Текст книги "Да не убоюсь я зла (СИ)"

Автор книги: Виктория Абзалова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 9 страниц)

11

С утреца Марта и Ян поглядывали друг на друга искоса, прикидывая, как бы изыскать возможность для более близкого общения. Так и добрались до монастыря, перемигиваясь и пересмеиваясь. Марта до сих пор поверить не могла, что спит – пока только бок о бок – с разбойничьим атаманом и самым настоящим оборотнем. Что едет куда-то с еще более непонятным и жутковатым колдуном. Хоть встреча с расхваленным безупречным монахом, которой она тоже побаивалась, откладывалась: аббат, оказывается, отбыл на несколько дней для совершения таинств в каком-то поместье.

Ян досадливо хмурил брови: с одной стороны ожидание дает прекрасную возможность им с Мартой, которую он уж точно не упустит, а с другой стороны ему как можно быстрее хотелось избавиться от мальчишки и – исполнить наконец, когда-то данное себе обещание. Чем дольше он будет прохлаждаться, тем дальше уйдет его враг.

Мысли его то и дело возвращались к инквизиторам, и настроение это портило необыкновенно.

А тут еще долгие препирательства с монахами по поводу Марты: они готовы были предоставить Яну возможность дождаться настоятеля, но ни никак не хотели позволить женщине переступить порог обители.

– Устав воспрещает, а отец-настоятель очень строг!

– Так ведь ей и надо увидеться с отцом Бенедиктом!

– Устав воспрещает, – упорно твердил брат Ансельм.

– И куда ей идти?! В чисто поле под ясны звезды?! – окончательно вышел из себя Лют, – Греха боитесь, так и нечего глазами шарить! То ваш грех, а не ее!

Покажите, келью какую-нибудь и она из нее носа не покажет, а я для верности и дверь запру, так что никакой дьявол не пройдет!

– Устав воспрещает… – завел было прежнюю песню брат Ансельм, и Ян тряхнул его уже не шутя.

– Слушай меня, монах! Марта останется здесь и со мной, и тебя никто не спрашивает! И Устав про вас, собак, написан, что бы здесь борделя не развели – так я затем присмотрю! И ужо расскажу отцу-настоятелю, как вы бабу на мороз выставить хотели!

Лют отпустил монаха. Улыбался он почти ласково, но спорить с ним почему-то не хотелось. Тот удалился, прошипев что-то про вечернюю службу и трапезу.

– Эй, – Ян не удержался и крикнул вдогонку, – Помнится, Христос блудниц миловал!

Так что, «кто из вас без греха, пусть первый бросит в нее камень»!

Поле боя осталось за волколаком, но что бы не раздражать святых братьев Марта прошмыгнула в страноприимную комнату тише мыши. Лют проводил ее взглядом и недобро обернулся сжавшемуся на телеге мальчишке: то, что что-то опять идет не так, он заметил сразу.

– Чего сидишь? Особое приглашение пану требуется?

В голосе Люта была злоба: если б не это недоразумение, он бы здесь не прохлаждался! Опять придется Хессера выслеживать из шкуры выскакивая… Да и сколько можно с этой цацой возиться и терпеть его выходки – вот сейчас, что за придурь опять пришла в эту блажную голову?

Парнишка шмыгнул носом, обнял себя руками, но с места не сдвинулся, глядя на него почти безумными глазами.

– Ты тут до утра сидеть собираешься?

Он решительно протянул руку, и парень метнулся от него на другой край.

– Дело хозяйское, – Ян пожал плечами и вроде как отвернулся, но вместо того прянул к нему и дернул за шиворот на себя, стаскивая с телеги. Он тут же ослабил хватку, и мальчишка, не ожидавший рывка, кулем свалился прямо на площадку перед часовней.

И с диким верещанием, как подброшенный, взвился обратно, вцепляясь в борта разве что не зубами!

Ян потрясенно уставился на него, а в ответ – та же смесь отчаяния, страха, ненависти и – что-то новое: мольба.

