Текст книги "Мой враг – королева"

Автор книги: Виктория Холт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 25 страниц)

Он ответил ей:

– Я помогу тебе в этом, и мы устроим великолепную свадьбу, но только с твоего одобрения.

Уолтер был почти влюблен в Роберта, и именно Роберт решил отдать мальчика, когда тот подрастет, в Оксфорд.

Был один член семьи, которого не было с нами и по которому я очень скучала. Это был мой любимец – Роберт Деверо, граф Эссекс. Как бы я желала, чтобы он был вместе с нами и как кляла обычай забирать сыновей из родительского дома, в особенности старших, унаследовавших титулы своих отцов. Мне было трудно думать о нем как о графе Эссексе, он всегда оставался для меня моим маленьким Робом.

Мне было ясно, что другой Роберт, мой муж, будет особенно любить его, но, увы, мальчик был в Кембридже, где он должен был получить степень магистра. Время от времени я получала от него хорошие вести.

Что касается самого маленького Роберта, то Лейстер был без ума от него и строил планы относительно его будущего. Я в шутку говорила, что будет затруднительно найти для него место при дворе, поскольку его отец ничто не находил достойным сына.

– Невестой ему будет не иначе как принцесса, – говорила я.

– Нужно будет подыскать принцессу, – отвечал Роберт, и я не поняла, шутит ли он или говорит всерьез.

Лейстер был так же любим моей семьей, как и своими братьями и сестрами. Мне было уютно и хорошо в атмосфере любви, в особенности, принимая во внимание мою опалу у королевы. Поскольку я не посещала двор, хотя сам Роберт уже восстановил свои позиции, вся семья собиралась вокруг меня, и частенько заезжал Филип Сидни. Он гулял по саду в сопровождении Пенелопы, и мне пришло в голову, что в их отношениях произошел перелом. Когда-то они были помолвлены, но он так и не сделал предложения, и я уже начинала думать, что то была моя ошибка попытаться сделать из них брачную пару, когда ему было только за двадцать, а ей – четырнадцать. Теперь она предстала перед ним уже как замужняя женщина, причем с несчастливой жизнью в браке, и это могло привлечь человека его натуры. Ее неприязнь к мужу перерастала в ненависть, и она с удовольствием общалась с элегантным, умным, красивым молодым человеком, за которого когда-то желала выйти замуж.

Ситуация могла бы показаться опасной, но, когда я сказала об этом Роберту, он ответил, что Филип – не тот тип мужчины, который легко впадает в похотливую страсть, а, скорее, мужчина, который ищет романтической любви. Он, несомненно, писал ей стихи, так что нам не было необходимости волноваться по поводу супружеской верности Пенелопы. Лорд Рич мог выйти из себя, если бы узнал этом, и Филип хорошо это осознавал. Он не был страстной натурой: он почитал поэта Спенсера, он любил театр и знал всех актеров Лейстера, которые, в дни нашей тайны часто представляли пьесы для королевы.

Факт состоял в том, что, отдав Пенелопу лорду Ричу, Филип сохранил глубокое чувство к ней, начал писать посвященные ей поэмы, в которых себя представлял как Астрофеля, а ее – как Стеллу; но все читавшие знали, о ком он пишет.

Я видела, что все это значит для Пенелопы; она расцвела, и жизнь ей уже не казалась невыносимой. Она напоминала меня. Мне представлялось, какие бы несчастья не свалились на нас, если мы с нею находились в центре событий, то жизнь несла нас дальше невредимыми на волнах восторга.

Так что, деля с ненавистным супругом постель – а она говорила мне, что в спальне он был ненасытен – Пенелопа пребывала днями в романтическом мире с Филипом Сидни. С каждым днем она расцветала все больше. Я не могла не гордиться дочерью, ибо она уже считалась одной из красивейших женщин при дворе.

Королева называла ее леди Рич лишь про себя, вероятно, именуя «волчьим отродьем», и куда бы ни явилась Пенелопа, она всюду вызывала восторженный шепот. Она рассказывала мне все, что происходило при дворе, а также докладывала, что делает ее отчим для ее продвижения.

