Текст книги "Мой враг – королева"
Автор книги: Виктория Холт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 25 страниц)
– Граф Лейртер выглядел очень красиво, не правда ли?
– Более чем красиво, Мадам.
– Я не видела более красивого мужчину, а ты? Ах нет, Не поддакивай мне. Как добропорядочная жена, ты не должна даже сравнивать его со своим мужем, Уолтером Деверо.
Она так проницательно на меня смотрела, что я засомневалась, не выдала ли я своего интереса к Роберту.
– Они оба – великолепны, Ваше Величество. Она рассмеялась и больно ущипнула меня:
– Честно говоря, – сказала она, – при дворе нет мужчины, способного сравниться с графом Лейстером. Но ты считаешь, что Уолтер достоин такого сравнения, и это мне нравится. Я не люблю неверных жен.
Я почувствовала себя неловко: как она могла догадаться, что я чувствую к Роберту? Я старалась никогда не выдавать себя, да и он ни разу не взглянул в мою сторону. Вероятно, ей казалось, что все женщины должны желать Роберта.
Она продолжала:
– Я предложила его в мужья королеве Шотландии. Она решила, что Роберт недостоин ее. Она никогда его не видела, иначе изменила бы свое мнение. Я оказала ей величайшую честь, которую только в силах была оказать кому-либо. Я предложила ей графа Лейстера, а теперь я открою тебе секрет: если бы я не поклялась умереть девственницей, единственный человек, за которого я вышла бы замуж – это Роберт Дадли.
– Мне известно о привязанности Вашего Величества к нему, и его – к Вашему Величеству.
– Я сказала об этом шотландскому послу, и ты знаешь, что он мне ответил, Леттис?
Я с почтением ждала продолжения, и она продолжила.
– Он сказал: «Мадам, не трудитесь говорить мне это. Я знаю Вас: Вы думаете, что как только Вы выйдете замуж, Вы станете лишь королевой, а не правительницей Англии, но сейчас Вы – и королева, и король в одном лице… вы не потерпите, чтобы вами командовали».
– И Ваше Величество согласились с ним? Она легонько толкнула меня:
– Думаю, тебе известно.
– Мне известно, – отвечала я, – что я должна быть счастлива возможностью быть связанной с Вашим Величеством кровным родством и служить столь благородной леди.
Она кивнула:
– Есть обязанности, которые я должна исполнять. Но, когда я увидела его сегодня, стоящего передо мною, я была готова в своем сердце позабыть все свои решения.
Наши взгляды встретились. Ее огромные зрачки искали в моих глазах пути к моим мыслям и моему сердцу. Ее взгляд навел меня на мрачные предчувствия, как это часто случалось затем в будущем.
– Я всегда буду подчиняться моей судьбе, – продолжала она. – У нас есть долг, которому мы обязаны подчиниться… Роберт и я.
Я предчувствовала, что в ее словах сквозит скрытое предостережение мне, но не могла понять, в чем оно состоит. Несомненно, моя красота не поблекла после рождения детей, скорее всего, она расцвела еще более. Я по-прежнему ощущала, как взгляды мужчин следуют за мною, и нередко мне приходилось слышать, что я вызываю желания.
– Я покажу тебе кое-что, – проговорила королева и подошла к комоду. Она вынула из ящика нечто завернутое в бумагу, на которой было написано ее рукой: «Портрет Милорда».
Она развернула бумагу, и внутри оказался миниатюрный портрет: на меня глядело лицо Роберта.
– Сходство очень велико, – сказала она. – Тебе так не кажется?
– Каждый сказал бы, что это – никто иной, как милорд Лейстер.
– Я показывала его Мелвиллу, и он также полагает, что сходство поразительное. Он пожелал взять его с собой, чтобы показать своей повелительнице: он полагает, что как только она взглянет на портрет, она не сможет отказать ему. – Она застенчиво засмеялась. – Но я не отдала ему портрет. Я сказала Мелвиллу, что он единственный у меня, поэтому я не могу отдать его. Полагаю, он понял.
