Текст книги "Сто тысяч франков в награду"

Автор книги: Вильям Кобб

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 15 страниц)

– Выслушайте меня, – обратился к нему доктор, – и будьте со мной откровенны.

– Обещаю вам.

– Вы много путешествовали?

Незнакомец удивился этому неожиданному вопросу.

– Ну так что же? – настаивал доктор.

– Да, я много путешествовал.

– И за пределами Европы?

– Нет, там я никогда не был. Я ограничился только Францией, Англией, Германией и несколькими северными государствами.

– Вы были в Алжире?

– Нет.

– А в Испании?

– Нет, не был… Но я не понимаю, к чему все эти вопросы?

– Вы согласны с тем, что доктор волен выбирать способы лечения?

– С этим я совершенно согласен, однако…

– Оставим споры, – прервал его Бонантейль. – Как долго она пребывает в таком состоянии?

Видимо, вопросы доктора крайне раздражали незнакомца, потому как он снова вздрогнул и смутился.

– Не можете ли вы, – продолжал доктор, от которого не ускользнула реакция молодого человека, – что-нибудь мне разъяснить? Мне кажется, что трагические обстоятельства – я напоминаю вам ваше же собственное выражение – еще не изгладились из вашей памяти, не так ли?

– Совершенно верно, – ответил незнакомец и, решившись наконец говорить, подошел к док– тору: – Драма, на которую я вам намекал, свершилась… приблизительно месяц назад…

– А прежде ничего подобного не происходило с молодой женщиной?

– Никогда!

– Вы давно ее знаете?

– Несколько лет, – с неохотой ответил молодой человек.

Бонантейль, немного подумав, произнес:

– Судя по таинственности, которой вы себя окружаете, вы вряд ли захотите, чтобы я посещал вас в дальнейшем. И я сомневаюсь, – прибавил он с улыбкой, – что вы когда-нибудь снова решитесь прибегнуть к такому оригинальному способу, чтобы обратиться ко мне за советом. Из всего этого я заключаю, что вам нужно прописать лечение, не требующее серьезного вмешательства и моего постоянного контроля. Дайте мне бумагу и перо…

Молодой человек поклонился и вышел, оставив на время доктора одного. Бонантейль воспользовался этой возможностью, чтобы внимательнее осмотреть больную.

– О! – прошептал он, заметив на кистях рук и кончиках пальцев бедняжки едва заметные синяки. – Это же следы борьбы, значит, имело место насильственное похищение. Черт возьми! Таинственный незнакомец что-то скрывает!

В эту минуту в комнату вернулся молодой человек, по-прежнему в маске, и принес все необходимое для того, чтобы выписать рецепт. Доктор сел за стол и принялся за дело. Закончив писать, он подал незнакомцу рецепт и сказал:

– Если состояние больной ухудшится, я советую вам вот что… Напишите мне без подписи, приняв все необходимые меры предосторожности, на почту до востребования. Я вам отвечу.

– Ах! – воскликнул молодой человек, и в его голосе в первый раз отразилось сильное волнение. – Если бы вы только смогли ее спасти!

– Я отвечу вам словами Амбруаза Паре [14]14
  Амбруаз Паре(ок. 1510 – 1590) – французский хирург, считающийся одним из отцов современной медицины.


[Закрыть], – произнес доктор. – Я лечу, но силы выздоравливать дает Бог!

Через минуту доктора снова, с повязкой на глазах, довели до той самой кареты, что привезла его сюда. Как и прежде, господин Бонантейль не мог понять, по какой дороге ехал. Когда он очутился у моста Курбевуа, в двух шагах от дома, уже начинало светать. Доктор вернулся домой в глубокой задумчивости. Отказавшись от отдыха, в котором он так нуждался, господин Бонантейль принялся за новый труд.

«Я начну с этой девушки, Аврилетты, – решил он. – Для начала следует убедиться в том, что память мне не изменила».

