355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Вильям Козлов » Президент не уходит в отставку » Текст книги (страница 1)
Президент не уходит в отставку
  • Текст добавлен: 10 сентября 2016, 01:56

Текст книги "Президент не уходит в отставку"


Автор книги: Вильям Козлов



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Козлов Вильям
Президент не уходит в отставку

Часть первая
БЕЛЫЕ, БЕЛЫЕ НОЧИ


Глава первая

В пыльное окно электрички билась неведомо как сюда залетевшая крапивница. Она ударялась в стекло, прилипала к стеклу и замирала, складывая и раскрывая мелко дрожавшие крылья, тонкие черные усики-антенны шевелились.

Сороке захотелось взять ее, вынести в тамбур и выпустить. Он потянулся к бабочке, но вспомнил, что двери в электричке автоматические, и остался на месте, решив поймать крапивницу и выпустить ее на волю вольную при выходе.

Была пятница, и ленинградцы устремились на выходные дни за город: кто на дачи, кто на рыбалку, а кто с битком набитыми рюкзаками – на природу.

За окном, то приближаясь, то отдаляясь, возникали и пропадали многоэтажные здания со сверкающими витринами магазинов; раскатисто прогрохотал под колесами железнодорожный мост.

Город все еще цеплялся за электричку, не отпускал ее от себя. Лишь за Ланской стало просторнее, шире. Появилось яркое, с будто взбитыми облаками небо. Пригородные постройки и дачи прятались в зелени. На лужайке несколько парней гоняли футбольный мяч. Девушка, смотревшая на них, повернулась к электричке, улыбнулась и помахала рукой. И сразу такая знакомая с детства картина: крыша низкого сарая, задравший беловолосую голову парнишка с шестом в руках и стая голубей, разноцветными хлопьями кружащая над ним.

Сорока сошел в Комарове и лишь на перроне вспомнил про бабочку… Теперь будет биться о стекло до конечной станции. Он поискал глазами окно, но электричка тронулась. И окна поплыли мимо все быстрее и быстрее…

Спустившись по бетонным ступенькам вниз, он перешел через сверкающие рельсы на другую сторону и зашагал по неширокой улице мимо продовольственного магазина, почтового отделения. Вышел на сосновую аллею, по обе стороны которой укрылись за разноцветными заборами дачи. А вот и знакомая тропинка, что вьется среди сосен и папоротника. Тропинка ведет к большому двухэтажному дому. Когда-то он был салатного цвета, а теперь блекло-зеленый, с мутными разводами на стенах от дождей. К коньку крыши прибит флюгер, отдаленно напоминающий средневекового рыцаря в доспехах и с выставленным вперед копьем. Железка негромко посвистывает, а ржаное копье-стрела показывает направление ветра. Внизу живет худой, высоченный, большеносый профессор, похожий на покойного президента Франции де Голля. Он часто прогуливается по лесу с желто-белым фокстерьером. Вместо палки профессор держит в руке большой старинный зонт с изогнутой деревянной рукоятью. Этот зонт еще никто не видел раскрытым: профессор даже в дождь почему-то не раскрывает его. Наверху четыре небольшие комнаты занимают Владислав Иванович Большаков, отец Сережи и Алены, и Городовиков, владелец «Жигулей», которые Сорока как-то ему помог отремонтировать. Городовиков на дачу приезжал редко, ключ от своих комнат он передал Владиславу Ивановичу и просил его не стесняться и пускать туда гостей, которые в выходные дни частенько наведывались к Большаковым.

Дача принадлежала институту, в котором работали Владислав Иванович, профессор с зонтиком и Городовиков. Алена и Сережа приезжали сюда в свободные от занятий дни. Владислав Иванович, случалось, жил здесь один по неделе и больше, а в институт ездил на электричке.

К ним-то и направлялся в этот весенний теплый день Сорока. В сосновом бору не так светло, как на открытом месте. Солнечные лучи, пробиваясь сквозь колючие лапы, выстлали мох под ногами яркими желтыми пятнами. Иногда с корявых нижних ветвей спускались синевато поблескивающие длинные нити паутины.