Должна сознаться: время проходило, и я стала скучать. Для меня было невыносимо оставаться вне магического круга двора, но мне все еще говорили о гневе, который вызывает в королеве мое имя, поэтому вряд ли я могла вернуться ко двору в скором времени. Даже Роберту надлежало вести себя с осторожностью, ибо золотистые глаза королевы неоднократно посылали ему предупреждения.

Герцог д'Анжу вернулся в Англию, чтобы возобновить свои ухаживания. Роберт вновь стал тревожиться. Когда королева гуляла вместе с герцогом по галерее в Гринвиче, перед французским послом она обмолвилась, что они поженятся.

– Это очень тревожно, – говорил Роберт, – и, если бы это не была Елизавета, я уже подумал бы, что она и вправду приняла его как жениха. Конечно, она играет на публику. Но ее как будто сглазили: она не видит того, что видят все. Ее карлик теперь стал еще уродливее, чем прежде, хотя трудно было бы ожидать, что время добавит ему красоты. Он еще более стал похож на лягушку, а она видит его красоту и ласкает его при людях. Это так отталкивающе – видеть их вместе. Она рядом с ним, как башня.

– Она просто желает, чтобы люди сравнивали ее с ним и чтобы ее красота и молодость были еще ярче видны, несмотря на разницу в летах.

– Это смехотворное зрелище – совершенный фарс. «Деревенская свадьба» и вполовину не так смешна, как эта пара. Но на галерее она поцеловала его, надела ему на палец кольцо и сказала при французском после, что брак состоится, – продолжал Роберт.

– В таком случае, она связала себя обязательством!

– Ты не знаешь ее. Мы были наедине, и я спросил ее напрямик, девственница ли она все еще. Она рассмеялась, шутливо толкнула меня и ответила: – «Я все еще девственница, Роберт, хотя многие мужчины соблазняли меня переменить это счастливое состояние. Затем она странно пожала мою руку и сказала: «Мои Глаза не должены волноваться». Я предположил, что это означает, что она никогда не выйдет замуж за француза. Думаю, она начала сознавать, в какую дилемму сама себя втянула.

Конечно, именно это она и делала: она убеждала министров, что нужно выиграть время и ввести французов и испанцев в заблуждение, а тем временем избегала обсуждения брака; пока же, в заблуждении, французы готовили брачный контракт.

Я досадовала, что не могла наблюдать за ее ходами с близкого расстояния. Я бы наслаждалась, наблюдая ее с Лягушонком, слушая, как она провозглашает, что счастливейшим днем в ее жизни будет день ее свадьбы, в то время как ее хитрый изощренный ум искал выхода из этой ситуации. Она желала, чтобы все думали, будто д'Анжу безумно влюблен в нее и не из-за короны, а из-за ее чарующей личности. Почти невероятно, чтобы наряду с политическими соображениями она еще держала в уме подобные желания, однако тот, кто не верил в это, не знал Елизавету.

Роберт был восхищен. Он бы не перенес, если бы она вышла за кого-то другого, отвергнув его. Меня изумляло и забавляло то, что эти двое так похожи – так тщеславны, и они оба были самыми важными людьми в моей жизни. Я всегда анализировала свои поступки и всегда находила в них более чем один мотив.

Роберт сказал, что королева послала д'Анжу письмо, в котором жаловалась, что страшится брака, поскольку ей опасно замужнее состояние, так как если она утратит девственность, она умрет, а этого она менее всего хотела.

– Карлик был смущен, – сказал Роберт. – Я полагаю, он, наконец-то, начал догадываться, что его постигнет такая же судьба, как и других соискателей. Он разразился яростными проклятиями и сетованиями и, сняв с руки подаренное ему кольцо, выбросил его. Затем он пробрался без предупреждения в ее резиденцию и объявил ей, что ясно видит, как она обманывает его и не имеет намерения выйти за него замуж. Она глубоко вздохнула, пожалела его и сказала, что если бы только эти проблемы мучили ее сердце, то как бы приятна была жизнь. Он отвечал, что предпочел бы, гибель их обоих, если он не добьется ее, на что она высказала обвинение, будто бы он угрожает ей, а тут он и вовсе, как последний дурак, разразился слезами. Он пробормотал, что не перенесет, если весь мир узнает, что она бросила его.

