Текст книги "Зыбучие пески"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

– Какой ужас! – воскликнула я.

– Верно, ужас! И мачты всегда служат нам напоминанием. В ясный день их легко разглядеть. Там есть и плавучий маяк, чтобы предупреждать мореплавателей. Ночью видно его мерцающий свет. Но некоторые суда до сих пор грузнут в зыбучих песках.

Я отвернулась от окна, Элис предположила:

– Вы сейчас, наверное, хотите разобрать багаж. Надеюсь, что вы пообедаете с мамой и со мной? Я справлюсь у мамы, когда подадут обед. Потом, вероятно, за вами пришлет сэр Уильям. Вернусь за вами через час.

Элис бесшумно выскользнула из комнаты. Я начала разбирать багаж, и мысли мои переключились с миссис Линкрофт на ее дочь, потом на Аллегру, от которой только и жди неприятностей, и на бледную Эдит, супругу Нэпира, и на призрак Бо, который погиб в результате несчастного случая. И который, по мнению живущих в округе, нашел пристанище в этом доме… так или иначе.

Я прислушалась к плеску волн, разбивающихся об утесы, и мысленно представила торчащие из вероломных песков остовы матч.

* * *

Через пятнадцать минут, умывшись в туалетной комнате, я распаковала пожитки и уже ждала, когда за мной придут. Я обошла свои покои, рассматривая все в мельчайших подробностях. Ткань, которой были драпированы стены, желтая парча, должно быть, висела здесь много лет, поскольку местами выцвела; арочный альков, половики на выложенном паркетом полу, канделябры на стенах – в них стояли свечи. Потом я подошла к окну, посмотрела на сад, ельник, море. Я пыталась разглядеть мачты тех затонувших кораблей, но не увидела.

Ждать мне оставалось добрых три четверти часа, поэтому я решилась прогуляться в саду. Я была уверена, что в течение часа вернусь в свою комнату.

Я надела пальто и отправилась в прихожую, потом вышла на верхний двор. Прошла под арочным проемом, спустилась по каменным ступеням, и передо мной простерлась терраса, ведущая к лужайкам, вокруг которых были высажены цветы. Как же здесь, должно быть, восхитительно красиво в конце весны – начале лета! Скальные растения теснились группами – белые резухи и голубые обриеты. Сплошное очарование.

Деревьев не было, только приземистые тисы, которые, казалось, росли здесь испокон веков, а вот кустарников оказалось великое множество. В настоящий момент цвели исключительно желтые форзиции. «Совсем как солнышко», – подумала я, но сейчас на дворе было самое начало весны, и я уже представила себе, какое буйство красок ждет меня позже.

Я прохаживалась мимо кустарников, подошла к каменной арке, оплетенной зеленым растением. Прошла под этой аркой и оказалась в огороженном саду – четырехугольном дворике, вымощенном булыжником. Друг напротив друга тут стояли две деревянные скамьи, а между ними лежал небольшой пруд с кувшинками. Зрелище было настолько чарующим, что я уже представила, как прихожу сюда жаркими летними деньками в перерывах между уроками. Я предполагала, что у меня должно быть свободное время, – я уже начала составлять план занятий для девочек и была намерена с каждой ежедневно заниматься музыкой, и все равно мне казалось, что время для отдыха у меня должно быть. Но мне намекнули, что я должна играть еще и для сэра Уильяма. И что это за собой повлечет? Передо мной открывались разного рода возможности: я видела себя в зале, сидящей за инструментом, играющей для… большой аудитории.

Я вышла из обнесенного стеной сада, направилась назад через террасу, мимо массивных подпорок. И когда я подняла голову и посмотрела на эти серые стены с выступающими эркерами и очередными вселяющими ужас горгульями, я подумала: «Как же легко здесь сбиться с пути».

Пытаясь найти обратную дорогу во двор, я очутилась на конюшне. Когда я проходила мимо мостика для посадки на лошадь, которым, должно быть, дамы этого имения пользовались много веков, поскольку камень уже потрескался, из конюшни под уздцы вывел лошадь Нэпир Стейси. Я смутилась оттого, что меня застали прогуливающейся у конюшни, я бы вообще предпочла с ним не встречаться. Но было уже поздно – он меня заметил.