Услышав, казалось, лившуюся с неба музыку, Сорока замедлил шаги: впереди никого не видно, а музыка совсем близко. Подняв голову, он заметил на суку транзисторный приемник в коричневом чехле. Он висел на ремешке, а из динамика неслась джазовая мелодия. Сосна, на которой наподобие елочной игрушки висел дорогой японский транзистор – Сорока успел разглядеть на нем надпись: «Сони», – стояла прямо на тропинке, и, проходя мимо, можно головой задеть приемник.

Все это не очень понравилось Сороке: кто-то нарочно повесил транзистор на сук и спрятался поблизости, желая потешиться над чудаком, который клюнет на столь дешевую приманку и заберет приемник, или и впрямь какие-то рассеянные отдыхающие сделали на этом месте привал, а потом ушли дальше, позабыв про дорогую игрушку, что, в общем-то, очень сомнительно…

До злополучной сосны с транзистором пять-шесть шагов. Сорока все еще не знал, что ему делать: пройти мимо или остановиться, снять с сука приемник и потом отдать его хотя бы комаровскому участковому. Потому что если его действительно забыли, то обязательно обратятся в милицию.

Сколько он ни оглядывался, никого поблизости не заметил. Сняв транзистор и не выключая его, он продолжал свой путь к даче. Мелькнула мысль, что Аленка или Гарик задумали разыграть его, но он эту мысль тут же отбросил: ни у Гарика, ни у Алены с Сережей такого транзистора не было…

И тут ему на встречу из-за деревьев вышли трое: Ленька Гайдышев, которого ребята прозвали Гаденышевым, Мишка Лунь – настоящая фамилия у него Лунев, и Длинный Боб, всегда подтянутый и модно одетый.

Теперь все понятно, их шуточки… Но каким образом они узнали, что он пройдет именно по этой тропинке? Или подкарауливали кого-нибудь другого? Просто развлекались, на них похоже…

– Ваша игрушка? – спросил Сорока, раскачивая за ремешок транзистор.

– Нравится? – улыбнулсн Длинным Боб, показав ровные белые зубы.

Он был высокий, симпатичный, с вьющимися волосами, закрывающими уши и спускающимися на шею. Боб нравился девушкам. Его частенько на работе вызывали к телефону. «Тебя… такая… с приятным голоском…» – говорила Наташа Ольгина, работающая па приемке заказов.

Гайдышев и Лунь не улыбались. Видно было, что они хлебнули чего-то горячительного: лица порозовевшие, глаза блестят. Миша Лунь, круглолицый, с короткой челкой черных густых волос, хлопал большими, немного навыкате глазами и жевал резинку. Гайдышев смотрел настороженно, с угрозой в глазах.

– Если подаришь – не откажусь, – ответил Сорока.

– Получше бы ворочал мозгами – и у тебя давно бы такой был, – добродушно заметил Длинный Боб.

Сорока пропустил его слова мимо ушей – он понял, на что намекает Боб, но толковать с ним на эту тему у него не было никакого желания.

– У нас тут есть и выпить и закусить, – кивнул на кусты вереска Боб. – Присоединяйся?

Сверливший ненавидящим взглядом Сороку Ленька Гайдышев не выдержал:

– С ним пить? – он смачно сплюнул на папоротник. – Только на его поминках!

– Боюсь, что долго тебе ждать придется, – заметил Сорока. Он прислонился к корявому стволу спиной, продолжая раскачивать за ремешок транзистор. Джаз кончился, и диктор бодро сообщил: «А сейчас на волне „Маяка“ выступит долгожитель Абхазии…»

– А вдруг ты, Сорокин, долгожителем окажешься? – рассмеялся Боб. – Не пьешь, не куришь и за девушками не бегаешь… И наверное, вегетарианец? Как Репин, ешь суп из сена?

Миша Лунь ухмыльнулся, не переставая жевать резинку.

А Гайдышев презрительно фыркнул и, нагнув лобастую голову, процедил:

– Повесь приемник на место.

«Вот оно, начинается… – подумал Сорока. – Трое на одного… Многовато!»

И еще он подумал, что давно не дрался и драться ему вовсе не хочется. Но эти настырные парни не случайно оказались здесь, они явно его поджидали. А то, что Сорока сюда приезжает почти каждую неделю, знал Длинный Боб – он даже один раз подвозил Сороку на «Запорожце» до самой дачи.

Сорока молча поставил транзистор на тропинку и пошел дальше своей дорогой. Стоявший на его пути Миша Лунь нехотя отступил. Толстые губы его ритмично шевелились, он все еще жевал резинку.