– И как же она поступила?

– Она дала ему свой платок, чтобы он утер слезы. Ах, Леттис, теперь мне совершенно ясно, что она никогда не имела намерения выходить за него замуж. Но она нас всех втянула в большую неприятность, теперь нужно как-то примириться с Францией, что будет нелегкой задачей.

Он был прав. Послы короля Франции уже прибыли в Англию, чтобы поздравить сиятельную чету и сделать последние приготовления к бракосочетанию. Когда они выяснили истинное положение вещей, французский посол ввел Совет в состояние, близкое к панике, провозгласив, что, поскольку Англия оскорбила герцога д'Анжу, Франция вступает в коалицию с Испанией, а это будет неприятной перспективой для Англии.

Роберт рассказал, как на срочном совещании в Совете было решено, что дело зашло чересчур далеко, чтобы отступать. Королева приняла их и спросила, ставят ли они ее перед фактом, что у нее нет иной альтернативы, чем замужество с французским герцогом.

Она играла с огнем, и если бы не осторожность министров, то несколько пальцев были бы обожжены. Она сказала, что найдет выход из ситуации. Были обсуждены брачные темы, и французы высказались за продолжение переговоров относительно брака, но тут королева внезапно для всех сделала заявление, что у нее есть одно дополнительное, но кардинальное требование: Калле должен быть возвращен английской короне.

Это вызвало – и она предугадывала это – бурю возмущения. Калле, который потеряла ее сестра Мария, был последним бастионом англичан и ни при каких обстоятельствах французы не собирались пускать англичан на свои земли. Они догадались, что королева ведет с ними игру, и ситуация стала взрывоопасной.

Она поняла это лучше, чем другие, и нашла выход.

Испанцы представляли собой угрозу. Маленький герцог был в то время в своей протестантской фазе и мог вступить в конфронтацию с испанцами. Королева полагала, что такая дуэль лучше всего будет выглядеть за пределами ее королевства, а так как Нидерланды время от времени посылали отчаянные крики о помощи, она решила убить одним выстрелом двух зайцев: дать герцогу д'Анж денег на проведение кампании против испанцев в Нидерландах.

Ничего более возмутительного против Анри III во Франции и Филипа в Испании и выдумать было нельзя, но в то же время это удержало бы герцога от его брачных фантазий.

Страдая, как он утверждал, от любви к королеве, д'Анжу, в конце концов, дал себя уговорить направиться в Нидерланды. Королева с гордостью показала ему свои доки в Чэтэме, и вид чудесных боевых кораблей сильно впечатлил герцога. Несомненно, что желание его стать мужем королевы еще более разгорелось, а так как она продолжала любезничать с ним, то он не оставлял своих надежд окончательно.

Роберт рассказал мне все это, глубоко озабоченный. В конце рассказа выяснилось, что, в знак своей особой расположенности, королева пожелала послать с д'Анжу в Антверпен человека, который, как сказала королева, был для нее более важен, чем любой другой ее подданный. – Тебя, Роберт! – воскликнула я. Роберт кивнул.

Я видела, что он не против и чувствует восторг предприятия. Все мои чувства к нему переменились. Он вновь был в фаворе, и я вновь видела, как им управляет главная страсть в его жизни – честолюбие. Она, моя сиятельная соперница, могла дать ему то, чего он желал. Но и я не согласилась бы занять второе место в его жизни.

Он был рад поехать в Нидерланды, даже оставив ради этого меня: он видел свои перспективы. То, что королева посылала его вместе с д'Анжу, показывало ее доверие.

Они вновь были вместе – мой муж и моя соперница. Я была той, к кому были устремлены его чувства, но голова его подсказывала ему следовать за нею, а его амбиции были сильнее его физических потребностей.

Он даже не заметил холодности в моем поведении. Он в восхищении говорил мне:

– Понимаешь, что она делала все это время? Она удерживала французов на расстоянии, а теперь ей удалось заставить д'Анж воевать за нее.