Ах, ты волчья твоя дурная башка! От колоколов с ведьмаченком припадки делаются, так что же с ним в монастыре станется!

– Освященная земля жжет! – тихо сказала Марта, возникая у него за плечом.

Ян развернулся к ней, загораживая спиной от тоскливого амиантового взгляда.

Молча, только глаза в глаза, – и Марта тянется к шнурку на шее. Ян накрывает ее ладонь своей и резко разворачивается:

– Лови!

Парень рефлекторно вскидывает руку – крик боли: крестик Марты падает в пыль, а мальчишка ежится, всхлипывая и прижимая к груди пострадавшую кисть.

Ясно!

– Теперь понятно, как тебя такого монахи взяли!

Ян затащил парнишку в келью и швырнул на койку, где тот немедленно забился в угол. Лют сел перед ним, впиваясь взглядом в жалко кривящееся лицо. Марта подпирала собой дверь.

– И это, – Ян оттянул ворот рубахи, обнажая сбоку под выступающей ключицей розоватое пятнышко оставшееся от ранки, – без всякой иглы обошлось.

Он перехватил изящное запястье, которое, казалось, мог переломить пальцами, и вывернул, открывая ладонь со свежим глубоким ожогом, как будто там приложился не простенький нательный крестик, а раскаленное палаческое клеймо. Лют недобро смотрел на отметину и думал: вот он, скажем, оборотень, и отец его был оборотень, а мать, хоть и слабенькая, но ведьма – однако ж крест носили, в церковь ходили, Богу молились, и землица не жгла никогда, а помогала даже…

– Может пора просветить нас, кто ты таков и откуда взялся?

Юноша отдернул руку и вдруг совершенно внятно и четко, только хрипло, с вызовом сказал:

– А то не догадался еще!

Ян и бровью не повел.

– Чего сипишь? Святой водицей, небось, напоили? Как полагается…

Мальчишка устало кивнул, и волколак уже ничему не удивлялся, хотя раньше все эти инквизиторские придумки вроде знаков из родинок и родимых пятен, святой воды перед допросом и удаления волос, ленты в рост Спасителя и прочей возни почитал такой же глупостью, вроде девичьих гаданий на святках. Ан нет, – на кого-то действует!

– Хочешь сказать, что в тебя демон вселился? – ровно поинтересовался Ян у юнца.

– Не-ет, волк! – с издевкой протянул тот, – Я и есть демон по-вашему!

– Ой ли! – с такой же злой насмешкой отозвался Лют, – То-то ты по дорогам побираешься! Хорош демон, которого едва не пустила по кругу пьяная бандитская ватага! Про монахов, которые тебя чуть не утопили, я и вовсе молчу.

Парень скрипнул зубами, отворачиваясь: удар попал в цель. Он снова взглянул на невозмутимого Яна, и стержень, который держал его все это время, вдруг сломался окончательно.

– А черт его знает, кто я! Хотя черт-то знает… он все знает! – выдохнул он обессилено откидываясь к стене, – Видишь ли, волк, я ведьмой от инкуба зачат. Во время черной мессы. Так что еще до рождения Сатане обещан…

Ян смотрел на него недоверчиво и испытующе, усмехнулся:

– Врешь ведь, ведьмачья твоя душа!

И видно попал на совсем больное.

– А ты уверен, волк, что она у меня вообще есть?! – тут же вскинулся ведьм.

В этот момент он во истину походил на демона: юный, ужасающе прекрасный, с искаженным гневом лицом и бешенными, дикими глазами, жуткого почти белого цвета, которые метали молнии.

– Душа у всех есть, – вдруг вмешалась Марта, – У всякой твари Божьей.

– Так ведь я тварь далеко не Божья!

Губы у юноши кривились в знакомой ядовитой ухмылке, а в глазах… Ба! Да не слезы ли это?!

– Да и не надо мне с чужого плеча милости!

– Все равно врешь!!! – Ян говорил уже скорее себе, чем ему, не будучи готовым поверить.

Ну не похож этот пацан на дьявольское отродье!

