Текст книги "Прогулки по... (СИ)"

Автор книги: Виктория Крэйн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

Саня сжал зубы и начал проговаривать в голове таблицу умножения. Шнуры мониторов пришлось выдернуть из розетки, ухватив пальцами ног. Саня боялся, что хитрая аппаратура загудит или завоет, но они просто выключились, перестав попискивать и показывать участившийся Санин пульс.

Чтобы открыть дверь надо было откатиться обратно, перенеся вес на стойки мониторов и повернув ручку. Боль-лиса отгрызла от Саниной решимости несколько больших кусков, а дважды семь получилось пятнадцать, но он тут же исправился. За дверью был коридор – светлый, хорошо отделанный, с красивыми постерами городов на стенах. Саня узнал Венецию – он когда-то там был, с кем-то любимым, кого сейчас не мог вспомнить.

Вода в каналах. Плеск. Плеск из-за двери, и голос бу-бу-бу.

– Донна белла маре, кредере кантаре, – пел актёр Фарада, а Абдулов переводил, – ...сбросила с себя последние одежды и тоже бросилась в бурное море...

Большая комната была пуста – диваны, кофеварка, телевизор с "Формулой любви" во всю стену, неухоженный угловой аквариум с зарослями водорослей и тенями рыб. За дверью кто-то принимал душ, пар убегал в щель, струился под потолком белой поземкой. На кресле лежала сброшенная одежда, сверху – футболка с надписью "супер-Мишаня" в желтом треугольнике, на кофейном столике – связка ключей, телефон, грязная пепельница. Саня, сжимая зубы и не смея надеяться, двинулся вперед – по ковру катить стойки было тяжелее, но мягкий ворс ласкал босые ноги так ласково и приятно, что он почувствовал удовольствие даже сквозь боль. Та, впрочем, немного притупилась от его решимости. Саня всю свою мысленную энергию бросил на отчаянную надежду получить от мира одну маленькую уступку.

"Этот телефон без пароля, – повторял он, не сводя с него глаз. – Без пароля. Без!"

Телефон оказался без пароля. Саня чуть не заплакал. Номер он помнил назубок с тех пор, как она, улыбаясь, крикнула ему: "Ну ладно, запомнишь – звони!" и выпалила в него десять цифр, и ушла в горячее лето, пахнущее речной водой, гранитом набережной и цветущими розами. Записать было нечем, Саня выстроил тогда в уме математический ряд, чтобы не забыть. И вот его трясущиеся пальцы с отросшими ногтями ныряли с девятки на нолик, потом залезали на половинку от десятки, к следующему простому числу, через двоичный частокол единиц-нулей добирались до последней, волшебной тройки. Звук льющейся воды в душе прекратился – супер-Мишаня закончил водные процедуры.

Саня ткнул в меню – смска, скрепочка, отправить местоположение, ну быстрее же ты думай, зараза электронная! Сообщение ушло, Саня мельком успел отметить, что места на карте он не знает, вокруг все в зелени лесов-полей, маленький поселок у самой Волги. Он огляделся – что же теперь с телефоном сделать? С собой взять? Поймают, обыщут, тут же логи посмотрят. Еще переправят куда-нибудь... Пусть лучше гадают, куда подевался – Саня вытянул руку, и телефон без всплеска ушел в воду аквариума, растворился в густых тенях на дне. Найдут утопленничка – так не сразу.

– Вы сударь, невовремя появились на свет, а теперь что поделать, – раздраженно говорил с экрана граф Калиостро, когда Саня, дрожа и обливаясь ледяным потом, выкатывался из комнаты.

Дверей было еще несколько, за одной, приоткрытой, слышался тихий писк кардиомонитора и ритмичный звук насоса, пыыых-пых. Саня сунул туда голову. Лежит человек, лицо запрокинутое, бледное, в рот и нос уходят трубки, рядом аппарат светится, воздух качает. А человек похож на него, Саню, только моложе и голова бритая. Зачем-то он подкатился к кровати, заглянул под простыню – и охнул, потому что тело там было все багрово-черное, обожженное, с сетками вакуумных компрессов тут и там, с таким же, как у Сани, неровным швом на от груди вниз – будто шили не набело, будто собирались еще распарывать и внутрь лезть.