Она было дала мне его в руки и вдруг довольно резко выхватила. Затем осторожно опять завернула портрет и перевязала лентой. Это было символично: она никогда не отдаст Его.
Без сомнения, Роберт поверил тому, что после оказания почестей следующим шагом королевы будет замужество. Я полагала, что и действительно она намерена была выйти за него замуж, несмотря на ее заверения, что она желает остаться девственницей.
Он теперь был очень богат – он стал одним из богатейших людей в Англии, и немедленно приступил к реконструкции замка Кенилворт. Как и следовало ожидать, он гордился своим богатством и, конечно, был очень близок к королеве. Ее спальня стала, в некотором смысле, государственным кабинетом, и, по традиции веков, она принимала в ней министров. Однако один Роберт мог входить к ней в спальню без доклада – ему все позволялось. Однажды он выхватил ночную сорочку у леди, обязанность которой была подавать сорочку королеве, и подал ее сам. Не раз его видели целующим королеву на ночь.
Я вспомнила при этом, какие слухи распространялись о прошлом Елизаветы – о ее шашнях с Томасом Сеймуром, который свободно бывал у нее в спальне, но теперь я все более и более укреплялась в убеждении, что между ними не было физической любви. Елизавете нравилось разжигать чувство – свои собственные и своих поклонников – и именно на этом уровне, очевидно, она предпочитала оставлять отношения.
О ней всегда было много слухов, и, конечно, они были далеки от истины, но ее выходки стали предметом изумления всего мира. Не было королевы, за которой тянулась такая череда поклонников и ухажеров, и не было королевы, которую было бы так же трудно завоевать, как ее. Очевидно, для нее это было наивысшим и изысканным развлечением, в то время как для ее поклонников это стало весьма щекотливым и досадным моментом.
Роберта же, как первого из череды соискателей ее руки, существовавшее положение все более и более раздражало. Они оба были уже не в самом молодом возрасте, и, если королева надеялась принести Англии здорового наследника престола, самое время было выйти замуж. Как королеве, ей подобало знать об этом, но она все оттягивала.
Когда она отвергала заморских соискателей своей руки, все полагали, что она делает это оттого, что желает одного Роберта Дадли, но теперь время шло, а оно не выказывала желания выйти замуж. Все, кроме разве что заклятых врагов Роберта, желали их брака, тем более, что она ясно показывала свою любовь к нему.
Однако со временем люди начали предполагать, что существует какая-либо иная причина, по которой она отказывается от замужества. Шептались, что в ней есть нечто, отличающее ее от прочих женщин. Говорили между собой, что она бесплодна, а следовательно, нет смысла выходить замуж только для того, чтобы делить с кем-то власть. Ее прачки, якобы, разболтали о том, что у королевы редко бывают месячные, а это ясно указывало на то, что вряд ли она способна к деторождению. Я, однако, полагала, что едва ли какая-либо из королевских прачек осмелится болтать об этом. Все это было очень загадочно, тем более для женщины, которая была бы настолько влюблена, как была влюблена в Роберта Дадли Елизавета, и тем более было странно, что она даже не пыталась скрыть своих чувств к нему.
Я иногда думала, что ее воспитание имело на нее такое влияние. Ей было только три года, когда умерла ее мать, но она была уже в сознательном возрасте, в особенности, если принимать в расчет ее ранний ум, чтобы оплакивать потерю. Представлялось сомнительным, чтобы ее умная и веселая мать проводила с ребенком много времени, но ее посещения, безусловно, запомнились дочери. Анна Болейн славилась утонченным вкусом, и я слышала, что она любила одевать дочку в изысканные наряды. И вдруг веселая, изящная, нарядная мать исчезает. Я представляла себе трехлетнего ребенка, недоумевающего, задающего вопросы и не получающего на них удовлетворительных ответов. Красивые вещи исчезают вместе с матерью, а вместо этого гувернантка вынуждена посылать к королю с просьбой о самом необходимом, в чем нуждается его дочь. Отец, обезглавивший двух, должен был представляться ребенку ужасным. Одна мачеха Елизаветы умерла при родах, другая была разведена и забыта; последней мачехой была добрая и красивая Катарина Парр, с чьим мужем впоследствии она находилась в столь вольных отношениях, что была выслана из дома. Затем была жизнь, проведенная в казематах, с постоянно занесенным над головой топором палача. И в конце концов – власть и трон.