– Кому говорю, повесь приемник на место! – повысил голос Гайдышев.

– Мы лесных птиц обучаем современному джазу, – вкрадчиво сказал Боб. – Синичек, дроздов…

– Сорок, – ввернул Миша и громко рассмеялся.

И тут, легка на помине, на соседнее дерево плавно опустилась большая пестрая птица. Блестя круглыми бусинами глаз и вертя длинным хвостом, сорока с любопытством смотрела на них.

Сорока шел и слышал позади их шаги. Поблизости ни одной дачи, сплошные сосны и ели. И людей не видно.

Поравнявшись с толстой сосной, Сорока внезапно остановился и мгновенно повернулся к ним. Ленька Гайдышев чуть было не налетел на него. Выругавшись, он немного отступил в сторону. Миша Лунь зашел сбоку, отрезав путь. Длинный Боб прислонился к соседнему дереву и, отбросив с глаз волосы, принялся крутить настройку приемника. Он делал вид, что происходящее его не касается. Боб вообще был вежливым, воспитанным парнем, и не верилось, что он сейчас готов вместе с этими двумя напасть на Сороку. Когда в цехе вспыхивали ссоры между слесарями, Боб всегда старался урезонить их. А уж в драки не лез и подавно.

– Мы тебя предупреждали: не суй нос в наши дела, – начал распалять себя Гайдышев. – Ты сам по себе, а мы сами по себе. Чего же ты, сволочь, гадишь нам?!

Ленькино лицо исказилось; сжимая кулаки, он сверлил Сороку ненавидящим взглядом. Миша Лунь, оглянувшись на Боба, шагнул к Сороке. Хотя он тоже сжал кулаки и всячески старался напустить на себя злость, круглое лицо его было добродушным.

Сорока понял, что больше медлить нельзя. Тем более вступать в бесполезные разговоры. Вроде бы в карманах у них ничего подозрительного нет…

И Сорока, так и не произнеся ни слова, шагнул к Гайдышеву…

Тот еще и до половины не успел поднять руку, как очутился на усыпанной желтыми иголками земле. Судя по тому, как парень изумленно моргал белесыми ресницами, глядя на синий квадрат неба, он так ничего и не понял. Следующий молниеносный удар Сорока обрушил на Луня. Этот не упал, он отлетел на два шага и, стукнувшись о дерево, замер в этой странной позе.

– А я чего? Я ничего… – ошалело бормотал Лунь. – Ну, позвали и поехал… подышать свежим воздухом…

– Это верно, погода хорошая, – усмехнулся Сорока, потирая нывшие костяшки пальцев. – О чем вы, коллеги, толковали, я что-то не понял?

Краем глаза он наблюдал за Длинным Бобом – тот даже позы не изменил: стоял у сосны и увлеченно слушал транзистор. Он поймал какую-то легкую мелодию. Когда в музыку врывались электрические разряды, треск, он страдальчески морщился и снова начинал крутить черный тумблер. Неожиданно выключив транзистор, он с мягкой улыбкой взглянул на взъерошенного Сороку.

– Тут, говорят, где-то Ахматова похоронена? – как ни в чем не бывало спросил Боб. – Ты был там?

– На могилку, значит, захотели взглянуть, – сказал Сорока. – В таком случае вы заблудились, коллеги, кладбище в другой стороне…

– Отличная поэтесса, правда? – В том же духе продолжал Боб. – Как это у нее?.. «За городом вырос пустынный квартал на почве болотной и зыбкой. Там жили поэты – и каждый встречал другого надменной улыбкой…»

– Хорошие стихи, – улыбнулся Сорока. – Правда, это не Ахматова, а Блок…

– Неужели? – удивился Боб. – А я думал, Ахматова…

Гайдышев, бросив исподлобья взгляд на приятеля, потрогал острый подбородок, сплюнул и выругался.

Вдалеке протяжно свистнула электричка, а немного погодя по лесу эхом пробежал дробный прерывистый гул. Поезд не остановился. Проходной. Сорока на суку резко вскрикнула и, мелькая среди деревьев, улетела.

– Ну-ну, дышите… свежим воздухом, – сказал Сорока. – Чего-чего, а воздуха тут хватает… на всех! А кладбище – вон там! – показал он в противоположную сторону.