XXI

Оставим на время доктора Бонантейля и расскажем о приключении одного из действующих лиц нашего повествования. В то самое утро, даже в тот самый час, когда доктору вернули свободу, в Париж, через заставу Ванв, двигался один субъект. Он шел очень быстро, словно опасаясь, что его задержат. Сторожа, однако, не обратили на него никакого внимания по той простой причине, что при нем не оказалось багажа – субъекту просто нечего было предъявлять.

Оказавшись в черте города, наш герой остановился, как будто задумавшись, куда же ему податься. Мимоходом заметим, что наш путешественник был, судя по внешнему виду, весьма прост и не особенно уделял внимание своему туалету. Он был весь мокрый, в грязи и вид имел весьма жалкий. Правда, стоило лишь раз взглянуть в его честную, открытую физиономию и огромные глаза, как неприятное впечатление тут же исчезало. Нет, этот несчастный не таил зала и не для того объявился в Париже, чтобы пополнить какую-нибудь шайку грабителей или убийц. Внешность его, однако, не внушала доверия. Куда же он направлялся?

Его, по-видимому, это не особенно заботило: он просто брел с низко опущенной головой, как бы повинуясь собственному чутью. Оказавшись на какой-нибудь улице, он шел по ней до конца. Затем, остановившись и оглядевшись по сторонам, возвращался назад. Похоже, он что-то искал, но что именно? Так он прошел по Итальянскому шоссе и свернул на улицу Муфегар. Здесь он уже чувствовал себя спокойнее и решался подходить к дверям кабачков, откуда доносился приятный запах бульона и говядины – любимых блюд каждого работяги. Просил ли он там милостыню? Сложно сказать, ведь он не говорил ни слова. Правда, если какая-нибудь добрая душа, тронутая его жалким видом, кидала ему какую-нибудь снедь, он не отказывался, а разделавшись с угощением, молча продолжал путь.

Последуем за ним. Вот он прошел мимо Пантеона, даже не удостоив его вниманием, затем – мимо Люксембургского сада, вход в который ему был воспрещен из-за неопрятного вида. Так как он не принадлежал к числу нарушителей, презирающих постановления властей, то беспрекословно повиновался. Обойдя обнесенный оградой сад, он очутился возле театра Одеон и, не взглянув на афишу, ускорил шаг и добрался до набережной Конти, недалеко от Института. К счастью, за проход через мост Искусств больше не взимали пяти сантимов. Эту плату благодаря Богу и революции отменили, иначе нашему путешественнику пришлось бы сделать большой крюк. Тем же прогулочным шагом он прошел под арками, смотревшими на улицу Риволи, но тут возникло одно ничтожное обстоятельство, которое кардинальным образом повлияло на его судьбу.

Прежде чем решить, куда идти дальше, он остановился и задумался. И как раз в этот момент нашего субъекта раздосадовала одна личность, вертевшаяся неподалеку и даже посмевшая задеть его! Конечно, он вслух, и довольно громко, выразил свое неудовольствие. Заметив, что это не произвело должного эффекта, он бросился на обидчика. Вот когда разразилась гроза! Но в следующий же миг наш путешественник получил зонтиком в грудь и услышал следующее:

– Получи, грязный пес!

Раз уж эти слова были произнесены, мы считаем себя вправе нарушить инкогнито нашего старого знакомого. Наш бродяга – не кто иной, как Паком, очутившийся в подземелье вместе с Сильвеном. Какому чуду они оба были обязаны своим спасением? Здесь важно кое-что пояснить. Читатели, вероятно, не забыли, что Сильвен, тщетно пытаясь сдвинуть камень, спустился на дно колодца в полном изнеможении, не столько из-за того, что потратил много сил, сколько из-за спертого воздуха и отсутствия воды. Крестьянин впал в полное беспамятство и лежал, не двигаясь.