Не удивительно, что она была решительно настроена удерживаться на троне до последнего. Не удивительно, что с таким отцом она не верила в мужскую страсть. Может быть, в том и была причина, что она не желала расставаться даже с маленькой частью власти – и даже ради любимого Роберта.
Месяцы проходили, и Роберт становился все более беспокойным и раздражительным, и нам часто доводилось слышать между ними с королевой резкие слова. Однажды она напомнила ему, что она – королева, и ему следовало бы быть осторожнее. После этих ссор он обычно уходил обиженный, и она волновалась о нем и посылала за ним. Он возвращался, и они вновь становились друзьями.
Было много пересудов о том, что происходит в Шотландии. Мария вышла замуж за Дарнли – к тайному ликованию Елизаветы, хотя она и изображала негодование по этому поводу. Она часто после этого подшучивала вместе с Робертом над Марией:
– Она еще нахлебается печали большой ложкой, – говорила Елизавета, – но подумать только, что она могла бы иметь мужем тебя, Роберт.
Ей хотелось проучить Марию за то, что она отвергла Роберта, хотя она, Елизавета, очень рассчитывала на это.
Теперь Елизавета все более завоевывала уважение мудрых политиков. Такие мужчины, как Уильям Сесил, канцлер Николас Бэкон и герцог Саксонский считали ее проницательным политиком. В начале правления ее положение было нелегким и незавидным. И как могла она чувствовать себя уверенной и в безопасности, когда постоянно слухи о незаконности ее правления ползли по Европе? Никогда еще не бывало правителя в более шатком положении, чем Елизавета в то время. Теперь ей было тридцать три года, и она смогла найти место в сердцах людей, которое прежде принадлежало ее отцу: несмотря на все его злодеяния, ему всегда народ отдавал свою любовь. Он мог позволить себе рисковать состоянием всего королевства, участвуя в авантюрах, мог жениться на шестерых женах – и умертвить двоих, но для народа он всегда был героем и Королем, и не бывало попыток свергнуть его. Елизавета была истинной дочерью своего отца – и по внешности, и по манерам. Ее голос напоминал его голос, она ругалась, как, бывало, он, и везде, куда бы она ни направлялась, звучало: «Вот дочь великого Генриха», и она знала, что это – одно из ее неоспоримых преимуществ. Никто не мог отрицать, что она – его дочь, и что когда-то он принимал ее как свою законную дочь.
Однако ей приходилось быть осторожной. Мария, королева Шотландии, была претенденткой на трон. Поэтому что могло быть лучше для Елизаветы, чем замужество Марии за слабым, беспутным юношей, который мог привести Шотландию к потере могущества и разорению, и, тем самым, навлечь на Марию гнев ее возможных сторонников. Сестры леди Джейн Грей, Кэтрин и Мэри, обе были в Тауэре, наказанные заточением за то, что вышли замуж без высочайшего соизволения. Таким образом, Елизавета разделывалась с теми, кто мог иметь больше прав на трон, чем она: вскоре они все были под замком.
Пришла новость, что королева Шотландии беременная. Это было нежелательно для Елизаветы: если Мария родит наследника, то люди начнут сравнивать ее с Елизаветой в невыгодном свете для последней. Елизавета была подавлена До того самого момента, когда пришли новости о злосчастном ужине в Холируд Хаус, в Эдинбурге, во время которого секретарь-итальянец Марии, Риччио, был убит на глазах беременной королевы. Когда поползли слухи о том, что Риччио был любовником Марии, Елизавета сделала вид, что шокирована и негодует, однако новости ей доставили удовольствие. Но тоска королевы не прошла. О, она была сущей загадкой – наша Королева!