Повернулся и, насвистывая, зашагал дальше. Широкоплечий, он шел чуть наклонив корпус вперед – походкой спортсмена. Прямые русые полосы спускались на воротник потертой кожаной куртки. Кеды, вдавливаясь в мох, ступали бесшумно.

Гайдышев поднялся, причем не сразу: встал на четвереньки, потом, держась за ствол молодой сосенки, выпрямился.

– У меня глаз заплывает, – пожаловался Миша. – Вечером встреча с девчонкой, а я с таким фонарем.

– Хорошо он вас отделал, – без улыбки сказал Боб, глядя вслед удаляющемуся Сороке. – Я не успел и глазом моргнуть, как вы закувыркались!

– Мог бы и помочь, – пробурчал Гайдышев.

– Это была твоя идея – проучить его, – продолжал Боб. – Я вообще противник рукоприкладства… Мое оружие – интеллект.

– Твое оружие тоже дало осечку, – подковырнул его Ленька. Приемник-то на суку не сработал? Не положил же он его в карман?

– Я и не ожидал этого, – сказал Боб. – Такие, как Тимофей Сорокин не присваивают чужих вещей. Такие догоняют забывчивых людей и возвращают им их добро.

– Зачем же ты транзистор на дерево повесил? – поинтересовался Миша Лунь. – Как ты сказал, приманку?

– Так, для интереса, – уклончиво ответил Боб.

– Я ему этого вовек не прощу! – заявил Гайдышев. – Чтоб мне сдохнуть, если я…

– Этого парня на испуг не возьмешь, – думая о своем, перебил его Боб. С ним лучше по-хорошему… Как-нибудь надо бы в модный ресторан пригласить…

– Напоить, а потом как следует набить морду, – подхватил Ленька.

– Сорокин же не пьет, – подал голос Миша. Он приложил к глазу круглый камень и сейчас был похож на пирата Билли Бонса.

– Дурак ты, Леня, – презрительно посмотрел на приятеля Боб. – Надо приручить его – короче говоря, купить с потрохами…

– Такие не продаются, – мрачно заметил Миша.

– Какое у него хобби? – продолжал Боб. – Спорт? Музыка? Надо подарить на день рождения никелированные гантели или эспандер. Какую-нибудь модную заграничную пластинку. Например, Джеймса Ласта?

– Ты и дари ему, – сказал Гайдышев. – Целуйся, обнимайся… Нашел дружка! А я выберу момент и расквитаюсь с ним…

– Я в дружки к нему не набиваюсь, – стал злиться Длинный Боб. – Надо его нейтрализовать. С нами он никогда не будет, лишь бы не мешал… Понял ты, примитивное существо? Твой метод физического воздействия потерпел полное фиаско… Вывод: нужно тоньше работать!

Бобу нравилось произносить такие словечки, как «нейтрализовать», «интеллект», «фиаско». После десятилетки он год проучился в Технологическом институте холодильной промышленности, но завалил весеннюю сессию и был исключен за систематическую неуспеваемость. Правда, Боб всем говорил, что институт ему не понравился и главное – у него на первом курсе начался сногсшибательный роман со студенткой хореографического училища…

Оглядев еще раз приятелей, Боб улыбнулся:

– Ну и рожи у вас, джентльмены! Приличному человеку и идти рядом с вами неудобно.

– Ну и катись к своему Сороке! – буркнул Гайдышев.

Миша промолчал. Хотя он прикрыл глаз круглым камнем, видно было, как вокруг него сгущается синева.

– Раз уж в такую даль притащились – пошли на кладбище, – скомандовал Длинный Боб. – Почтим память замечательной поэтессы… Как это у нее?

– Не надо стихов, – поморщился Миша Лунь. – Тем более ты не отличаешь Ахматову от Блока.

Из-за дерева с двумя сросшимися стволами вышла тоненькая девушка в светлых брюках и черной рубашке. Покусывая длинный стебелек неяркого лесного цветка, она задумчиво посмотрела вслед трем парням. Глаза у нее большие и темные, а густые золотистые волосы собраны на затылке в тугой пучок. На плече девушки сидела сиамская кошка. Она потерлась дымчатой с темными подпалинами мордочкой о шею девушки, потом лапой игриво потрогала ее за ухо, приглашая поиграть, но девушка по-прежнему смотрела вслед удалявшимся парням. Затем перевела взгляд на землю и, увидев что-то, быстро нагнулась, придерживая кошку одной рукой. В раскрытой ладони у нес оказался зеленоватый значок: пловец, пригнувшись, готов прыгнуть в воду. Слышно было, как у станции затормозила электричка. Мелодичный басовитый звук, распространяя эхо, прошелестел над лесом, будто кто-то слегка дотронулся до клавиши гигантского органа. Звук замер вдали, и тут же возник мощный шум. Он ширился, нарастал – и как-то вдруг внезапно оборвался.