В место ответа мальчишка продемонстрировал обожженную ладонь. Пришла очередь Люта отворачиваться.

– Что, волк, страшно? – усмехнулся паренек совсем не по-детски.

Ян поднялся, проговорил с ленцой:

– А чего мне тебя бояться? Ты вон, сам себя боишься…

И снова выстрел пришелся в самое сердце.

– Да, – Ян обернулся на пороге, – Волк волком… Я – человек!

– «И сказал Господь: се человек!», – дьволенок еще пробовал огрызаться.

– Человек… – подтвердил Ян, – Тебе ль над тем смеяться?

Он вышел, потянув за собой Марту, а юноша остался сидеть один, слепо глядя перед собой больными, ни на что не похожими глазами.

Стоя под дверью и не глядя друг на друга, – спрашивать о главном и вовсе не хотелось! – оба молчали отвернувшись…

– Ян… – не выдержала Марта, – а ведь он правду говорит!

– Я знаю, – просто сказал оборотень, – что ты предлагаешь?

Марта оттолкнулась от выбеленной стены, обернулась:

– Нельзя его вот так бросать! Грех это…

– Греха бояться – детей не родить! – усмехнулся Лют.

– Все ты об одном! – в сердцах кинула Марта, – Знаешь ведь о чем я!

– А если и знаю?! Марта, – спустя долгую паузу начинает Лют, – Ты, может, забыла с кем дело имеешь? Так я напомню! Не смотри на меня так! Я не Спаситель, не святой… Он мне – никто! Он на ноги встал? Встал. Все! Я не собираюсь всю жизнь его за собой таскать! Если б отец Бенедикт на месте был, я б уже давно ушел дальше!

И снова долгое-долгое молчание.

– У тебя свой закон, у меня – свой! Верно, выживает – сильный… Верно… Я б с тобой пошла, Ян! Хоть на край света пошла бы! И в постель легла… Мне терять нечего, а ты мужик видный, всем удался! Но его – нельзя вот так бросать…

– Ой, не тронь, сударыня ведьма! Не про нашу честь…

– Про то бабка на двое гадала, да правды не сказала…

– Марта, не тронь его! Как хочешь живи – Бог в помощь! Не тронь его… Со мной, без меня – уходи… Ты уж мне поверь! Я беду за версту чую…

Должно быть, сам Лют не знал, что говорит сейчас за него.

– Ян… – голос прерывистый, кипящий, – Не ужели не видишь? Связаны мы теперь.

Крепче некуда! К добру, к худу, – не нам знать…

– Ну, сама посуди, чем я ему еще помочь могу?

– Ох, не знаю! Ничего не знаю!!! – Марта оттолкнула его от себя, шатнулась в сторону.

Лют все еще вертел в пальцах злополучный крестик, находясь в полной растерянности.

– Что, жалко стало?

– А если и так?! – Марта вырвала крестик у него из рук, снова возвращая на законное место.

– Думаешь, он тебе спасибо скажет?

– А я спасибо не жду! Не про него – про себя думаю, – горько усмехнулась Марта.

– Что бы совесть не мучила. И такой грех, как чужая смерть на мне не висел!

Ян смотрел на нее, и почему-то вспомнилась она же: в дверном проеме с подсвечником, между ним самим и ксендзом…

– Ох, и дуры вы, бабы! – наконец не выдерживает он, – А моя, видать, дурнее всех!

– Ты-то сам, далеко ли ушел? – в голосе женщины усмешка.

– Не далеко. Может, и твоя правда, Марта… – немного погодя соглашается оборотень, и тут же продолжает с ухмылкой, – Ладно. Пойду, братьев на трапезу разорю!

Марта фыркнула:

– Не буйствуй только. А то уж больно крутенек бываешь!

– Жизнь такая, сударыня ведьма, что все зубами рвать приходится! – подмигнул Лют.