Положение Пакома было несколько лучше: он не страдал духовно. Сначала пес, конечно, испугался, когда камень с грохотом опустился над его головой, но затем, оправившись от испуга, уселся на земле и, задрав нос кверху, задумался… Но о чем? Это мы сейчас узнаем. Посидев с полчаса, он вскочил, беспокойно обошел пещеру и, остановившись у одной из стен, стал рыть землю. Вскоре вырытая Пакомом яма разрослась в ширину до полуметра и стала довольно глубока. Вдруг пес весело залаял: под землей оказались маленькие камушки, которые, выделяясь из общей массы, легко вылетали из ямы. Паком так старательно рыл землю, что вскоре образовался проход в другой колодец, откуда пахнуло свежим воздухом. Не колеблясь, собака юркнула в него и с веселым визгом и лаем понеслась вперед. Когда Паком пробежал метров сорок, проход стал подниматься вверх, и наконец пес очутился на свободе, в густых зарослях кустарников…

Гордый своим открытием, Паком не медля ни минуты побежал назад – к своему товарищу по несчастью. Трудно описать все те усилия, которые Паком употребил на то, чтобы разбудить Сильвена и заставить его последовать за собой. Бедный молодой человек в полубессознательном состоянии ползком едва добрался до выхода и затем некоторое время шел вперед, пока от переизбытка свежего воздуха и упадка сил не опустился на землю. Паком, увидев, что выполнил свою задачу, отошел в сторонку и улегся в придорожной канаве. Бог знает сколько времени пес спал, но, когда он открыл глаза, хозяина возле него уже не было. Сильвен ушел, не заметив собаки.

«Куда же он делся? Куда идти?» – крутилось в голове у Пакома. Полаяв и поскулив, он побежал наудачу… На дороге его поймал один крестьянин и привязал к телеге. Долго описывать все те мучения, которые вынес несчастный Паком, пока не освободился из неволи и не отправился в Париж. Вот почему его так вывел из себя удар зонтиком на улице Риволи. Но Провидение покровительствовало Пакому. Как раз в эту минуту мимо него проезжала карета. Пес запрыгнул на нее и прицепился к подножке. Чья-то сильная рука схватила животное, и оно оказалось у хозяина. Сильвену не терпелось получить новые сведения об Аврилетте, и он ехал к доктору.

XXII

Обеспокоенный ночным приключением, доктор Бонантейль не забыл своих постоянных больных, в том числе Аврилетту. Девушка стала вести себя спокойнее, и доктор мог начать наблюдать за ней. Читатель, конечно, помнит, что, осматривая глаза таинственной незнакомки, доктор Бонантейль заметил в них то же, что и у Аврилетты. Дальнейшие наблюдения позволили доктору укрепиться во мнении о том, что девушек отравили. Его удивляло только то, что одни и те же симптомы замечены у женщин, не имевших между собой ничего общего.

Мы уже упоминали о том, что доктор Бонантейль, путешествуя, познакомился с действием растительных ядов, в частности, из коры дерева манкон. Африканские негры часто прибегали к этому средству, чтобы избавить себя от боли и страданий во время мучительных пыток. У доктора сохранились частички этого вещества, которое он пока не торопился изучать, потому как полагал, что оно неизвестно в Европе. Однако теперь он не сомневался в том, что никакой другой яд не мог оказать подобного действия. Доктор заперся у себя в кабинете и открыл всегда находившийся под замком шкаф с ядовитыми веществами. В отдельной коробке лежали кусочки черной коры манкона. Господин Бонантейль положил один из них на стол и стал рассматривать под микроскопом. Исследование очень заинтересовало ученого. Что же он откроет? Перед чем-то неизвестным даже самые смелые первопроходцы испытывают страх.

Вдруг в дверь постучали. Слуга пришел доложить, что доктора ждут в приемной. Второпях господин Бонантейль опустил коробочку с ядом в карман. В приемной его ждал Сильвен. Доктор еще накануне получил письмо, извещавшее его о визите молодого человека. Бонантейль хотел узнать у Сильвена, что стало причиной болезни, поразившей Аврилетту. Сильвен, предварительно сообщив господину Бонантейлю о том, что он прибыл к нему по рекомендации от фельдшера из Рамбуйе, начал свой рассказ. Молодой человек поведал доктору о своем фантастическом приключении в подземелье, которое не раз вызывало улыбку у других слушателей. Еще вчера медик, быть может, отнесся бы к этому повествованию скептически, но невероятное происшествие прошлой ночи, где он играл одну из главных ролей, сделало его снисходительнее. К тому же Сильвен был спокоен и уверен в себе. Это внушало доверие.