Как-то двор приехал в Гринвич – любимый дворец королевы, потому что она родилась там – с просторными залами, богато украшенными гобеленами, которые королева очень любила демонстрировать. В особенности любила она показывать новичкам при дворе зал, где она появилась на свет. Она стояла тогда посреди зала со странным взглядом, и я думала о том, представляет ли она себе свою мать, лежащую изможденной после родов, с разметавшимися по подушке прекрасными черными волосами. Думала ли она о том моменте, когда ее матери сказали, что родилась девочка, и это стало причиной агонии Анны Болейн, потому что рождение наследника, мальчика, изменило бы ее страшное будущее. Иногда в такие моменты на лице Елизаветы появлялось хищное, жесткое выражение, как будто она клялась самой себе доказать, что она станет лучшим правителем, чем стал бы любой мальчик.
Итак, мы были в Гринвиче. Она – в одном из своих великолепных нарядов, которыми был полон ее гардероб, платье из белого и пунцового атласа, расшитом жемчугами величиной с птичье яйцо, на оборках сверкали, как капли росы, крошечные бриллианты.
Она танцевала в тот день с Томасом Хинеджем, очень красивым мужчиной, которому в последнее время она оказывала большое внимание. В зал вошел Уильям Сесил. Было что-то в выражении его лица и глаз, показывающее, что у него есть важные новости, и королева сделала ему знак подойти. Он прошептал ей новости на ухо, и она побледнела Я была возле нее. я танцевала тогда с Кристофером Хэттоном, одним из лучших танцоров при дворе.
– Ваше Величество плохо себя чувствуют? – прошептала я ей.
Еще несколько фрейлин собралось вокруг нее, и она скорбно посмотрела на нас, проговорив:
– Королева Шотландии разрешилась прекрасным сыном, а я по-прежнему – бесплодное дерево.
Углы рта ее скорбно опустились, и она выглядела бледно и печально. Сесил что-то прошептал ей, и она кивнула.
– Пришлите ко мне Мелвилла, – сказала она, – я выражу ему мое высочайшее удовольствие по поводу события.
Когда пришел шотландский посол, вся печаль будто слетела с нее. Она весело сказала ему, что узнала новость и весьма ею обрадована.
– Моя сестра, королева Шотландии, любима Богом, – сказала она ему.
– Это милость Божья дала нам наследника и благополучное разрешение королевы от родов, – ответил Мелвилл.
– О, да. В Шотландии был большой раздор, однако этот ребенок принесет ей желанный мир.
Когда Мелвилл спросил, не соизволит ли она стать крестной матерью принцу, она ответила.
– Охотно.
Я увидела, как после этого разговора ее глаза следили за Робертом, и подумала.
– Она этого так не оставит. Рождение сына у королевы Шотландии привело ее к мысли о необходимости наследника для Англии. Теперь она выйдет за Роберта Дадли, потому что всегда желала иметь его.
В тот Новый год королева так благоволила ко мне, что подарила мне отрез черного бархата, и это было весьма дорогим подарком.
Мы со двором были в Гринвиче на праздновании Двенадцатой ночи. Я была в возбужденном, приподнятом настроении, отношение ко мне Роберта Дадли за последние несколько недель изменилось Я теперь часто замечала на себе его взгляд в полном зале, мы обменивались взглядами и улыбались друг другу.
Не было сомнения, что за последнее время Роберт стал не только самым красивым мужчиной при дворе, но и самым богатым и могущественным человеком. В нем была мужественность, что немедленно бросалась в глаза любому. Но я никогда не была уверена, привлек ли он меня своими чарами либо я соблазнилась возможностью потягаться силами с королевой, потому что даже заговорить с Робертом по-дружески значило неизбежно навлечь на себя ее гнев. Любая встреча между нами должна была состояться с максимальными предосторожностями и в строжайшей тайне, потому что если бы это когда-либо достигло ушей королевы, то был бы конец и его и моему процветанию при дворе. Это также воодушевляло и зажигало меня, я всегда любила риск.