Его глаза сияли. Она была великой женщиной и великой королевой. Кроме того, вся поддельная нежность, которую она проявляла к своему Лягушонку, оказалась хитрой политикой. Был лишь один мужчина на свете, которого она любила так, что могла на время позабыть выгоды короны, и этим мужчиной был Роберт Дадли.

Он готов был подчиняться ей. Она простила ему все. Брак был для нее неважен. Она желала его для себя, не собираясь выходить за него замуж, но она была настроена отобрать у меня мужа. Он вновь будет фаворитом при дворе, а его жене путь туда будет заказан.

То была ее месть мне.

Я чувствовала холодное бешенство. Нет, меня так просто не отпихнешь в сторону.

Конечно, он все еще страстно любил меня и заверял, что с грустью оставляет, однако мыслями он уже был в Нидерландах, срывая лавры, пожиная славу.

В феврале он оставил Англию. Королева провожала их до Кентбери. Я же не могла провожать его, ибо мое присутствие было бы неприятно королеве.

Мне передавали, однако, что она трогательно простилась с Робертом, но говорила с ним очень строго, так как боялась, что он будет есть и пить слишком много и не будет следить за своим здоровьем. Она сказала, что своим легкомыслием он вызывает у нее тревогу, и добавила, что в случае его пренебрежения своим здоровьем ей донесут и она вновь выведет его из числа фаворитов.

Да, она все еще любила его, и ничего не значило ее публичное шутливое заявление о том, что она дала бы фунтов за то, чтобы ее Лягушонок плавал в Темзе.

Ее мысли были только с ним – с Робертом.

ТРАКТАТ О ДЕЯНИЯХ ЛЕЙСТЕРА

…Письмо ваше застало меня дома, куда я отлучался, отсутствуя при дворе в течение пятнадцати дней, чтобы утешить свою скорбящую жену по поводу потери нашего маленького сына, которого не так давно Господь забрал у нас.

Лейстер – Уильяму Дэвидсону

…Его светлость, лорд Лейстер, меняет жен и любовниц, убивая одну и обвиняя другую… Незаконнорожденные дети должны быть узаконены в браке, и дурное семя должно быть выкорчевано.

Трактат о деяниях Лейстера

Когда Роберт вернулся из Нидерландов, я была во дворце Лейстера с Дороти и маленьким Робертом. Мой старший сын, Роберт Деверо, граф Эссекс, к этому времени получил магистерскую степень в Кембридже и пожелал вести уединенную жизнь. Его опекун, лорд Берли, решил, что прекрасной идеей будет отправить его в одно из поместий – Ллэнфид в графстве Пемброк, где он сможет вести жизнь сквайра и посвятить себя книгам. Я виделась с ним нечасто, и это огорчало меня, потому что он был самым любимым из всех моих детей.

Лейстер очень постарел. Седины в его волосах стало еще больше, а лицо еще более покраснело и загрубело. Королева была права, ругая его за переедание и пренебрежение здоровьем. Он утратил свое мягкое выражение лица, которое приобрел, будучи в опале, и теперь прямо-таки сиял самонадеянностью.

Он вошел и схватил меня в объятия, провозгласив, что я стала еще более прекрасна, чем была. Он любил меня с той поспешностью и страстью, которые изобличали долгое отсутствие практики в этом деле, но я ощущала в нем равнодушие и знала, что моей соперницей на сей раз стала Амбиция.

Я знала, что перед возвращением домой он был у королевы, и ощущала раздражение по поводу этого. Я знала, что это необходимо, но ревность не приемлет логики.

Он не мог остановиться, и все время говорил о своем блестящем будущем:

– Она приняла меня с любовью и журила за то, что я пропал столь надолго. Сказала, что я, видимо, так полюбил Нидерланды, что забыл о своей стране и своей королеве.

– И, возможно, – добавила я, – и о своей терпеливой жене.

– Она не упомянула о тебе. Я расхохоталась:

– Чтобы не оскорбить твоих ушей эпитетами, какими она меня награждает.

