Текст книги "Тропы в тумане (СИ)"

Автор книги: Виктория Абзалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Ланселот молчал, пряча глаза, и это молчание было более чем красноречивым.

Гавейн скрипел зубами, но придержал Гахериса. Мордрет и впрямь поставил всех участников в заведомо проигрышное положение. Ланселот мучился угрызениями совести, опять же – клятва была священной… Гавейна подобные соображения не волновали, но Мордрет тоже не имел привычки проигрывать в поединках… С Гахерисом он справился бы, не отвлекаясь от легкого завтрака! А риск был неоправданно высок, ведь вместе с поражением он мог навсегда утратить доверие короля и свое положение за Круглым Столом…

Так что единственным поединком был тот, который продолжался с самого начала: поединок взглядов короля и Мордрета. И это надо было немедленно прекратить! Ведь был же какой-то выход из этого тупика!

– Брат мой… – на Моргиан вдруг снизошло вдохновение, и она стала между ними, – Юности свойственны упрямство и горячность! В молодые годы действуют не разумом, а сердцем, зачастую вообще не задумываясь о последствиях…

Получилось не менее двусмысленно, чем у Мордрета. Гвенхивар просто позеленела.

Артур побледнел, выпрямляясь, как перед смертельно опасным противником. Даже Мордрет удивленно смотрел на мать, не понимая, к чему она ведет.

– Но очевидно, что все участники прискорбного инцидента имели добрые намерения!

Имело место недоразумение! А там, где было лишь стечение обстоятельств, не стоит искать чьей-то вины!

Артур согласно склонил голову, после недолгих размышлений. Его устроило такое решение, и он постарался не выдать облегчения. Вертя на языке очередную колкость – на счет доброты намерений – Мордрет с ехидной усмешкой переводил глаза с Гавейна на Ланселота, соревновавшихся в угрожающих взглядах. Жаль, что никто не смотрел на Гвенхивар – обычно нежный, взор ее голубых глаз, направленный на сына Артура, наполняла такая жуткая ненависть, что даже Ланселот не мог бы назвать ее красивой в этот момент!

Артур и впрямь был вполне доволен тем, как разрешилось это неприятное, оскорбительное, скандальное разбирательство. Он мог сохранить при себе и жену, и друга – их вина так и не была доказана, и Гавейна, которого любил как сына, и даже Мордрет был оправдан…

Но все же еще один вопрос требовал разрешения: как только рассеялась напряженность последних дней, Артур осознал, что как бы не был он благодарен Моргане за ее предложение, но видеть ее постоянно – по-прежнему невыносимо.

Не прошло и пары дней, как он вызвал ее.

– Сестра моя, я удивлен тому, что все еще вижу вас в Каэр Меллоте! – хмуро бросил король, избегая смотреть на нее.

– Разве место матери не рядом с сыном, особенно когда ему грозит опасность? – Моргиан прикусила губу, но Артур уже разозлился.

– Как вы могли убедиться, вашему сыну ничто не угрожает здесь. И потому я приказываю вам немедленно вернуться туда, откуда вы так поспешно бежали! – крайнее раздражение вновь начало овладевать им.

Что вполне можно было понять учитывая напряжение, в котором он пребывал последнее время. А тут еще сестра – ее он желал видеть в последнюю очередь! Она и ее сын одним существованием портили ему жизнь.

Но и Моргиан была уже не в силах выносить упреки. В том, чего он не может простить ей, виновны были оба, хотя бы по той простой причине, что для того чтобы зачать дитя – необходимы двое!

– Я бежала потому, что наш сын умирал от раны, нанесенной вашим близким другом! – непреднамеренный намек получился более чем прозрачным.

Артур побагровел.

– Вы уедете немедленно! Или вас отвезут силой! – прогремел он.

– Как вам будет угодно! Я тоже не жажду оставаться под вашей крышей! – полное безразличие Артура к бедам сына привело Моргиан в неистовую ярость, на какую она и не почитала себя способной.

