Текст книги "Американская беседка"

Автор книги: Виктория Габриелян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Про оркестр

I

Что мы знали в детстве о балалайке? Под словом «мы» я подразумеваю своих ереванских друзей, одноклассников и однокурсников, с которыми я выросла, училась в школе и в университете. Я задала себе этот вопрос, и ответила: ничего. Как ни стыдно признать, но мои познания о балалайках до 37 лет ограничивались стишком из книжки Носова про Незнайку: «Я – поэт, зовусь Незнайка. От меня вам – балалайка». Или кадром из фильма нашего детства «Корона Российской Империи», где как бы иностранный турист на корабле со знанием дела рассказывает таким же туристам, что все коммунисты играют на «бамбалайках». Так приблизительно и произносит слово «балалайка» мой босс, но не потому что не может произнести правильно, а просто потому что подшучивает надо мной. На самом деле он очень гордится тем, что его ассистентка играет в настоящем оркестре, концерты которого проходят, можно сказать, в лучших залах нашего региона и на которые продаются настоящие билеты за настоящие доллары.

Помните долгие концерты по телевизору, посвященные Дню милиции, или 8 Марта, или очередной годовщине Октябрьской революции? Вот там обязательно выступала Людмила Зыкина в сопровождении оркестра народных инструментов под управлением Некрасова. Там мы видели балалайки. Но я, честно говоря, с нетерпением ждала, когда классическо-народно-патриотическая часть концерта закончится и начнется эстрадная часть: Хазанов и Пугачева.

В Ереване я училась в музыкальной школе по классу фортепиано. Музыкальная школа находилась прямо на первом этаже младшего корпуса нашей средней школы. После того, как я окончила первый класс общеобразовательной школы, моя мама и тетя Роза, мама моей лучшей подруги Марины, привели нас на вступительные экзамены в музыкальную школу.

Мне всегда хотелось стать артисткой. Я была из тех детей, которым дают сказать две строчки в общем выступлении, но которые знают наизусть весь спектакль и дома устраивают полный прогон перед родными и близкими, исполняя все роли. Музыка не была чужда нашей семье. Мой дедушка Митя играл на мандолине, которую сделал сам, и на скрипке – трофее Великой Отечественной войны. Дед Кузя играл на гармошке, я любила переодеваться в наряды 40–50-х годов, в которые больше не влезали мои бабушки, и устраивала концерты. Дедушки играли, а я пела и плясала.

Но экзамены в музыкальную школу мы с Мариной почему-то провалили.

Наши родители не растерялись и быстренько пристроили нас в музыкальную школу при Доме офицеров. Правда, туда надо было очень долго ехать с пересадками, так как Дом офицеров находился далеко от нашего дома, в центре города на площади тогда Ленина, а теперь, Солидарности.

Нашей учительницей была Светлана Михайловна, ровесница наших мам и тоже жена офицера. Мы тут же все начали дружить семьями: часто ходили друг к другу в гости, играли с сыновьями Светланы и выезжали всей гоп-компанией за город на шашлык-хоровац. То ли из-за этой дружбы, то ли по причине нашей с Мариной музыкальной одаренности мы с ней были отличницами в музыкальной школе, и только сольфеджио у нас чуть-чуть хромало. Маринин папа решил исправить положение и нанял нам репетитора по сольфеджио Гая Петросовича, чуть ли не народного артиста Армении, который играл в каком-то военном оркестре еще со времен революции. Он был чем-то обязан дяде Мише, в то время начальнику пенсионного отдела республиканского военкомата. Учитель был старенький, и он приезжал к нам за тридевять земель. А мы с Мариной, паршивые девчонки, как называли нас мамы, прятались от него во дворе или даже убегали играть с детьми в соседний двор, чтобы мамы нас наверняка не докричались. Нам это с рук не сходило, родители все равно нас отлавливали и, всыпав за плохое поведение как следует, усаживали за инструмент заниматься сольфеджио.

Тяга к творчеству отражалась в нашей игре в театр. Мы придумывали пьесы, распределяли роли, репетировали и показывали спектакли соседям прямо между этажами на лестничных площадках. У тети Розы с девических времен остались роскошные платья из забытых тканей: крепдешина и креп-жоржета. После рождения двоих детей тетя Роза поправилась, а перешивать платья уже не имело смысла, так как в моду 70-х прочно вошел кримплен. Вот тетя Роза и пожертвовала свои очень красивые платья нашему театру.