Саня пожалел товарища по несчастью, да только что он сделать мог? Сам-то чудом проснулся. Тут голоса издалека послышались, мысли у Сани заметались – сейчас увидят, сейчас поймают! Первым порывом было детское желание спрятаться тут же, за какой-нибудь занавеской, чтобы не нашли, никогда, я в домике, в домике, мама. Но комната была без окон, а Саня был взрослым.

Он выкатился в коридор, почти ничего не слыша за стуком сердца. Голоса приближались снизу, гулко – вот дверной проем, за ним лестница, рядом – широкие двери лифта. Наверное, если спуститься вниз, то можно найти выход. Там будут двери, а за ними – солнце, запах реки, деревьев, пыли, свежий воздух, нормальная жизнь... Он нажал на кнопку, механизм мягко загудел.

– Все идет по плану, Юрий Петрович, – говорил женский голос с лестницы. – Сегодня кожные графты возьмем, перфорируем, перспективы приживления отличные. Все-таки очень повезло с донором, гистосовместимость почти полная. Ну, дня три им дадим передохнуть, к тому моменту Игорь будет готов... Я привезу две бригады из областной, там хорошие очень хирурги, а наркотизатор, Исмаилов, просто гений.

– Как много гениев собирается, когда в игре большие деньги, – мужской голос был глубоким, язвительным. – Смотрите, Марина, доиграетесь со своими "я смогу, смогу только я, Леонардо от хирургии". Сколько народу в ваших бригадах и каких гонораров они ожидают?

– Хороших, но не настолько больших, чтобы стойку сделать, – женский голос стал холоднее. – Знать им ничего не надо. Вот донор в запредельной коме, вот реципиент, пострадавший в пожаре в ночном клубе пару месяцев назад, вся страна знает, везде писали. В частной клинике, понятно, чей сын, но все чисто, вот согласие от матери донора, больше родных нет, а вот конверт с вашим гонораром... А чего лифт гудит, кто вызвал-то?..

Голоса были уже здесь, а лифт – еще нет. "Никогда еще Штирлиц..." – долбило в голове у Сани. Никогда еще Штирлиц не был так близок к...

Он резко выкатился на лестничную площадку из-за угла. Крупный мужчина в темном костюме и красноволосая молодая женщина замерли на верхней ступеньке, раскрыв рты. Саня её вспомнил – она подсела к нему в парке, у нее были сладкие духи и яркие губы, он очень удивился, когда она начала к нему клеиться, а сам все оглядывался, ждал Марусю, потом что-то укололо в бедро, он подскочил, упал, а она смотрела и улыбалась... Человек в комнате – не товарищ по Саниному несчастью, а его причина... Для этих людей он – не человек, а бочонок с органами... Ничего уже не изменить...

– А-а-а-а! – закричал Саня и, толкнув свои капельницы изо всех сил, бросил себя на женщину. Хотел скомкать ее, покатиться с ней по лестнице, круша своим весом, зубами рвать ее белую кожу. Не человеком себя ощущал, а животным – загнанным в угол, дрожащим, но опасным, хотелось быть хотя бы опасным, хоть на что-то способным.

Женщина вскрикнула, потеряла равновесие, полетела спиной в пролет – а Саню мужчина перехватил, отбросил – сильный оказался. Саня завалился на бок, головой впечатался в стену. Пришел в себя как и был – на койке, накрытый. Над ним стоял этот, Юрий Петрович, ждал, пока Саня очнется.

– Марина сломала ногу, – сказал он, зло присвистнув на "с" – сссломала. – Ты лишил моего ссына лучшего хирурга в этой ссраной сстране. Твоей ссудьбы это не изменит – ты мой, я на тебя охотился, я тебя купил, понял? Загнал, как медведя, всё. Марина будет ассистировать, но восемь часов не простоит, так что шансы моему Вите ты понизил. За это я с тобой буквально сделаю то, что фигурально делаю со своими подчиненными. Кожу живьем сниму, ссука. Эй ты, как там тебя, Михаил? Телефон нашел свой?