Остудила ее лишь мысль о том, что ее окончательный разрыв с братом может сказаться на Мордрете, – и без того он не купается во всеобщей любви.

– Я немедленно оставлю Каэр Меллот, – холодно сказала Моргиан и удалилась с горделивым достоинством.

Она уже почти собралась, когда Мордрет влетел к матери без предупреждения и стука. Его колотило от бешенства, а глаза сыпали искрами.

– Он отсылает тебя, да?! Отсылает, как пойманную на воровстве девку! Как он смеет?! Как он смеет распоряжаться тобой, будто ты рабыня?!

Ошеломленная буйством, которого никогда у него не видела, Моргиан потянулась к его лицу, но Мордрет перехватил ладони и прижал их к сердцу.

– Мордрет, Артур – король! – как бы сильно не разочаровал ее брат, но Мордрету здесь жить. Моргиан не могла допустить, что бы обида сына, переросла в нечто большее, открыв путь осуществлению злополучного предсказания Мерлина.

– Он вправе ожидать, что его приказы будут исполнены, – спокойно и ласково убеждала она, – Не оспаривай это право и его власть! Не настраивай его против себя, твое положение сейчас и так шатко… И не давай воли своему гневу.

Мордрет со всей силы саданул кулаком о стену, но все же сделал над собой усилие.

Он давно уже не был мальчишкой, но было очевидно, что ему больно расставаться теперь, когда они с матерью наконец поняли друг друга. Так больно, что он почти не владел собой, услышав эту новость.

– Но он не прав!

Моргиан оставалось только догадываться, чего стоило ему это признание, ведь он, как и все – когда-то боготворил короля и отца, а теперь постоянно был вынужден сталкиваться с несправедливостью справедливейшего.

– Артур король, но он тоже не более, чем человек.

Уже вернувший себе самообладание, Мордрет улыбнулся ей, как обычно очень сдержано, но в этот момент они были как никогда близки.

– Мне будет очень не хватать… твоей мудрости! – хотя он сказал и не совсем то, что хотел, оба поняли друг друга, и ворчливо добавил – Надеюсь, писать тебе не запрещено!

– Думаю, нет ничего преступного в том, что бы писать матери, – в тон ему ответила успокоенная и растроганная Моргиас и поцеловала в макушку, когда он склонился к ее руке.

Часть 3

По-прежнему Моргиан находилась далеко от сына, но как изменилась ее жизнь, – это было сродни воскресению! Все дни ее были наполнены ожиданием его писем, к которым часто прилагался какой-нибудь подарок. Несколько раз он даже приезжал сам или она выезжала ему навстречу, и сердце ее заходилось от гордости… Войдя в пору, Мордрет расцвел дерзкой, смущающей красотой, заставляющей дам искать опору для ослабевших ног, а рассудительная, выдержанная манера держать себя побуждала быть внимательным к нему солидных мужей, тем более, что прислушаться было к чему.

Мордрет полностью посвятил себя каждодневным насущным нуждам, и если победы Артура обеспечивали безопасность для страны, то его сын в тоже время заботился о ее процветании. И это полностью устраивало Моргиан: хотя она знала, что Мордрет излишней горячностью не страдает, является хорошим умелым воином, но каждый раз, когда ему приходилось сражаться, сходила с ума от беспокойства.

По-настоящему она была счастлива, когда могла быть полезна ему, хотя бы советом, или какой-нибудь информацией. Редко кто из сыновей в таком возрасте уделяет много внимания матери, тем более, если их разделяет расстояние. Тем более, если она в опале, хотя Артур уже не приказывал охранять ее так тщательно, и она жила фактически в свое удовольствие.