Маленький дьяволенок так и сидел в своем углу, отвернувшись к стене. Марта опять подергала коротковатое платье, низкий лиф, тяжело вздохнула про себя: умыться бы, хоть с ведра, и даже гребня под рукой нет, – того гляди колтунами пойдешь, как паршивый котяра… Снова вздохнула и – подсела к парнишке.

Посмотрела на его обреченно поникшие плечи, на тонкие руки, зябко обхватившие колени, опущенную светлую растрепанную макушку…

– Покажи руку, – распорядилась она.

Дьяволенок поднял голову и скривил красивые губы.

Станет старше – все бабы его будут! – не к месту подумала Марта, – о таких мечтают гризетки, без всякого слова задирают юбки молоденькие горничные, а благородные дамы романтично падают в обморок. И глаза у него не страшные, – просто злые, на весь мир обиженные…

– Руку дай, говорю! Болит ведь.

Паренек помедлил, но все-таки выкинул руку вперед, с вызовом протягивая ей поврежденную ладонь. Марта без ложного стеснения задрала подол и оторвала от нижней рубахи широкую полосу: все лучше, чем ничего, а им двоим показываться монахам не стоит. Намочила ткань в остатках вина и промокнула рану: мальчишка шипел по-гадючьи, но руки не отдергивал, и насмешка сошла с лица.

– Звать-то тебя как, молчун? – Марта неторопливо перевязывала изумительной формы кисть.

– Уриэль… – тихо отозвался юноша.

– Красиво… На архангела похоже…

– Угу… – и вдруг сказал, – Ты не ведьма! На тебе печати нет. И ожог ты даже зашептать не попыталась.

– Не ведьма, – легко согласилась Марта, завязывая узелок, – А ты видишь, кто настоящий чародей?

– Чую. Природных. А на тех, кто с Дьяволом контракт заключил – печать стоит. В этом ваши монахи правы, хоть и видеть ее не могут…

– И что же ты еще чуешь?

При звуке этого голоса подскочили оба. Уриэль обернулся к Люту, и Марта отметила, что тот отчаянно боится оборотня.

– Мысли ваши чую, – тон мальчишки мгновенно изменился, – Как ты ей засадить хочешь. Как тебе под него лечь не терпится.

Снова ощетинившийся, Уриэль покосился в сторону Марты, и вернулся к волколаку.

– Ненависть твою чую! – дьяволенок смотрел прямо в сузившиеся лешачьи глаза, – Кровь на тебе вижу: раньше, сейчас и потом… признайся, волк, тебе ведь нравиться глотки рвать?

– Ты мне не батюшка, я тебе не прихожанин, что бы исповедоваться! – отрезал Лют.

Уриэль продемонстрировал в паскудной улыбке идеально ровные, белоснежные зубы.

– А ведь ты не только видеть умеешь…

– Что я умею – ты уже знаешь! – юноша отвел взгляд, – Я семя сатанинское: ваши грехи – моя манна! Когда жажда зла особенно сильна, я могу не только это ощутить, но и обратить против вас самих. Только срабатывает не всегда…

И дается ой как тяжело! – закончил вместо него Ян. Он попробовал представить: слышать не просто чужие мысли, а только самые гадкие… Из всей жизни всегда брать только плохое, что обычный человек и вспоминать-то не хочет! Все равно, что все время в отхожей яме по самую маковку сидеть: люди, ведь когда глубже копнешь – отнюдь не дети Божьи, клоака… Так что такого ада, пожалуй и злейшему врагу не пожелаешь!

Да еще и шагу невозможно ступить, что бы не наткнуться на монаха, церковь или крест… Что такое жизнь в постоянной готовности к разоблачению и борьбе за выживание, это Ян тоже прекрасно знал.

Странно, что парнишка еще умом не двинулся и вполне ничего себе по характеру: ершистый, гордый, не трус: прямо скажем, Люту такие были больше по душе, чем смиренные тихони – сам не прост.

А ведь если б не он, Марта сейчас может уже на погосте лежала бы, хотя бы потому, что возвращаться оборотень не собирался…

Ян неловко сунул юноше принесенную миску с похлебкой (вторую уже приканчивала Марта, а он успел поужинать на месте).