– О, это давно позади. Клянусь тебе, Леттис, через несколько месяцев ты будешь принята при дворе.

– Я готова поклясться в обратном.

– Я буду стараться заслужить тебе прощение.

– Зря потратишь усилия.

– Нет: я знаю ее лучше, чем ты.

– Единственный путь, которым ты можешь вымолить мне прощение – это бросить меня или избавиться от меня каким-либо другим способом. Но неважно. Она, как я вижу, вновь ввела тебя в круг своих любимцев.

– Нет сомнений. Ах, Леттис, я полагаю, для меня в Нидерландах разворачивается блестящее будущее. Я был принят с почестями. Думаю, они сделают меня губернатором провинций. Они бедствуют и видят во мне спасителя.

– Так значит, если представится шанс, ты бросишь свою сиятельную возлюбленную? Представляю, что она скажет на это!

– Нужно будет уговорить ее.

– У вас большое самомнение относительно ваших способностей уговаривать, милорд.

– А как тебе понравится предложение стать женой губернатора?

– Понравится, ибо меня здесь не принимают как жену Лейстера.

– Это лишь при дворе.

– Лишь при дворе! А где иначе принимают леди?

Он взял мои руки в свои, и глаза его загорелись страстью честолюбия.

– Мне хочется, чтобы наша семья была удобно поселена, – сказал он.

– Разве ты уже не сделал этого? Ты, кажется, расселил своих родственников и приверженцев в нужных и удобных местах по всей стране.

– Я всегда стремился обеспечить себе положение.

– И все же – один хмурый взгляд королевы может свести твое положение на нет.

– Это правда. Вот отчего я должен быть уверен в своих позициях. Теперь о молодом Эссексе: хватит ему скрываться в холмах Уэльса, пусть приезжает и будет представлен ко двору. Я смогу обеспечить ему место.

– Мой сын, судя по его письмам ко мне и лорду Берли, любит провинцию.

– Ерунда. У меня прекрасный приемный сын. Я желаю вновь познакомиться с ним – подросшим – и продвигать его на службе.

– Я напишу ему об этом.

– А что касается нашего маленького Роберта… У меня большие планы относительно него.

– Но он еще младенец.

– Уверяю тебя: никогда не рано планировать будущее. Я нахмурилась. Я волновалась за нашего сына. Он был болезненным ребенком. Это звучало иронично, когда я представляла его отпрыском таких двух здоровых людей. Мои дети от Уолтера были здоровыми и сильными и, казалось, судьба сыграла странную и злую шутку, распорядившись, что сын Лейстера был таким слабеньким. Он с трудом начал ходить, и я обнаружила, что одна нога его слегка короче другой; когда он ходил, то ковылял. Но я любила его еще сильнее за его слабость и несовершенство. Я желала заботиться о нем и защищать его. Мысль о том, что Роберт прочит его в мужья какой-нибудь влиятельной фамилии, заставляла меня тревожиться.

– Кого ты имеешь в виду для Роберта? – спросила я.

– Арабеллу Стюарт, – отвечал Роберт.

Я была против: Арабелла Стюарт претендовала на трон, потому что она была дочерью Чарльза Стюарта, графа Леннокса, младшего брата графа Дарили – бывшего мужа Марии Шотландской.

По линии своей матери граф Леннокс был внуком сестры короля Генри VIII, Маргариты.

Я быстро спросила:

– Ты полагаешь, у нее есть шансы на трон? Откуда? Больше шансов у Марии, дочери Джеймса Шотландского.

– Арабелла родилась на английской земле, – сказал Роберт. – Джеймс – шотландец. Народ захочет английскую королеву.

– Твои амбиции заслонили от тебя разум, – сказала я резко и добавила: – Ты совсем как твой отец. Он почитал себя «делателем» королей, а кончил жизнь на плахе.

– Не вижу причины, почему невозможно их помолвить.

– Ты полагаешь, королева разрешит это?

– Думаю, если я попрошу ее об этом…

– В интимной манере, – добавила я.