Но письма были ее главным сокровищем: Моргиан помнила наизусть каждое, – столько раз она перечитывала их. Но каждый раз на смену радости от долгожданного известия приходила тревога и печаль. Наверное, в письмах Мордрету было легче быть откровенным, хотя и при встречах он больше не отгораживался от нее, – но, поверяя мысли мертвой вещи, ты лишь немногим более открыт, чем оставаясь наедине с собой…

Казалось, она могла радоваться, что ее сын занимает положение, которого достоин – не столько по крови, сколько по духу. Как бы трудно ему не было – он мужчина, а мужчине, тем более обладающему внутренней силой, мало для счастья уверенности в любви. Как всякий мужчина он жаждал дела и успеха в нем. Но – между строк читалось, что за долгие годы он так и не стал Каэр Меллоту своим. Он не принадлежал ни городу, ни Круглому Столу. Он слишком выделялся. Он был чужим, но это было только пол беды. Ведь Мордрет сам привык противопоставлять себя всем и вся. Он не пытался ни заслужить, ни завоевать любовь тех, кто окружал Артура и самого короля, а уважение которое к нему питали – было подобно уважению к опытному и искусному бойцу, с которым опасаешься встретиться на ристалище.

Что стоят все наши думы и мечтания, – вздыхала Моргиан, – если из-за них мы, порою не замечая того, втаптываем в навоз изумительнейший алмаз? Возможно, не каждый ювелир возьмется, и еще более редкий мастер сможет огранить его так, что бы драгоценность засияла во всем своем дивном блеске, – но разве это умаляет достоинство камня, а не тех неумелых рук, что его держат?

Ей было о чем судить, ведь одними из этих рук – были ее собственные…

Она гладила ровные четкие строки, представляя, что касается начертавших их пальцев:

«Ты наверняка уже знаешь о гибели Моргиас. И вполне возможно, что подробности ее смерти уже гуляют по стране, не смотря на все старания. Эти слухи действительно правдивы. Они застали ее с Ламораком, что в прочем, ни для кого секретом не было. Дикая реакция на очевидное потрясла всех нормальных людей. Однако, Артур растроган сыновним нетерпением к грехам матери и осквернению обители прелюбодеянием, – как будто они не осквернили ее убийством! – и убийцы понесли минимальное наказание.

Мама! Не верь слухам! Я пытался, но ничего не смог – это словно помешательство какое-то, которое то и дело накатывает на какого-нибудь из рыцарей Артура! Все, что я мог сделать, так это проследить, что бы Ламорак и Гавейн сразились в честном бою».

Смерть сестры не тронула ее, но ранила мысль, что он опять может подозревать ее в предвзятости и предубеждении…

«Артур так и не простил мне пущенного Гвенхивар слуха, и подозревает в том, что я испытываю к ней какое-то влечение. Гвенхивар, конечно, красива, на сколько может быть красива женщина в ее годы (прости, мама, к тебе это не относится!), но… я даже не знаю, что на это сказать! Мне довольно трудно представить себя с ней в одной постели, даже если между нами будет обнаженный меч».

Мой мальчик, – умоляла Моргиан, каждой ответной строчкой, – будь осторожен: тебе не простят ни малейшей ошибки!

«…Тебе за меня беспокоиться не стоит. Мне кажется, король избавился бы от меня если бы мог, но я его сын, и эту тяжкую обязанность препоручить больше некому, да и неприлично как-то! Артур сильно сдал за последнее время после этой истории с „чтением письма“ в спальне. Он мечется от одного к другому, приближая к себе то Ланселота, то Гавейна, то Гвенхивар. Сейчас, кажется, пришла моя очередь, но я не питаю иллюзий по этому поводу. Его расположение быстротечнее самого времени и слишком легко утрачивается! Достаточно одной неудачной фразы. Похоже, ему слишком трудно смириться с тем, что его идеальный мир вовсе не так идеален.

Наш король не привык к разочарованиям. Он становится обидчивым, как престарелая тетушка и не в состоянии внимать доводам рассудка. Но самое скверное, что своими настроениями он заражает остальных!».

Моргиан знала, как угнетает его незаслуженное недоверие, как он устал… Но не могла помочь, – и сердце обливалось слезами…

А тон посланий становился все более раздраженным и жестким:

«Прости, мне больно писать тебе об этом, но два дня назад мы получили весть, что Овейн погиб – от руки Гавейна! Утверждают, что это случайность, что они поспорили из-за Священного Грааля, чтоб он провалился.