Алена любила смотреть на электрички. Они шумят не так, как обычные поезда. Электричка вырывается из леса стремительно; немного не доходя до станции, начинает плавно тормозить. Ни один вагон не дернется. Весь состав – это монолит, единое целое. Не услышишь разрозненного дробного стука колес на стыках рельсов, неприятного скрипа, лязганья металла – всех тех звуков, которые сопровождают идущий поезд. У электрички свой неповторимый звук. Раздвинулись двери, на перрон вышли пассажиры, мягкий стук автоматически закрываемых дверей – и красивый зеленый состав из десятка округлых цельнометаллических вагонов с нарастающим органным звуком уносится вдаль.

Электричка ушла в сторону Выборга. Скрылись меж стволов и парни. А девушка неподвижно стояла под сосной и, о чем-то думая, бесцельно смотрела прямо перед собой. Сверху, пробившись сквозь колючие ветви, спустился ей на голову тоненький голубоватый лучик. Сиамская кошка вытянула лапу и дотронулась до яркого блика.

Алена улыбнулась, погладила сразу присмиревшую кошку и зашагала по той же самой тропинке, по которой недавно прошел Сорока. Кошка выгнулась на ее плече, свесив вниз хвост с черной отметиной. Алена все убыстряла шаги и скоро затерялась меж красноватых сосновых стволов.

Если идти лесом, то можно пройти мимо дачи и не заметить ее. Сосны и ели окружили большой дом со всех сторон. Он не был огорожен забором. С дороги дом был виден. Не весь, а кусок высокой железной крыши с затейливым флюгером. На ближайших деревьях приспособлены фанерные кормушки для птиц, а на сосне, ветви которой доставали до окон второго этажа, приколочены сразу три скворечника. И все они были заселены. Скворчихи сидели на яйцах, а хлопотливые голосистые мужья трудолюбиво таскали им корм.

Сорока и Алена сидели на скамейке под сосной. Под ногами сухие шишки, желтые иголки, из мха торчали бледно-зеленые листья ландыша. Если на ландыш наступишь, то через некоторое время он снова, как ванька-встанька, выпрямляются. Из открытого окна доносилась бодрая музыка. «А мы ребята… семидесятой широты!..» – мужественным голосом пел Эдуард Хиль.

– Самый популярный певец, – заметила Алена. – Вчера вечером включила телевизор – Хиль по первой программе. Перевела на вторую – Хиль! Выключила телевизор – слышу, по радио – опять Хиль! Хилемания какая-то…

– Пусть поет, – сказал Сорока.

– Да, я забыла, тебя ведь музыка не интересует…

– А кто тебе нравится? – пропустив мимо ушей ее ядовитую реплику, спросил Сорока.

– Том Джонс, Хампердинк, Джеймс Ласт, Элла Фицджеральд… А больше всего я люблю Мирей Матье.

– Их тоже заездили, – сказал Сорока. – У нас в доме по воскресеньям во всех комнатах, где есть магнитофоны, с утра до вечера наяривают Джонса и Ласта! А Мирей Матье поет в каждой передаче о Франции. Будь то по радио или по телевизору.

– Я думала, ты и не слыхал про них… Ты ведь спортсмен. А спортсмены, я слышала, лишь мускулы развивают…

– Бедные спортсмены! – улыбнулся Сорока. Его невозможно было разозлить. А Алене этого хотелось. Карие глаза ее скользнули по невозмутимому лицу Сороки, она хотела сказать что-то язвительное, но в этот момент из-за кустов, напугав Алену, прыгнула ей на колени сиамская кошка. Девушка уже руку подняла, чтобы ее легонько шлепнуть, но кошка ласково потерлась о подбородок хозяйки.

– Подлиза! – улыбнулась Алена и погладила замурлыкавшую кошку.