– Что с тобой, Леттис? Тебе нельзя сейчас быть при дворе, потому что Елизавета не примет тебя. Говорю тебе, скоро положение изменится.

– Кажется, ты приехал из Нидерландов этаким героем-победителем, сметающим все на своем пути.

– Подожди, – переключился он, – у меня есть еще планы. Как насчет Дороти?

– Дороти! У тебя есть династический брак и для нее?

– Именно так.

– Горю нетерпением узнать: кого же ты ей нашел.

– Молодого Джеймса Шотландского.

– Роберт, ты шутишь. Моя дочь – замужем за сыном королевы Шотландии?!

– Отчего бы нет?

– Хотелось бы услышать комментарии его матери по поводу этого брака.

– Каковы бы они ни были, они не идут в расчет. Королева Шотландии – пленница.

– …твоей сиятельной любовницы.

– Думаю, Елизавету можно будет уговорить. Если Джеймс поклянется остаться протестантом, она будет готова принять его как своего преемника.

– А вы, милорд, как добрый его отец, будете управлять государством. А если не удастся взобраться на трон ему, то есть Арабелла. Берегитесь, сэр.

– Я проявляю большую осторожность.

– Ты и в самом деле совсем как твой отец. Вспомни его. Он пытался сделать твоего брата Джилфорда королем через брак с леди Джейн Грей. Позволь снова тебе напомнить, что это стоило ему головы. Очень опасно жонглировать коронами.

– Жизнь – вообще опасная штука, Леттис. Можно рисковать высокими ставками – и выигрывать.

– Бедный Роберт. Ты так трудился. Ты почти достиг короны через милости Елизаветы. Но то был горький урок, и каков же был позор на твою голову, когда она много лет держала тебя на коротком поводке, а затем подзывала, как собачку: «Роберт, Глаза мои, мой милый Робин», и, когда ухе ты полагал, что корона у тебя в зубах, моментально отдергивала ее. Ну что ж, ты, по крайней мере, знаешь правила игры и не сдаешься, не правда ли? Ты добьешься своего из других рук. Ты расставишь своих марионеток и будешь дергать за ниточки. Роберт, ты самый одержимый амбициями человек, которого я знала.

– Разве ты захотела бы меня, будь я иным?

– Ты хорошо знаешь, что я не захотела бы тебя иным, чем ты есть, но одновременно я должна предупредить: поберегись. Да, Елизавета вновь сделала тебя фаворитом, но она непредсказуема. Ты можешь один день быть ее милым Робином, а на следующий – Предателем Лейстером.

– Но ты же видишь, что она всегда прощает меня. Не было для нее тяжелее удара, чем наш брак, но если бы ты видела ее нежность ко мне, когда я уезжал в Нидерланды и по моему возвращению…

– Я была гуманно избавлена от этого зрелища.

– Ты просто ревнуешь, Леттис. Моя с ней связь не должна сравниваться с нашими с тобой отношениями.

– Конечно, нет, она же отказала тебе! Но было бы все иначе, если бы она взяла тебя в мужья, не правда ли? Все, чего я прошу: остерегайся. Не думай, что если она похлопала тебя по щеке и сказала, что ты переедаешь, то ты теперь можешь позволять себе что угодно со своей милостивой леди, иначе ты рано или поздно обнаружишь, что не такая уж она милостивая.

– Моя дорогая Леттис, я знаю ее лучше, чем кто-либо.

– И недаром: долгое было знакомство. Но полагаю, восторг, которым тебя встретили в Нидерландах, позволил тебе видеть себя слегка более знаменитым и славным, чем ты есть на самом деле. Ты на опасном пути, Роберт, и все, о чем я могу попросить тебя, как твоя покорная жена: остерегайся.

Он был недоволен. Он желал, чтобы я аплодировала его интригам и слепо верила в его силу и умение достичь желаемого. Он не понимал, что я постепенно отворачиваюсь от него. Я сильно переживала свое отлучение от двора, в то время как он наслаждался славой и почетом, воображая, что они ждут его всегда.