– Уверяю вас, – проговорил молодой человек, заканчивая рассказ, – во всем этом нет ни грамма вымысла…

– Я верю вам, – ответил доктор, – но позвольте мне задать вам один вопрос. Девушка в припадке сумасшествия говорила, что ее похитили и спрятали в каком-то доме?

– Точно так. И, скорее всего, именно там ее и отравили.

– Отравили? – переспросил господин Бонантейль.

Мнение, высказанное Сильвеном, как нельзя лучше согласовывалось с собственными наблюдениями доктора.

– А она не называла лиц, совершивших это преступление?

– Пока ни одного.

– Постарайтесь не удивляться моему вопросу и скажите, не встречали ли вы когда-нибудь в Клер-Фонтене или в Рамбуйе иностранцев – уроженцев Африки или Азии?

– Нет, никогда.

Все это время доктор вертел в руках последний номер газеты, который он взял со стола в приемной, и изредка кидал на него рассеянные взгляды. Вдруг он удивленно вскрикнул и бросился к окну. Опустив руку в карман, он вытащил из него очки, поспешно надел их и прочел вслух:

– Нана Солейль пропала! Похищена! Неужели это… Странно!.. Очень странно!

Удивление доктора Бонантейля было очень велико, когда он увидел это объявление в иллюстрированной газете. Господин Вильбруа приказал описать приметы пропавшей и напечатать ее портрет. И это был портрет женщины, которую доктор видел прошлой ночью в таинственном доме! Паком, до этой минуты спокойно лежавший у двери, вдруг подбежал к доктору. Собака тряслась всем телом и подпрыгивала.

– Ваша собака взбесилась! – воскликнул доктор.

– Как? Мой верный друг Паком? Взбесился? – Сильвен не верил своим ушам. – Боже, сохрани меня от нового несчастья!

Паком лег на пол, потом снова вскочил. Он тряс головой, словно желая избавиться от того, что жгло ему горло.

– Мою собаку отравили! – вскрикнул Сильвен.

– Отравили? – повторил доктор.

Сильвен бросился к собаке.

– Оставьте ее, я все понял! – вдруг сказал Бонантейль.

– Что? Что вы поняли?

– Вот, смотрите…

Доктор наклонился и поднял с пола кусочек бумаги. Рядом с ней лежали частицы черной коры манкона: господин Бонантейль случайно рассыпал их, когда доставал из кармана очки. Сильвен испуганно посмотрел на доктора.

– Это яд? Паком погиб!

– Может быть, его еще удастся спасти…

Собака стала спокойнее и стояла на месте, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Потом ее лапы подкосились, и она растянулась на ковре. Доктор Бонантейль поднял веки у животного и прокричал:

– Я не ошибся! Больше никаких сомнений!

– Доктор, – спросил Сильвен, – он будет жить?

– Думаю, что да. Но, как бы то ни было, этот факт должен положительно сказаться на нашей больной.

– Что вы имеете в виду?

– Пока не расспрашивайте меня ни о чем, идите к Аврилетте и запаситесь мужеством. Я обещаю вам сделать все возможное для той, которую вы поручили моим заботам.

– Я верю вам, доктор.

Сильвен, склонившись над Пакомом, по-прежнему лежавшим на полу без движения, хотел унести его собой.

– Не трогайте собаку, – остановил его доктор. – Она теперь принадлежит мне… по праву науки, – прибавил он с улыбкой. – Я надеюсь, что ее жизни ничто не угрожает. Идите, не бойтесь.

Сильвен вышел и в сопровождении одного из фельдшеров направился к комнате Аврилетты. Оставшись один, доктор позвонил слуге.

– Отнесите собаку в кабинет, – распорядился он, когда тот явился, – и скажите моему помощнику, что я жду его там.

Господин Бонантейль еще на несколько минут задержался в приемной и, снова взяв в руки иллюстрированную газету, проговорил:

– Нана Солейль! Никаких сомнений, это ее портрет! Подобное сходство – большая редкость, если не сказать, что вообще невозможно… Итак, молодая женщина, которую я видел в таинственном доме, была похищена, эта же пропала… Странное совпадение! К несчастью, я не могу определить, когда именно женщина впала в летаргию из-за отравления ядом, который уже лишил рассудка Аврилетту… Что мне делать?