И тут же замер на месте, удивленно посмотрел на меня, похоже, гадая, кто же посмел посягнуть на его владения. Высокий, сухощавый, крепко стоящий на ногах, враждебный, надменный. Я тут же подумала о хрупкой Эдит, сочетавшейся браком с таким человеком. «Бедняжка, – подумала я. – Бедное, бедное дитя». Мне он симпатии не внушал. Тяжелые темные брови недовольно хмурились над пронзительными голубыми глазами. «У этих глаз нет ни малейшего права на такую голубизну на столь смуглом лице», – почему-то решила я. Длинный, слегка выдающийся нос, слишком тонкие губы, как будто он все время насмехается над миром. О да, определенно он не внушал мне симпатии.

– Добрый день, – дерзнула приветствовать его я. Естественная реакция, когда встречаешь такого человека.

– Не припоминаю, что имел удовольствие… – Последнее слово он произнес с сарказмом, пытаясь вложить в него совершенно противоположный смысл… или, быть может, у меня разыгралось воображение.

– Я учительница музыки. Только что приехала.

– Учительница музыки? – Он изумленно приподнял свои черные брови. – Да-да, теперь припоминаю. Слышал какие-то разговоры. Значит… вы решили осмотреть конюшни?

Я почувствовала раздражение.

– У меня не было намерения направляться сюда, – резко ответила я. – Оказалась здесь случайно.

Он покачался на каблуках, и его отношение ко мне явно изменилось. Только я не могла сказать, хорошо это или плохо.

Я добавила:

– Не вижу ничего зазорного в том, чтобы прогуляться по имению.

– А разве кто-то говорил, что в таком невинном поступке есть что-то зазорное?

– Я решила, что вы… – Я запнулась. Он терпеливо ждал, явно наслаждаясь – да-да! – моим замешательством. Я дерзко продолжила: – Я решила, что, возможно, вы будете возражать.

– Не припомню, чтобы я говорил подобное.

– Что ж, раз вы не возражаете, я продолжу свою прогулку.

Я двинулась дальше, намереваясь обойти лошадь сзади. В долю секунды Нэпир Стейси оказался рядом со мной, грубо дернул меня за руку, резко оттаскивая в сторону, когда лошадь лягнула копытом. Его голубые глаза метали молнии, на лице застыло презрение.

– Бог мой, лучше ничего не придумали?

Я негодующе смотрела на него, он продолжал сжимать мой локоть, а лицо его было настолько близко, что я четко видела белки его глаз, его белозубую усмешку.

– Да что вы себе… – начала было я.

Но он резко оборвал мое возмущение:

– Милая леди, разве вам не известно, что к лошади сзади приближаться нельзя? Она могла лягнуть вас насмерть… или, самое меньшее, нанести серьезные увечья… и глазом не успели бы моргнуть.

– Я… я понятия не имела…

Он отпустил мой локоть и потрепал лошадь по загривку. Выражение его лица изменилось. Какая нежность читалась в его взгляде! Насколько же привлекательнее казалась лошадь, чем какая-то любопытная учительница музыки!

Тут он вновь повернулся ко мне:

– На вашем месте я бы не ходил на конюшню один, мисс… э…

– Миссис, – с достоинством произнесла я, – миссис Верлен. – Я хотела посмотреть, какое впечатление произведет на него мой статус замужней дамы, однако было совершенно очевидно, что это не имело для него никакого значения.

– Как бы там ни было, ради бога, не ходите на конюшню, если намерены совершать подобные глупости. Лошадь слышит движение сзади и, естественно, лягается в целях самозащиты. Больше никогда так не поступайте.

– Я так полагаю, – холодно ответила я, – вы хотите мне напомнить, что я должна вас поблагодарить.

– Я вам хочу напомнить, что в будущем вы должны быть хоть немного благоразумней.

– Как любезно с вашей стороны. Благодарю за то, что спасли мне жизнь… пусть и не слишком учтиво.

Губы его медленно растянулись в улыбке, а большего я ждать не стала. Пошла прочь, испуганная настолько, что меня била крупная дрожь.