– Да я его, по ходу, в машине оставил, – ответил нервный молодой голос. – У меня там кармашек с зарядкой...

– Начинай, – прервал его Юрий Петрович. – Обезболивание – по минимуму, чтобы не скопытился, но прочувствовал.

– Прости, чувак, – сказал Мишаня, подходя к кровати, – не повезло тебе.

И потихоньку, склонившись к самому его уху: "Я нормально обезболю, не ссы. Хотя..." Он вздохнул и выпрямился, звякнули инструменты, зажужжал какой-то прибор, как электробритва – только не брить же его собирались? На Санино лицо натянули маску. Он попытался не дышать, продлить ясность мысли хоть на несколько секунд, отсрочить пытку... Вдохнул – и тут же реальность проросла черными пятнами, они лопались, как нефтяные пузыри. Его повернули на бок – безвольного, опять не властного над собственным телом. Что-то холодное коснулось кожи на спине, потянуло, взрезало, ушло под поверхность. Стало горячо, и холодно, и тошнотворно – тело всегда знает, когда его нарушают. Жужжание усилилось, холод двинулся вниз по спине. Больше всего на свете Сане захотелось оказаться сейчас в черном трамвае, но как он ни пытался расслабить сознание и скользнуть туда, в теплое неведение под ровный стук колес – не получалось, он был здесь, полностью здесь, с каждым сантиметром срезаемой лезвием дерматома кожи.

О

– Сказал – нет! – Олька с оттяжкой пинала колесо Марусиного лендровера. – Телефон пробил по номеру – какой-то Михаил Дронов, числится в медакадемии. Дом принадлежит Каренину, тому самому, кто его не знает. Вот и Федотов знает прекрасно, и вся полиция, и никто туда не сунется без фотки отрезанной Саниной головы у этого Каренина в руках. Да и то скажут – фотошоп!

Олька чувствовала, как глаза горят слезами ярости – едкие, они жгли невыносимо.

– Он сказал – может, этот Дронов – мой поклонник с сайта знакомств какого-нибудь, прислал мне, куда ехать на свидание... Он сказал – с Саниной любовной нечистоплотностью – так и сказал – нечистоплотностью – он вполне мог куда-нибудь в Крым свалить с очередной любовницей. Он сказал...

Олька разрыдалась, Маруся обняла ее, погладила по голове, как маленькую.

– Садись в машину, – сказала. – Можно было на фамилии "Каренин" сразу разворачиваться и оттуда уходить, и так все ясно.

Двери захлопнулись, но Маруся не заводила мотор, сидела с ключами в занесенной руке, думала.

– Его сын сильно пострадал в пожаре, помнишь, восьмого марта клуб горел в Советском? Когда они все свечками оформили, кретины. Пятнадцать погибших, самого Каренина сын единственный обгорел сильно. У него еще и с сердцем что-то неладно было с самого детства...

Олька подняла на Марусю злые глаза. Она поняла. Открыла рот, чтобы выругаться – грязно, от ада до облаков в небе все обложить трехэтажно, как никогда еще не ругалась – и тут же закрыла, потому что в окошко постучал капитан Федотов, который тоже был бы в приготовленной фразе упомянут.

Маруся опустила стекло.

– Так-так-так, – сказал капитан, щуря голубые глаза в рыжих ресницах. – Вот это да, девочки. Отринув низкие чувства, объединились для достойной цели?

– Чего вам? – резко спросила Маруся.

Федотов посмотрел серьезно.

– Я что вышел сказать-то, чтобы без ушей лишних... Я вечерком съезжу, сам. Неофициально. Я сегодня до четырех, местоположение это ваше недалеко от Дубовки... – он моргнул, – ну, за пару часов управлюсь. Погуляю, принюхаюсь... Если что, завтра-послезавтра с операми съездим. Тут дело деликатное, тут не алкоголик дядя Федя в центре странных обстоятельств. Сами понимаете, Ольга Николаевна. И вы, Мария Васильевна...