Знаю, что Овейн был тебе дорог – еще раз прости! А его жена, Лаудина из Фонтейна вовсе безутешна. Их дети еще очень малы, но каково им будет узнать, что они были лишены отца из-за пустячной ссоры?! Я с радостью свернул бы оркнейцу шею, но приходится улыбаться и называть его любезным братом ибо Артуру он очень дорог.

Жаль что во время нашего совместного с оркнейцами „приключения“ в опочивальне королевы, Ланселот не отправил и Гавейна вслед за Агравейном – по крайней мере, сделал бы хоть что-то полезное в жизни!

Извини за резкий тон, но я невероятно устал от них всех, особенно теперь. Похоже, не только король и королева не могут простить мне родства и того, что вытекает из него.

Хотя, было даже забавно наблюдать за Гавейном, когда король объявлял меня хранителем Каэр Меллота на время его отсутствия: он просто рвался пополам – уж кто-кто, а Гавейн упустить возможность драки не может, но и себя, достойнейшего, счел оскорбленным и обойденным.

Я не преминул заметить ему, что вряд ли кто-то решиться напасть на Каэр Меллот едва король скроется из виду, так что здесь нужен скорее счетовод, распорядитель и арбитр, нежели доблестный рыцарь. Он счел себя оскорбленным еще больше. Если бы не Артур – дело бы дошло до поединка. Я даже извинился – все же мало удовольствия в том, что бы расплескивать кровь родичей по плитам, да и Артур не простил бы мне своего любимца. Увы, мой поступок вызвал лишь порицание и осуждение. Как ты помнишь, здесь не принято обсуждать свои ошибки иначе, чем на ристалище, а в споре не прав тот, кто мертв.

Так что теперь Гавейн уже даже не пытается скрывать, что считает меня врагом.

P.S. Надеюсь хоть ты не осуждаешь меня за отсутствие кровожадности и жажды мести?»

Сынок, для меня есть только ты! Нет ничего, что могло бы оттолкнуть меня от тебя! И будь осторожен с ними! – шептала Моргиан.

«И ты еще просишь меня подыскать себе жену! Мне не до сердечных увлечений, но – увы, боюсь, что и Артур не оставит это без внимания, хотя у него сейчас достаточно своих забот!

Ланселот снова объявился, и весь двор – и Стол – заняты решениями альковных дел королевской фамилии. Гвенхивар, хоть и неверная жена – но королева до кончиков пальцев. Она никогда не выбрала бы Ланселота будь он хоть трижды возлюбленным и не ушла бы с ним по своей воле! Но после того, как Артур бросился ее „спасать“, едва не умолял ее вернуться, – почему-то именно теперь она сочла себя оскорбленной и собирается вовсе оставить мир, а этот опоясанный осел – опять ее отвоевывать… Хоть бы задумался, – у кого!

Всем остальным, кто не принимает участие в этом сомнительном увеселении, остается только ждать, когда они угомонятся. В словах моих почтения мало, но тебя это уже не должно удивлять. Трудно уважать того, кто не уважает себя сам и путает это понятие с гербовой спесью.

Боги, храните Британию!

Р.S. Если ты подыщешь какую-нибудь приличную девушку – так и быть, согласен на все!».

Мальчик мой…

Ах, сын ее уже совсем не мальчик! И где была она, когда он был ребенком?.. Да, ему пора иметь своих… – иногда Моргиан позволяла себе мечтать.

«Прости, что мои слова ты могла принять как упрек! Я выразился, быть может излишне резко, но зато верно. Я не монах, и целибат не для меня, но – романическая страсть еще не загоралась в моем сердце. И вряд ли я на то способен.

Во всем остальном – если ты имеешь в виду какую-то конкретную девушку – готов с ней познакомиться. Если и она готова к тому, что будет видеть меня дней десять в году, а остальное время – в крайнем случае, спящим!