Я до сих пор чувствовала его хватку на своем локте, скорее всего, там появятся синяки как напоминание о нем в ближайшие дни. И это больше всего не давало покоя. Откуда мне было знать, что его чертова лошадь станет лягаться? Быть благоразумной, сказал он. Знаете ли, некоторых из нас больше интересуют люди, чем лошади. Его выражение лица, когда он повернулся к лошади, – и как оно изменилось, когда он смотрел на меня! Мне он ничуть не понравился. Я продолжала вспоминать Эдит на свадьбе, как она шла по проходу церкви под руку с этим человеком. Она его боялась. Что же он за человек, если так напугал юную девушку? Несложно догадаться! Надеюсь, мне не придется часто встречаться с мистером Нэпиром Стейси. Я выброшу его из головы. Пьетро стал бы презирать его с первого взгляда. Эта ярко выраженная… как бы это назвать… мужественность, выраженная маскулинность… вызвала бы у него раздражение. «Какой-то мещанин!» – прокомментировал бы Пьетро, что означало бы чуждое музыке создание.

Однако я все никак не могла отделаться от мыслей о Нэпире.

Я успешно нашла дорогу в свою комнату, села у окна, но видела перед собой не серо-зеленую водную гладь, а эти презрительные глаза потрясающей голубизны.

Потом в комнату вошла миссис Линкрофт и сказала, что сэр Уильям хочет меня видеть.

* * *

Как только меня представили сэру Уильяму, я тут же заметила сходство между ним и Нэпиром. Те же пронзительные голубые глаза, длинный, можно сказать, орлиный нос, тонкие губы – что-то едва различимое – и этот высокомерный взгляд, в котором сквозит пренебрежение ко всему миру.

Миссис Линкрофт успела сообщить мне по дороге, что сэр Уильям наполовину парализован после инсульта, который разбил его год назад. Он едва мог шевелиться. Кусочки мозаики начинали складываться в моей голове, и я поняла, что инсульт стал еще одной причиной, почему Нэпира призвали домой.

Сэр Уильям сидел в кожаном кресле с подголовником, рядом стояла трость с набалдашником, как мне показалось, украшенным лазуритом. Одет он был в халат с темно-синим бархатным воротником и отворотами; он, несомненно, был очень высокого роста, и мне стало бесконечно грустно, что такой мужчина оказался недееспособен, а ведь когда-то он был таким же сильным и мужественным, как и его сын. Тяжелые велюровые портьеры были наполовину задернуты, сэр Стейси сидел спиной к свету, как будто намеренно избегал даже самых тусклых лучиков. Толстый ковер на полу скрадывал звуки моих шагов. Вся мебель – огромные позолоченные часы, письменный стол стиля «буль» с инкрустацией из бронзы и перламутра, столы и стулья – выглядела массивной и производила гнетущее впечатление.

Миссис Линкрофт произнесла своим негромким, но властным голосом:

– Сэр Уильям, миссис Верлен.

– О, миссис Верлен. – Говорил он с трудом, и это тронуло меня. Наверное, я отдавала себе отчет, – возможно, благодаря недавней встрече с его сыном, – как сильно этого человека изменил недуг. – Прошу вас, присаживайтесь.

Миссис Линкрофт тут же поставила перед сэром Уильямом стул, настолько близко, что я заподозрила, что зрение его тоже подводит.

Я присела, и он сказал:

– У вас отличные рекомендации, миссис Верлен. Я очень рад. Мне кажется, у миссис Стейси талант. И мне бы очень хотелось его развить. Видимо, у вас еще не было времени ее прослушать…

– Пока нет, – ответила я. – Но я уже успела побеседовать с юными леди.

Он кивнул.

– Когда я узнал, кто вы, немедленно заинтересовался.

Мое сердце учащенно забилось. Если он узнал, что я сестра Ромы, скорее всего, догадался и о цели моего приезда.

– Мне так и не выпало удовольствия послушать, как играет ваш супруг, – продолжал он, – но я читал о его величайшем таланте.

Разумеется, он имел в виду Пьетро. Как же у меня шалят нервы! Должна была сразу понять.