Олька кивнула – коротко, все еще давясь своим невысказанным проклятием. Маруся вставила ключ в зажигание, повернула.

Федотов покачал головой.

– Не вздумайте, – сказал он твердо. – Девочки, пожалуйста, не лезьте. Маруся, вам надо сидеть на попе ровно и думать о ребенке. Оля, вам надо... просто сидеть на попе ровно.

Маруся выжала сцепление, повернула руль и выехала со стоянки за ОВД. Федотов остался стоять, достал сигареты, закурил, качая головой – Олька видела в зеркале.

– Открой бардачок, – сказала Маруся.

В бардачке лежали пистолет и розовая продолговатая коробочка с кнопками.

– Это тазер, электрошокер, пятнадцать миллионов вольт, – сказала Маруся, не отрывая глаз от дороги. – И красивенький. А пистолет – фантом, травматика. Я хорошо стреляю.

– Давай только по-быстрому чего-нибудь пожрем, прежде чем ехать, – сказала Олька, откидываясь на сиденье. – Тебе нельзя долго голодной.

Маруся расслабилась, складочка между ее бровями разошлась. Она чуть улыбнулась, кивнула.

– Зачем тебе такой арсенал? – спросила Олька.

– Я – жертва детского насилия, – пожала плечами Маруся. – Лолита-переросток. Повышенное стремление к самообороне. Когда до меня дотрагиваются против моей воли, планочка падает.

Олька потянулась и сжала ее руку. Маруся сняла другую с руля и ответила на пожатие.

М

Меня зовут Маруся Поронина.

Я веду машину со скоростью 90 км/час в сторону коттеджного поселка Солнечная поляна – мы уже проехали Лебяжью поляну, а на указателях видели Белую Поляну и Дворянскую Поляну. Если повторить слово "поляна" много раз, оно теряет смысл, разваливается на корявые кусочки. Если вмешать букву Д, получится "подляна". Я думаю, именно это нас там и ждет.

Рядом со мною сидит Оля, которую я знаю всего лишь сутки, а до этого о ней целый год думала. Санина жена. Она рассматривает кнопки на моем тазере, щурит серые глаза, лицо у нее решительное.

Интересно, какого цвета будут глаза у Девочки? Та только что перестала икать – целых полчаса живот дергался и подпрыгивал, толкая вверх тяжелые груди. Мне очень неудобно сидеть за рулем, я большая, как слониха, неловкая – а учитывая, зачем мы мчимся по дороге через нагретую степь, это нам не в плюс.

Я знаю, что Саня жив – если он умрет, я почувствую. Как всё в природе чувствует, когда солнце заходит за тучку. Или когда выходит – так и я будто согрелась и ожила, когда его полюбила. Его голос, его смех, его мысли, как он на мир смотрит, как шепчет мое имя, как относится к детям, животным, деньгам, возможностям встречи с инопланетянами и существования божественного. Если провел всю жизнь в холодном сумраке, а потом вдруг согрелся, узнал, что такое солнечный свет – как принять то, что он может снова исчезнуть, навсегда? Что его заберет, жадно сцапает кто-то чужой, холодный, злой? Горе, горе, крокодил наше солнце проглотил. Я накупила книжек и игрушек для Девочки. Чуковского ей читаю, они же все слышат уже. И Саня читал.

Торможу в конце улицы – за перекрестком ухоженный сквер, а за ним высокий решетчатый забор в обе стороны, насколько хватает глаз. Над воротами – красивые металлические буквы "Ранчо ВЕСЕЛАЯ ОХОТА".

Ранчо, прости господи.

– Сейчас, – говорит Оля, достает телефон. – У меня подруга тут, кажется, бывала с боссом своим, его приглашали, а она с ним спит. Ну чего ты, подумаешь...

Я проверяю пистолет, смотрю в окно. За забором – длинный въезд, лужайка. Здание трехэтажное, с угловатой современной архитектурой, я плохо разбираюсь, но красивое.