Мне кажется, я скоро сойду с ума. Наш король не хочет замечать, что его победы не уничтожили саксов. Они давно не нападали, но никуда не исчезли. Саксы по-прежнему возделывают свои поля, любят своих женщин и плодят детей, которые тоже возьмут в руки оружие. И от этого уже никуда не деться!».

Он привык обсуждать с ней все, что интересовало либо беспокоило его. И Моргиас была необыкновенно горда тем, что ее сын вырос достойным человеком, искренне заботящимся о своей стране. Пророчество? Какая чушь! Она была уверена, что никто и не помнит о нем…

«Такое впечатление, что рыцари Каэр Меллота утратили рассудок. Артур и вовсе не от мира сего! Он твердит о рыцарской чести и доблести, чистоте помыслов, святых обетах и прочей ерунде… Но даже зависть берет от той преданности, с которой за ним следуют рыцари Круглого стола! В последнее время при дворе особенной популярностью пользуются волшебные истории, вроде Святого Грааля (я уже писал тебе об этой идее).

При всем этом сумасшествии Артур собирается воевать за проливом. Если бы речь шла о лошадях, я бы сказал, что они застоялись в седлах – прославленные рыцари изничтожают друг друга в нелепых стычках.

Гахерис погиб – они опять неудачно столкнулись с Ланселотом. Я даже начинаю испытывать к нему признательность за решение моих проблем.

Для Артура же все это слишком серьезно. Серьезнее, чем его страна. Хоть он и король, но саксы, похоже, теперь не достойны его внимания, поскольку они не благородные рыцари! Между тем, мне сообщают, что стоит ему только отплыть, как они попробуют напасть…».

Она была нужна ему! – улыбалась Моргиан, – Она могла помочь, и он просил ее помочь! Она была его глазами, ушами и устами в Корнуолле, и уже мало кто вспоминал, что фея Моргана вообще-то сослана сюда королем в наказание.

«Все здравомыслящие люди прекрасно понимают, что избавиться от саксов можно только одним способом – вырезав всех, вплоть до грудных младенцев, сжечь их дома и засыпать поля солью. Так что очевидно, что нам как-то придется существовать вместе! Это понятно всем, кроме Артура и его рыцарей. А ведь мне почти удалось договориться…

Придется начинать все с начала. Мама, я буду продолжать настаивать на заключении договора с закреплением границ. В конце концов, саксы не так страшны, как сами себя раскрашивают!»

И все же было что-то, что беспокоило ее все больше и больше. Она чувствовала опасность, надвигающуюся словно грозовое облако. И не могла понять, откуда же исходит угроза.

Когда пришла весть о том, что Артур пал, Моргиан испытала лишь облегчение, – неистовое ошеломляющее облегчение – Мерлин ошибался! И злобу: на самого мага – за то, что пришлось вынести Мордрету из-за этих неосторожных слов, и на всех остальных – за то, что всегда продолжали подозревать его.

Но предчувствие не прошло, и даже стало еще тяжелее. Саксы? Интриги и борьба за власть? Что? – перебирала Моргиан, досадуя, что ей не открывается большее.

Единственное, что ей удалось понять, так это то, что угрозу несет задуманная встреча под Камланном…

Она была уверена, что предупреждением в послании не предотвратить опасности, что она как и в прошлый раз должна ехать сама, но Мордрет уже отбыл, и на последнее письмо ответа не было…

Часть 4

Гавейн ненавидел Мордрета и – знал об этом… Более того, – он лелеял свою ненависть, не в силах простить Мордрету снисходительного молчания на суде перед королем – своей клятвой, свидетельствующей его невиновность, он открыто посылал вызов тем, кто посмел бросить на него тень.

Гавейн считал, что спас ему жизнь, увезя раненого из Каэр Меллота после стычки с Ланселотом в спальне королевы… Мордрет, одним невозмутимым взглядом – обвинял его в смерти братьев и предательстве кровного родства! Не говоря уж о дружбе с Ланселотом…

Гавейн ненавидел его за то, что смолчал. За то, что сказать было нечего. Он – по зеленым до жути, таким же колдовским, как и у его матери, которая стояла за его спиной, глазам – видел, что этот бой проиграет…

А он – никогда не проигрывает!