– Он был великим музыкантом, – согласилась я, пытаясь скрыть чувства, которые охватывали меня всякий раз, когда я говорила о Пьетро.

– Миссис Стейси до него, разумеется, далеко.

– Мало кто из живущих мог бы с ним сравниться, – с достоинством парировала я. Он склонил голову, чтобы засвидетельствовать свое уважение к Пьетро.

– Я буду просить вас играть для меня время от времени, – продолжал сэр Уильям. – Это будет входить в ваши обязанности. И, возможно, иногда для гостей.

– Ясно.

– Я бы хотел послушать, как вы играете, прямо сейчас. – Тут же рядом со мной оказалась миссис Линкрофт.

– В соседней комнате есть фортепиано, – сказала она. – Там же вы найдете и произведение, которое сэр Уильям хотел бы послушать в вашем исполнении.

Миссис Линкрофт отдернула тяжелую портьеру, открыла дверь, и я последовала за ней в комнату. Первое, что я увидела, это фортепиано. Крышка инструмента была открыта, на пюпитре стояли ноты. Комната была оформлена в тех же цветах, как и та, из которой я вышла; и было так же заметно, что владелец избегает солнечного света.

Я подошла к фортепиано, взглянула на ноты. Я знала каждую ноту на память. «К Элизе» Бетховена, на мой взгляд, самое красивое из когда-либо написанных произведений.

Миссис Линкрофт кивнула, я села за инструмент и заиграла. Я была глубоко тронута, поскольку это произведение напомнило мне о нашем доме в Париже, напомнило о Пьетро. Об этой пьесе он говорил: «Романтичная… западающая в память… таинственная. Нельзя фальшивить в таком произведении. Благодаря подобной музыке можно представить себя великим пианистом».

И я играла, и боль стихала, и я уже забыла о печальном старике, сидящем в соседней комнате, и о молодом грубияне, которого я встретила на конюшне. Музыка всегда оказывала на меня подобное воздействие. Во мне жили два человека: музыкант и женщина. И эта женщина была вполне прагматичной, она училась пренебрегать окружающим миром, поскольку ей не раз причиняли боль и больше она была не намерена эту боль сносить. Женщина привыкла маскировать свои чувства, а порой делать вид, что их просто не существует, потому что они ее страшат.

А вот музыкант – это одни эмоции, одни переживания. Когда я играю, представляю, что меня уносит из этого мира, мои чувства и сознание обостряются, я воспринимаю все слишком пронзительно, не так, как обычные люди. И пока я играла, я почувствовала, как эта комната, где до этого уже давно царили мрак и печаль, неожиданно вновь ожила. Я привнесла в нее то, по чему уже давно здесь истомились. Просто невообразимо! Но музыка – нечто чуждое этому земному миру. Великие музыканты черпали вдохновение в божественном начале… и хотя меня нельзя назвать великой пианисткой, но по крайней мере я – музыкант.

Я закончила играть, и комната вновь стала обычной – вся магия развеялась. Я почувствовала, что еще никогда так совершенно не исполняла «К Элизе», и если хозяин дома, превозмогая собственную глухоту, все-таки услышал мое исполнение, он наверняка не разочарован.

Воцарилась тишина. Я сидела за инструментом и ждала. Когда молчание затянулось, я встала, вышла из комнаты, придержав портьеру, которая была неплотно задернута. Сэр Уильям сидел, откинувшись в кресле, с закрытыми глазами. Ко мне тут же подошла до этого стоявшая рядом с ним миссис Линкрофт.

– Это было прекрасно, – прошептала она. – Он невероятно тронут. Как полагаете, вы сами сможете вернуться в свою комнату? Найдете дорогу?

Я заверила, что смогу, и вышла из комнаты, все гадая: неужели музыка настолько тронула сэра Уильяма, что ему стало плохо? По крайней мере, настолько, что миссис Линкрофт решила остаться с ним. Каким же утешением, должно быть, она являлась для сэра Уильяма – ее роль была намного большей, чем роль обычной экономки. Неудивительно, что он отплатил ей тем, что предоставил ее дочери Элис возможность учиться и получать хорошее воспитание.

