Текст книги "Нелюбимая Дженни"
Автор книги: Виктория Мальцева
Соавторы: Вика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц) [доступный отрывок для чтения: 1 страниц]
Дженна
Winona Oak – He Don't Love Me
Впервые я увидела его на бейсбольном поле. Звучит красиво, не так ли?
В реальности это был обычный и до омерзения мокрый вторник, один из последних в сентябре. Мы с матерью опаздывали в школу и, припарковавшись у обочины, бежали через раскисший песок спортивных полей начальной школы. Почти у самых стен моего блока, в самом углу бейсбольной сетки он и стоял: в красной толстовке, засунув руки в карманы джинсов и хмуро глядя себе под ноги, где в песочной жиже валялась его куртка – тоже красного цвета. Его мать стояла чуть поодаль – под навесом, и совершенно спокойно, не суетясь и никак не пытаясь повлиять на своего отпрыска, наблюдала. Её руки держали элегантную дамскую сумку, а лицо не выражало и тени замешательства.
– Бедная женщина… – пробормотала моя мать.
А я снова взглянула на одинокого, но упёрто не желающего идти в школу мальчишку.
Нам обоим было по шесть лет.
Вечером того же дня за ужином мать рассказала об этом происшествии отцу:
– Я не представляю, как справлялась бы с подобным ребёнком! Это просто невыносимо, он же превращает её жизнь в сущий ад! У него точно аутизм!
– Аутисты раскачиваются из стороны в сторону и считают рассыпанные зубочистки за долю секунды, а не треплют своим матерям нервы простым упрямством.
– Возможно, ты и прав. Он не аутист, но очень странный, я точно тебе говорю!
– Как его имя? Я знаю его родителей?
– Кай Керрфут.
– Оу…
– Что, оу?
– Это его отец британский хирург, сменивший практику на бизнес? Аарон Керрфут, кажется?
– Я не знаю… – уже с меньшим количеством эмоций признаётся мать.
Собственно, именно после этого родительского разговора я и выучила новое слово и дала мальчишке прозвище «Аутист», которое к нему благополучно приклеилось и не отлипало до самого восьмого класса. Об этой моей «заслуге» он так никогда и не узнал.
Парочку дней спустя нам с матерью пришлось наблюдать такую же картину ещё раз. Мать попросила:
– Дженни, детка, ты не могла бы подойти к тому мальчику, взять его за руку и пригласить пойти с тобой в школу?
– Зачем? – искренне не понимала я.
– Его маме очень сложно с ним управляться. А ты такая красивая девочка, что он просто не сможет тебе отказать! Давай поможем ей?
– Нет.
И моё «нет» – безапелляционное «нет». И не потому, что у меня тоже упёртый характер, а потому, что в свои шесть лет я уже поняла, что такое красота, и как гордо необходимо её носить.
– Доченька, ну пожалуйста!
Мой нос вздёрнут выше всех остальных носов в школе, потому что практически все хотят со мной дружить, а я выбираю только тех, кто наиболее этого достоин. Да, я была звездой в своём Голливуде и оставалась ею до самого выпускного, включительно. «Аутист» и его грязные лапы (наверняка, грязные, а какие же ещё?) мог быть только ударом по моей репутации, поэтому:
– Нет!
На нет и суда нет. Но образ мальчишки в красном свитере оказался очень въедливым. Он не покидал мою голову даже тогда, когда я с презрением советовала подругам к нему не приближаться.
Два года спустя нас, как всегда, перемешивают, и на этот раз, уже в третьем классе, мы с ним оказываемся на одной территории. Мне восемь лет, в сентябре исполнится девять, и я уже вовсю вырезаю сердечки, леплю их в дневник и учу это делать своих поклонниц – подруг. Уже очень скоро на наших страницах появятся не только стикеры, но и имена…
Первым, что сдвинуло моё девичье сердце с точки покоя, были его математические способности. Это, чёрт возьми, впечатляло. В сравнении со всеми нами – двенадцатью «не аутистами», он решал любые примеры в голове, а не в столбик, и делал это практически молниеносно. Но ненавидел английский язык и упёрто не желал учить даже алфавит. Это привело к тому, что девятилетний мальчишка не умел читать, но решал сложнейшие задачи буквально на лету.