– Леночка! – говорит Оля в телефон, – Нормально, спасибо. С какой тварью? – она кидает на меня виноватый взгляд. Я усмехаюсь. – Да неважно, потом. Слушай – ты говорила, что на Новый год ездила с Полищуком своим на ранчо... Ага... Ага... А на втором этаже? А ты в клинику поднималась? Слушай, ну серьезно прям, а с охраной там как? Ага. Ну спасибо, дорогая. Потом расскажу, зачем. Да, беги. Пока-пока.

– На первом – баня, бассейн, спортзал, банкетное всякое, – говорит Оля, расстегивая верхние пуговицы на блузке. – На втором – комнаты для гостей, десятка два. На третьем – частная клиника "Жизнь" – контракты с лучшими врачами города, оборудования выше крыши, все, что можно купить за деньги... А за деньги, похоже, можно купить вообще всё...

Она достает помаду, прячет в сумочку тазер. Я смотрю.

– Иди приляг на заднем сиденьи, – говорит она, – Ключи давай. Вожу я хреново, но двести метров как-нибудь проеду...

– Приветики, – ослепительно улыбается она в интерком пять минут спустя. Я лежу под пледом, выглядываю. Если бы я в двадцать лет не испугалась и не пошла с крыши прыгать, у меня могла бы быть вот такая Оля – красивая, смелая, добрая. Я испугалась. Но теперь у меня есть Девочка, и я больше не боюсь.

– Мне дали адрес, – Оля надувает губы в камеру. – Познакомилась с парнем на сайте. Он говорит – приезжай, тут бассейн и баня шикарная. Я ехала больше часа, а теперь что-то засомневалась – у вас тут прям дворец... Миша Дронов зовут. Да я звонила, у него не отвечает телефон. Не, вживую еще не общались... Не, не обязательно именно с ним париться, если есть симпатичные... альтернативы. Ну ладно, заезжаю, познакомимся.

Ворота, дрогнув, расходятся в стороны. Двигатель ревет – ну кто так резко педаль топит?

– Жди здесь, – шепчет Оля, хлопает дверью. Я лежу, слушаю, как ноет спина – устала за рулем, и вчера весь день на ногах. Тянет, потом чуть отпустит и опять. Оля возвращается, открывает мою дверь.

– Выходи, – говорит. – Тазер – отличная вещица, даже страшно. Хотя поделом ему, похоть – грех, говорят. И не зря я смотрела все эти сериалы про маньяков – могу упаковать человека рулоном скотча. Да дышит он, дышит, не волнуйся, я знаю, что надо нос открытым оставлять...

Заходим потихоньку, дальше холла не заглядываем – наверняка тут еще персонал есть. Нам-то наверх, в клинику "Жизнь". Или кому жизнь, а кому как. Двери лифта открываются бесшумно, внутри много места, две каталки можно в ряд поставить. Едем на третий, я прислоняюсь к стене, морщусь.

– Спину тянет, – объясняю Оле, она смотрит тревожно, хмурится.

Выходим в коридор, он пахнет больницей, лекарствами, децинфекцией, линолеумом. Откуда-то доносится писк оборудования, свистящий звук насоса, тихие голоса. Оля дотрагивается до моей руки, я слышу ее мысли. Она хочет поскорее найти Саню и позвонить капитану Федотову, ей страшно и истерически весело, "да гори всё синим пламенем".

Скольжу рукой по стене и дотрагиваюсь до стены у лифта. И чувствую, как тут стоял Саня, на что-то опирался, очень страдал и боялся. Надеялся. Слушаю его эхо, потом показываю Оле на дверь в конце коридора. Мы крадемся тихо-тихо, две неслышные тени, ниндзя, пантеры на охоте. Одна, правда, с размером и грацией бегемота, но умудряемся проскочить. Открываем дверь и вцепляемся друг в друга, хочется завыть тоненько, по-бабьи, броситься к любимому, обнять, вытащить, а потом разнести тут все вокруг нахер из гранатомета.