Размышляя о сэре Уильяме, миссис Линкрофт и, разумеется, встрече с Нэпиром Стейси, я не так-то легко, как мне казалось изначально, нашла дорогу в свою комнату. Особняк был просто огромным: столько разных коридоров, лестничных пролетов, которые были абсолютно похожи, поэтому вполне понятно, что я могла повернуть не в том месте.

Я подошла к одной из дверей, гадая, приведет ли она меня вновь в ту часть дома, где располагалась моя комната, и открыла ее. Первое, что бросилось в глаза в этой комнате, – колокольчик на шнурке, и мне тут же пришла в голову мысль, что следует просто позвонить и попросить слугу провести меня в мои покои.

Как только я вошла в эту комнату, я мгновенно почувствовала, что в ней что-то не так. В ней было нечто, что я могла назвать напускной естественностью, и складывалось впечатление, что хозяин комнаты только что отсюда вышел. На столе лежала открытая книга. Я подошла и увидела, что это коллекция марок; на стуле лежал хлыст, на стенах висели картины, на которых были изображены солдаты в различных формах. Над камином висел портрет молодого мужчины. Я подошла к камину и стала разглядывать картину: это полотно меня восхитило. Каштановые волосы, живые голубые глаза, длинный орлиный нос, на губах играет улыбка. Я мало видела таких красивых лиц. Конечно, я поняла, кто это – тот самый красавец-брат, который погиб. И я зашла в его комнату. Я испугалась, когда поняла, что не имею никакого права находиться в этой святая святых; однако я не могла отвести взгляд от прекрасного лица на холсте. Картина была написана настолько талантливо, что глаза на ней, казалось, следовали за тобой повсюду. И пока я пятилась назад, не в силах оторвать взгляд от картины, голубые очи следовали за мной: они казались то печальными, то смеющимися.

– Ха-ха! – услышала я пронзительный смех, от которого у меня побежали мурашки по спине. – Любуетесь Бо?

Я обернулась, и на мгновение мне показалось, что у меня за спиной стоит маленькая девочка. Потом я разглядела, что она отнюдь не юна. На вид ей было уже за семьдесят. Она носила бледно-голубое батистовое платье, подпоясанное голубым атласным кушаком. На седых волосах по бокам головы были закреплены два маленьких голубых банта в тон кушаку; юбка с оборками больше подошла бы юной Эдит, чем этой старушке.

– Да-да, – жеманно продолжала она. – Вы смотрели на Бо. Видела, что смотрели… не стоит отрицать.

– Я новая учительница музыки, – представилась я.

– Мне это известно. Я знаю все, что происходит в этом доме. Но что это доказывает? Что? Что вы не смотрели на Бо?

Я пристально разглядывала старушку: маленькое личико по форме напоминало сердечко – в молодости она, должно быть, была писаной красавицей. От нее так и веяло женственностью, и она явно намеревалась сохранить это качество, о чем свидетельствовали платье и банты. В складках морщинок озорно сверкали голубые глаза, носик был приплюснут, как у котенка.

– Я только что приехала, – пустилась я в объяснения. – Пыталась…

– Полюбоваться на Бо, – закончила она. – Мне известно, что вы только что прибыли, и я хотела встретиться с вами. Вы, разумеется, уже слышали о Бо. Все знают о Бо.

– А вы не могли бы быть настолько любезны, чтобы представиться?

– Разумеется, разумеется. Как беспечно с моей стороны. – Она засмеялась. – Я решила, что вы уже слышали обо мне… как слышали о Бо. Я – мисс Сибилла Стейси, сестра Уильяма. Я живу в этом доме всю свою жизнь, поэтому я живой свидетель и точно знаю, что здесь происходит.

– Должно быть, это вам нравится.

Она строго взглянула на меня.

– Вы же вдова? – уточнила она. – Значит, уже имеете опыт. Вы были замужем за тем знаменитым музыкантом, верно? И он умер. Очень печально. Смерть – это грустно. Мы пережили в этом доме несколько смертей…

Губы у нее задрожали, как будто она готова была вот-вот расплакаться. Неожиданно она вся засветилась, как ребенок.