Я не была столь глупа, чтобы думать, что ради меня Роберт пожертвует привязанностью королевы. Если бы она только поманила его, он немедленно оставил бы меня. Он был однолюб: его единственной большой любовью была корона. Если он когда-либо желал чего-то, то желал страстно, и делал все, что было в его силах, чтобы достичь цели. К несчастью для него, существовал лишь один способ достичь желаемого, так как только Елизавета могла дать ему власть и корону. Но проходили дни, и Елизавета выказывала все менее желания поделиться с ним властью.
И Роберт все более и более злился: перемена в нем была заметна всем. Сколько раз королева пробуждала в нем надежды, столько же раз все откладывалось. Теперь для него становилось ясным, что, возможно, она никогда не выйдет за него замуж. Он взял в привычку отлучаться на несколько дней, и это всегда приводило королеву в бешенство. В какую бы залу она ни входила, она всегда глазами искала Роберта, и, если его не бывало, она становилась все более и более раздраженной, призывала к себе фрейлин, и мы знали, что вскоре кому-то будет королевской ручкой нанесен удар «за неспособность» или «неловкость», чему мы на самом деле этим были обязаны Роберту.
Иногда она посылала за ним и вопрошала, как он осмелился отсутствовать. Обычно он отвечал, что ему кажется, будто его присутствие более не является для нее необходимым. Они ссорились; мы слушали, как они кричат из-за дверей друг на друга и поражались безрассудной смелости Роберта. Иногда он яростно выбегал из ее апартаментов, и она кричала ему вслед, что рада избавиться от его присутствия. Затем она вновь посылала за ним, и они примирялись, и он вновь становился ее «милым Робином». Но она никогда не желала разрешить самого главного вопроса.
Я полагала, что он, наконец, поймет, что она никогда не выйдет за него замуж, и оставит надежду. Я видела, бывало, как она ласкала его, гладила его волосы и даже целовала – и никогда не позволяла себе пойти дальше этого. Я начинала думать, что в ней было что-то ненормальное.
А затем случилось то, чего я, казалось мне, ждала всю жизнь. Не было сомнения, что Роберт начал ухаживать за мной. Может быть, именно то, что я раз за разом видела их вдвоем и полагала, что их манера играть в любовников глупа, я становилась все более и более нетерпимой к их отношениям. Возможно, я желала отомстить королеве за все ее щипки и пощечины. А может быть, я желала доказать ей, что в некоторых аспектах могу потягаться с ней и стать победительницей. Для натуры, подобной мне, величайшим несчастьем было всю жизнь выступать в роли униженной и благодарной подданной.
Тот случай ясно помнится мне и по сей день.
Я была с нею и с прислугой, которая готовила ее к вечеру. Она сидела перед зеркалом в блузе и льняной нижней юбке, разглядывая свое отражение. Она улыбалась и, вероятно, размышляла над чем-то приятным для нее. Думаю, она предполагала посвятить Роберта в «бобовые короли» по традиции Двенадцатой ночи. Человеку, получившему титул «бобового короля», дозволялось делать все, что ему пожелается в ту ночь. Он мог попросить кого угодно сделать то, что придумал, и все обязаны были повиноваться.
Я была в этом почти уверена, потому что так и случалось в прошлом, и я думаю, именно об этом она и размышляла, пока мы одевали ее. Она взглянула на яйцевидные нюрнбергские часы в хрустальной оправе и проговорила:
– Вы что-то копошитесь слишком медленно. Чего вы ждете?
Одна из женщин подошла к ней с подносом, на котором лежали шиньоны. Елизавета выбрала один из них, и ее волосы уложили в любимом ею стиле.