Вслед за ней появился Дед. Не обращая внимания на кошку, подошел к Сороке, уткнулся мордой в колени. На гладко выстриженном лбу собрались глубокие складки, коричневые глаза добродушно помаргивали. Сорока запустил руку в густую, колечками шерсть собаки, потом почесал за ушами.

Дед стал спокойным и не таким громкоголосым, как там, на Островитинском озере. На даче почти не услышишь его лая. Разве что игривая сиамская кошка выведет из терпения. Любил Дед лежать у крыльца на солнышке. Причем лежал на боку, вытянуа в сторону все четыре лапы. Если кто-нибудь появлялся на тропинке, он поднимал голову и всматривался. Впрочем, своих он узнавал по шагам. Неторопливо вставал, сладко потягивался, прогнувшись до земли, и молча трусил навстречу. Когда появлялся незнакомый – а отдыхающих мимо проходило много, – Дед вскакивал и, расставив толстые мохнатые лапы, замирал. Если прохожий не сворачивал к дому, молчал, провожая его задумчивым взглядом. А если тот шел по тропинке к крыльцу, Дед, не двигаясь с места, издавал басистый рык, и незнакомец, как правило, останавливался. И тогда кто-нибудь выходил из дома и встречал приехавшего.

Дед тоже приближался к незнакомому человеку и для порядка обнюхивал его.

Этот густой бас появился у Деда недавно. Появилась и седина на чепраке. Деду недавно стукнуло шесть лет, а это для собаки не так уж мало.

Постояв немного, Дед вздохнул и с достоинством удалился.

– Ты не жалеешь, что поступил в Лесотехническую академию? – спросила Алена.

– Мне нравится, – помолчав, ответил он.

– А я еще не знаю, что из меня получится, – грустно проговорила Алена. – Иногда мне кажется, что зря я поступила в этот институт…

Сорока промолчал. Что он мог ей сказать? Когда вернулся из армии, Алена уже перешла на второй курс. А он учится на первом курсе вечернего отделения и работает.

– Я думала, ты космонавтом станешь, – сказала Алена. – А ты будешь… лесником!

Хотя она и не хотела этого, в голосе прозвучала насмешка. Сорока и вида не подал, что ее слова задели его за живое. Он мог бы ей ответить, что считает профессию лесника самой важной и благородной сейчас, когда природа так нуждается в заботе и охране человека. И его будущая профессия гораздо шире понятия «лесник». Он будет не только оберегать природу, животных, птиц, но и восстанавливать леса, оживлять мертвые, отравленные заводами и фабриками реки, озера. Многое мог бы рассказать девушке Сорока о своей будущей профессии, но интересно ли ей будет?

Не поймет его Алена, чего доброго, на смех поднимет! Она это умеет…

– А что у тебя в институте? – осторожно спросил он.

– Ну какой из меня режиссер? – рассмеялась она. Но смех был невеселый. – Меня никто на сцене и слушаться не станет. Это мужская профессия.

– С самодеятельностью как-нибудь сладишь…

– Я, может быть, хочу быть театральным режиссером! Хочу поставить гениальный спектакль, на который, как в БДТ, никогда билетов не достанешь!

– Товстоногов уйдет на пенсию – тебе и карты в руки, – сказал он.

– Ты еще издеваешься! – блеснула она на него рассерженными глазами.

– Ты сама не знаешь, чего хочешь, – излишне резко вырвалось у него.

– А ты знаешь? – Она смотрела ему в глаза.

– Знаю, – так же резко ответил он, а чуть погодя, совсем другим тоном прибавил: – Кажется, знаю.

– Существенная поправка, – усмехнулась Алена. – Когда ты говоришь, что все знаешь и тебя не терзают никакие сомнения, ты снова превращаешься в Президента Каменного острова.

– А что, я там делал что-либо не так? – поинтересовался он.

– Именно ты делал все правильно, по так ведь не может всю жизнь продолжаться?

– Жаль, – невесело улыбнулся он.

– Что тебе жаль?

– Ты права, человек не может быть всегда прав. Человек живет, действует и ошибается…

– Это что-то новенькое, – рассмеялась она. – Расскажи-ка: чего ты натворил?

– Я вообще… А ты сразу переводишь на личности.

– И все-таки с тобой что-то стряслось! – настаивала она.

– Со мной чаще, чем следовало бы, что-нибудь случается, – сказал он. – И я не знаю: хорошо это или плохо?