Доктор понятия не имел, где находился тот дом, в который его возили с завязанными глазами. Да если бы он и знал, что бы это изменило? Разве он не дал слово человеку в маске? Разве он не пообещал никому не говорить о том, что видел и слышал в том таинственном доме? Но что, если это преступление? Незнакомец, по-видимому, сам ничего не знал об отравлении, жертвой которого стала молодая женщина.

– Кто эта Нана Солейль? – продолжал размышлять доктор. – Вероятно, куртизанка, одна из тех женщин, которые глумятся над честью семейств и страстной любовью своих несчастных жертв… Однако странное дело: когда я смотрел в ее лицо, то не видел в нем ничего, кроме отражения чистой, невинной души.

Доктор Бонантейль стал внимательно разглядывать портрет Наны Солейль.

– Да, – проговорил он наконец, – на этом лице запечатлено выражение жестокости и цинизма. Его никак нельзя спутать с тем, спокойным и кротким. Сомнение мучит меня… Во что бы то ни стало я должен раскрыть эту зловещую тайну. Надо встретиться с господином Вильбруа, этим сумасшедшим, готовым отдать целое состояние тому, кто вернет ему, возможно, вовсе не достойный его предмет любви.

В эту минуту в приемной появился слуга и доложил, что помощник ожидает доктора в кабинете. Бонантейль положил газету в карман и вышел. Когда доктор увидел, что его помощник приготовил все инструменты, необходимые для вскрытия, он закричал:

– Что вы! Уберите все это немедленно!

– Как так? – удивился тот. – Мы не будем ее вскрывать?

– Нет! – воскликнул Бонантейль. – Собака отравлена, и я взялся ее спасти.

Помощник доктора ухмыльнулся, но затем сообразил, что у доктора должны быть свои причины так поступать, и внимательно выслушал Бонантейля, разъяснившего все обстоятельства дела.

XXIII

В восемь часов вечера того же дня небо покрылось темными тучами, и пошел крупный холодный дождь. Редкие прохожие поднимали воротники и, ежась от холода, ускоряли шаг. Время от времени по улице Ренн проезжала повозка с какой-нибудь кладью. Извозчик немилосердно хлестал лошадь, которая от этого нисколько не ускорялась. Вы, разумеется, скажете, что в такую погоду несладко приходится торговцам-разносчикам. Тем не менее одна странная личность, расхаживавшая по тротуару от улицы Таранн до первых домов улицы Ренн, с вами не согласилась бы.

Эта странная личность, казавшаяся на первый взгляд представительницей слабого пола, была страшно худощава, а два метра роста только усиливали это впечатление. В лотке, висевшем у нее на шее, лежали фрукты: яблоки, груши, апельсины, но все они были черные и гнилые. Торговка, по-видимому, не очень-то переживала о своем товаре. Она ходила взад-вперед по тротуару, присаживалась на него и предлагала прохожим купить фрукты. Заметим еще одну странность: если бы кто-нибудь подошел к нашей торговке поближе, то непременно услышал бы такие слова, которые до вступления романиста Эмиля Золя в Академию не вошли бы ни в один лексикон.

– Собачье дело! – ворчала «грациозная дама». – Мне это начинает надоедать. Выходи же, старый черт!

От нетерпения торговка прыгала на месте и постукивала каблуками о мостовую. Иногда из лотка выпадали гнилые яблоки, но это, похоже, ее совершенно не расстраивало. Каланча снова принималась расхаживать по тротуару, не упуская из виду дом, среди обитателей которого была и мадемуазель Флора.

– Девять часов! – воскликнула торговка, услышав звон. – И по-прежнему никого! Неужели я окажусь в дураках? Но это невозможно! Я сам слышал, как он сказал: «Пойду сегодня вечером». Следовательно, он пойдет. Не такой он человек, чтобы оставаться дома из-за дождя. Да и в конце концов, разве это плохая погода для подобного рода дел? Итак, терпение, Кастор, терпение, будем ждать!