Следующим этапом предстояло одеть ей корсет. Никому не хотелось делать это, поскольку она любила утягиваться очень туго, и становилась чрезмерно раздраженной, если ее слишком уж туго стягивали, а также и тогда, когда ее талия казалась ей стянутой недостаточно туго, чтобы выглядеть тонкой, как она того желала. Но в тот вечер она была рассеянной, и мы благополучно прошли через эту процедуру. Я помогла завязать накладки из китового уса, и мы надели на нее множество нижних юбок. Затем она села, и ей принесли на выбор кружева. Она выбрала кружево в новом стиле «пикадилли», с тщательно вышитыми краями из изысканно вырезанного шелка. Она выглядела в ту ночь особенно изысканно и пышно: весь наряд ее переливался и сверкал в свете свечей и канделябров.
Я принесла пояс и застегнула его на ней, затем прикрепила к нему веер, футляр для ароматических веществ и зеркало.
Она внимательно наблюдала за мной, пока я проделывала все это, а я пыталась разгадать смысл ее проницательного взгляда. Я знала, что выгляжу в ту ночь особенно привлекательно, и мой наряд, блистательный в своей простоте, более идет мне, чем ее – ей, несмотря на всю его пышность.
Моя нижняя юбка, выглядывающая из разреза верхней, была глубокого синего цвета, и на швах замысловато украшена шитыми серебряной нитью звездами. Верхняя юбка была более светлого оттенка, а пышные собранные в складки рукава – того же цвета, что и нижняя юбка. Ворот был глубоко вырезан, отделан тончайшим кружевом, также вышитым серебряной нитью, и в виде шейного украшения я надела один-единственный бриллиант на золотой цепочке. Глаза королевы сузились от злости. Я была слишком хороша собой, чтобы это нравилось ей. Я внутренне торжествовала и смеялась над нею. И она не могла упрекнуть меня в излишней роскоши, как отчитывала она порою других фрейлин.
– Я вижу, ты носишь новый фасон рукавов, кузина. Я считаю, что от них платье не выигрывает, – сказала она мне.
Я опустила взгляд, чтобы она не смогла разглядеть в нем озорные огоньки.
– Да, Ваше Величество, – притворно-застенчиво проговорила я.
– Пойдем, уже пора.
Я вышла в зал с нею, отступя на несколько шагов. Я все еще не совсем привыкла ко двору, и такие пышные празднества сильно впечатляли меня. Когда королева появилась, наступила мгновенная тишина, и люди расступались перед нею, почтительно образуя коридор. Это, как я однажды сказала Уолтеру, напоминало мне Моисея, перед которым расступилось Красное море. Если королева направляла свой взгляд на кого-то, то мужчина преклонял перед нею колени, а женщина приседала в глубоком поклоне, с опущенными глазами, пока королева знаком не повелевала ей подняться, если желала заговорить с ней.
Я сразу увидела Роберта, и мы встретились взглядами. Я знала, что была в ту ночь очень красива. Мне было Двадцать четыре года, я была почти счастлива в браке, но неудовлетворенна, и эта неудовлетворенность роднила нас с графом Лейстером. Я жаждала любовного приключения, которое скрасило бы монотонность моих дней. Мне прискучила домашняя жизнь в провинции, я не была предназначена быть верной женой, и Роберт желал меня, я это знала.
Он был на десяток лет старше, и он был в расцвете. Но Роберт, казалось, был именно тем человеком, кому суждено быть в расцвете вечно, по крайней мере, всегда пользоваться успехом у женщин.
В то время королева начала расточать улыбки еще двум мужчинам в королевстве: Томасу Хинеджу и Кристоферу Хэттону. Оба были красавцами. Они всегда прекрасно выглядели и были особенно грациозны, фавориты королевы, и уж конечно, они должны были прекрасно танцевать. Все это могло навести на мысль, что королева – легкомысленная кокетка, потому что она флиртовала с красивыми мужчинами самым некоролевским образом, однако у нее были и другие фавориты, совсем из иной категории. Она во всем могла положиться на людей типа Сесила и Бэкона; она ценила их и была им преданным другом сама. Их позиции на самом деле были гораздо более прочны, чем позиция какого-нибудь красавца, который мог в любой момент утерять симпатии королевы в пользу другому. В этой когорте Роберт был лидером, и мне частенько представлялось, что она показывала симпатии к другим просто, чтобы раздосадовать Роберта.