– Расскажи, Тима!

Она придвинулась совсем близко и заглянула ему в глаза.

– Мне нечего рассказывать, – сказал он.

Наступила томительная пауза. Алена подняла с земли спаренную сосновую иголку, расщепила, положила на ладонь и дунула: две сухие иголки разлетелись в разные стороны. Сорока с интересом наблюдал за этими манипуляциями.

– Ты – туда, – сказала Алена, со значением взглянув на него. – А я – в другую сторону.

– Так оно, наверное, будет лучше.

– Хотела бы я знать: действительно ты так думаешь или притворяешься?

– Посмотри, какие облака, – задрал Сорока вверх голову. – Быть завтра на заливе шторму… – Он машинально сжал кулак и подул на вспухшие костяшки пальцев.

– Что с рукой? – поинтересовалась она.

– Рука? Ах это… чепуха! На тренировке.

– На какой тренировке?

– Ну это… – запнулся Сорока. – На обыкновенной.

– А врать-то ты, Тима, не умеешь, – сказала Алена. – Я все видела… Это они поколебали в тебе веру в себя?

– Может быть, и они, – вздохнул он и вдруг взорвался: – Я не толстовец и не могу, когда бьют по одной щеке, подставлять другую!

– По-моему, они до тебя и дотронуться-то не успели, – скрывая улыбку, заметила девушка. – Да, а кто это такой высокий со светлыми волосами? Ну, модный такой…

– Понравился?

– Я его даже толком не разглядела… – рассмеялась Алена.

– Я еще сам не знаю, кто он такой, – сказал Сорока.

– Он из них самый симпатичный…

– Девушки от него без ума… – усмехнулся Сорока.

– Надо же, – сказала Алена.

Сорока стоял на берегу и смотрел на залив. За его спиной шумели кряжистые береговые сосны. Ветер дул с Балтийского моря, и небольшие стального цвета волны одна за другой не спеша накатывались на песчаный пляж. Влажный потемневший песок шипел, на нем возникали и лопались маленькие прозрачные пузырьки. Выше, на берегу, разлеглись огромные серые камни-валуны. Закругленные, облизанные волнами бока лоснились. Верхняя часть валунов растрескалась, кое-где из расщелин сиротливо торчали блеклые пучки травы. На заливе виднелось несколько лодок. Они качались вверх-вниз. Там, дальше, на плесе, волна была больше.

По самой кромке песчаной косы вперевалку, что-то высматривая, бродили вороны. Стоило шипящей волне приблизиться, птицы подпрыгивали, на миг взмывали в воздух – и снова опускались на песок.

Редкие чайки, пролетая над ним, поворачивали белые точеные головы с грубыми серыми клювами и резко вскрикивали. Вороны, не обращая на них внимания, с сосредоточенным видом ковыляли дальше.

К берегу приближалась лодка с двумя рыбаками. Один взмахивал веслами, второй с удочками сидел на корме.

Ветер белым пузырем вздул на его спине рубашку. Который с удочками, помахал Сороке рукой и что-то крикнул, но ветер отнес слова в сторону. Вороны, заметив лодку, забеспокоились, запрыгали прочь, а потом взлетели.

Нос узкой деревянной лодки с тихим шорохом зарылся в песок, Сорока помог ее вытащить подальше на берег.

– Как рыбалка? – поинтересовался он.

Владислав Иванович и Сережа переглянулись. И вид у обоих при этом был таинственный.

– Ты не поверишь, мы на блесну зацепили… акулу, – стал рассказывать Сережа. – Я как увидел ее, чуть за борт не свалился…

– Ну и где же она, ваша акула?

– Оборвала блесну – и тю-тю!

– Кто-то действительно большим схватил блесну, – проговорил Владислав Иванович, закуривая.

– Я сам где-то читал, что однажды кит заплыл в Неву, – сказал Сережа. – И акула могла сюда приплыть…

– Приплыть – вряд ли, – вступил в разговор Владислав Иванович. – А вот прилететь – да.

– Откуда прилететь? – растерялся Сережа.

– Из космоса, – подсказал Сорока.

Сережа нагнулся к лодке и, взяв составную бамбуковую удочку, стал разбирать ее. Лицо у него было обиженное. За три года, что Сорока его не видел, Сережа вытянулся, давно перегнал в росте свою сестру. Волосы потемнели, лицо узкое, глазастое. Чем-то он походил на своего отца, а вот чем именно – было трудно определить.