– Ешь!

Уриэль принял плошку одной здоровой рукой, бросив на оборотня странный диковатый взгляд: будто не еду принимал, а чашу с цикутой! У него от одного запаха голова закружилась: так он был зверски голоден. Похлебка была еще теплой, и вероятно, когда-то в этом бульоне даже побывала мясная кость, а сейчас плавали размоченные кусочки хлеба, – самое оно с его больным горлом… Откушивал он и познатнее, и до недавнего времени о нужде знал только понаслышке, но сейчас руки тряслись.

– Спасибо… – выдавил Уриэль, вынужденный поставить миску на колени, что бы не расплескать.

О! какой оказывается разговорчивый! И вежливый… Лют взглянул на него, и прикусил язык, сдерживая новую ухмылку или колкость: худые плечи заходились в судороге…

Мальчишку била дрожь. Задыхаясь, он хватал ртом воздух, не понимая, что с ним и почему: слезы пытались пробиться наружу… и – не могли. Уриэль согнулся вдвое, пряча лицо. Ян отвернулся, не зная, что делать, и тут вмешалась Марта: сев рядом, она неожиданно материнским жестом провела по спутанным светлым волосам… Этого оказалось достаточно: дьяволенок расплакался – стыдясь, неумело, как первый раз в жизни.

Марта держала его за плечи. Ян – уж что-что, а утешать он совсем не умел, – просто сел с другой стороны, подпирая собой. Было тоскливо и горько. Господи! «За чем мятутся народы и племена замышляют тщетное?». (Псалом 2, 1–1) Многие говорят:

«кто покажет нам благо?»… (Псалом 4, 1–7) «Ты заботишься и суетишься о многом; когда одно только нужно»…

Уриэль теперь уже пытался сдержать слезы – не получалось. Ему с трудом удалось справиться с собой, и он тут же отодвинулся от людей.

– Говорят, ведьмы не плачут никогда, – ни к кому не обращаясь, заметил Ян, – Тогда демонам и вовсе не положено…

– Доброта людей – страшнее ненависти, – глухо проговорил Уриэль, ложась и отворачиваясь лицом к стене.

Есть он так и не стал.

Лют и Марта сидели рядышком, на подвернутом плаще. У обоих на душе было скверно.

– Уйдешь ведь… – кружевница не спрашивала.

– Уйду, – признал Ян.

– Неужто оно того стоит?

– Так ведь я по-другому не умею… Прощать врагов и благословлять проклинающих – это не про меня: уж таков уродился!

– А потом что? Опять на большак?

– А если и так? – Лют продемонстрировал клыки.

О том, что он будет делать потом, после того, как найдет и накажет Хессера, он пока старался не думать. Черт! Дело даже не в свободе, – волки-одиночки не больше, чем красивая байка. Просто не было у него ничего никогда, а когда нет ничего – так и терять нечего, кроме собственной шкуры.

Марта внезапно ткнулась ему в грудь, обвивая шею руками.

– Ян, не нужен мне твой монах! И никто не нужен! Знаешь же, я за тобой и в пекло пойду…

– А кто тебе сказал, что я позволю?! – Лют зло стряхнул ее с себя, – Вбила в голову невесть что, будто я за всю жизнь одной тебе под юбку забраться хотел! То, что я за тобой на мост полез – не значит ничего! Дурак просто, не могу на такое смотреть спокойно… В пекло… Окунусь – вынусь! И без таких помощников. Морока только…

С тихим смешком Марта поднялась.

– Твоя воля… Да только и я сама себе хозяйка. Я тебя не о милости прошу. И ты мне ни чем не обязан. Просто знай, что всегда приму… Любым.

– Не стоит… – Ян тоже поднялся и, с нежностью, которой от него ожидать было трудно, провел кончиками пальцев по щеке женщины, – За чем на будущее загадывать?

