сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)
Когда прошло первое волнение, Харикл рассказал, что уже несколько дней чувствовал возвращение дара речи, но боялся обмануться, а потому молчал, наблюдая в то же время за чужестранцем, который с каждым днем внушал все больше доверия. Он убедился, что перед ним человек с честным, открытым сердцем, которому можно довериться, в доказательство чего больной решил открыть ему тайну одного лекарства, известного только древним атлантам.
Под руководством больного Рене отыскал в его лаборатории необходимые составы, а затем с помощью Атлантис, которая развела огонь на золотом треножнике, ему удалось приготовить питье, горькое на вкус и с каким-то неопределенным запахом. Харикл выпил его залпом, произнеся заклинание на своем древнем наречии, после чего снова опустил голову на вышитую золотом подушку и в продолжение целого часа оставался неподвижным, подобно мраморному изваянию. По истечении этого времени он подал знак Рене, внимательно следившему за ним, чтобы тот дал ему вторую порцию лекарства. Молодой человек исполнил его желание: в продолжение ночи он несколько раз приготавливал и подавал лекарство, но в состоянии больного не замечалось никакой перемены, что волновало и удивляло Атлантис. В первую минуту, когда Харикл продиктовал свой рецепт, она радостно захлопала в ладоши и воскликнула:
— А, лекарство древних! Оно вернет тебе силы, отец, и снова пробудит огонь молодости!
Но когда, вопреки ее ожиданиям, Харикл продолжал оставаться неподвижным, и только тяжелое, прерывистое дыхание возвещало, что жизнь еще не покинула его, радость молодой девушки сменилась самым тяжелым отчаянием.
— Ему ничуть не лучше! — заговорила она с тоской, обращаясь к Рене.
— Вероятно, я неискусно приготовил лекарство, а может быть, медикаменты вследствие времени потеряли свою первоначальную силу, если только когда-либо имели ее…
Атлантис грустно покачала головой.
— Боги не хотят выздоровления отца, и тут не поможет уже никакое лекарство! — и при этих словах слезы, как алмазы, заструились из ее глаз, что придало ей еще больше привлекательности.
— Дорогая моя девочка! — прошептал больной. — Не отчаивайся; если будет на то воля богов, я выздоровлю; во всяком случае, благодари их за ниспосланную милость. Они привели сюда этого чужестранца, который достоин быть твоим братом. Посмотри, как он разделяет твое горе и жалеет меня. Может быть, у него есть отец, которого я напоминаю ему? Узнай, дочь моя, под каким небом он родился и что привело его сюда. Я с удовольствием выслушаю его рассказ, который откроет мне новый мир, и буду ждать терпеливо исполнения своей судьбы.
Эта длинная речь утомила старика; он опустился на подушки. Рене и Атлантис устроили его поудобнее, смочили ему лоб и губы какой-то ароматической жидкостью; Атлантис прилегла рядом с отцом, держа в своих руках его руку и устремив на Рене свои чудные глаза.
— Говори, чужестранец! — произнесла она мелодичным голосом. — Расскажи нам, кто ты, откуда, какого ты племени и как попал сюда? Но помни, что твои уста должны произносить только правдивые речи. Мы, бедные отшельники, будем слушать тебя с доверием, и твой рассказ должен осветить нам тот мрак невежества, в котором мы находимся теперь!
На лице больного отразилось полное одобрение слов дочери, и Рене, поклонившись с улыбкой, начал свой рассказ.
— Вы видите во мне представителя расы, которая была совершенно неизвестна в ту эпоху, отражение которой я вижу во всей окружающей здесь меня обстановке. Много веков пронеслось, вероятно, без всяких сношений ваших с внешним миром?
Харикл утвердительно кивнул головой.
— Но вы, вероятно, слышали, — продолжал Рене, — о греческой колонии, основанной вашими предками под именем Фокеи?
— Я знаю Фокею, — проговорил больной. — Ты происходишь из этого рода? Значит, ты наш соотечественник?