– Хорошо, это была не акула, – помолчав, сказал Сережа. – Но тогда кто?

– Может быть, огромный судак? – сказал отец.

– Или крокодил? – с кислой улыбкой проговорил Сережа. – Хватит об акуле. Я знал, что мне все равно никто не поверит… – Он бросил на отца красноречивый взгляд. – Даже ты!

– Не верь чужим речам, а верь своим глазам, – сказал Владислав Иванович.

– Где Алена? – спросил Сережа.

– Думаешь, она поверит в акулу? – улыбнулся Сорока.

– Она, – с ударением произнес Сережа, – она поверит.

Владислав Иванович опрокинул лодку днищем вверх и примкнул ее цепью к ржавой железной трубе, вбитой в землю. Таких перевернутых лодок много лежало на берегу. Неподалеку возвышался гигантский, во многих местах проржавевший поплавок, очевидно, в шторм выброшенный на берег. К таким поплавкам в порту привязываются буксиры. Он стоял, наклонившись в сторону залива. На когда-то выкрашенном суриком боку железной посудины свежей белой краской было размашисто выведено: «Алена, я буду тебя ждать по субботам и воскресеньям с 20 до 21 часа!» Подписи не было.

– Кто это, интересно, намалевал? – кивнул на бак Сережа.

На этот риторический вопрос никто ему не ответил. Бак вышвырнуло на берег ранней весной, когда только что прошел лед, а вот белая надпись появилась совсем недавно. Еще в прошлое воскресенье ее не было.

– Где он, интересно, ждет ее? – обвел пустынный берег глазами Сережа. – В баке, что ли, спрятался?

Он подошел к поплавку и постучал носком резинового сапога. Посудина басисто загудела.

– Надо бы стереть, – заметил Сергей.

– Ты думаешь, это нашей Аленке написали? – спросил отец.

– Кому же еще?

– Мало Аленок на свете.

– Нашей, – уверенно сказал Сережа. – Она хитрая и никому не говорит, где наша дача.

Сережа заканчивает в этом году девятый класс. Ростом он догоняет отца. Впрочем, у них в классе почти все мальчишки высокие, да и девчонки не подкачали, одна выше другой.

Летом Сереже в Комарове скучно. Слоняясь вокруг дачи, он вспоминает старый дом на берегу, Каменный остров, Островитинское озеро… Как ему хочется туда! Третий год они собираются повторить свое путешествие пешком, но в самый последний момент что-нибудь да помешает: то экзамены у Аленки на аттестат зрелости и поступление в институт, то заграничная поездка отца, то решили подождать, когда Сорока вернется из армии. Сорока в прошлом году осенью вернулся.

Может быть, в этом году получится?.. Сорока и Гарик железно договорились, что в июне-июле поедут в Островитино. У них и отпуска запланированы на это время. Отец пообещал и Сережу отпустить с ними. Вроде бы Алена тоже собирается. Даже купила десяток банок тушенки. Сказала, что для Островитина. Наверное, их дом еще больше обветшал, крыша совсем прохудилась. Правда, Сорока говорил, что ребята с острова будут приглядывать за домом. Но Сорока сам уже давно в тех краях не был, и неизвестно еще, сохранилась ли на острове мальчишеская республика…

Владислав Иванович взвалил на плечо весла и зашагал к шоссе. Ноги его оставляли в песке глубокие рыхлые следы. Сережа и Сорока немного приотстали. В руках у Сережи спиннинг, удочки, подсачок. Сетка пустая: ни одной рыбины! Мелочь они ловить не захотели, а крупная…

Сорока выше Сережиного отца. Какой же рост у Сороки? Кстати, теперь его Сорокой редко зовут – больше Тимофеем. Так и в паспорте записано: Тимофей Иванович Сорокин. Он все-таки настоял, чтобы его имя было Тимофей. В память о том лейтенанте, который его спас… Только давние друзья по-прежнему называют его Сорокой. Впрочем, он не обижается. Да и чего ему обижаться, если всю жизнь звали Сорокой?..

Сережа поравнялся с Сорокой и на глаз прикинул, насколько тот выше его. Почти на голову. Сережа знает свой рост: метр семьдесят один. Недавно в школе мерили.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю