Текст книги "Голубая кровь"

Автор книги: Виктория Угрюмова

Соавторы: Олег Угрюмов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 25 страниц)

2

Оказалось, что четверо новых друзей /братьев/ Руфа Кайнена так и не покинули тронный зал.

Шанаданха и Шрутарх безмолвными изваяниями замерли на почтительном расстоянии от беседующих. Садеон хлопотал над чем-то небольшим – Руфу не было видно, над чем. Крошка Вувахон задумчиво ткал цветной коврик, на котором все явственнее проступало изображение… Двурукого.

– Ты мягкий, – пояснил он, уловив изумленную мысль человека. – Тебе нужно мягкое гнездо, чтобы хорошо отдыхать. Я делаю тебе подстилку для гнезда. И ты тоже будешь видеть, что она твоя.

Руф был растроган. Он не знал, понимают ли его друзья, что такое «тронут», но они почувствовали охватившее его волнение и

/невозможно чувствовать нежность к двум прирожденным убийцам, ходячей смерти, безразличной ко всему, и двум гигантским гусеницам или личинкам, пусть даже они ткут ковры и выгрызают из камня статуи!

Но я чувствую.

Пожалуй, чувствую больше, чем по отношению к людям, которых я был обязан любить./ нежность. В голове Руфа уютно устроились четыре приветливые улыбки. Он не знал, как это может быть, но уже не задавался глупыми вопросами.

Непроницаемые выражения морд

/лиц, /

больше не мешали ему. Он понимал, что хотели сказать четверо аухканов, и Двурукому казалось, что он видит, как они улыбаются. Как раскрываются в невозможном движении мощные клыки, и тусклый блеск черных кинжалов ничем ему не грозит. ..

Улыбка.

– Ты хорошо говорил с Шигауханамом, – сообщил Садеон. – Вы достигли понимания. Пойдем, тебе нужны доспехи, а то ты совсем не защищен.

Шрутарх и Шанаданха задвигались. Вувахон тремя ловкими движениями свернул недоплетенный ковер и уложил в верхней части туловища.

– Мы возвращаемся в пещеру? – спросил человек.

– Нет, мы идем в Город.

И столько гордости и восхищения своим городом, столько любви к нему, словно он был живым существом, прозвучало в мысли-голосе Садеона, что Руф сразу понял – аухканы и их творения были единым целым.

Город был действительно прекрасен.

Строители лепили «здания» из того же странного материала, который человек видел в подземном зале. Оказалось, что шетширо-циор производят его сами, выделяя бесцветное вещество, похожее на морскую пену, которая скапливается у берега. Затем они придают пене нужную форму при помощи мощных челюстей и многочисленных лапок, и она застывает на воздухе. Высыхая, пена приобретает самые разные оттенки – нежно-зеленый, розовый, желтый, светло-голубой…

Пока несколько строителей придают будущему «зданию» основную форму, другие украшают его обработанными кусками древесины, камнями – и драгоценными, и обычными (только бы казался красивым), раковинами, песком. В ход идет почти все, что валяется под ногами, и готовое здание выглядит в результате словно детский прекрасный сон.

Когда-то Либина рассказывала Руфу, что в Шэнне, на ее родине, люди верят в таинственное божество травы, цветов, бабочек, звонких пташек, поющих крохотных ручейков, к которым равнодушен высокомерный Улькабал. Говорят, что это божество зовут Кима. Когда солнце всходит и когда оно опускается в лазурные воды моря Лулан, окрашивая их золотом, Кима выходит на цветущие луга и играет светилу веселые и печальные мелодии на сладкоголосой флейте-су фадре.

Руф подумал, что это чудесное божество было бы счастливо поселиться в городе аухканов.

Здесь вились по лепным стенам пышные причудливые растения, и маленькие садовники такивах-ниан копались в их корнях, удобряя почву и уничтожая вредителей; здесь бриллиантовыми каплями разлетались брызги воды, когда рукотворные водопады обрушивались со скал в неглубокие озерца, на берегах которых росли цветы и деревья, принесенные аухканами из леса. Здесь крыши домов были покрыты цветными мхами и лишайниками, и повсюду весело чирикали пичужки и порхали яркие бабочки.

Кто-то приютил на крыше своего обиталища, похожего на витую раковину, цветущий куст люзеска; кто-то приладил маленькое изваяние масаари-нинцае…

В небольших бассейнах плескались

/дети/

существа, похожие на масаари-нинцае, однако размером с ребенка, которому едва исполнилось три-четыре ритофо. Впрочем, их серповидные конечности и кинжальные клыки выглядели очень внушительно.

Вокруг этих бассейнов воздух был буквально пропитан радостью, покоем и весельем. Во всяком случае так понял эти мысли человек.

Садеон довольно долго не беспокоил Руфа, давая ему возможность насладиться открывшимся зрелищем. И лишь когда человек начал тревожно оглядываться, дабы убедиться в том, что спутники не покинули его, поманил Двурукого за собой:

– Идем, идем к оружейникам. Пока ты спал в гнезде, мы изготовили доспехи, которые ты будешь носить.

Большую нору (пещеру? грот? – Руф не знал, как определить это помещение, частью возведенное аухканами, частью размещавшееся в естественной полости в горной породе) заполняли странного вида масаари-нинцае. Присмотревшись, Кайнен понял, что так удивило его: эти воины были неполноценны. Точнее – не полны. У многих отсутствовали конечности, у некоторых на туловище или на мощных ногах виднелись зажившие раны, больше похожие на ямы, выбитые в темном металле. у кого-то отсутствовали хвосты, у кого-то были повреждены черепа или не хватало глаз.

– Инвалиды, калеки! – молнией пронеслось в голове.

– Нет, – мягко поправил человека вопоквая-артолу, ползший следом. – Это воины, побывавшие в битве, которым не суждено восстановиться. Но они разумны, они хранят память о прошлом своих предков, преданы братьям и готовы исполнять свой долг. Отчего же ты считаешь их уродами?

Видимо, так малыш определил для себя слово-образ «калека».

Руфу стало стыдно.

Особенно неуютно он чувствовал себя оттого, что все масаари-нинцае, трудившиеся в оружейной, воспринимали его появление совершенно спокойно. Он, Двурукий, не вызвал у них ни удивления, ни отвращения, ни враждебности, ни иных неприязненных мыслей. Воины приветствовали его как равного, как если бы видели перед собой пятерых аухканов.

– Твои доспехи ждут тебя, брат Рруфф! – сказал один из них, исполинского размера масаари-нинцае незнакомого человеку рода. Уловив мысль-вопрос, он пояснил: – Меня зовут Зеенар, я принадлежу к славному племени жаттеронов.

Кайнен подумал, что жаттероны могут сравниться с милделинами в войске людей. Огромные, даже на фоне пантафолтов, более громоздкие, не такие подвижные, но мощные, словно каменная глыба, с тяжелыми верхними конечностями, похожими на лезвия секир, двумя мечами и двумя клешнями. Хвост жаттерона напоминал булаву, усеянную толстыми и очень острыми шипами. Правда, поднять такую булаву не смог бы ни один силач человек. Череп был увенчан острым костяным гребнем.

Сам Зеенар был серьезно искалечен. Только две нижние конечности и хвост, на который он опирался, остались целыми. С правой стороны туловища конечности отсутствовали, а с левой – матовый панцирь бугрился старыми шрамами.

Несколько созидателей шетширо-циор торжественно вынесли и положили к ногам человека нагрудник, поножи, которые состояли из двух частей и должны были закрывать ноги от щиколоток до бедер, шлем, наручи и длинный клинок, завернутый в мягкую серую ткань.

Руф протянул руку к клинку.

– Запоминай, Двурукий, – слова-мысли Зеенара обрушивались на Руфа, словно водяные валы, – это Арзубакан, что означает Сеющий Боль.

/Он говорит о нем словно о живом существе. Кто же ты, меч Арзубакан?/

И эхом откликнулись своды пещеры оружейников: мысли-голоса масаари-нинцае зазвучали одновременно и стройно, словно те пели гимн погибшему брату:

– Арзубакан из великого племени пантафолтов погиб в битве с двурукими, осаждавшими твой Город. Арзубакан из великого племени пантафолтов пресек жизни многих воинов врага и уничтожил их повелителя в неравном бою с ним и его охраной. Арзубакан из великого племени пантафолтов будет доволен, если Двурукий Руф возьмет его гуршил

/часть хвоста – вспышкой мелькнуло изображение перед глазами Кайнена/

и будет с честью носить его. Арзубакан будет спокоен, если брат по крови займет его место и будет защищать маленьких братьев, Город и владыку Щигауханама.

Два Созидателя подали человеку удивительное оружие, сделанное из длинного острого клинка пантафолта, к которому была приделана рукоять – точно по руке Руфа. Он принял клинок, и тот будто отозвался на прикосновение: легкий, гибкий, послушный малейшему движению кисти. Вдоль центральной части лезвия проходило странное вздутие, очень похожее на кровеносный сосуд, и аухканы пояснили, что это ядовитая железа, которую они будут постоянно наполнять для своего брата по крови по мере расхода яда.

Меч действительно ощущался словно продолжение собственного тела человека.

– Это Арзубакан, и он будет тебе верным братом, – завершили свою речь масаари-нинцае.

С заведомым почтением Руф поднял панцирь, который был не тяжелее, чем кожаная броня дилорнов, однако гораздо более прочным, чем бронзовые доспехи. Это человек смог оценить даже на ощупь.

– Твой панцирь и шлем носят одно имя, – обратился к Двурукому Зеенар. – Это Алакартай, Защитник.

– Алакартай, – подхватил хор масаари-нинцае, – из великого племени тагдаше согласился служить тебе верным братом в твоих боях и битвах. Алакартай из великого племени тагдаше возвратился в Город после сражения с двурукими, осаждавшими твой дом по имени Каин. Он был неполон. Когда Алакартай узнал, что брат по крови не имеет доспехов, он решил стать ему защитником, как того требуют долг и честь и как к тому призывает само его имя.

Потрясенный Руф дрожащими руками надел на себя панцирь

/Потрясенный Руф принял братские объятия Алакартая из славного племени тагдаше и постарался ответить ему всей любовью и признательностью, которую нашел в своем сердце/ и водрузил на голову шлем. И то и другое облекло его и устроилось на человеке, будто действительно принадлежало ему от самого рождения.

Панцирь был выстелен изнутри мягкой пружинящей тканью, и Вувахон довольно застучал по полу крохотными коготками, услышав безмолвное одобрение Кайнена. Так же был оснащен и шлем; выпуклые темные прозрачные пластины надежно защищали глаза человека и давали возможность великолепного обзора, совершенно невозможную в обычном шлеме. Кроме того, череп Алакартая был таким же легким, как и прочие покровы аухканов, и плотно прилегал к голове. Через пару текселей Руф вообще забыл о том, что на нем что-то надето.

В таком шлеме было удобно сражаться даже В яркий солнечный день и стоя лицом к солнцу, в таком шлеме и панцире Руф чувствовал себя вдвое, а то и втрое сильнее. И он был надежно защищен не только самими доспехами, но и

/любовью?! /

тем, что несла их душа. Отчего-то Кайнен был уверен в том, что душа аухканов, сделавших ему такой невозможный среди людей подарок, осталась рядом с ним.

Шлем был усеян шипами и наростами, складывающимися в диковинное образование, которое, впрочем, Руфу не мешало. Кто-то из масаари-нинцае сказал, что после научит человека, как пользоваться этим дополнительным оружием.

Человек был удивлен лишь тем, что шлем-череп Алакартая пришелся ему впору.

– Алакартай был очень молод, – пояснил Садеон. – Примерь и остальные доспехи.

Двурукий надел поножи и наручи, которые на сгибах скреплялись удивительным гибким материалом и совершенно не затрудняли движения.

– Это Суашин из славного племени астракорсов… – И масаари-нинцае повторили весь обряд.

– Суашин означает Ловкий, – подсказал Шанаданха.

Странно, но Руфу вовсе не мешало, что кто-то постоянно заглядывает в его мысли и отвечает на них. Более того, он заметил, что все реже повторяет губами рисунок слов, которые думает.

Руф Кайнен, мертвый человек, стремительно становился аухканом.

На ночь человек вернулся в знакомую пещеру и улегся спать на ковре, который Вувахон успел завершить как раз к тому времени, когда солнце стало клониться к закату. Лежать на этой подстилке было еще уютнее, нежели в покинутой «колыбели», – ни одна неровность не ощущалась под ней, а сам материал, казалось, подробно повторяет очертания тела. Порой Руфу казалось, что он заснул в воде и потому не чувствует ничего, кроме упругого сопротивления.

Вувахон свернулся клубочком у него в ногах. Садеон уютно повис на каменном карнизе, прикрепившись к нему несколькими нитями, похожими на толстую паутину.

Шрутарх и Шанаданха спали, опираясь на хвосты, в нескольких шагах от человека.

Кайнен по-детски сопел, положив под голову руку, на среднем пальце которой сверкал алым сдеданный шетшироциор перстень. Созидатель слышал о таком украшении от масаари-нинцае, атаковавших лагерь варваров, и решил украсить своего человека.

/брата/ так, как тому может понравиться.

На сверкающей поверхности камня Созидатель вырезал изображение тагдаше Алакартая, который отказался от жизни аухкана, чтобы продолжить жить как часть Руфа Кайнена.

Садеону хотелось, чтобы Двурукий помнил о нем.

3

– Эльо Кайнен! Эльо Кайнен!

Громкий крик стражника вывел его из задумчивости.

Новый хранитель Южного рубежа и глава клана Кайненов, Килиан Кайнен, часто впадал в странное состояние и становился похожим на безмолвную статую. Или на спящего с открытыми глазами.

Со смертью Руфа Килиан не приобрел ничего из того, о чем мечтал.

А потерял все.

Когда войско возвратилось в Каин без Руфа, на Аддона Кайнена было страшно смотреть. Он ни в чем не обвинял сына, хотя Килиан не слепой и видел, что отец не доверяет ему, не допускает возможности того, что Руфа могли застигнуть врасплох варвары. Подумалось даже, что нужно было рассказывать о каких-нибудь демонах, но Килиан боялся запутаться в собственной лжи. Варвары – они все на одно лицо, и описывать их не составляет особенного труда. Что же до демонов…

И Каббад, и У на, и отец живо вывели бы его на чистую воду.

Если бы еще не эти проклятые таблички.

Он был уверен, что Уна оценит его поступок, что она с благодарностью примет из рук брата и друга прощальный привет Руфа и одно это заставит ее искать у него сочувствия. И он сумеет пересилить муки совести, думал тогда Килиан, преодолеть жесточайшую душевную боль и поддержать любимую в ее горе.

Он был уверен, что рано или поздно печаль по Руфу станет светлой и тихой, а место мужа и возлюбленного займет тот, кто был рядом в самые страшные, самые тяжкие минуты жизни.

Но Уна не плакала.

И горе ее проявилось только в скорбных морщнках, обозначившихся в уголках рта, и блеснувшей внезапным серебром пряди. И во взгляде. Да, во взгляде, из которого бесследно исчезли свет и веселые искорки, те, что таились на дне ее глаз даже после смерти Либины. Этого Килиан никак не ожидал.

А спустя несколько дней в Каине появился Баадер Айехорн с большим отрядом раллоденов и милделинов.

Тогда и подтвердилось, что царь не получал никакой просьбы о помощи и гонца из Каина никто в Газарре не видел. Настало время и старому Микхи оплакивать своего внука.

Что же до Баадера, то царь только-только похоронил жену, умершую во время родов, и своего ребенка. Сын Баадера прожил несколько литалов, после чего отправился догонять мать, дабы вместе с ней переступить Порог. Баадер надеялся, что Ягма будет милостив к обоим, но сам собирался жить дальше. И в Каин прибыл только для того, чтобы забрать с собой Уну, точнее, уже не Уну, а царевну-наследницу, Аммаласуну из великого рода Айехорнов.

Оказалось, что ни для Каббада, ни для Аддона (в этом не было ничего удивительного), ни для самой Уны (а вот это Килиана поразило до глубины души) новость не была неожиданной.

И прежде отстраненная, Уна сразу стала чужой и далекой. Она не говорила брату ничего обидного или неприятного, но вскоре перестала говорить с ним вообще. Когда они оказывались рядом, Килиан чувствовал себя так, словно вошел в ледяной прозрачный ручей, сбегающий с гор.

Баадер торопил дочь, утверждая, что нельзя надолго оставлять Газарру без присмотра.

И Уна уехала, не мешкая ни тексели, тем более что Аддон выпросил у своего повелителя позволение покинуть Южный рубеж и отправиться на поиски легендарного старца Эрвоссы Глагирия – предсказателя, провидца и хранителя всяческих тайн…

– Эльо Кайнен!

Это его.

Но он по привычке реагирует со второго или третьего раза, ожидая, что откликнуться на зов должен его отец. Килиан Кайнен никак не может привыкнуть к тому, что теперь он хранитель Южного рубежа и глава клана Кайненов.

– Олькой опять ушел.

– Давно?

– Ну как бросились искать, так пару литалов минуло. А когда он на самом деле выбрался – так кто же его знает?

Кайнен в раздражении пристукнул кулаком по столешнице. Снова отрывать людей от дела, снова отправлять на поиски разъяренного топорника, который постоянно рыскал в окрестностях Каина, высматривая притаившихся палчелоров. Он не то чтобы рехнулся после смерти жены, но и в себя никак прийти не мог. Все чудились ему варвары на подступах к цитадели, все не давала покоя ночная тишина: казалась подозрительной.

Правда, благодаря такой его бдительности один раз удалось поймать воришку новобранца из Газарры, который интересовался драгоценной утварью в святилище Тетареофа, а во второй – подстрелить довольно крупного эфпалу, который караулил в зарослях на берегу речушки Оломи, после недавних дождей снова вернувшейся в пересохшее было русло.

По утрам туда бегали ребятишки, и вполне могло статься, что эфпалу похитил бы одного из них.

Так что сильно Олькоя за его отлучки не наказывали. Однако Килиан боялся, что однажды топорник не удержится и пересечет границу палчелорских земель. И кто знает, что будет с ним.

– Вот что, Лиал, – сказал он после недолгих раздумий. – Возьми с собой рыжего Рюга и еще кого-нибудь из новеньких. Да воспользуйтесь случаем, покажите новобранцу окрестности, растолкуйте, что к чему. Проведите тренировку…

– Хорошо, эльо Кайнен.

Воин тяжело переступил с ноги на ногу, но уходить не спешил.

– Что еще? – спросил Килиан немного резче, чем ему хотелось бы.

– А что, от таленара Аддона никаких вестей? – неуверенно молвил Лиал.

– Пока нет. Не бойся, гонца с письмом не пропустишь.

– Оно, конечно, так. А все же поинтересоваться не мешает… Не то что при жизни командира Руфа – загодя скажет, едет гонец или ветер пустую пыль по дороге гоняет. Вот было чутье.

Когда-то, ритофо три тому, едва появившись в крепости, Руф спас жизнь этому топорнику, и теперь Лиал искренне тосковал по нему. Впрочем, по Руфу здесь тосковали многие.

Килиан с неожиданной злостью подумал, что его отсутствие гораздо меньше взволновало бы людей.

– Ну дак я пошел, эльо Кайнен. И милделин пошагал к двери. Килиан отрешенно глядел ему вслед. Надо собраться с мыслями и заняться делами. Перед отъездом в Газарру, где он должен был принять из рук царицы Аммаласуны золотой раллоден таленара,

/Я еще не успел привыкнуть к тому, что Уна не моя сестра, не дочь моих родителей, а дитя Баадера Айехорна и Сиринил Кайнен, как она становится еще и полновластной правительницей и моей госпожой. И теперь она еще дальше от меня, чем тогда, когда уезжала из Каина, чтобы вступить в права наследования…/

Аддон Кайнен настойчиво советовал сыну держать ухо востро, смотреть в оба – и сумел произнести все соответствующие банальности, прежде чем неохотно признал, что грядет война. И война эта может стать последней для нынешнего поколения людей, как некогда покончила с целым миром долгая и кровопролитная война людей с чудовищами.

Тем самым Аддон признал, что старые легенды суть правда, просто правда, случившаяся так давно, что ее почти никто не воспринимает всерьез. Мало ли что было в начале времен?

Кайнен был немногословен и крайне осторожен в выборе слов. Будто и сам до конца не верил в происходящее.

Но Килиан, видевший побоище в лагере палчелоров собственными глазами, в предостережениях и наставлениях более не нуждался. Он был словно стрела, выпущенная из тезасиу прямо в облака: как бы высоко она ни взмыла, однажды достигнет крайней точки и после этого устремится вниз. Еще ни одна стрела не задержалась в небесах.

Килиан Кайнен, хранитель Южного рубежа, достиг крайней точки напряжения. Каждую тексель, каждый литал он ждал нашествия. Нет, не так.

НАШЕСТВИЯ.

И он не знал, как противостоять этому врагу. То же чувствовал и его отец. Именно поэтому таленар Аддон Кайнен – вопреки собственным убеждениям, вопреки нежеланию проливать кровь братьев и вести захватнические войны – готовился к походу на Ирруан, который был первым в длинном списке раморских городов только лишь потому, что дал формальный повод к войне.

Килиан знал, что следующим станет Шэнн, а за ним наступит черед непокорной и могущественной Ардалы с ее непобедимым флотом.

И новый хозяин Каина уже испытывал ненависть и к жителям этих государств, буде они не покорятся царице Аммаласуне, и к тем, кто явится из тьмы небытия и самим фактом своего существования будет угрожать людям. Он ненавидел их, хотя плохо представлял, как же они выглядят – чудовища, порожденные чернотой ночного неба. Все, что он знал о них, – это то, что они способны переру6ить человека пополам или разорвать его на части; а еще – изображение на перстне отца и череп, хранящийся в храме Суфадонексы и воспринимающийся как еще одно причудливое украшение в обители грозного бога.

Он не понимал их и не желал понимать, он не встречал ни одного из них и не желал встретить. Он только догадывался, что кровь у них голубая. И все-таки этого было достаточно для того, чтобы Килиан Кайнен тонул и захлебывался в ненависти.

Потому что в мире не существует пустоты. Там, где нет любви, пускает корни ненависть. Там, где нет добра, поднимает голову зло. Отсутствие света – это не ничто, но мрак…