— Соотечественник? Нет! — возразил Рене, улыбаясь. — Но, во всяком случае, мы родственного происхождения. Вы, как и я, принадлежите к громадной индо-европейской семье, к которой относятся многочисленные народы Европы, произошедшие все от одного народа, обитавшего некогда на возвышенном плоскогорье Центральной Азии. Вам, конечно, известно, что еще в отдаленные доисторические времена этот народ переселился в Европу и занял ее и большую часть Азии. Индусы, мидяне и персы составляют главные ветви этой семьи. В Европе мы встречаем четыре разновидности: германцев, пелазгов, славян и кельтов. То, что мы называем Грецией, носило в древности название Эллады, а еще ранее — Пелазгии. Аттика и Аркадия особенно гордились своим пелазгическим происхождением. Колонии пелазгов распространились позднее в Южной Италии, получившей название Великой Греции. Таким образом, в корне как римского, так и греческого языка лежит язык пелазгов. Я останавливаюсь на этих подробностях, чтобы доказать вам, что мы действительно родственного происхождения и составляем ветви одного и того же племени, отличаясь друг от друга только по степени культуры.
— Я слушаю тебя с интересом, чужестранец, — проговорил Харикл. — Сама мудрость гласит твоими устами. Прошу тебя, расскажи подробнее о Фокее, о которой ты уже упоминал.
— Фокея, — снова начал Рене, — основана Ионийскими выходцами из Азиатской Фокеи более двух тысяч пятисот лет тому назад. Греческие купцы быстро сообразили, какую пользу, они могли извлечь из нашей плодородной земли, и обосновались на ней, несмотря на страшную борьбу, которую им пришлось вести с соседями. Их колония уцелела каким-то чудом. С суши она была окружена могущественными галльскими и Лигурийскими племенами, которые не позволяли ей захватить ни одной лишней пяди земли; на море греки были под вечным страхом со стороны карфагенян и этрусков, которые беспощадно истребляли всех своих соперников по торговле. Но, видимо, сами бессмертные боги покровительствовали марсельцам (так мы называем в настоящее время прежних фокейцев); все им удавалось. Между тем сиракузцы уничтожили морское могущество этрусков, а Рим поглотил все остальные государства; Карфаген, Этрурия и Сицилия пали. Фокейцы, конечно, с удовольствием бы заняли место Карфагена, который завещал им свой коммерческий и торгашеский гений, но это было для них слишком великой задачей; они удовлетворились более скромной ролью: просвещением соседних варваров, как называли они в то время моих предков, а затем распространили свои владения по берегу Средиземного моря, то есть до первоначальных колоний карфагенян.
— Если вам интересно, что за народ жил к северу от фокейцев, то я опишу вам его словами одного древнего историка 1 : «Народный характер галльского племени, — говорит он, — отличается воинственностью и горячностью, но вместе с тем простотой и страстностью; если они раздражены, то прямо идут на врага и вступают в бой, не заботясь ни о чем остальном. Они легко поддаются на хитрость и всегда рады вступить в бой, не имея часто другого оружия, кроме собственной силы и храбрости, но вместе с тем их можно легко направить на хорошее. Они способны к культуре и образованию. Сильные своей численностью и физическим сложением, они сплачиваются большими массами и идут на врага, принимая всегда сторону угнетенных».
— Вот одно из древнейших суждений о народе, к которому я принадлежу, — заключил Рене.
— Прекрасная, благородная черта, — сказал Харикл, приподнимая свою седую голову, — принимать сторону угнетенных! Черта, достойная удивления и подражания!
— Она встречается во всей славной истории моего отечества! — воскликнул Рене, глаза которого сияли воодушевлением.
— Я могу с гордостью сказать, что ни одна нация не опередила Францию, которая всегда была первая на пути к свету и свободе; она — светоч мира! Она заменила Грецию в деле цивилизации!
— Заменила? — воскликнул живо Харикл. — Разве Эллада больше не существует?
— В политическом отношении она существует, но ее величие, ее возвышенный дух, царивший над всем древним миром, угас под давлением Рима навсегда лет за сто сорок пять до нашей эры. Но каким дивным светом светился некогда этот маленький народ! Искусство, науки, все процветало у них и служило до сих пор образцом для подражания. Вам, Харикл, вероятно, не известны имена Фидия, Эврипида или Платона, но для нас, для всего цивилизованного мира, они служат учителями всего прекрасного, которое они воспроизводили в совершенстве!