И уходя, не имея уже никаких внутренних преград – понимал, что в этом чувстве – нет ничего нового! Он ненавидел Мордрета и раньше: за то, что он как-то внезапно и ловко – из незаконнорожденного выкормыша вдруг стал наследным принцем!

Так не бывает!

И ему претила мысль, что бастард Мордрет, бывший у него на побегушках, – в будущем, будет иметь право отдавать ему приказы!

Но кузен обошел его – его, законного сына короля и родной сестры Артура, самого доблестного из рыцарей – во всем! Даже не прилагая к этому усилий!

Ему казалось, что Мордрет забрал уже слишком большую власть, – и так Каэр Меллот теперь скорее принадлежит ему, чем Артуру… Особенно же раздражало, что грязный бастард пользуется все большей поддержкой – толпы праздно шатающихся рыцарей и взбалмошных дам успели порядком поднадоесть тем, кому приходилось кормить их.

Даже апологеты Святого учения Христа возлагали куда большие надежды на твердый практицизм королевского сына, чем на романтический идеализм, все чаще влекущий за собой обширное кровопролитие.

Мордрета признали наследником все, кроме рыцарей Круглого Стола. Гавейн более всех был уверен, что Мордрет, погрязнувший в низменных заботах, и потому уделявший мало времени рыцарским забавам, – не достоин такого положения. Тем более, тот не стеснялся, хоть и вежливо, критиковать традиции Круглого Стола!

Вот Артура Гавейн почитал – прирожденный воин, тот был зерцалом рыцарства, по его мнению, будучи уже не столько королем, сколько живой легендой! Даже бредовый по всем статьям заговор против Гвенхивар – имел своей целью одно: избавить величайшего короля от недостойной его супруги и клятвопреступника… Он еще с радостью избавил бы его от позора и опасности в лице незаконнорожденного сына, своего двоюродного братца!

Но Мордрет сейчас – был недосягаем для него!

Прежде всего, ввиду различия их образа жизни и занятий. И если в двадцать лет, их еще могло что-то свести, то позже – полностью поглощенный своими обязанностями, новоявленный принц пересекался с ним крайне редко, а когда пересекался – казалось, не замечал вовсе, заставляя Гавейна скрипеть зубами.

Недовольство его и раздражение росло тем больше, что Мордрет не давал ему повода сойтись в поединке, и вообще предпочитал решать вопросы без применения оружия.

Поведение, без сомнения – отнюдь не рыцарское!

В глубине души, Гавейн чувствовал, что это не трусость, а наоборот – уверенность того, кто знает о своей силе, и не нуждается в ее подтверждении. И это бесило его еще больше!

Он ненавидел его между выяснением отношений с матерью и братьями, войнами, стычками с Ланселотом, и поисками идеала – как и полагается благочестивому рыцарю… Наглец не мог (или не хотел?) занять его место подле Артура, но что значило оно без права наследовать корону Британии?! И это право, – его безусловное право – было отнято у него ублюдком Тинтагельской язычницы колдуньи!

Плодом греха еще одной блудливой ведьмы!

А ведь и Мордрет тоже никогда даже не пытался скрыть своего скептического отношения к святой вере! Помнится, покойная Моргиас, поколдовывавшая в свободное от интриг время, упоминала, что в его крови тоже спят древние силы…

Проклятые распущенные колдуньи! Представить, что одна из них обоснуется в Каэр Меллоте – а ведь Мордрет не преминет вернуть мать из ссылки при первой же возможности, – было просто кощунством! Вызывающе выглядело уже то, что он даже не считал нужным скрывать свою регулярную переписку и свидания с Моргиан, которая тоже больше не жила узницей в своем замке. И ей позволяли это, зная, что Мордрет не простит неуважения к матери, – память у принца была хорошая!