Но даже его упрочившееся положение при дворе не смогло спасти его от гнева королевы, который разразился, едва она услышала о его предложениях. Она послала за ним и прилюдно его отругала. Я слышала его отчет об этом. Она ясно дала понять, что оба предложенных им брака должны быть преданы анафеме… только оттого, что в них участвуют мои дети.

– Спасибо, но я не желаю, – кричала она, и крики ее были слышны далеко вокруг, – чтобы Волчица процветала в своих щенках!

Итак, стало ясно, что прощения не последует. Я не приблизилась ко двору ни на йоту.

Роберт был некоторое время подавлен, а вскоре – так же оптимистично настроен, как и прежде.

– Это пройдет, – сказал он, – клянусь, что недолго тебе ждать – она примет тебя.

Но я сильно сомневалась, ибо одно упоминание моего имени по-прежнему бросало ее в ярость.

Она держала Роберта возле себя. Она была настроена показать мне, что, хотя я одержала временную победу и вышла за него, полный триумф будет на ее стороне.

Раз меня не принимали при дворе, я решила, что меня должны знать по всей стране. Я начала с того, что обставила все наши дома с такой роскошью, что поневоле заговорили, будто королевский двор беден по сравнению с ними. Я засадила за работу портних, накупив роскошнейших материалов, и мои платья стали столь же великолепными, как и любое в королевском гардеробе. Я одела своих форейторов в черные бархатные костюмы с серебрянными эполетами, и ездила через весь Лондон в экипаже с белыми лошадьми. Я выезжала только в сопровождении свиты из пятидесяти и более человек, и всегда впереди меня ехала кавалькада джентльменов и освобождала путь для моего экипажа. Люди выбегали из домов посмотреть на мой выезд, уверенные, что так может выезжать лишь королева.

Я улыбалась им в ответ снисходительно и милостиво, и они, разинув рты, гадали, кто же я такая.

Иногда я слышала благоговейный шепот.

– Это графиня Лейстер.

Я наслаждалась своими выездами. Одно огорчало меня: их не видела королева. Но я утешала себя тем, что новости обо мне всегда достигнут ушей моей соперницы.

В январе королева посвятила Филипа Сидни в рыцари, что показывало ее возвращенную семейству благосклонность. Как бы ни было это абсурдно, но я оставалась единственным членом семьи, которой было отказано во внимании. И мое раздражение росло.

Роберт сказал, что сэр Фрэнсис Уолсингэм пожелал выдать замуж свою дочь за Филипа. Он полагал, что партия хороша: настало время для Филипа жениться. А Филип все так же писал поэмы, воспевавшие красоту Пенелопы, его безнадежную страсть. Но, как уже однажды сказал Роберт, и я согласилась с ним – Филип не был страстным человеком, которому необходимо физическое удовлетворение.

Он был поэт – любовник искусства, и ему более импонировал любовный роман в стихах, чем роман, приходящий к своему естественному финалу. Пенелопа наслаждалась платоническим воспеванием своей красоты, однако жила она с лордом Ричем, и, хотя этот брак нельзя было назвать счастливым, она имела от него детей.

Таким образом, два семейства полагали, что брак между Фрэнсис Уолсингэм и Филипом – удачная партия. Они полагали, что вялость и равнодушие Филипа пройдут, когда он женится.

К моему удивлению, Филип молча согласился, и приготовления пошли полным ходом.

Когда Дороти услышала о предложении Роберта, чтобы она вышла замуж за Джеймса Шотландского, она была огорчена. Она сказала мне, что ничто на Земле не сподвигнет ее на это, даже если будет получено согласие самой королевы.

– Думаю, он крайне неприятный человек, – сказала она, – грязный и невыносимый. Ваш муж слишком амбициозен, миледи.

– Нет нужды огорчаться, – отвечала я. – Брак не состоится. Королева посадит в Тауэр тебя, меня и твоего отчима, если мы зайдем столь далеко!

Она рассмеялась:

– Королева ненавидит вас, миледи. И я понимаю, почему.

– Я тоже, – ответила я.

– Ты никогда не состаришься, – с восхищением сказала мне она.

Я была умилена, ибо слышать такие слова из уст юной и придирчивой дочери было поистине счастьем.