Саня лежит на боку, голый, в полной отключке, подпертый валиком, а на спине у него набухают свежей кровью повязки. Обхожу, не чувствуя под собою ног, вижу швы, трубки, дотрагиваюсь до его плеча – и меня накрывает черной волной страдания – уже прошедшего, запертого в нем сейчас и обещанного ему на будущее. Не продохнуть, я прислоняюсь к стене. Спина болит и тянет все сильнее. Я плачу, не могу сдержаться, стараюсь потише, но получается навзрыд. У Оли лицо как каменная маска, губы сжаты. Она обходит Саню со всех сторон, снимает телефоном, подносит ближе, фотографирует швы на груди, лицо. Моргает, маска дрожит, вот-вот пойдет трещинами, но Оля ее удерживает, продолжает смотреть только на экран.

– Дмитрий Михайлович, снова здрасьте, это Ольга Котова. Получили снимки? Да. Да. Я и моя... – она смотрит на меня в поисках слова, – подруга, мы сейчас по адресу, который я вам показывала утром, когда вы так весело пошутили про любовника. Мы стоим над иссеченным телом моего мужа, Котова Александра, которого вы две недели ищете. Похоже, за эти две недели с ним очень много чего произошло. Я говорю в полный голос и нас с Марусей, наверное, сейчас обнаружат. Я скопировала послание и фотографии троим своим подругам, и если с нами что-то случится при вашем бездействии, то вонь поднимется на федеральном уровне. Сами выезжайте срочно и из Дубовки оперов высылайте. Ранчо "Веселая охота", не промахнетесь. Ждем.

Она убирает телефон в карман. Мы слушаем, как пищит монитор, отмеряя биение Саниного измученного сердца. Потом дверь открывается и в комнату неловко вваливается молодая красноволосая женщина с костылем и загипсованной ногой.

– Что вы здесь делаете? – спрашивает она. Я узнаю ее – дважды замечала перед Саниным исчезновением, она за ним следила. Красные волосы – не лучший выбор для шпионки.

– Имейте в виду, я нажала на кнопку тревоги, – говорит женщина. На груди у нее бейдж – клиника "Жизнь", Марина Орлова, главный хирург.

– Я тоже, – отвечает Оля. – А ну-ка покажи нам этого золотого сыночка, ради которого вы Саню потрошите... Шевелись, тварь, – и она дает красноволосой пощечину. Та смотрит на нас с ненавистью и страхом. Я молча поднимаю пистолет.

Комната такая же, как у Сани, только шипит и хлюпает вентилятор – механические легкие.

Человек на кровати молод и красив – лицо не тронуто огнем, а под простыней все розово-красно-багровое, смотреть страшно. Свежие повязки на бедрах – Санина кожа. Я кладу руку на его плечо и слышу его, слышу измученного мальчишку, который очень хочет, чтобы ему дали наконец умереть...

– Сука, -говорит Оля красноволосой. Трещит тазер, женщина с криком падает на пол, корчится. Это очень больно, я когда-то на себе пробовала. Оля наклоняется над нею – снова ударить, электричеством так легко, так эффективно причинять боль, даже рук не надо напрягать...

– Оля, не смей, – приказываю я. Она выпрямляется, ее маска наконец трескается, рассыпается острыми осколками, лицо искажается болью и отчаянием. Марина, постанывая, отползает к стене.

– Я не только из-за денег, – говорит она. Не извиняется, просто говорит. – Вы не понимаете, какие у меня руки и способности, что я могу. И как мало мне давали делать, это с ума сводило. Везде старики, авторитеты, конкуренция...

– И ты не смей, – говорю ей. – Ты – психопатка и поедешь в тюрьму шить фартуки.

Марина смотрит, как жестокий ребенок, которому подарили микроскоп, и вот он уже кромсает живого лягушонка, стараясь не морщиться, закаляя себя для науки.

Входит Каренин – в дорогом костюме, без охраны. Представлять его не надо, он часто в новостях появляется, смотрит искренне, говорит уверенно. Сейчас он смотрит зло и говорит резко.

– Отойдите от моего сына. Он в критическом состоянии и вы подвергаете его жизнь опасности. Обсудить что угодно мы можем в комнате персонала, я вас выслушаю, мы договоримся.

– Это жена и любовница вашего донора, – подает с пола голос Марина. – Они его видели...