Все одно не сбудется. А если сбудется, то не так…

Сколько б она не прожила на свете, а взгляда этого, во век не забудет! – поняла Марта. Никто на нее никогда так не смотрел, и наверное не посмотрит… В груди словно заноза застряла.

Но Лют на этакой минорной ноте долго не мог: притянул вдову ближе, жадно впиваясь в давно вожделенные губы, а потом бесцеремонно потащил за собой, – туда, где свидетелями им могли быть только их же лошадка да монастырская живность.

– С ума сошел! – Марта, не пробуя даже отбиваться, повалилась в сено, – В доме Божьем…

– Что тебя смущает-то? Святые отцы вон, и в церквях блудят… – сильные руки уже проворно стягивали с покатых плеч желтую ткань.

Марта хихикнула низко, и вдруг придержала их, отстраняя от себя крепкое тело.

– Стой!

– Чего еще? – несказанно удивился Ян.

– А что если он нас и здесь слышит? – шепнула она в мерцающие зеленые огни.

– Кто?

– Он… Уриэль… – Марта залилась невидимым в темноте румянцем.

Лют сплюнул, чертыхаясь.

– Не слышит!

– А если…

– Нет!

Возня, шорохи…

– Говоришь, ни одну силой не брал?

– Нет.

– Так тебе и не надо…

– Ой, захвалишь! Загоржусь еще…

– Куда уж больше!

Смех. Стон.

Тьфу ты, дьявол! Надо было плащ, что ли постелить…

12

Марта лежала, бездумно скользя взглядом по перекрытиям, затянутым густой паутиной. Она лежала тихонько, не пытаясь убрать с голой груди шершавую ладонь, сейчас расслабленную, – в кои-то веки она проснулась раньше оборотня: пусть, он должно быть порядком намаялся с ними… До чего же хорошо лежать вот так, ощущая тяжесть крепкого мужского тела и приятную истому в каждой клеточке, после почти бессонной ночи, поделенной на двоих! Марта мечтательно прижмурилась: наверняка синяки кое-где останутся… Сладко… Почему нельзя, что б так всегда было?!

– Так и знал, что искать здесь следует! – раздался над любовниками ледяной голос.

Марта взвизгнула, кое-как натягивая платье. Люта спросонья – просто подкинуло, едва на четыре лапы не приземлился.

– Не ждал, что так скоро свидимся, – сухо сообщил отец Бенедикт, холодно рассматривая характерные царапины от ногтей на плечах Яна.

Марта с удивлением увидела, как смущен оборотень, излишне деловито вытряхивающий травинки из волос. А она-то думала, что его ничто не берет!

– Что, не рад, отче?

– Сейчас-то тебя что ко мне привело? – вместо ответа, не меняя тона, поинтересовался аббат, возвышавшийся над ними суровым обличением греха.

– Дело доброе и значит, Богу угодное! – твердо отозвался Ян, мгновенно вернувший самообладание, – Людям помочь.

– Не ей ли? – отец Бенедикт повел бровью в сторону Марты.

– А что? Тоже ведь дщерь Божия! – нехорошо усмехнулся Лют.

– Все мы равно дети Божии. Но по Уставу ей здесь быть не должно! Не говоря уж… – монах поджал тонкие губы.

– Ну… октябрь на носу! Холодно же… – Ян помотал головой, и натянул рубаху, – в чистом поле ночевать.

– На сене тепле, – согласился аббат, и Марта даже рот раскрыла от изумления, разглядев на лице оборотня краску смущения. Не к месту ее разобрало веселье, как представила Яна подростком, пойманным на горячем, и распекаемым строгим наставником.

– Глупости это! – пожав плечами, поднялся Лют, становясь вровень с монахом, – Я ее у Святого судилища отнял. Хорошая женщина, честная – мне не веришь, сам узнай.

Не ведьма Марта, голову кладу! Да и я ей жизнью обязан.