Крепдешин был воздушным, взмывал ввысь от малейшего дуновения ветерка, и у него был особый аромат. Я спросила тетю Розу, чем пахнут ее платья.

– Это «Шалимар», балик-джан.

Спустя годы Американец подарил мне «Шалимар». «Это любимые духи моей мамы. Запах детства», – сказал он, вручая мне синюю коробочку. Я не ожидала, что Американец еще и романтик.

В нашу небольшую труппу входили Арминэ из четвертого подъезда и Ирэна из второго, иногда мы привлекали маленькую Анжелу с первого этажа на роли второго плана, типа «кушать подано» или бессловесного братца Иванушки. Мальчишки с окрестных дворов открыто презирали нашу труппу. Зато они очень любили приходить на спектакли, ржать над нами, держась за животы, давать нам разные дурацкие прозвища, а потом дразнить при каждом появлении во дворе. Только спустя много лет я поняла, что мальчишки до обморока боялись показаться смешными, поэтому никакими бубликами и калачами мы так и не смогли заманить их в наш театр.

Роли красивых падчериц и принцесс доставались Марине, все-таки наш театральный реквизит был из сундука ее мамы, а мне оставались мужские роли. Я, как Олег Анофриев, была и трубадуром, и разбойником, и королем, и ослом.

Театр наш был поставлен на коммерческие рельсы: мы рисовали красивые билеты на представления, а потом ходили по квартирам нашего дома и продавали по 1 копейке за билет. И люди покупали их и приходили в театр.

Весь сбор со спектакля обычно поступал тетке из 45-го дома, которая торговала жареными семечками прямо с балкона своей квартиры на первом этаже: 5 копеек за маленький стаканчик и 10 копеек – за большой. Но когда о нашей деловой хватке прознали родители – от соседей, разумеется, – разразился большой скандал, нам влетело, и дальше наши спектакли превратились в благотворительный акт, и театр наш стал non-profit, некоммерческим предприятием.

Дом офицеров не был настоящей музыкальной школой, он все-таки был клубом, как ему и положено быть. Дом был старым. С высокими потолками, лепниной и хрустальными люстрами. Сейчас на этом месте элитный жилой комплекс Пьяцца Гранде (название какое-то итальянское). Музыкальных классов не было. Инструменты, кстати сказать, в основном, рояли, были расставлены повсюду. И мы никогда не знали, где мы будем сегодня заниматься: то ли в музее, то ли в красном уголке, то ли в библиотеке, а, может быть, и в ресторане. А в теплое время года мы иногда занимались на летней эстраде. Там была великолепная открытая сцена с козырьком и амфитеатром вокруг. И росли акации, шелковица и розы.

Именно тогда, в Доме офицеров, и случился мой единственный звездный час во всей моей музыкальной карьере – меня выбрали исполнять какую-то несложную пьеску на новогоднем сборном концерте. Всего один раз в жизни я вышла на сцену и сыграла соло на рояле перед публикой. Больше такого никогда в моей жизни не было.

Дом офицеров был далеко от нашего дома, ездить туда было очень неудобно, и наши родители возили нас туда по очереди. В будние дни мамы, а по субботам – на сольфеджио – папы. Мы всегда с нетерпением ждали очереди моего папы, потому что, забрав нас из школы, он никогда не спешил отвезти нас домой. Мы шли в цирк, или в кукольный театр, или в кинотеатр «Москва» на сборник мультфильмов, или в парк на аттракционы. Он сидел и терпеливо ждал, пока мы с Мариной не накатаемся на всех качелях-каруселях, не зайдем во все комнаты смеха и не постреляем во всех тирах. А потом, конечно, было мороженое.

Когда за нами приезжал дядя Миша, он просто сажал нас в свою машину и отвозил домой. Нам это тоже нравилось, потому что мы доезжали быстро и не надо было трястись в автобусах, как с моим папой.

Однажды наш учитель по сольфеджио отпустил нас пораньше. Чтобы не болтаться на улице, мы пошли, как культурные и воспитанные девочки, в библиотеку и ждали дядю Мишу там. Он приехал, обегал все помещения, нас не нашел, подумал, что перепутал день и нас уже забрал дядя Саша, и вернулся домой. Телефонов тогда никаких еще у нас не было, и позвонить домой было невозможно. Не найдя нас дома и ввергнув в панику весь 15-ый квартал, дядя Миша захватил моего папу, и они вместе поехали обратно в Дом офицеров. На этот раз кто-то сказал им, что дети могут быть в библиотеке. Сломя голову, они понеслись туда и увидели нас, сидящих в тишине и читающих книжку, как сейчас помню, «Старик Хоттабыч». Подъезжая к дому, еще издалека мы услышали причитания наших мам, оплакивающих пропажу детей.

