не слыхало ни одно ухо смертного. Его слов я никогда не забуду. Со страхом ожидаю я наступления старости, боясь сделаться преступником…

Ребёнок поправился. Винчент де-Тевенен умер на другой день. Один из моих собратьев, встретив меня несколько дней спустя, сказал:

– Каков старый-то шарлатан?! Как он удачно воспользовался естественной реакцией!

Я ничего ему не ответил… Я знаю и… боюсь своей науки!..