Впервые в лице отца Бенедикта что-то дрогнуло. Матерь Божья! – все еще сидевшая на сене Марта вздохнула про себя: будь ты хоть монах, хоть волколак – до чего же чудны! Ведь видно же, что священник в крестнике души не чает, наверняка извелся весь с таким-то сыном… А для Яна настоятель и вовсе величина недостижимая, он от него любую кару примет… Даже зависть взяла: у нее такого никогда не было.

Но вот уперлись же лбами!

– Если честная – полагаю, вы сюда венчаться прибыли? – высказал отец Бенедикт, невозмутимо глядя на Люта: тот хватал воздух.

– Э, не-ет! – больше и сказать ничего не смог.

– Или так, или – вот вам Бог, а вот порог, – обозначил монах, – Я блуду не пособник.

– Да ведь ты нас сам так на грех толкаешь!

– Ой ли? Сие, сын мой, от тебя зависит!

– Не бывать тому!

Отец Бенедикт взглянул на притихшую оробевшую Марту, и на миг в темных глазах мелькнула улыбка.

– До свидания, – монах невозмутимо развернулся, удаляясь.

Ян бросился следом.

– Погодь, отче! Не во мне дело. Да и не только в Марте. Есть задачка по заковырестее…

Лют рассказывал все, без утайки, в том числе и своих дел не скрывая. Лицо монаха мрачнело все больше.

– Не думай, отче, – и тут не смог смолчать оборотень, – Купить индульгенции у меня денег хватит. Богу-то с его слугами они угодны…

Отец Бенедикт пригвоздил его пронизывающим до самой глубины взглядом, но сказал лишь одно слово:

– Идем.

Ян продолжать не стал, молча пошел впереди, показывая дорогу, как-будто аббат в том нуждался.

– Здесь еще? – зачем-то спросил он, переступая порог.

– А куда я денусь! – ядовито отозвался Уриэль, садясь на койке.

– За чем сюда ехал тогда, если не доволен? – огрызнулся Лют.

Дерзость – оружие слабых, а перед монахом, с интересом наблюдавшим за этой сценой, он почему-то до сих пор чувствовал себя полностью открытым, неприятно уязвимым, как будто все еще оставался ребенком, одиноким сиротой, напуганным своей особенностью. За свою вольную жизнь, волколак успел натворить много, но к самокопаниям склонен не был, и совесть о себе напоминала редко. И только под всеведущим взглядом темных глаз с сухого, всегда немного отстраненного лица, то и дело становилось не по себе…

Ян подвинулся, пропуская вперед отца Бенедикта. Его вопрос в ответе не нуждался.

– Уриэль и не отвечал: при виде монаха просто влип в стену.

Если до сего момента бенедектинец и испытывал какие-либо сомнения в услышанной истории, то сейчас они рассеялись. Яноша ввести в заблуждение трудно, – он обман на дух не переносит, но мало ли что… Нет! Чутье у оборотня оставалось по-прежнему верным: ни сумасшедшим, ни лгуном сидящий перед ними юноша не был, – сумасшедший бы не испугался, а так натурально изобразить страх не возможно.

Отец Бенедикт почти таким же жестом, как Ян вчера, сдвинул ворот рубашки.

Протянул руку, и, странное дело, Уриэль беспрекословно вложил в нее свою, позволяя размотать повязку и обнажить ожог от креста. Монах смотрел долго, а потом спокойно сказал Люту:

– Выйди.

Ян колебался.

– Ступай-ступай, – вдруг смягчился отец Бенедикт, – Ни с кем из нас ничего не случиться! Ведь так?

Он испытующе посмотрел на юношу, и Уриэль подтверждающее кивнул. Яну не оставалось ничего другого как оставить их вдвоем.

Наверное, отец Бенедикт не раз жалел о том, что рассказал своему неугомонному воспитаннику историю его рождения, но как иначе было объяснить откуда он такой взялся, откуда монах о нем знает, а главное – убедить, что волк – это не кара, не дьявольские козни и само по себе не является злом. Одной своей цели он достиг – Янош уверенности в себе не утратил. Однако одновременно монах невольно пробудил в юной и страстной натуре, и без того не склонной к компромиссам – жажду возмездия, когда стремление к справедливости переходит в слепую мстительность.