В тот период ей показалось, что он слишком многое не ценит. Он стал несносен для нее с того момента, когда она воздала ему слишком большие почести, и ей захотелось еще раз показать ему, кто здесь «заказывает музыку».
Она уселась, улыбающаяся, в окружении трех самых блестящих мужчин двора: Роберта, Хинеджа и Хэттона.
Вошел паж с серебряным подносом, на котором лежал королевский боб, – он подал поднос королеве. Она взяла его и улыбнулась трем своим кавалерам. Роберт смотрел на нее и уже хотел было взять с подноса боб, когда она провозгласила:
– Я назначаю «бобовым королем» сэра Томаса Хинеджа.
Повисла напряженная тишина. Сэр Томас вспыхнул от удовольствия и преклонил перед королевой колено. Я взглянула на Роберта: лицо его побледнело, он сжал губы. Но затем он поднял голову и улыбнулся: он понял, что все пристально смотрят на него. Куда девалась ее любовь к Роберту, которого она каждую Двенадцатую ночь выбирала «бобовым королем» – каждый год с начала своего правления?
Теперь поползут слухи, люди будут говорить: «Лейстер попал в опалу; королева никогда не выйдет за него замуж».
Мне было жаль Роберта, но в то же время я чувствовала ликование, как и все в ту ночь, таинственную и возбуждающую.
В качестве первой привилегии сэр Томас пожелал поцеловать руку королевы. Она позволила, заметив, что должна повиноваться. Она ласково улыбалась ему, но я знала, что она делает это для того, чтобы позлить Роберта.
В ту ночь я танцевала с Робертом. Он сильно жал мне руку, и мы обменивались многозначительными взглядами.
– Я давно заметил вас при дворе, – сказал он.
– Неужели, милорд? – удивилась я в ответ. – Мне это было незаметно, я полагала, что все ваше внимание отдано королеве.
– Но не заметить самую красивую леди двора просто невозможно.
– Стоп! – шутливо-угрожающе закричала я. – Ваши слова звучат как измена.
Мы посмеялись, но к концу вечера он воспылал от любви. Его намерения стали столь прозрачны, что я напомнила ему о том, что я – замужняя дама, а он – почти женатый мужчина. Он ответил, что некоторые эмоции столь сильны, что их ничто не в силах сдержать.
Роберт не был быстр в ответах или остроумен, он не обладал даром цветисто расточать комплименты. Он был прям, решителен и полон силой желаний, он не скрывал причин своего ко мне внимания. Мне это нравилось: мой темперамент соответствовал такому мужчине, и инстинктивно я чувствовала, что с Робертом достигну того счастья и той полноты чувств, каких у меня до сих пор не было. Выходя замуж за Уолтера, я была девушкой, и с той поры тайные мысли о нарушении супружеской верности не покидали меня, хотя я никогда не изменяла мужу до сей поры. Я желала этого человека так же сильно и яростно, как и он меня. Я могла уверять себя, что он поможет мне избавиться от тоски, однако я была намерена доказать ему, что, завоевав меня, он уже не сможет без меня обойтись. Я представляла себе разочарование и досаду королевы, когда наступит ее размолвка с Робертом. Думаю, что, если она слышала бы наш разговор и видела бы наши лица тогда, она смогла бы убить меня. И это также была одна из причин, по которой я пошла на опасный шаг.
Он предложил мне встречаться тайно. Я знала, чем это грозит, но не испугалась. Я перестала думать об осторожности и вообще перестала думать. Я желала лишь одного: чтобы мы стали любовниками.
Королева в это время танцевала с Кристофером Хэттоном – наилучшим танцором из всех. Они были единственной танцующей парой в зале: все почтительно посторонились – я знала, что королева любит это. Когда танец окончился, все зааплодировали с большим жаром и начали уверять королеву, что она превзошла в ту ночь самою себя.