– Но теперь, когда Нэпир вернулся и женился на Эдит… появятся дети. А потом все изменится к лучшему. Дети все расставят на свои места. – Она перевела взгляд на картину. – Быть может, и Бо тогда уйдет.

Она поморщилась.

– Он же умер, если я не ошибаюсь? – мягко уточнила я.

– Мертвые не всегда уходят, не так ли? Бывают, что они решают остаться. Они не могут оторваться от тех, с кем прожили годы. Временами их держит любовь… бывает, что ненависть. Бо все еще здесь. Все еще не может обрести покой, бедняжка Бо. Судьба была к нему щедра. У него было все: красота, шарм, острый ум. Бывало, так заиграет на рояле, что растрогает до слез. У Бо было все. Он никогда не укоротил бы себе жизнь, которая была во всех смыслах идеальна, как полагаете?

– Возможно, он нашел абсолютное совершенство.

Она покачала головой, как ребенок, упрямо топнула ножкой.

– Быть такого не может! – разозлилась она. – Бо не мог быть нигде счастливее… ни на земле, ни на небе. С чего бы Бо умирать, как по-вашему?

– Потому что пробил его час, – предположила я. – Так случается… время от времени. Молодые умирают.

Я подумала о Пьетро, о Роме. Почувствовала, как дрожат губы.

– О, он был настоящим красавцем, – сказала она и подняла взгляд на картину, как будто стояла перед иконой. – Вот таким он был… при жизни. Эта картина как будто говорит с тобой. Я никогда не забуду тот день. Кровь… всюду кровь…

Она поморщилась, а я сказала:

– Прошу вас, не думайте об этом. Видно, что даже сейчас воспоминания причиняют вам боль.

Она подошла ближе, и в ее глазах уже не было ни следа печали – они озорно блестели, что пугало даже больше, чем недавняя грусть.

– У него взяли показания. Доктор настоял. Он сказал, что вины Нэпира нет. Они просто играли с пистолетами… как обычно играют мальчики. «Руки вверх! Или я буду стрелять!» – кричал Нэпир. А Бо ответил: «Ага, я быстрее!» По крайней мере, так рассказал нам Нэпир. Но свидетелей не оказалось. Они были в комнате, где хранится оружие. Потом Бо потянулся за своим пистолетом, и Нэпир выстрелил. Нэпир сказал: оба думали, что пистолеты не заряжены. Но, как видите, ошибались.

– Ужасный несчастный случай.

– С тех пор все изменилось.

– Но это был несчастный случай.

– Вы совершенно правы, миссис… миссис…

– Верлен.

– Я запомню. Никогда не забываю имен. Никогда не забываю лиц. Вы совершенно правы, миссис Верлен. А вы ведь только-только приехали. Поэтому вы совершенно правы.

– Разумеется, я ни в чем не могу быть уверенной, – сказала я, – но очень легко представить, как два мальчика играют и происходит несчастный случай. Подобное случалось уже не раз.

Она заговорщически прошептала:

– Нэпир ревновал Бо. Об этом все знали. А разве могло быть иначе? Бо был божественно красив, ему все в жизни удавалось. Он привык бросать Нэпиру вызов во всем.

– В таком случае он был не без изъяна, – резко парировала я, сама не понимая, почему мне захотелось встать на защиту Нэпира. Мне хотелось защитить мальчика, а не того выскочку из конюшни.

– Как и любой мальчишка. Он был такой озорник… А Нэпир… он совершенно другой.

– В каком смысле?

– С ним трудно ладить. Он всегда держался особняком. Бродил сам по себе. Никогда не упражнялся на фортепиано.

– А в этом доме всегда любили музыку?

– Их мать прекрасно играла на рояле. Как и вы. О да, я только что слышала, как вы играли. Я легко поверила бы, что Изабелла вернулась. Изабелла могла бы стать величайшей пианисткой, я слышала, как об этом говорили. Но она оставила учебу, когда вышла замуж. Уильям не хотел, чтобы она училась. Он желал, чтобы она играла исключительно ему. Вы можете это понять, миссис Верлен?