– Где вы были? – рыдали они и все не могли успокоиться.

– В библиотеке.

Нас с Мариной развели по квартирам и всыпали как следует. Вот скажите, за что?

Одним словом, нашим родителям возить нас надоело, и нас перевели в ту самую школу, куда когда-то не приняли.

Музыкальная школа при Доме офицеров – это не звучало престижно для настоящих профессионалов. И очень скоро выяснилось, что руки у нас поставлены неправильно, что все, начиная с шеи, плеча, руки и аж до кисти, ну все вывернуто не в ту сторону. Кроме того Бог явно не одарил нас усидчивостью, а всем, кто играет на каких-либо музыкальных инструментах, известно, что, помимо способностей, надо брать еще и одним местом, то бишь сидеть и заниматься по 3–4 часа в день. Наша новая учительница Жанна Михайловна быстро поняла, что второго Женю Кисина из нас не сделать и вместо того, чтобы выправлять наши руки, стала вести с нами долгие беседы про жизнь. И мы скатились с Мариной на тройки. Но Гаю Петросовичу удалось-таки вложить в нас кое-какие знания, и по сольфеджио у меня всегда была твердая четверка, и диктанты все списывали у меня.

Мы ненавидели нашу учительницу по сольфеджио Анжелу всей душой. Однажды мы прогуляли сольфеджио, а родителям заявили, что урока не было, потому что учительница умерла. Наши родители очень расстроились и долго вздыхали:

– Надо же, как жалко, такая молодая.

Переживали они недолго, потому что на следующий день позвонила Анжела, совершенно живая и здоровая, узнать почему это нас не было на сольфеджио.

Кое-как окончив музыкальную школу, я выбросила все свои ноты – ура! – и поклялась, что с игрой на музыкальных инструментах покончено навсегда.

II

Лена и Джон отмечали первую годовщину свадьбы. Было это в начале ноября 2001 года. Меня и моего Американца пригласили на вечеринку.

Это историческое событие случилось ровно через 2 недели после того, как я приехала в Америку. Идти мне туда совсем не хотелось, потому что я не понимала ни одного слова по-английски. И мне казалось, что там все, даже русскоговорящие, будут бойко болтать на английском, а я, как дура, буду сидеть в углу и молчать. А долго молчать я не могу. Мне обязательно надо разговаривать.

Тогда я думала, что этот интересный феномен произошел в Америке только со мной. Я, как и все, учила английский в школе с пятого класса, потом в университете, потом готовилась с репетитором к поступлению в аспирантуру, потом с другим репетитором готовилась к сдаче кандидатского минимума, читала научную литературу почти без словаря. После обручения с Американцем я опять брала частные уроки английского. Семь раз Американец приезжал в Донецк до того, как я уехала к нему в Америку, и мы с ним как-то ведь общались. Но, приехав в США, я поняла, что ни слова не понимаю. Я не могла уловить даже тему беседы, я могла только сказать, что эти люди, кажется, говорят по-английски. Я просто впала в ступор. Я могла ответить на вопрос только если его повторяли мне пять раз и очень медленно. Самое трудное было задавать вопросы самой и разговаривать по телефону. Естественно, мне казалось, что это состояние никогда не пройдет, и мне было очень одиноко, а точнее – очень скучно. И тут мы попали на вечеринку к Лене и Джону.

Лена – профессиональный музыкант, закончила консерваторию, играет на домре, учит детей и взрослых игре на фортепиано. А Джон – военнослужащий в Береговой охране США.

Джон из штата Южная Каролина, из малюсенького городка, он долго служил на кораблях механиком. Однажды военный корабль Джона отправился в долгое плавание по 24-м странам, в том числе они побывали в Эстонии, Литве, России, Украине, зашли в порт Поти в Грузии. И там гостеприимные и общительные грузины просветили Джона: если хочешь иметь хорошую жену, женись на русской. И в следующем порту, в Калининграде, в оркестре народных инструментов, который развлекал военных гостей из Америки, Джон и увидел Елену. Судьба его была решена.