Девочкам вроде меня всегда были интересны взрослые разговоры, поэтому когда его мать была вызвана на беседу с директором и нашей учительницей миссис Вендрамин, мои уши превратились в локаторы у двери в наш класс:
– Мой сын не аутист, уверяю вас… – сдержанно, но безапеляционно утверждает его мать.
– Мы этого не говорим! – спешит обозначить директор, – мы только просим разрешения провести диагностику. В первую очередь это необходимо для блага Вашего же ребёнка.
– Можете проводить, я абсолютно не против. Но это напрасная трата времени и ваших ресурсов, потому что такую диагностику уже проводили и не раз, и не в школе, а соответствующие специалисты в соответствующем учреждении. Мой мальчик не аутист. Он пережил стресс – переезд на другой континент и разлуку с братом, которого любил, и таким упёртым поведением всего лишь демонстрирует взрослым своё сопротивление переменам.
– В течение трёх лет?
– Четырёх. Я же говорю, он очень упорный. Но подозреваю, протест вошёл у него в привычку. Он уже почти не помнит брата, но продолжает делать всё наперекор. Его терапевт считает, что всё это пройдёт к десяти-двенадцати годам.
Она оказалась права: не знаю только, действительно ли тот прогноз принадлежал специалисту, потому что я и в девять лет и сейчас склонна думать, что главным психиатром Кая была его мать.
В пятом классе началась травля. Бездумно и совершенно без всякого злого умысла придуманная мною кличка «Аутист» стала доставлять Каю хлопоты. Хлопоты по избиению одноклассников: внезапно он потерял интерес к компании самого себя и начал драться. Его мать много и часто появлялась в школе, администрация уговаривала её перевести проблемного ребёнка на домашнее обучение, но женщина упорствовала не меньше своего сына:
– Мой мальчик здоров и его место среди здоровых детей. Кай бьёт только тех, кто этого заслуживает. На Вашем месте, я направила бы свои усилия туда, где они действительно необходимы – на работу с родителями пострадавших. Объясните им, что оскорблять моего сына небезопасно!
– Аплодисменты, – проговорила сквозь растянутые в улыбке губы учитель математики миссис Маллер – она обожала Кая. Он был для неё отрадой, редким фруктом в нашем огороде бестолковых овощей.
В шестом классе Кай молотил обидчиков так, что за теми иногда приезжала скорая, но никто так и не умер и даже не был покалечен. Кая отстраняли от занятий, но он всегда возвращался, потому что закон позаботился о его праве на государственное образование.
В восьмом у него появились друзья: Лейф – новенький долговязый мальчик, и… Я.
К этому времени страницы с сердечками в моём дневнике уже тысячи раз исписаны именем «Кай» и обклеены различными версиями композиций с единственным его фото. Я вырезала его с группового снимка, где все мы так или иначе стоим вокруг него: он в центре и единственный виден целиком, очевидно, чтобы мне было удобнее многократно копировать, вырезать и клеить.
Я подошла к нему сама, потому что риски стремительно росли: вокруг него уже слишком гулко жужжали другие… претендентки. Моё первое «привет» прозвучало на том же самом месте, где я увидела его впервые – на бейсбольном поле нашей начальной школы, пенаты которой мы покинули вот уже четыре года назад.
Он остановился, подозрительно посмотрел в глаза и сказал:
– Давно ждёшь?
– Не очень.
Это было чистейшим враньём: прождала я его больше двух часов, потому что именно в тот день их с Лейфом состязания по покорению баскетбольного кольца затянулись как никогда. А может быть, он заметил меня с площадки с самого начала и догадался, что явилась по его душу, потому и тянул. А если рассуждать глобально, то ждала я его уже как минимум пару лет. И если совсем уж честно, то с первого класса.
Официально познакомившись, мы сразу срослись: интересами, взглядами, душами. В нас был один ритм и одна волна одной частоты. Наши матери подружились, а отцы стали вместе делать деньги. А мы росли дальше и ходили в одну школу. Я бы сказала, что не расставались, но кроме наших игр и бесед существовали ещё уроки, спорт и дополнительные языки, коими нас мучили наши матери.
С десятого по двенадцатый класс Кай был самым высоким и самым красивым мальчишкой в школе, девчонки заглядывались на него, а он не отрывал глаз от моих соломенных кудрей. Однажды кто-то назвал меня Гердой, а я млела от того, что желанный для всех Кай – мой. Он перестал быть изгоем и неожиданно обнаружил весёлый и лёгкий нрав, но при этом сохранив острый ум, пресловутое упорство во всём, к чему бы ни прикасался, и непоколебимое достоинство. Кай рос мужчиной, для которого «честь» была не последним словом в лексиконе.
Чем старше мы становились, тем больше нас притягивало. Мы были уже не друзьями, а влюблёнными. Настолько ранними, что правоохранительным органам лучше не знать. Мне повезло, Кай и в максимально деликатных вопросах проявил ум и образованность: ни в пятнадцать лет, ни в последующие семь, что мы были парой, я так ни разу и не стала посетительницей женской консультации по причине нежелательной беременности. Он знал, что делал, и нёс за это ответственность.
Теперь же я часто мечтаю о том, чтобы он хоть раз ошибся, а мне хватило бы ума его ошибку не убить. Сохранить. Но всё это только мечты, а жизнь пишет свои сценарии. И часто непредсказуемо.
Его мать всегда была на моей стороне. Она настолько самоотверженно противостояла ЕЙ, так изобретательно бойкотировала, часто незаслуженно, что однажды даже моё чувство справедливости восстало:
– Нам было по двадцать два. Вечеринка в мой День Рождения, его не было – работал, а я злилась, что не освободил главный день в году для меня. Напилась и совершила глупость – изменила. Он не простил.
Она уставилась на меня подозрительно застывшим взглядом:
– И что? Не ты первая, не ты последняя. Дура, что сказала ему! Все изменяют. Изменяют ВСЕ! Этот мир построен на изменах!
– Мы доверяли друг другу и никогда не врали. Не было между нами лжи. Никогда. Он заслуживал знать.
– Ничего он не заслуживал! Думаешь, у моего сына других девок не было? Я уверена, что были! Себе они всегда прощают эту маленькую слабость, но только не нам! Уж поверь венерологу с тридцатилетним стажем!
– Никого у него не было. Он всегда был повёрнут на верности. А я была молодой, пьяной дурой. Идиоткой была. Не осознавала последствий.
А ещё очень хотела узнать, как это бывает с другими. Вдруг лучше? Потому что у нас уже всё было… привычно. Хоть и очень хорошо. От добра добра не ищут, так ведь? Быть бы мудрой тогда, в глупой юности.
– Даже если и не было, это случилось бы потом, когда ты осела бы дома с детьми! Они всегда ищут муз, которые будут вдохновлять их на новые свершения. Всегда попадётся какая-нибудь ущербная «Викки» и их «достоинство» восстанет из забвения готовым для подвигов. И не важно, сколько им лет: семнадцать или шестьдесят! Это всегда на них работает. Ты знала, например, что быку сколько коров не покажи, он способен осеменить всех. Но на одну и ту же у него встаёт только раз?
– Нет, не знала.
– Так вот теперь знай. И не заблуждайся, что мужик от быка сильно отличается.
– Жестоко.
– Правда жизни, детка. Не вешай нос – будет и на твоей улице праздник. Кай Керрфут будет на тебе женат. Слово даю. Он упёртый, но я его мать.
Пока мы были парой, я никогда не любила и не ценила Кая так сильно, как с того момента, когда он отверг меня. В двадцать два он был занудным и скучным, грыз ногти и не умел запускать бабочек в моём животе, не возил в путешествия, не совершал маленькие приятные жесты, как например, чашка кофе по утрам, плед для ног и тому подобные проявления заботы. Цветы и подарки дважды в год: на День Рождения и в День Святого Валентина. В тот год он решил «пошутить» и подарил мне чашку, на одной стороне которой был нарисован медведь, рассматривающий витрину в ювелирном со словами «Хотел подарить тебе дорогой подарок, но…», а на другой тот же персонаж с вывернутыми карманами. Это был предел моему терпению, точка невозврата: три дня в Риме для Марины от Олсона и неделя в Париже для очередной временной девицы от Лейфа, а самой красивой в институте белокурой Герде – чашка с нищим медведем. Ну и тоненький золотой браслет с сердечком, букет роз, шипами которых мне с остервенением хотелось отхлестать лицо моего бойфренда. Я, конечно, его не била, но глубинную обиду затаила. И эта обида проела своим ядом во мне дыру, достаточно большую, чтобы сквозь неё ускользнуло моё счастье и моё будущее.
Мысль о том, что такая девушка, как я, достойна большего, лучшего, посещала всё чаще. Мы начали ссориться, я требовала внимания и хотя бы иногда компаний и развлечений, он же твердил, что кроме меня ему никто не нужен, а развлечения будут, когда он «заработает свой первый миллион».
– Когда это будет? Когда я буду седой и дряхлой? Представляю это фото: седовласая парочка на фоне Эйфелевой башни!
– Чем это плохо?
– Да тем, что самые яркие эмоции человек способен испытывать только в юности! Все нормальные люди путешествуют до семейной жизни, потом оседают, пока подрастут дети, и возвращаются в шляпах и с тросточками на второй заход – теперь уже за воспоминаниями. Ты же хочешь лишить нас их!
В тот день я была пьяна, зла, чрезмерно самоуверенна, и понятия не имела о том, как сильно ранит Кая ровным счетом ничего не значащий для меня поступок, как изменит нашу судьбу, что со временем он превратит первую школьную красавицу в подурневшую и глубоко несчастную женщину, обреченную на одиночество.
То была вечеринка по случаю моего дня рождения, которую мой бойфренд Кай помог подготовить – купил и привёз в клуб еду и выпивку. Но мне было мало: я хотела, чтобы в мой день он был РЯДОМ. А он выбрал работу, которую даже никогда не ценил достаточно, чтобы задержаться на ней.
Моим апокалипсисом стал парень старше: в свои двадцать девять он незаурядно умён и опытен, стильно одет, водит дорогой и красивый автомобиль. Он не грызёт ногти, щедро угощает коктейлями моих гостей, таинственно улыбается и на мой интересующийся взгляд отвечает взглядом понимающим. Я приглашаю его на танец и целую первой, он не отвечает, но говорит, что у меня на редкость красивые волосы – он таких ещё не встречал, и называет меня Рапунцель.
– Я Герда, – поправляю, с трудом шевеля языком.
– Сколько тебе сегодня исполняется, Герда? – спрашивает, немного прищурившись.
– Двадцать два! – хихикаю, как дурочка, и сама себя не узнаю – слишком это забытая для меня практика – флирт.
– Двадцать два… – повторяет, глядя не на толпу танцующих перед нами, а словно сквозь неё. – В двадцать два я понял о себе кое-что фундаментальное… Знаешь, это важно – прислушаться к себе вовремя.
Мне нравится всё, что он говорит, хоть я его и не понимаю. От него волнительно пахнет, и его красивое лицо вызывает непреодолимое желание целовать, что я и делаю – снова тянусь к его губам. И не попадаю: то ли слишком пьяна, то ли он снова увернулся.
– Ну… раз уж у тебя сегодня День Рождения, что бы ты хотела получить в подарок?
Этот парень не из нашей компании, но за те два часа, что я его знаю, возникло ощущение, что для него нет ничего невозможного. Я мечтаю о ноутбуке, и знаю, что для него это будет мелочь, но обида на Кая делает меня невменяемой:
– Подари мне эту ночь! – заказываю.
Он на мгновение прикрывает глаза, улыбка слетает с его лица, но я получаю своё:
– Хорошо.
Та ночь запомнилась самым сумасшедшим сексом в моей жизни и красивым номером в отеле. Я не ошиблась с выбором подарка: этот парень знал, как правильно обращаться с девушками, и не только в постели, но к моменту моего утреннего пробуждения его уже не было. Голова раскалывалась от выпитого накануне алкоголя, а сердце сжималось от ужаса осознания произошедшего: все наши друзья видели, как я целовала чужого мужчину, все видели, как уехала с ним.
В момент признания лицо Кая стало серым. Страшным. Я пыталась объяснить, он не перебивал, слушал. Просила прощения, уверяла, что сожалею, что споткнулась и больше никогда так не поступлю. Он ничего не отвечал. Только спросил:
– Всё?
– Всё, – мне действительно больше нечего было добавить. Вину свою я признала, что ещё?
Он встал и вышел. Вернее, ушёл, но я была уверена, что вернётся. Семь лет почти с детства – это слишком много, чтобы вот так, одним махом, всё закончить, вырвать себя из любимого, а его из себя. Как только первая боль схлынет, он найдёт в себе силы простить. Кто не совершает ошибок?
Но проходили дни, складывались в недели, а он не возвращался. Где он был, никто не знал.
Я позвонила, он принял звонок. Глотая слёзы, предложила:
– Измени в отместку! И вернись. Главное – вернись!
И получила в ответ:
– Уже. И не раз. Не помогает. Как только поможет, вернусь.
Боли большей, чем в тот миг, я ещё не знала. И никогда-никогда до этого момента не осознавала во всей полноте и фундаментальности, кем именно являлся для меня Кай Керрфут. А был он всем, что связано со словом ЖИЗНЬ.
Его не было три месяца, и каждый день я знала, что он это делает – пробует всех подряд, впервые в жизни дорвавшись до разнообразия.
Вернулся он другим. Безвозвратно изменённым. В его глазах поселились дерзость и жестокость – те же, с которыми он молотил своих обидчиков в школе.
Помню, как дрожала своим выбритым во всех важных местах телом не в силах согреться даже под тёплым одеялом – ждала его в нашей спальне – самой большой и светлой комнате с панорамным окном и выходом на террасу. Но он так и не пришёл – лёг спать на полу в единственной свободной и самой маленькой комнате с синими стенами и двумя узкими окнами. На следующий день он приволок себе из Икеи односпальную кровать, а я так никогда и не переставала ждать его, каждый вечер страдая от холода одиночества в нашей постели, но веря, что простит, тихонько войдёт, ляжет рядом, согреет, обнимет. В бессонные ночи смотрела на дверь, говорила с ним мыслями, звала.
Но он так и не пришёл.
Просила прощения много раз, и даже однажды в прямом смысле на коленях, чем вызвала у него только раздражение. Год спустя, когда, казалось, падать уже дальше некуда, он сжалился. На мой вопрос:
– Скажи, что мне сделать, что? Только бы быть рядом, хоть иногда видеть тебя, иначе… понимаешь?
Он ответил:
– Мне нужен гениальный художник.
7.
На следующий же день я забрала документы с курса программирования BCIT и записалась в студию рисования, а в следующем году поступила на курс анимации в том же институте. Кай снова оказался рядом, а у меня появилась надежда связать свою жизнь с ним хотя бы вот так – профессионально. Рисовала я с детства хорошо, но гениальности во мне никогда не было, и он об этом знал. Я заставила гения в себе родиться, работая по ночам, всеми силами стараясь довести свои руки и технику до совершенства. Моя юность закончилась в тот день, когда он назвал то единственное, что ему было от меня нужно. Но я никогда не жалела и почти добилась своего: он был рядом.
Всё встало на свои места: Кай окончил институт, поработал четыре месяца в Фортните, успел продвинуться по службе и уволился со словами:
– Жизнь слишком коротка, чтобы проживать её роботом.
Он нанялся на стройку, дико уставал, но работал три дня в неделю, а остальные четыре, включая ночи, оставались целиком в его распоряжении. И он всё время думал. Его идеи фонтанировали быстрее, чем я успевала составлять план по их реализации. Лейф последовал примеру Кая – тоже уволился, но подрабатывал, в отличие от Кая, в фирме отца. Втроём мы начали наш первый проект – компьютерную игру по мотивам фэнтезийного бестселлера. Позже к нам присоединился и Олсон.
Жизнь вместе, в квартире Кая, была не прихотью и не данью популярному в то время сериалу «Друзья», который никто из нас ни разу так и не посмотрел, хоть и сравнивали нас с ним почти постоянно, а была она прямым следствием острого недостатка времени на переезды, встречи, обсуждения по телефону.
Мы засыпали там, где работали – вокруг Кая, кто где отключился, у кого где сели батарейки. И однажды я проснулась, обнаружив свою голову на его плече, вдыхая запах его кожи и геля, чувствуя всё то же, что и раньше, ни на йоту меньше, а только больше, глубиннее, болезненнее, теперь по-взрослому ценя каждое мгновение. В тот вечер мне показалось, что он если и не простил, то сделает это в ближайшее время, потому что ценит путь, который я уже успела пройти, и по которому буду идти до конца своей жизни.
Кай работал, экран освещал его сосредоточенное лицо, он вершил в тот миг наши судьбы, а меня волновало только одно:
– Кай, ты простишь меня когда-нибудь?
– Давно простил, – ответил он так же шёпотом. – Спи.
И поцеловал в лоб. Впервые за два года. В ту ночь я заснула самым спокойным и беспечным сном: праведным, прощённым, полным надежд.
Жизнь налаживалась, счастье воссоединения с самым главным для меня человеком уже буквально маячило на горизонте, и в мою голову пришла идея закатить грандиозную вечеринку. Ребят пригласила много и всем разрешила приводить друзей: Кай никогда не был скупердяем – пива хватит на всех.
Так в нашей обители появилась она – миниатюрная слегка пришибленная Аутистка.
8.
Нет, в тот момент я ещё не знала о её пикантных проблемах, как и о том, какую роль она сыграет в моей судьбе. Он не видел её, вернее, видел глазами, как и все мы, но не более того. И я потеряла бдительность, подпустила её слишком близко, хотя устранить могла сразу, и помощники были:
– Дженни, эта мелкая в жёлтой кофте… Кай смотрит на неё, – предупреждает Марина.
Марина, абсолютно не владея всей информацией, но имея поразительное социальное чутьё, сумела просчитать практически с первого взгляда, что мой Кай и Аутистка споются. А я была слишком уверена в себе и не видела угрозы в тех, кого общество заклеймило диагнозом. Я боялась красивых и длинноногих, блистательных и остроумных, но игла со смертью всех моих надежд на своём конце оказалась в руках самого убогого создания, какое мне вообще довелось повстречать. Хуже только наркоманы на Хастингс стрит.
– Разве только на неё он смотрит? – отшучиваюсь.
– Не только. Но есть в его взгляде… нечто такое… Спорим, я сделаю так, что она исчезнет в ближайшие пятнадцать минут? С этой дурочкой даже напрягаться не нужно!
Мы от души смеёмся:
– Да кому она нужна?! Посмотри, там и женщины нет! На такую не то, что Кай, а хромой калека не посмотрит!
– Не скажи… – тянет мудрая подруга, – если кто и посмотрит, то не хромой калека, а как раз таки твой Кай.
– Почему это?
– У неё симпатичное лицо и волосы красивые, длинные, а он любит волосы, Дженн.
– Ты откуда знаешь?
Она хмыкает.
– Знаю. Просто знаю. Но опасность не в этом.
– А в чём?
– Тихая чудачка, забитая серая мышь… Если она хотя бы раз притянет его внимание, если он заметит её и поймёт, что ей как воздух нужен рыцарь, она станет его камнем преткновения!
– Что за чушь?
Марина и впрямь была откровенно пьяна в тот вечер:
– Если и рождаются принцы в наши дни, то, по крайней мере, одного я знаю лично – это твой Кай. Рыцарь! Последний на планете. Больше не осталось. И ему тоже как воздух необходима принцесса, достойная его подвигов – чистая, незапятнанная, неискушённая. Понимаешь, о чём я говорю?
– Нет.
– Ну посмотри же на неё! Ты думаешь, она знает, что такое мужчина? Ставлю пять сотен, она даже не целованная, в отличие от своей подружки. И эта тоже меня бесит: положила глаз на Олсона и не снимает, хотя я ей уже дважды чётко дала понять – «мы вместе»! Сучка…
– А! Ну всё понятно! Так и скажи, что на твоего красавчика Олсона покушается чужая опытная девица, и тебе срочно нужно положить этому конец! И не приплетай к своим интересам эту убогую!