Едва торговка проговорила эти слова, как дверь дома отворилась, и в свете газового рожка, освещавшего коридор, обрисовался темный силуэт. Человек этот, небольшого роста и крепкого сложения, был в длинном плаще и шляпе с широкими полями. Увидев, что дождь все еще льет, он поставил на пол какой-то большой пакет, открыл зонтик и, опять взяв пакет, пошел по улице.

– Вперед, Кастор! – сказала торговка, вернее, как читатели уже догадались, Жан-Ипполит Кастор Паласье.

Человек, за которым он последовал, был не кто иной, как Куркодем. Паласье давно уже следил за ним и случайно подслушал сказанные им слова: «Пойду сегодня вечером!» Этого было достаточно, чтобы сыщик насторожился. Теперь он рассуждал так: «Если он возьмет карету, значит, не будет обделывать свои делишки. Это очевидно. Ничто не выдает так, как экипаж и извозчик. Полиция всегда сумеет их отыскать. Но если он пойдет пешком, то это уже кое-что. О, знание человеческого сердца!»

Паласье следил за своей жертвой издали. Казалось, у его сапог не было ни каблуков, ни подошв, и даже самое чуткое ухо не расслышало бы его шагов. Он не шел, а скользил. Однако Куркодем тоже был весьма осторожен. Два или три раза он, не останавливаясь, быстро оглянулся и, не обнаружив причин для беспокойства, продолжил путь. Торговка вдруг исчезла. Но куда?

Кто-то сказал, что лучшее средство проследить за кем-нибудь – это идти впереди. Мы готовы согласиться с этим, если слежка непродолжительна по времени. Но представьте себе, что вы идете через весь Париж и все время видите перед собой одного и того же человека. Не догадаетесь ли вы о его намерениях? Не захотите ли отделаться от неприятного спутника?

Паласье был очень ловок, и чутье его не обмануло: в тот день Куркодем собирался провернуть грязные делишки. Миновав мост Сен-Пер и площадь Карусель, он прошел по улице Друо и направился к Монмартру, а затем – на улицу Мон-Сени. Паласье продолжал следовать за ним, стараясь держаться как можно дальше и незаметнее. И Куркодем был совершенно спокоен! Что касается мэтра Кастора, то он давно уже расстался с лотком гнилых яблок и на ходу успел снять юбку. Обвернув ее вокруг пояса, он спрятал ее под рубашкой. Шелковая шапочка на затылке превратила его в типичного посетителя ночных увеселительных заведений низшего разряда.

Куркодем, по всей вероятности, добрался до места назначения: нигде не задерживаясь, он прошел всю улицу Мон-Сени и, остановившись у заброшенного домика, наполовину сколоченного из досок, тихо постучал в дверь. Прошло несколько минут. Куркодем терпеливо ждал. Вероятно, между ним и теми, кто был за дверью, шли переговоры, но Паласье находился слишком далеко, чтобы услышать хоть слово. Наконец Куркодему открыли, он быстро вошел внутрь, и дверь захлопнулась. Кастор только и успел разглядеть человека, одетого во все черное. Странная вещь! В окнах света не показалось. Таинственное свидание происходило в темноте.

– Черт возьми! – выругался Паласье. – Просвети меня, Видок, мой наставник!

После этого воззвания Паласье приступил к действиям. Отсутствие огня в доме, правда, немного смущало его. Как ни слабо освещалась улица, все-таки проще было увидеть его, нежели тех, кто находился в доме. Действительно, хитрецы не зря осторожничали. Паласье пришлось обратиться к стратегии Наполеона.

Читатели, конечно, помнят, что, когда сыщик отправился к графу Керу, ему уже было известно, что Куркодем и Губерт де Ружетер были заодно в деле похищения Наны Солейль. Но рассказ графа открыл Паласье новые горизонты. Навострив уши, шпион-любитель внимательно выслушал все, что касалось преступления, совершенного одновременно с похищением Наны Солейль. Любой другой на его месте не увидел бы в этих двух случаях ничего общего, но у Паласье был хороший нюх. Он чуял, что между убийством графини Керу и похищением Наны Солейль есть связь – в лице Губерта де Ружетера.

Выслеживать этого молодого человека, имевшего достаточно серьезные основания скрываться, можно было долго. Паласье рассуждал так: или Губерт похитил Нану, и в таком случае она когда-нибудь появится на водах или в блестящем казино, или же он участвовал в убийстве графини и поэтому теперь скрывается где-нибудь со своей любовницей и будет скрываться весьма продолжительное время, так что никакие розыски результатов не дадут.

Первым условием успеха служит удачное начало. Были ли письма Губерта к дяде серьезным доказательством того, что он находился за пределами Франции? Очевидно, нет. Можно поручить другу или хорошему приятелю опускать письма в ящик и таким образом обманывать старого моряка. Паласье был твердо уверен, что Губерт де Ружетер не покидал Францию. Взвесив все, сыщик пришел к выводу, что Губерт де Ружетер и Куркодем тесно связаны между собой. Но какой у них был общий интерес – этого он не знал. «Ружетер с Наной Солейль, видимо, был у Куркодема, следовательно, не стоило упускать последнего из виду, чтобы через него-то и добраться до неизвестного X алгебраической задачи», – решил он.

Много чего темного оставалось для Паласье в этом деле, но он в себе не сомневался. Он чувствовал, что держит в руках тонкую нить, которая скоро превратится в канат, а затем – в железную цепь. Его главной задачей теперь было узнать, к кому пришел Куркодем и зачем. Следовало действовать весьма аккуратно, чтобы не выдать врагам своего присутствия.

Не забывая об осторожности, Паласье ползком подобрался к дому и, убедившись, что его никто не заметил, поднялся и приложил ухо к деревянной ставне. Не услышав ни звука, сыщик догадался, что следовало обойти постройку: возможно, в доме была другая комната, лучше скрытая от посторонних глаз. Исполнение такого плана требовало новых стратегических соображений, которые Паласье блестяще реализовал. Позади дома был сад, обнесенный оградой. Ловко ее преодолев, сыщик очутился перед черной стеной без окон и дверей. Положение осложнялось. Однако человек, который вошел сюда, – не мог же он провалиться сквозь землю! Но там, как и со стороны улицы, чуткое ухо Паласье не уловило ни звука. Сыщик решился ждать, и правильно сделал. Прижавшись к ограде и выжидая, он вдруг вздрогнул от радости. А произошло вот что. В самом низу дома, почти у самой земли, блеснул огонек. Паласье впился в него взглядом. Огонек поднимался и в то же время становился ярче, мелькая между щелей в досках.

«О! – подумал Паласье. – Значит, мой голубчик и вправду был под землей, а теперь поднимается». Сыщик подошел к стене и через щелку стал подглядывать. Паласье был готов ко всему, однако то, что он увидел, взволновало бы даже самого хладнокровного человека: посреди большой комнаты с черными закопченными стенами зияла дыра с лестницей, круто устремлявшаяся вниз. Свеча, горевшая в медном подсвечнике, стояла у поднятой крышки погреба и слабо освещала фигуры трех человек. Одна из них была женщиной лет сорока-пятидесяти, одетой в бедное плате. Она стояла позади всех, в глубине комнаты. Ближе к свече, возле погреба, сидел Куркодем, а перед ним стоял человек с большим глиняным кувшином в руках, наполненным золотом.

В ту минуту, когда взгляд Паласье остановился на этом третьем персонаже, раздался звон – это несколько золотых монет упали на пол. Женщина, стоявшая в стороне, быстро подбежала к ним и, схватив свечу, стала их подбирать. Затем сыщик увидел, как крышку погреба опустили и поставили на нее тяжелый массивный стол – и тайного хранилища как не бывало!

Мужчины уселись за стол, а женщина осталась стоять, не спуская глаз с кувшина. Свеча, горевшая на столе, дала возможность Паласье увидеть их лица.

– Черт возьми! Это же Блазиво! – прошептал он. – Как все усложняется!

Седовласый еврей Блазиво был ростовщиком, грабителем и не раз имел дело с полицией. Паласье, хорошо знакомый с трущобами Парижа, знал его не один год. Совсем недавно Блазиво приговорили к позорному наказанию. И вот теперь неожиданно выясняется, что он замешан в этом деле, которое из-за участия старого еврея становилось более чем просто подозрительным.

К несчастью, наш друг Кастор, несмотря на то что видел их лица, не разобрал ни слова из их разговора. Паласье мог строить свои предположения, основываясь только на жестах, впрочем, весьма выразительных. Куркодем разложил на столе большой лист бумаги и пальцем указывал на проведенные на нем линии. Блазиво внимательно их рассматривал. По мимике собеседников Паласье заключил, что они сводили счеты. Но что же могло их связывать?

Сыщик помнил, что Куркодем принес с собой большой пакет, которого теперь и след простыл. Что же там было? Собеседники тем временем о чем-то договорились. Блазиво своими крючковатыми пальцами ловко отсчитывал золотые монеты и ставил их столбиками. Паласье насчитал по пятьдесят золотых в каждом, или тысячу франков. Блазиво продолжал запускать свои костлявые руки в кувшин и выкладывать новые столбики – их было уже двадцать. Куркодем, подавшись вперед, горящими глазами следил за руками старого еврея. Тридцать, сорок тысяч, пятьдесят!

Паласье чувствовал, как на лбу у него проступил пот, не оттого, что его мучила зависть или жажда наживы, – просто он сразу смекнул, что такая крупная сумма означает крупную аферу. Он задумался: какое же преступление связывает этих двоих? Волнение не мешало Паласье радоваться своему открытию. Он наконец напал на след Куркодема и получил-таки возможность отомстить врагу за все свои неудачи и двухчасовую прогулку под дождем.

Блазиво между тем все считал. Кувшин опустел. Паласье едва переводил дух. Когда еврей закончил, столбиков было сто двадцать. Да, сто двадцать тысяч франков золотыми монетами в этой грязной лачуге, как в кассе государственного банка! Но это было еще не все. Еврей отставил пятьдесят столбиков в одну и шестьдесят в другую сторону и рукой указал старухе на меньшую долю. Она протянула худощавые руки, взяла золото и улыбнулась, затем нагнулась к полу и подняла кожаный мешок, куда ссыпала золото. После этого старуха сказала что-то еврею, чего при всем старании Паласье никак не мог расслышать.

Опустив голову, она направилась к двери, которая выходила на улицу. Но едва она повернулась к сидевшим спиной, как Паласье увидел странную сцену… Куркодем опустил руку в карман и вытащил наполовину открытый нож. Но Блазиво не спускал с него глаз и, схватив его за руку, что-то быстро шепнул ему на ухо. В ту же минуту женщина обернулась.

– Прощайте, – сказала она в этот раз достаточно громко, так что Паласье мог услышать.

– Прощайте, Мэри-Энн, – ответил Куркодем.

Паласье вздрогнул. Это имя было ему известно. Но когда и при каких обстоятельствах ему случалось его слышать? Пока старуха удалялась, Паласье лихорадочно размышлял. Наконец ему удалось вспомнить, что это имя он слышал в замке Трамбле, и ему уже было не трудно восстановить в памяти тот факт, что в рассказе графа имя Мэри-Энн встречалось очень часто. Мэри-Энн была гувернанткой и воспитательницей жертвы преступления, и если она теперь носила костюм нищенки, то, вероятно, имела причины скрывать свое настоящее положение.

Паласье тотчас задал себе вопрос, дожидаться ли ему окончания сцены, происходившей перед его глазами, или кинуться по следам гувернантки. Связь между убийством графини Керу и исчезновением Наны Солейль стала очевидной. При малейшем колебании все могло погибнуть. Но Паласье никогда долго не думал; он сообразил, что Мэри-Энн была не бог знает какой находкой. Главные деятели были тут, перед ним. Не двигаясь с места, он позволил Мэри-Энн скрыться в ночной темноте. Все внимание его было устремлено теперь на двух сообщников, продолжавших говорить между собой, не возвышая голоса.