И все же, отец Бенедикт был уверен в своей правоте, сожалея лишь, что ему не удалось удержать шестнадцатилетнего мальчишку от опрометчивого побега в никуда.

То что он слышал потом – ничуть не обнадеживало, но как оказалось, оборотень был тверже характером, чем он даже предполагал. Сердце его не утратило способности сопереживать, и благодать Божия еще не оставила.

За что монах Бенедикт искренне благодарил Создателя, задавая свои вопросы Уриэлю.

Тот храбрился, всячески стараясь показать, что не ждет снисхождения и не нуждается в нем. Однако было заметно, что держится он уже на пределе возможных сил: и душевных, и физических.

– Гордыня суть начало зла, – внушительно произнес настоятель, глядя как юноша пытается замотать ладонь снова, – Она ни что иное, как самоутверждение и стремление противопоставить себя Богу. Отъединение это и рождает отчаяние и печаль сознающего свое ничтожество и бессильную ярость на себя и всех обладающих благом истинным…

– О каком благе ты говоришь, монах? Какое благо может быть для меня? И какое тебе дело до моих печалей?! – выкрикнул Уриэль, обрывая проповедь и сверкая на него амиантовыми глазами.

Но взгляды эти пропали втуне.

– Хотя бы то, что утешать страждущих мой долг, – спокойно сказал отец Бенедикт.

– А ты нуждаешься в утешении и спасении!

– От таких утешителей меня твой волк забрал едва живого! Мне – хватит!

– Не суди о Боге, по его заблудшим детям!

Сострадание, пробившееся сквозь всегдашнюю бесстрастную маску против всякой воли, не было порождено лишь чувством долга, и потому ранило особенно сильно. Юноша был растерян, измучен, почти сломлен – и совершенно один. Ни верить, ни доверять он попросту не умел, но хотелось очень – поэтому сопротивлялся он до последнего!

Отец Бенедикт задумчиво смотрел в отчаянные глаза, и в голове у него постепенно вызревала одна мысль. Он заговорил ровным бесстрастным тоном:

– «Господом создано все, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, – все Им и для Него создано. Он есть прежде всего и все Им стоит». (Послание Павла к колоссянам, 1, 16–17) Не значит ли это что у Него прежде всего следует искать защиты?

– Мне?! – у юноши вырвался нервный смешок.

– Господь создал человека по образу и подобию своему – со свободной волей, ибо если бы воля его не была свободна – в чем была бы справедливость как награды за праведность, так и кары за грехи? Итак, судьба каждого человека, его спасение – находится в его собственных руках, и благодать Божья призывает его. Она исцеляет, она поддерживает его в труде над своим спасением, оправдывает и освящает его!

– Вот моя благодать! – Уриэль яростно взмахнул больной рукой, – Другой не знаю!

– Справедливость Божия беспощадна, милосердие – бесконечно! Все согрешили и лишены славы Божией. (Послание к Римлянам, 3, 23) Нет праведного ни одного (Послание к Римлянам 3, 10). Но сказано в Писании: сердца сокрушенного не отвергай…

Обратись к Господу, скажи искренне:

«Призри на меня, и помилуй меня, ибо я одинок и угнетен.

Скорби сердца моего умножились, – выведи меня из бед моих.

Призри на страдание мое и на изнеможение мое, и прости все грехи мои» (Псалом 24, 16–18)…

– Сохрани душу мою, и избавь меня, да не постыжусь, что я на Тебя уповаю… – почти неслышно закончил Уриэль, обессилено опуская голову.

– «Всякий, кто призовет имя Господне, спасется» (Послание к Римлянам 10, 13)! – не удержался от улыбки несколько удивленный его познаниями монах.

Легко убеждать того, кто жаждет быть убежденным! Чья воля повержена, и тело уязвлено, а душа стенает, алкая надежды… Жертва Христова искупила греховную человеческую суть, но грех-вина довлеет надо всем людским родом, которому был указан лишь один способ спасения.