– Нет, – горячо заверила я. – По моему мнению, нужно было позволить ей продолжить обучение. Если есть талант, нельзя зарывать его в землю.

– Притча о талантах! – радостно воскликнула она. – Изабелла тоже так думала. Она была… возмущена.

Я почувствовала определенную симпатию к Изабелле: вне всякого сомнения, она положила карьеру на алтарь брака… точно так же, как и я.

Я ощутила на себе взгляд этих по-детски озорных, но пронзительных глаз.

Потом она вновь повернулась к картине.

– Я открою вам тайну, миссис Верлен. Это моя работа.

– В таком случае вы истинный художник.

Она заложила руки за спину и медленно кивнула.

– Как интересно!

– О да. Я написала эту картину.

– А позировал он для картины задолго до смерти?

– Позировал? Он никогда ни для кого не позировал. Представить, чтобы Бо посидел смирно, – невозможно! Да и зачем мне натурщик? Я знала его как свои пять пальцев. Сейчас я вижу его так же ясно… как видела тогда. Мне не нужен был натурщик, миссис Верлен. Я пишу только тех, кого я знаю.

– Очень мудро с вашей стороны.

– Не желаете посмотреть другие мои картины?

– С огромным удовольствием.

– Изабелла была талантливым музыкантом, но не ей одной был дарован талант. Идемте в мою комнату. У меня есть собственная маленькая комнатка. Я прожила там всю свою жизнь. Было время, когда я могла бы отсюда уехать. Собиралась выходить замуж… – Личико старушки сморщилось, и мне показалось, что она вот-вот разрыдается. – Но так и не вышла… поэтому осталась здесь, где и прожила всю свою жизнь. У меня есть дом и мои картины…

– Мне очень жаль, – произнесла я.

Она улыбнулась:

– Быть может, однажды я и вас напишу, миссис Верлен. Когда узнаю вас получше. И тогда подумаю, как вас написать. А сейчас ступайте за мной.

Эта странная маленькая женщина меня очаровала. Она изящно развернулась, и я заметила, как из-под голубой юбки выглядывают черные атласные тапочки. Своей озорной улыбкой, как я уже говорила, она напоминала веселую девчушку, а ее манеры в сочетании с морщинистым личиком интриговали, хотя я и предположила, что она старая дева. Любопытно, что же я увижу в ее комнате? И неужели она действительно написала картину, висящую над камином в комнате Бо?

Мы поднялись по лестнице и прошли по коридору. Она оглянулась через плечо.

– Миссис Верлен, вы сбились с пути, верно? – как ребенок, поддразнила меня она.

Я призналась, что она права, но добавила, что со временем научусь хорошо ориентироваться в доме.

– Со временем… – прошептала она. – Возможно. Но время ничему не учит, не так ли? Говорят, что время лечит, но все, что люди говорят, неправда, как считаете?

У меня не было желания вступать с ней в спор, поэтому я в тот момент возражать не стала. Она улыбнулась и зашагала дальше.

В конце концов мы подошли к комнате, которую она назвала «покоями». Мы находились в одной из башенок, и она с радостью пригласила меня войти в свои апартаменты. В большой башне было три комнаты.

– Они расположены по кругу, – пояснила она, – можно все обойти… одна комната ведет в другую, и вы возвращаетесь туда, откуда начали. Правда, необычно, миссис Верлен? Но я хотела бы показать вам свою мастерскую. Она выходит окнами на север. Для художника очень важен свет. Пройдемте со мной, я покажу вам свои работы.

Я вошла. В этой комнате окна были намного больше, чем в остальных, и залиты светом с северной стороны. В этой комнате ее возраст становился совершенно очевиден, маленькие бантики, голубое платье с атласным кушаком, маленькие черные атласные туфельки уже не могли скрыть ни морщин, ни коричневых пятен на тонких руках с когтистыми пальцами. Но она ничуть не утратила живости. Мастерская была меблирована очень просто, две двери в одном и другом конце, как я поняла, вели в соседние комнаты. На стенах висело несколько картин, еще несколько полотен сгрудились в углу. На столе лежал шпатель, стоял мольберт, на котором оказался незаконченный портрет трех девочек. Я сразу же их узнала: Эдит, Аллегра, Элис. Она проследила за моим взглядом.