– Как хочешь… – соглашается Марина, сузив глаза и многозначительно выдыхая струю релаксирующего дыма – дразнит меня: открыто я не курю ни табак, ни травку, потому что Кай не выносит курящих девушек.
9.
В тот вечер меня больше беспокоит то, откуда Марина, моя бессменная подруга, знает о том, что Кай в постели любит играть с женскими волосами. Они действительно его возбуждают, и он всегда просил меня распускать мои, когда они были волосами. Два года назад я сходила с ума от стресса, и мой организм не выдержал – эндокринная система дала сбой. Начались проблемы с щитовидной железой, что вылилось в склонность к лишнему весу, навеки сделав меня рабой диет, ногти стали слишком ломкими, чтобы отрастать, а волосы превратились в паклю. Когда-то первая красавица стала уродиной, не выдержав боли и сожалений о потере человека, который, как оказалось, был всем.
Я думаю не о том, о чём следует думать, и когда Кай произносит свою гневную тираду о «непрощении предательства», впадаю едва ли не в кому, совсем забыв об Аутистке. В тот вечер, пока я рыдаю в когда-то «нашей» постели, повидавшей так много интимного и по-настоящему волшебного, Кай везёт её в числе многих домой. А я не имею понятия, что именно в этой точке как никогда близка к тому, чтобы потерять его навсегда.
Я недооценила её, не увидела угрозу, потому что это действительно было очень сложно сделать. И только когда она, жалкая и растрёпанная, выбегала из его спальни, метнула в неё ядовитое ложью копьё:
– Он и эту выгнал.
Вслед за ней из спальни вылетел Кай. Настолько разломанным я его ещё не видела. И не только я – никто из нас. Он бежал за ней…
Вернулся из холла в квартиру со стеклянными глазами. Марина раз десять спросила:
– Что случилось, Кай?
Но он не слышал. Стоял с открытыми, но невидящими глазами, прижавшись спиной к стене, и смотрел в одну точку – в окно. Его рука сжимала обёрнутую вокруг бёдёр простынь, а я не могла дышать, впитывая глазами его возмужавшее тело и понимая, насколько же, на самом деле, он красив.
Красивый, но больше не мой… Другие глядят его ладонями, целуют его губы, засыпают в его объятиях…
Зрелище душераздирающее даже для меня, привыкшей за последние два года к очень многому, но на моих глазах до этого момента с девками он не спал ни разу. В дом свой никогда их не приводил, хоть и имел десятками от злости, от боли, от обиды на меня
В то утро ему было плевать, кто был свидетелем всей сцены, как сам он выглядел, и что мы все, включая меня, об этом думаем. Потому что он думал сам. И думал интенсивно – мысли мелькали в его стеклянных глазах со скоростью света. Час проторчал в ду́ше, вышел вменяемым, оделся, выпил стакан воды, сгрёб со столешницы ключи и уехал.
В его комнату мы с Мариной вошли вместе. Матрас был голым, на нём несколько небольших пятен. Простыней с надписями «Happy birthday» и сердечками, намекающими на мои живее всех живых чувства, которые мы с подругой выбирали, надеясь на оттепель и никак не ожидая, что он уложит в эту ночь на них не меня, а случайную мышь, не было. Настолько же случайную, какой оказалась моя измена чуть больше двух лет назад.
– Ну… тут только два варианта, – нерадостно проговорила подруга, указывая на пятна. – Либо эта овечка легла с ним во время своей течки, либо он был у неё первым.
Я закусываю до боли губу, потому что мы обе знаем: второе.
– Извини, подруга, – ставит в известность Марина, – но перспективы у тебя не радужные.
Наткнувшись на мой шокированный взгляд, она с невозмутимым и безжалостным видом добавляет:
– А как ты хотела? Я предупреждала: от неё нужно избавляться. Теперь он её не отпустит. Это же очевидно.
И почти сразу добавляет:
– Надо же, до таких лет дожить девственницей! Сколько ей? Двадцать два? Это именно то, что ему было нужно, и сегодня утром он это понял.