— Твои слова ласкают мой слух, молодой человек, и оживляют меня как вино! — воскликнул старик с восторгом. — Посмотри на Атлантис! Она тоже упивается твоей речью!
— Да, — подтвердила красавица, — мне отрадно слушать похвалы моему народу, хотя и горько сознавать, что он уже погиб. Из времен славы его нам известны только поэмы Гомера. Читают ли их теперь? Знакомы ли тебе Агамемнон, предатель Парис и Елена, которая была прекраснее самой Афродиты?
— А Аякс, Гектор, Улисс и старец Нестор? О, я их всех знаю хорошо! — воскликнул Рене, смеясь. — Наша молодежь проводит большую часть своего времени за изучением этих великих поэм. У нас есть ученые, которые их комментируют и написали по этому поводу целые тома, из которых можно составить большую библиотеку.
— У вас, конечно, нет таких великих поэтов? — спросила наивно Атлантис.
— О, конечно есть! — несколько обиженно возразил Рене. — И если вы захотите, прекрасная Атлантис, изучать французский язык, то я познакомлю вас с нашими писателями. Сознаюсь, впрочем, что ни один из них не может стать наравне с Гомером, точно так же, как ни один французский скульптор не превзошел Фидия, несмотря на то, что они считаются первыми в свете.
— Каким же образом вы достигли такого превосходства? — спросила с интересом Атлантис. — Унаследовали ли вы это от нас непосредственно или от фокейцев?
— На этот вопрос очень трудно ответить, — возразил Рене, — во всяком случае, попытаюсь.
Собрав в памяти все свои этнологические, исторические и художественные сведения, молодой человек начал передавать своим слушателям всемирную историю с того момента, где кончались их познания, то есть приблизительно с основания Фокеи, за шестьсот лет до Рождества Христова. Он пояснил им народный характер галлов, франков, бретонцев и римлян, стараясь выражаться как можно проще и понятнее. Рене говорил долго и красноречиво, и его слушали с жадностью, ловили слова, которые открывали им целый новый мир. Доведя свое повествование до 189 года, рассказчик остановился, и в комнате воцарилось молчание под влиянием слишком сильного наплыва новых впечатлений.
Харикл первый вышел из задумчивости.
— Все, что ты сообщил, чужестранец, глубоко потрясло меня! — проговорил он наконец. — Какая цепь событий, чудес и превратностей судьбы! Да будет благословенна страна, гений которой царит до сих пор над миром! Благословляю богов за то, что они привели тебя сюда, чужестранец, и дали мне возможность узнать и оценить все величие моей родины. Со своей стороны, я хочу сообщить тебе историю моего племени, объяснить тебе, каким образом мы очутились в этой безбрежной пучине, где ты нас нашел. Но силы оставляют меня; я не в состоянии исполнить это сам. Пусть же златокудрая Атлантис введет тебя в наш древний мир, ее голос убаюкает меня и усладит мои последние часы. Говори же, дитя души моей! Мы слушаем тебя, но помни, что уста твои должны произносить только истину, которую да внушит тебе Паллада!
Атлантис скромно поклонилась отцу и, не заставляя себя просить, проговорила:
— Я повинуюсь тебе, благородный Харикл! А ты, чужестранец, будь снисходителен ко мне. Мои ограниченные познания я почерпнула от Харикла, и если мой рассказ тебе понравится и покажется интересным, то этим я обязана отцу, которому в данном случае и принадлежит вся честь.
ГЛАВА XV. Рассказ Атлантис
— То, что я расскажу тебе, чужестранец, составляет очень древнее предание, которому уже более двух или трех тысяч люстр (пятилетий). Я узнала это предание отчасти от Харикла, которому сообщил его Ацтигорас — его отец, получивший эти сведения, в свою очередь, от своего отца. Таким образом предание передавалось из уст в уста с самых древних времен и до наших дней. Часто, когда я была еще малюткой, Харикл развертывал предо мной свиток папируса и заставлял читать по складам историю наших предков, которые жили вначале, подобно вам, на земле, а бездна морская была обитаема только тритонами и морскими нимфами.
Наша родина представляла обширный материк, простиравшийся за Геркулесовыми столбами по направлению к вновь открытым в настоящее время землям, которые, как ты говоришь, называются Америкой.