Иногда ненависть может свести людей быстрее и надежнее, чем любовь. Гвенхивар и Гавейн с полу слова сошлись на том, что Мордрет опасен, и приложили все усилия, что бы заполучить хотя бы одно из его писем. А когда загнанные гонцы от Гвенхивар доставили почти одновременно два письма, Гавейн немедленно бросился к Артуру, оправдывая себя тем, что лишь заботиться о безопасности своего короля…

Первое начиналось так: «Сынок, я говорила со всеми, о ком ты спрашивал.

Происходящее не может нравиться. Они все согласны с таким решением и поддержат тебя. Нам очень необходим успех, особенно теперь, когда короля нет. Только будь осторожен – у меня дурные сны, тебе угрожает серьезная опасность.

Мы все надеемся на тебя».

Ответ Мордрета был еще лаконичнее: «Делаю, что могу».

Артур не знал, чем он был потрясен больше: открывшейся изменой, сговором за его спиной в его отсутствие, либо – в каких нежных выражениях она обсуждается.

По-своему Артур был привязан к сыну, – скорее не любя, а признавая его способности.

Та власть, что он передавал Мордрету – была испытанием, за которым следовало новое, как только принц проходил предыдущее. Так бросают в воду: если не утонет, – поплывет… Ни разу Мордрет не дал повода упрекнуть себя, и Артур в тайне даже гордился им, стыдясь своего чувства. Единственное, что он мог поставить сыну в укор так это иногда чрезмерную рассудочность.

В отличие от многих рыцарей Каэр Меллота, Мордрет – был умел не только в бою. И, доведись Артуру делать выбор, избирая себе преемника, – он был бы в трудном положении: Мордрет показал себя разумным и ответственным, и мог бы стать хорошим королем, но как человек – Артур был не в силах смирить свое сердце! Чем более весомыми были достоинства Мордрета в глазах государя, – тем более тяжким упреком они казались в глазах отца!

…Ибо двух вещей он не мог простить сыну – обстоятельств его рождения и отношения к смыслу всей его жизни!

Сын – был повседневным напоминанием о его грехе. Свидетельством того, что и он – не может быть безупречен!

Но не только! – Мордрет нарушал все выписанные с такой тщательностью каноны, опровергая собою тезис, что грех не может породить ничего, кроме греха. Будь он порочным и испорченным, – Артур знал бы что делать, и не колебался бы во имя высшей цели! Родись дитя убогим – он смог бы жалеть его или даже снизойти до любви…

Но такого: гордого, но умного, сильного уверенного красавца – любить не получалось, а жалеть уж и вовсе было не за что!

Шепотки и сплетни отлетали от сына Моргиан, как от стены. И уж было бы совсем интересно посмотреть, кто осмелился бы упрекнуть или посмеяться над его происхождением в лицо! Он был из тех, кто для себя требует справедливости, а не просит милосердия, но и к другим – был столь же беспощаден.

Наблюдая за сыном, Артур уже почти и не сомневался в том, что пророчество Мерлина, как и всякое предсказание, вряд ли имеет прямой и очевидный смысл, и он решил, что разгадал его.

Всю душу он вложил в Каэр Меллот и Круглый стол, воплощая в жизнь когда-то придуманную для него Мерлином сказку.

Артур не верил – он знал, что смысл его коронования не только объединение против саксов, но и сохранение, приумножение надмирового света, божьей искры и благословения! Он создал мир, где стремление к чистоте и идеалу было возведено в абсолют, а честь и доблесть – единственный образ жизни… и множество людей уже не первое десятилетие жило по его законам – законам Круглого Стола.

Но Мордрет этому миру принадлежал лишь постольку поскольку – он жил здесь и сейчас, не задумываясь и не стремясь к совершенству! Он крепко стоял на земле, и видел за легендой – лишь красивый вымысел, не имеющий отношения к действительности. О нет, он не смеялся над рыцарскими походами в поисках идеала – он вообще смеялся довольно редко, ограничиваясь лишь убийственными язвительными замечаниями, – но и не стеснялся своего отношения к подобным вещам.