– Ах, – заговорщически прощебетала она. – Подойдите, посмотрите.

Я подошла ближе. Она с нетерпением ожидала моей реакции. Я разглядывала картину: Эдит с золотистыми волосами, Аллегра с густыми черными кудрями, Элис с белой тесьмой, которой сзади были стянуты ее длинные прямые светло-каштановые волосы.

– Узнали?

– Разумеется. Очень похоже.

– Они молоды, – сказала она. – Их лица ничего не передают, как полагаете?

– Юность… невинность… неопытность…

– Их лица ничего не скажут, – продолжала она. – Но если вы узнаете их поближе, сможете разглядеть за их лицами целый мир. В этом и заключается талант художника, согласны? Разглядеть то, что пытаются скрыть.

– От таких слов о художнике становится тревожно.

– Художников стоит избегать. – Она озорно, по-девичьи засмеялась.

Она смотрела на меня своими по-детски наивными глазками, и мне стало не по себе. Неужели она пытается разгадать мои секреты? Неужели она видит мою бурную жизнь с Пьетро? Неужели она захочет узнать истинные причины моего приезда? А если она выяснит, что я сестра Ромы?

– Все зависит от того, – ответила я, – есть ли у человека тайны.

– У каждого есть свой секрет, не находите, миссис Верлен? Он может быть один-единственный, крошечный… но принадлежит он только одному человеку. Пожилые люди намного интереснее молодых. Природа – творец. Природа рисует на лицах людей все, что они предпочли бы скрыть.

– Природа также рисует и более приятные вещи.

– А вы оптимистка, миссис Верлен. Я сразу поняла. Вы похожи на ту молодую женщину, которая приезжала сюда… на раскопки.

Я встревожилась не на шутку.

– Похожа? – удивилась я.

Она продолжала:

– Уильям не хотел, чтобы это место тревожили, но она была так настойчива. Не давала ему проходу, поэтому Уильям был вынужден согласиться. И приехали эти археологи в поисках римских останков. С тех пор все изменилось.

– А вы встречали эту молодую даму?

– О да. Я люблю знать, что происходит.

– Это она исчезла?

Старушка радостно закивала. Глаз из-за морщинок было почти не разглядеть.

– И знаете почему? – спросила она.

– Нет.

– Потревожили покой. Им это не понравилось.

– Кому им?

– Тем, кто умер и почил там. Они не уходят… навсегда, понимаете? Они возвращаются.

– Вы имеете в виду… римлян?

– Мертвых, – ответила она. – Их можно ощутить повсюду. – Она подошла поближе и прошептала: – Мне кажется, что Бо не понравилось бы, что Нэпир вернулся. По правде говоря, он недоволен. Он сам мне сказал.

– Бо… вам сказал?

– Во сне. Мы были очень близки… он был моим маленьким мальчиком. Ребенком, который у меня так и не родился. Я представляла своего сына… именно таким, как Бо. А Нэпира здесь не должно быть. Отослать его прочь – это правильное решение. Почему Бо должен был уйти, а Нэпир остаться? Это нечестно. Неправильно. Но теперь он вернулся, и это очень плохо, уверяю вас. Минуточку.

Она подошла к груде полотен и вытащила одну картину. Поставила ее к стене – и я ахнула от ужаса. Это был портрет мужчины в полный рост. Свирепое выражение лица… заметный орлиный нос, глаза прищурены, губы изогнуты в мерзком оскале. В этом мужчине я узнала Нэпира.

– Узнали? – спросила она.

– Мне он не очень-то нравится, – ответила я.

– Я написала его, когда он убил своего брата.

Меня охватило возмущение. Из-за мальчика, вновь стала уверять я себя. Она наблюдала за моим выражением лица и засмеялась.

– Вижу, вы готовы встать на его защиту. Вы же его не знаете. Он само зло. Он ревновал своего брата, красавца Бо. Он хотел иметь все то, что имел Бо… поэтому он его убил. Это на него похоже. Уж я-то знаю. Все это знают.