Русоволосая, голубоглазая Елена – невысокая и стройная непоседа, настоящая юла, женственная и в меру кокетлива. Ей очень подходит играть на домре. В русском сарафане она – ну прямо настоящая русская красавица: беленькая, круглолицая. Когда Лена и Джон поженились, об этом даже написали в местной газете родного малюсенького городка Джона в разделе Очевидное-Невероятное: «Наш любимый Джон женился на настоящей русской девушке с настоящего Урала».

Лена в нашем оркестре – концертмейстер и домра-прима, это, как первая скрипка: она сидит по левую руку от нашего дирижера Пети; именно ей Петя пожимает руку перед концертом и после него.

На той памятной вечеринке я все-таки надулась и села букой в уголке, ни с кем не разговаривая. Американец пошел общаться в народ, и, заслышав русскую речь, попросил разговаривающих на русском поговорить с его женой с Украины. Через пять минут он познакомил меня с Петром и парой из Новосибирска – Леной и Андреем. Ровно через секунду Петр уразумел, что рiдной мовою я ни володию и что Армения мне все-таки ближе, радостно сообщил:

– Вот армян в нашем оркестре еще не было.

Петя обладает огромным обаянием и даром убеждения, по его словам все выглядит так просто:

– Приходи к нам в оркестр, я дам тебе инструмент, пару уроков, и ты будешь играть.

Я и сама не заметила, как согласилась. К тому же за две недели в Америке я успела так заскучать, что, предложи он мне играть на трубе, я бы начала осваивать трубу.

Когда Петя отошел к другим гостям, я разговорилась с Леной и Андреем. К моему удивлению оказалось, что оркестр ну просто симфонический. Что в сарафанах и косоворотках никто не выступает. Классический костюм: белый верх, черный низ. И галстук бабочка у мужчин. Что большинство музыкантов оркестра – американцы. Что продаются настоящие билеты, аж по 25 $. И к своему стыду я призналась, что ничего не знаю о таких оркестрах. Зря мы с Мариной так активно прогуливали оркестр в музыкальной школе. Пришлось срочно восполнять пробелы.

American Balalaika Symphony – уникальный оркестр. В нем народные инструменты – балалайки и домры – при помощи тремол заменяют классическое звучание скрипок и виолончелей. А еще в оркестре есть гусли и баяны.

Через неделю Американец подвез меня к Петиному дому, где тогда репетировал оркестр.

Дверь мне открыла Аня.

– Здравствуйте, – сказала я. – Петя пригласил меня играть в оркестре.

– А-а-а! Виктория? – спросила Аня.

– Ну да.

– Ой, я так рада! – улыбнулась Аня.

Ее улыбка была такой теплой и искренней, что я поняла: я на правильном пути.

Я попала в очень гостеприимный дом. Двери не запирались. Музыканты просто открывали дверь, заходили в дом и спускались в basement (моя мама называет это помещение в доме «цокольный этаж»), открывали футляры, доставали инструменты, ноты и начинали разыгрываться. Я спустилась вниз с Петей, увидела знакомые лица: Лену с домрой, Джона за ударными и Андрея с бас-балалайкой, они приветливо помахали мне. Петя усадил меня рядом с Леной:

– Будешь играть на домре-приме. Ты же, кажется, музыкальную школу окончила?

Я промычала что-то неопределенное в ответ.

– Ноты читать можешь?

– Ну, ноты могу.

Я же сдержала клятву и к нотам больше не прикасалась со времен окончания музыкальной школы. Но оказалось, что нотная грамота, так же, как и алфавит, не забываются.

– Будешь ездить на уроки к Лене, она будет учить тебя играть на домре.

Дорогие мои, домра – это такой струнный музыкальный инструмент, внешне похожий на мандолину, но с четырьмя струнами. После репетиции Петя дал мне курс ликбеза: домры – это действительно упрощенный вариант итальянских мандолин.

Петя поздоровался: «Good evening!» Взмахнул дирижерской палочкой, и оркестр грянул «Раймонду» Глазунова. Сказать, что я была потрясена, значит не сказать ничего. Знакомая мелодия звучала абсолютно по-другому. К новому звучанию надо было привыкнуть, но мне понравилось. Я влюбилась в оркестр с пер-вой репетиции.