Это была одна из известных греческих колоний, о которой ты, наверно, слышал. Дивного совершенства достигли мои предки и в созданиях искусства, и в жизни частной и общественной! Ты прославляешь Фидия, Скопаса, Праксителя! Мне они неизвестны, и я не могу судить, были ли их творения совершеннее творений моих праотцов или хуже их. Я знаю только, что все, созданное моими предками под руководством великих ученых, вышедших из земли Изиды, отличалось божественной гармонией форм! Их искусство было подражанием древнеегипетскому и создало дивные храмы, посвященные богам, которые были родоначальниками ваших. Жизнь текла там счастливая и спокойная. То высшее благо, из-за обладания которым пролито, по твоим словам, столько крови, и которое называется свободой, принадлежало безраздельно каждому, даже самому ничтожному из моих предков. Человеческая личность и ее права были уважаемы как между знатными, так и между самыми бедными!
Земля отличалась удивительным плодородием, а природа — редкой красотой. Воздух чистый и прозрачный, был напоен всевозможными ароматами, а златокудрый Феб щедро озарял все своими живительными лучами. Этого наслаждения светом и солнечным теплом никогда не испытал ни отец, ни я, но можем ли мы жаловаться на это лишение, живя здесь полною чудес жизнью, которая служит лучшим доказательством гения наших предков? Впрочем, суди об этом сам!
Около половины двадцатой олимпиады над населением Атлантиды разразилась страшная катастрофа. Однажды утром Феб показался на небе, окруженный какими-то огненными облаками, которые вскоре совершенно закрыли его. Поднялся сильный ветер, и тяжелые раскаты грома потрясли воздух.
Ужас охватил людей: с воплями простирали они руки к небу, но мольбы их были тщетны. Море, как страшное чудовище, подымалось все выше и выше и затопляло берега, ближняя гора тряслась и гремела. Уже в продолжение нескольких дней из нее подымался столб черного зловонного дыма. Вдруг целый сноп пламени поднялся до самых облаков и обрушился на землю огненными потоками лавы, сжигавшей и обращавшей в пепел все, встречавшееся на его пути. Страшный треск последовал за этим, и земля разверзлась под ногами обезумевших людей, увлекая их тысячами в бездну. Деревья, вырванные с корнями, здания, храмы, — все рушится и летит. Народ бросается к океану, ища у него спасения, но тот сам несется навстречу и затопляет всю сушу. Стихии свирепствовали несколько дней и наконец постепенно затихли. Оставшиеся в живых пришли в себя и тогда заметили, что перешеек, соединявший их с Африкой, разорвался, и на месте его образовалось клокочущее море. Воды навсегда поглотили большую часть нашего материка и его обитателей, возвратив только некоторые изувеченные трупы, которые были торжественно сожжены.
Однако герои Атланты не пали духом после этого ужасного бедствия. Их энергия еще более возросла, и немедленно все оставшиеся в живых, даже женщины и дети, приступили к восстановлению прежнего величия страны, и вскоре ужасная катастрофа отошла в область воспоминаний. Однако гнев богов продолжал преследовать атлантов, и новая ужасная опасность надвинулась на них: материк медленно погружался в воду. Это ужасное открытие как громом поразило несчастных атлантов: им предстояла неизбежная смерть! Где было искать спасения? Молитвы, жертвоприношения, — все было испробовано, но вода продолжала медленно совершать свою работу.
Тогда собрались все ученые, которыми в то время славилась наша родина. Два месяца работали они, вычисляли и наконец пришли к заключению, что максимум через десять-двенадцать лет наш материк должен исчезнуть под водой.
Положение было критическое, способное привести в отчаяние самых отважных людей, но атланты показали себя героями.
Как только приговор ученых сделался всенародно известным, тотчас образовались две партии: одна решила эмигрировать, искать себе нового отечества за Геркулесовыми столбами, и они-то и были, по словам предания, основателями Фокеи; другие, более крепкие духом и слишком любившие свою родину, решили бороться против стихии. Были построены плотины, громадные каменные стены, которыми я часто любовалась в детстве через хрустальные окна моей темницы. Я покажу их тебе, чужестранец; они все покрыты теперь морскими водорослями, но все-таки можно судить об их гигантской величине.