10.
Они разительно отличались от всех нормальных, обычных пар. Никогда не показывали своих чувств на людях, особенно он: всегда находился рядом либо зорко держал её в поле зрения, но ни поцелуев, ни объятий ей не доставалось. Так думала я, так думали все. И никто из нас не видел главного – он оберегал её и не от чего-то конкретного, а от всего мира и в первую очередь от нас. Увидеть это было сложно, проще – почувствовать.
И я чувствовала.
Когда она подходила к нему сама и клала голову на его плечо, чаще пряча лицо на его груди или втискивая в его подмышку, он менялся. Весь. Казалось, в нём наступало утро и первые мягкие лучи касались глаз, губ, рук, которые он поднимал, чтобы закрыть её от наших мыслей и слов, чтобы прижать крепче.
Незаметный для всех жест, как много было в нём для меня боли.
Но самым болезненным оказалось даже не её присутствие, не те редчайшие их объятия, которые случайно вылезали наружу и попадались нашим глазам, а смятые простыни на неубранной и хорошо видной в открытую дверь постели. Они рвали мне душу так, как не смогла ни одна из его длинноногих девиц: я слепла и видела в складках ткани, обнимавшей ночью их тела, написанное размашистым твёрдым почерком Кая слово ЛЮБОВЬ.
Он влюблялся, делая это на наших глазах, с каждым днём уходя от прошлого и от меня всё дальше, и с каждым новым утром взгляд его становился чище, спокойнее, светлее.
Он обрёл то, что искал: себя в ней.
И теперь, в сорок лет, когда я уже умею видеть не только глазами и думать не только умом, мне ясно, что он, наверное, и был создан для неё. Только для неё одной и именно таким: большим, серьёзным, спокойным, сильным не только телом, но и духом, необычайно умным, способным поднять её на своих руках над злом и болью и пронести на тот самый берег.
Он принадлежал ей задолго до их первой встречи, задолго до рождения его чувств, потому что ни разу за все семь лет нашей первой любви, он не смотрел на меня так, как вглядывался в её лицо в больнице: переломанный, раздавленный, уничтоженный морально, но несмотря ни на что нестерпимо и неприкаянно любящий. Глаза, волосы, губы: именно так и в таком порядке брёл его обречённо прощающийся взгляд по чертам Аутистки – мыши, загнанной в угол страха, депрессии и чувства вины.
Она до сих пор не знает, что его татуировка – изумрудная ящерица –моя метка. Это я выбирала и рисунок, и место для него – самое нежное на его теле, тысячи раз целованное моими губами. Она не знала, потому что никогда не интересовалась художницей Дженной, всю жизнь идущей в ногу с её Каем, и если бы хотя бы раз вошла в мою комнату или, позднее, мой дом, чего я в некоторые особенно отчаянные моменты желала неистово, она бы это поняла, обнаружив зелёных ящериц повсюду.
Они уже несколько лет жили вместе, когда Кай вывел тату. В тот же день я впервые напилась до беспамятства, прощаясь с надеждой. Позже пригляделась и увидела, что след всё-таки есть – очертания когда-то изумрудной ящерицы ещё видны и подумала, что это символично: я навсегда останусь следом не только на коже, но и в его душе. И пусть сейчас он счастлив с ней, однажды настанет мой день.
И я ждала этого очень много лет. Слишком много. Умирая каждый день, каждый год хороня молодость.
А пото́м у них родился ребёнок.
И я подумала: Господи, чему я завидовала все эти годы? Кай рядом со мной каждый день – я даже могу прикасаться к нему. Правда, всегда оглядываясь на черту, за которой начинается недопустимый сексуальный подтекст. А что есть у неё? Его больной ребёнок. Ребёнок, который уничтожил её карьеру, а ведь она была уникальна в том, что делала, и об этом знали все. Ребёнок, который объективно превратил красивую и насыщенную жизнь в бесконечный список тревог и обязанностей. Для человека настолько амбициозного, как Кай, перфекциониста до кончиков волос, это был удар под дых, но для неё он стал КОНЦОМ. Концом её целей, мечтаний, устремлений, планов.