– Наверное, это оттого, что ты живешь в постоянном напряжении, – продолжала она.

– Неужели моя жизнь настолько сложна?

– Конечно, ведь ты была замужем за моим отцом. А затем вышла замуж за Роберта, когда было известно, что он женат на Дуглас Шеффилд, а теперь королева ненавидит тебя, а ты, несмотря на это, выезжаешь в шикарном экипаже, как сама королева.

– Никто не может выглядеть, как сама королева.

– Ну, во всяком случае, ты более красива.

– Немногие согласятся с тобой.

– Любой согласится со мной… хотя и не скажет вслух. Я намерена быть, как ты. Я возьму свою судьбу под уздцы, и, если даже твой муж привезет сюда королей Испании и Франции в качестве женихов для меня, я отвечу ему, убежав со своим возлюбленным.

– О, нам не стоит обсуждать эту ситуацию, так как оба этих короля женаты, а если бы они и не были женаты, они не женились бы на тебе.

Она поцеловала меня, сказав, что жизнь интересна, захватывающа и как, вероятно, хорошо Пенелопе, которая замужем за великаном-людоедом, но ей пишет оды самый красивый молодой человек при дворе – эти оды сделают ее имя бессмертным.

– Думаю, что путь наслаждений – это сделать жизнь интересной.

– Что-то вроде этого, – согласилась я.

Я пропустила момент, подумала я. Я все еще думала о Дороти как о ребенке, а она уже была романтически настроенной девушкой семнадцати лет. Более того, я настолько была занята своими проблемами, что не спрашивала о ее.

Когда сэр Генри Кок и его супруга пригласили Дороти провести несколько недель с ними в Броксборне, она загорелась и поехала в отличном расположении духа.

Вскоре после ее отъезда Роберт явился из Гринвича, и по его виду было понятно, что произошло нечто неприятное.

Королева была в ярости. Она обнаружила, что Филип Сидни обручен без ее согласия с Фрэнсис Уольсингэм. Она раздражалась почти всеми браками, а так как Филип был членом семьи Роберта, ей пришло в голову, что Роберт специально утаил от нее этот факт.

Роберт объяснил ей, что он полагал, будто этот факт недостаточно важен для доклада королеве.

– Недостаточно важен?! – воскликнула королева. – Как будто я не оказывала своей милости этому молодому человеку! Лишь недавно я произвела его в рыцари, а он полагает, что подходит в партию дочери Уольсингэма и ничего не сообщает мне!

Уольсингэм покорно явился, и ему было позволено изъясниться, когда гнев королевы слегка остыл. Уольсингэм сказал, что полагал семейные интересы недостойными внимания Ее Величества.

Королева вновь закричала с гневом:

– Надобно вам знать, что интересы всех моих подданных касаются моего рассмотрения, и ваши, мой Мавр, в том числе. – Она звала его Мавром из-за его черных бровей. – Вы знаете, как я болею за благополучие вашей семьи, а вы собирались обмануть меня. Думаю, я откажу этим двум в своем позволении на помолвку.

Она бушевала еще несколько дней, затем одумалась, позвала к себе молодую чету, благословила их на брак и сказала, что будет крестной матерью их первенцу.

В этот период скончался один из самых опасных врагов Роберта. То был Томас Рэдклиф, граф Сассекс. Долгое время он болел, что означало его отсутствие при дворе к удовольствию Роберта. Сассекс всегда провозглашал, что предан королеве полностью и ничто – даже недовольство Ее Величества – не уменьшит в нем этой преданности.

Он так и не оправился от удара, который случился с ним во время Северного восстания, когда он был послан на укрощение врагов Ее Величества. Ему хорошо были известны амбиции Роберта, и, я уверена, он знал, куда они могут завести и его, и королеву. Они с Робертом были ярыми врагами: однажды в присутствии королевы они чуть было не подрались, и назвали друг друга предателями Ее Величества. Она ненавидела, когда те, кого она любила, были в состоянии войны, поэтому тогда она повелела, чтобы охрана развела их по разным кабинетам вплоть до того времени, когда они остынут.