– Ваш сын вас ненавидит, – говорю я Каренину, – всем сердцем, горячо. Когда ваш голос слышит сквозь наркоз – его внутри корежит. Ненавидит за то, как вы с ним обращались всю жизнь, за то, как вы его мать унижали. Из-за вас он никогда не был счастлив, только под наркотиками. И с ними он не завяжет, потому что иначе ему – только в петлю. И как же он умереть хочет, бедный мальчик...

Сама чуть не плачу от его боли. Моя бы воля – всех-всех бы девочек и мальчиков на свете от всего плохого и ранящего защитила. Сколько бы им лет ни было – я вот и Саню полюбила, потому что несмотря на свои тридцать пять, он в душе мальчишка. А этот, старший Каренин, кажется, уже лет в десять был взрослым – расчетливым, сильным, целеустремленным. Смотрит на меня непроницаемыми глазами, щурится и пистолет из-под полы пиджака достает.

– Звиздишь, – говорит, – У нас с Игорьком полное взаимопонимание всегда было. Отойди от моего сына. Считаю до трех, потом стреляю тебе в коленку. Раз...

– Игорь, – зову я. – Мальчик, ты меня слышишь. Подай знак, покажи ему!

Несколько секунд ничего не происходит, а потом человек на кровати начинает поднимать руку. Медленно, очень медленно. Кожа неестественно-розовая, местами черная. Исхудавший палец распрямляется в неприличном жесте, потом рука падает.

– Полиция должна прибыть в течение часа, – говорю я и делаю шаг от кровати. Каренин проиграл, всё. – Мы отправили снимки нескольким надежным людям. Уберите пистолет, Юрий Петрович.

Его лицо кривится такой злобой, какой я и не видела никогда, он поднимает направленное на меня оружие, я даже испугаться не успеваю, а меня вдруг в голову что-то толкает, взрывается и мир тут же выключается с громким хлопком.

Всё, всё.

О

Ольке казалось – время вывернулось воронкой, и в нее рванулись сразу несколько событий. Кровь из Марусиной головы брызнула фонтаном, как в кино, она завалилась спиной на стойку аппарата искусственного дыхания, та с грохотом упала, выдергивая трубки из носа и рта обожженного человека. Тот дернулся, захрипел, не открывая глаз. Каренин закричал, бросился к нему, и тут Олька, оглохшая от выстрела, сзади до него дотянулась и шарахнула шокером – раз, другой, потом уже упавшего. Кусать хотелось, душить, царапать и рвать. Но её сзади за руку кто-то ухватил, она дернулась, уронила тазер.

– Да что тут за херня творится? – заорал носатый парень в футболке "супер-Мишаня". – Охренели все совсем, что ли?

Маруся билась на полу, кровь хлестала из головы прямо на поваленный вентилятор. Тот мерно качал воздух, трубки извивались, как прозрачные щупальца. Каренин не шевелился, его сын хрипел на кровати, кардиомонитор пищал и мигал красным. Старший хирург Марина смотрела на безумие остановившимся взглядом. Олька дернула супер-Мишаню за рукав.

– Быстро! Помоги женщине! Шевелись, видишь же, что она беременна...

– Она рожает, – Мишаня присел над Марусей, осмотрел ее голову, держа руку на животе. – Блин, рожает. Марина, что делать-то? Черепно-мозговая, но по касательной вроде. Но схватки быстрые, уже несколько часов, наверное, как начались... Марина, скажите, что делать?

Олька пнула его сзади – несильно, но чувствительно.

– Сам решай, быстро, – крикнула. – Давай спасай ее и ребенка!

– А остальные?

– На остальных мне плевать, – сказала Олька и побежала за каталкой в соседнюю комнату. К Сане заглянула на секунду – лежит, спит, монитор пищит зелено, спокойно.

Пусть подключают Марусю к аппаратам своим, кесарят, что угодно делают. Лишь бы спасли. Лишь бы глаза открыла. Лишь бы девочка выжила – а там уж они как-нибудь разберутся, кто кого любит, кто кому кто. Ангелы наплели между людьми золотых нитей, вот они и дергаются в этом кармическом макраме.