Томас Хинедж, «бобовый король», провозгласил, что, поскольку королева сегодня танцевала как никогда, он запрещает на некоторое время танцы, поскольку будет кощунством даже ступать на тот паркет, которого касалась нога волшебницы танца.
Я тихо фыркнула: столь неприкрытая лесть всегда изумляла меня. Я бы предположила, что такая проницательная женщина, как Елизавета, должна была бы или пресечь, или высмеять грубого льстеца, если бы не знала, что она всегда воспринимала это как должное, и даже как очевидный факт.
Вместо танцев, сказал наш «бобовый король», мы будем играть в игру под названием «Вопрос-Ответ», и он будет задавать вопросы, а также выбирать тех, кто должен на них отвечать. Когда могущественный дотоле человек поскальзывается, его враги немедленно и неминуемо начинают торжествовать свою победу. Они напомнили мне воронов, ожидающих смерти жертвы. Стоило Роберту попасть в опалу, так все, казалось, принялись травить и унижать его. Однако нужно признать, что редко кто имел столько ярых завистников, как Роберт, потому что редко кто из подданных пользовались такой любовью и вседозволенностью, как Роберт Дадли.
Неизбежным было поэтому, что первый вопрос Хинедж задаст Роберту, и все, затаив дыхание, ждали его.
– Милорд Лейстер, – заговорил Хинедж, – я задаю вам вопрос для Ее Величества.
Роберт склонил голову и ждал вопроса.
– Что легче стереть из памяти: неверное мнение, созданное клеветником, или же ревность?
Я наблюдала за выражением лица Роберта, поскольку близко стояла к нему. То, как он скрывал свою ярость и досаду, было поистине достойно похвалы.
Он повернулся к королеве: лицо и голос его были холодны.
– Ваше Величество слышало приказ «бобового короля», выбранного Вами для Двенадцатой ночи, и мне не остается ничего иного, как повиноваться. Поэтому я прошу Вас, Ваша Мудрость, дать нам ответ.
Когда он повторил вопрос, королева, с любовью ему улыбаясь, сказала:
– Милорд, я бы ответила, что сложно и то, и другое, однако ревность стирается из сердца с большим трудом.
Роберту были ненавистны насмешки в его адрес, а то, что королева объединилась в союз с Хинеджем, было больно вдвойне.
Он не подошел в тот вечер к королеве. Когда вновь начались танцы, он вытащил меня за руку из толпы танцующих и увел в маленькую комнатку, ему одному известную. Он втащил меня туда и закрыл дверь.
– Милорд, – сказала я ему, и голос мой дрожал от возбуждения, – нас могут увидеть.
Он страстно и жадно схватил меня и коснулся губами моего лица:
– А если бы даже и увидели, – прошептал он, – мне все равно. Мне все на свете все равно… кроме этого.
Он снял кружевное жабо с моей шеи и отшвырнул его. Затем положил мне руки на плечи и начал стягивать с меня платье.
– Милорд, – спросила я, – неужели вам хочется, чтобы я предстала перед вами голая?
– Да! – закричал он, – да, именно этого мне и хочется! Я видел тебя такой много раз в своих мечтах.
Я желала его так же страстно, как и он – меня, и мы не собирались этого скрывать.
– Ты прекрасна… прекрасна, как я тебя и представлял… – шептал он. – Ты – это все, чего я желаю, Леттис.
И он тоже был всем, о чем я мечтала. Я не испытывала такого прежде. Я сознавала, что его страсть ко мне подстегивается злобой и чувством мести королеве, и это вызывало бешенство во мне, однако нисколько не остудило моей страсти: я была настроена показать ему, что он никогда не знал и не узнает такой любовницы, какой могла быть я. Он будет со мной таким же смелым и безрассудным, какой была и я. И он осмелится потерять ради этой любви благосклонность королевы, как я готова была пожертвовать своими супружескими клятвами.