Артур не мог понять почему, – из всех – лишь Мордрета не трогают, не вызывают должного уважения, его стремления к возвышенному, как будто вера и желание высокого – оставили его вместе с детскими болезнями. Он видел, что его сын, придя ему на смену, не станет поддерживать тот дух, который он так старательно взращивал, заставляя из баллад становиться явью, – и то, что при нем самом горело и жило – при Мордрете в лучшем случае останется лишь данью традиции. А это-то и будет смертью – настоящей смертью Артура! И не мог простить…

И потому он ухватился за доказательства прямой измены с облегчением. Все было правильно и просто: грех остается грехом, и порождает грех, и влечет неминуемую кару, а мир его – останется нерушим, лишь более подкрепленный самопожертвованием короля, обрушившего справедливое возмездие на голову собственного сына!

И Артур, забыв о ране, бросился в Британию, неся воздаяние предателям на острие своего меча, так поспешно, – что даже опередил весть о своем возвращении.

Соединившись и примирившись с Ланселотом, – из всех его покаянных слов, рыданий и молебствований, он услышал лишь одну внятную новость – о встрече Мордрета с саксами под Камланном, не осознав даже, что вся Британия, а не только Гвенхивар и Ланселот считали его погибшим. Он жаждал битвы – правой и скорой! И был счастлив, давая сигнал к атаке!

…Мордрет думал только об одном – как вывести свой немногочисленный отряд из бойни.

Их зажало в клещи между саксами, с которыми он так и не успел скрепить договор и которые теперь, похоже, приняли переговоры за хитрость и ловушку, – и войском Артура, уверенными, что бьются с предателями и изменниками.

Он был уверен, абсолютно уверен, – что все еще возможно исправить – объясниться и с тем и с другими, надо было только остановить битву! Собственно даже не битву, а беспорядочную свалку, в которой бились все против всех, ориентируясь лишь на цвета своих родичей и проверенных товарищей…

Саксов было мало, и они отступали. Мордрет отдал приказ отводить людей, а сам сделал попытку прорваться туда, где в последний раз видел плащ так внезапно и не вовремя воскресшего Артура – единственного кто мог прекратить все это. …Он был без доспехов – он ведь не собирался биться – и без шлема, только обруч на черных волосах тускло отсвечивал металлом… Парадная спата, – непривычная к руке, отягченная украшениями, – была не самым удобным оружием…

Его душила злоба на нелепость происходящего, на тех, кого он был вынужден убивать, что бы не быть убитым самому! А король был совсем рядом…

…Удара Мордрет даже не ощутил – просто вдруг оступился, медленно оседая на колени. Свет дня уже показался не таким ярким, во рту стало солоно…

Мордрет внезапно осознал, что вокруг больше никого нет – рыцари Артура оттеснили и последних саксов и тех рыцарей, кто еще был с ним…

Он поднял голову на своего противника…

…Все повторялось! Как тогда, тринадцать лет назад, он снова стоял на коленях перед своим королем, своим отцом… Ему даже послышался безутешный голос матери…

Только тогда он не истекал кровью…

Артур сдвинул шлем:

– Я же говорил тебе, что бы ты не пытался взять больше, чем я тебе даю! – сказал он в устремленные на него, потрясенные глаза сына, которые уже затягивал туман.

…И последняя искра сознания вдруг вспыхнула ярким пламенем:

«Я отдал тебе, твоему трону, твоему городу, – свою жизнь, не зная и дня отдыха, хотя вы всегда презирали меня…

Я простил тебе твою слепоту и неверие, не требуя больше, чем ты хотел дать… и речь не о царстве!

Когда-то я хотел твоей любви, и все же – надеялся хотя бы на признательность…

Как же ты смеешь упрекать меня – убивая не дрогнувшей рукой?!!» В это неуловимо малое мгновение – Мордрет не успел ни сказать, ни подумать – он просто ощутил все это разом… Недоверие, пренебрежение, презрение, всегда окружавшие его, и – ненависть… Да, ненависть, которая всегда стояла между ними…