Как и наши солисты, которые приезжают из других стран, я испытала то же приятное недоумение: американцы, далекие от России, не за зарплату или какие-нибудь другие блага, а просто из любви к музыке, приезжают два раза в неделю на репетиции, тратя свое время и бензин, покупают инструменты, струны, пюпитры, тюнеры. Дома часами репетируют, учатся и относятся очень серьезно ко всему, что связано с оркестром.

Во время короткого перерыва я познакомилась с Киоко, японкой, которая тоже играла на домре-приме. Киоко встретила своего будущего мужа-американца на Гавайях, и вот теперь живет здесь и работает в одной фирме с Петей. Она бывшая скрипачка, и Петя быстро уговорил Киоко попробовать поиграть на домре, у ней получилось. Она, как достойная дочь своего народа, очень трудолюбивая, усидчивая и упорная. Потом Киоко пришлось сделать огромный перерыв – училась в университете, но сейчас она опять выступает с нами.

После репетиции Аня пригласила остаться и попить чаю. Мы сидели в уютной столовой за большим столом и не могли наговориться. Аня угощала разными вкусностями. Петя меня просто потряс и потрясает до сих пор своей эрудицией.

– Вот ему бы еще очки и был бы вылитый Знайка, – не выдержала я.

– Так были же, – отозвалась Аня. – А потом новейшие лазерные технологии и… Вот результат.

Чая нам не хватило, и решили попить чего-нибудь покрепче.

– У нас и армянский коньяк есть, – сообщил Петя.

Ну как главная «армянка» оркестра откажется от армянского коньяка? После пары рюмок стало казаться, что я знаю Аню и Петю сто лет.

Оба из Киева, закончили Киевский университет, Аня – мехмат, а Петя – международные отношения. Петя еще учился и в Киевской консерватории. Оба кандидаты наук: Аня – математических, а Петя – экономических. Правда, когда они были студентами, они не встретились. А будучи аспирантами, им пришлось учиться на классах педагогики, вот там-то они и встретились. Аспирантов мехмата и международных отношений Киевского университета объединили с аспирантами Высшей школы милиции, поэтому во всем классе оказалось только две девушки. Одна из которых была замужем, а вторая – Аня. Петя сидел прямо перед Аней. Они разговорились, подружились и поженились. Петя работает по специальности – финансистом, работает в крупной компании, ездит по всему миру в командировки. И музыка, и оркестр – это просто хобби. А Аня, настоящая жена, мечта любого мужчины, – тыл. Дети, дом, хозяйство, машина, родители, отпуск, оркестр, Петя. И гусли, на которых Аня играет в ABS.

Уходить не хотелось, но Пете утром надо было на работу, детям в школу, а Ане всех их развести.

Когда Американец заехал за мной, на его вопрос: «Тебе понравилось?», я твердо сказала:

– Да!

А на вопрос: «Что вы делали?», честно ответила:

– Мы ре-пе-ти-пе-ти-ро-ва-ли.

И вот уже 12 лет существует наш оркестр American Balalaika Symphony. Много воды утекло с тех пор. Приходят новые музыканты. Оркестр разросся, сейчас нас больше пятидесяти человек. Полный комплект духовых инструментов, ударные, с нами солируют известные музыканты. Прошли те времена, когда мы собирались на репетиции у Пети и Ани дома. У нас появился свой зал и постоянная прописка. И я с гордостью могу сказать, что, начиная с первого публичного концерта и по сей день, я там. И оркестр уже не просто хобби. Это мои друзья, мой клуб, моя семья.

Правда, интеллектом на домру я не вышла, и Петя, увидев на вечеринках, как я бренчу на пианино, подбирая на слух мелодии распевающим друзьям, сказал:

– Габриелян, будешь играть на балалайке-секунде. Это твой инструмент.

Петя дал мне ровно один урок, а дальше сказал: «Во всем нужна сноровка, смекалка, тренировка. Иди домой и тренируйся».

На следующей репетиции я робко спросила у Пети:

– Ну как? У меня получается?

Петя обнадежил:

– Сойдет для сельской местности.

Поверьте, это – комплимент.

И что бы ни происходило в моей жизни – потери, разлуки, свадьбы, рождение внука, развод, увольнение, начало новой работы, учеба и многое другое, я знаю, что в четверг в восемь часов вечера и в субботу в десять часов утра, я могу твердо заявить своим домашним: «А у меня сегодня репетиция!» И уехать. И встретиться с друзьями, и на два часа забыть о проблемах, и окунуться в волшебный мир музыки.

Приходите в наш оркестр! Это так просто!