Лишь бы не оборвались ниточки, лишь бы удержались, во всем можно разобраться, кроме смерти. Олька толкала каталку через коридор, торопилась успеть.

С

Саня прятался под козырьком подьезда – над разрушенным, горящим городом кружили огромные крылатые тени, сбрасывали вниз булыжники, куски стен, крупные предметы, подхваченные внизу. С грохотом рядом упала помятая горящая машина, из нее выскочил горящий водитель, с раздирающим уши криком побежал через двор, упал у песочницы, затих. Саня сжался, как кролик в западне, и вдруг подскочил – посреди двора, под обугленным тополем, стояла маленькая девочка в большой куртке. Девочка смотрела прямо на него, сосредоточенно и серьезно.

Саня бросился к ней со всех ног – подхватить, спрятать, спасти. Тень накрыла его, взмах крыльев обдал горячим воздухом. Саня успел, добежал, донес девочку до домика-гриба на детской площадке, упал внутрь, порезав руку о ржавый выступ.

– Успели, – сказал он запекшимися губами. Девочка все смотрела, синие глаза были очень яркими на перемазанном копотью лице. И тут она, выгнувшись, вдруг закричала, Саня вторил ей в ужасе, чувствуя, как маленькое тело разрывает изнутри неведомая сила, как течет ему на руки теплая кровь. Девочка обмякла и замерла, а из ее тела вылезла серая птица размером с дрозда, с круглыми глазами в золотом ободке, с синей обводкой по крыльям. Птица отряхнулась от крови, свистнула и полетела из грибка вверх, к страшным зорким теням.

– Не становись между назгулом и его добычей, – повторял Саня, когда бежал за птицей через двор, прыгал по разбитым ступеням без перил, бежал по повисшей в воздухе балке на уровне пятого этажа. – Не становись... Не становись...

Он догнал птичку уже на крыше – дом горел, смола текла горячими ручьями, он бежал по ней босиком, стонал от боли, но вот коснулся трепещущего крыла, сжал в ладонях маленькое тело. На краю крыши остановился – назгул был уже здесь, уже почти догнал его, деваться было некуда. И Саня прыгнул, в полете прижимая птичку к животу, выгибаясь, чтобы ее защитить. Удар о землю был страшный, Саня не был уверен, что именно сломал, наверное, всё. Он полз и полз к грибку на детской площадке, а вокруг тем временем становилось прохладнее, тени разлетались, разбегались от его решимости, не смели прикоснуться.

Детское тело было еще теплым. Саня погладил птичку по шелковым крыльям, посадил девочке в грудь. Свел обратно торчащие ребра, прикрыл кожей. Придержал руками, не зная, что дальше.

– Кровью запечатай, – сказал сзади прохладный голос. Саня кивнул, поднес руку ко рту, рванул зубами запястье. Держал над девочкой – сначала капало неохотно, потом веселее полилось. Грудь её вдруг поднялась, опустилась. Еще, еще, потом она села и глаза открыла.

– Спасибо, – сказала. – Мне что, правда теперь пора? А вы как же?

– Мы постараемся, – сказала светловолосая женщина с такими же синими глазами, как у девочки. Она была такой красивой и любимой, что Саня ахнул, а когда повернулся, девочка уже исчезла.

– Пойдем, – сказала Маруся. – Ты молодец. Ты её спас.

Она протянула руку, Саня ухватился за нее и поднялся. Город вокруг больше не горел. Трава пробивалась сквозь трещины в асфальте, небо было синим, где-то вдалеке слышался звон трамвая. На Марусе было легкое синее платье, она казалась совсем юной. У ее ног старательно сидел и мёл хвостом пыль, не в силах удержать возбуждения, черный щенок с длинными смешными ушами.

Саня рассмеялся, погладил Лопушка, потом обнял Марусю и они побрели искать трамвайную остановку.

– Нам не обязательно в трамвай садиться, – сказал он. – Можно просто по рельсам пойти, в любую сторону. А там посмотрим. Может, поедем до конечной, а может и вернуться получится...

– Там посмотрим, – откликнулась Маруся, и он ее поцеловал.