Текст книги "Хрустальная ловушка"

Автор книги: Виктория Платова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Ты когда Ваську последний раз видел? – вместо приветствия сразу же спросил Юрик.

– Вчера вечером, а что?

– Вот, служба безопасности интересуется. Наш резидент в странах капитала.

– Случилось что-нибудь? – сразу оживился Влад. Даже на его бледных, пергаментных щеках заиграл нежный румянец.

– Пока нет, – сдержанно сказал Звягинцев.

– Во всяком случае, вчера он был в полном порядке.

Из последующего разговора с вечно хмурым Владом выяснилось, что он не видел, как Васька писал записку, да и саму записку прочел позже всех. Вечером он все-таки видел Ваську. И именно в том месте, которое посетил незадолго до этого сам Звягинцев, – в «Каменном мешке». К тому же Васька был не один, а с Ионой.

Опять «Каменный мешок»! Но это уже кое-что.

Звягинцев приободрился.

– Интересно, что они там делали? – неожиданно спросил Юрик.

– Откуда я знаю? Я-то видел их только издали.

– Они туда заходили? Или наоборот – выходили? – Звягинцев внимательно посмотрел на Влада.

– Да нет. Просто шли в ту сторону, вот и все.

– Так Иона вместе с Васькой уехал? – равнодушно спросил Звягинцев.

Влад и Юрик переглянулись.

– Да нет, – осторожно сказал Юрик. – А из-за чего вообще паника?

Старый ты козел, читал Звягинцев в их молодых наглых выпуклых глазах. Ну что же ты всех донимаешь проблемой, высосанной из пальца? Или заняться тебе, старому козлу, нечем?..

– Нет никакой паники. Просто интересуюсь, и все.

– Ну-ну, – процедил Влад.

Это было похоже на сговор. Видимо, чертов дятел Васька так достал их своим графоманством и ежедневной долбежкой на машинке, что в голову Звягинцеву пришла совершенно крамольная мысль: а если они специально отправили Ваську куда подальше, чтобы не мешал им спать?

Сообразив, что большего из спасателей не вытянет, Звягинцев скоренько попрощался и направился на поиски Ионы.

…Он нашел молодого человека в баре, где тот в полном одиночестве цедил жалкие сто грамм коньяка. Сто грамм коньяка для Ионы – высший пилотаж: бочка, штопор, мертвая петля. Он всегда был нудным трезвенником, что настораживало Звягинцева. Сильно пьющий Пал Палыч был верным и преданным сторонником учения, главным постулатом которого было: «Если человек не пьет, значит – либо больной, либо скотина».

Больным Иона не выглядел.

Вот и теперь он сидел за стойкой, абсолютно здоровый и погруженный в свои мысли. Пал Палыч, кряхтя и проклиная все на свете, влез на высокий стул, который сразу же предательски заскрипел под ним.

– Рискуете, шеф, – меланхолично сказал Иона, не поворачивая головы. – Мебель здесь ненадежная, может не выдержать.

– Ничего. Как-нибудь, – проблеял Звягинцев, ненавидя себя за извинительный тон.

Он заказал себе водки, салат «Эльбрус» – фирменное блюдо «Ричарда Баха» – и креветок. К креветкам, сваренным в укропной воде, Звягинцев относился с нежностью. С гораздо большей нежностью, чем к секси-девочкам из горничных и парням из охраны. Не говоря уже о сытеньких курортниках, которые доставляли одну головную боль. Только одно общество он ценил выше креветочного: общество Васи Сикачинского.

Но Васи нигде не было. Он пропал, как будто сквозь землю провалился. Звягинцев запустил толстые пальцы в теплые тельца беспозвоночных ракообразных и с хрустом оторвал первую, ни в чем не повинную креветочную голову.

– Выпьешь со мной? – спросил он у Ионы.

– Уже выпил.

 Другого и ожидать не приходится. Этот надменный щенок-далматинец никогда его и в грош не ставил.

– Ну, как знаешь.

– Я смотрю, ваш радикулит прошел, – с сожалением сказал Иона. Он был единственным из спасателей, кто обращался к Звягинцеву на «вы». Но его вежливость была такой оскорбительной, что Звягинцев с трудом подавлял желание двинуть этому мелкому пакостнику в челюсть.

– Ты-то откуда знаешь, что меня прихватило?

– Василий сказал.

Значит, Василий сказал. Очень хорошо. Щенок сам вывел его на нужную тему, нужно только воспользоваться случаем.

– Кстати, ты не знаешь, зачем он меня искал? – Звягинцев поднял рюмку и сквозь нее посмотрел на Иону.

– Понятия не имею.

Другого ответа Пал Палыч и не ожидал. Выпив водку, он удовлетворенно крякнул и попросил бармена повторить.

– Много пьете. Пал Палыч, – пожурил его Иона. – Водку, да еще днем и в одиночестве… Это дурной тон.

«Не твое дело, сопляк!»

– Значит, Василий уехал.

– Не знаю. – Иона по-прежнему смотрел перед собой.

– Он же записку вам оставил!

– Не читал.

– Говорят, ты с Васькой вчера в «Каменный мешок» таскался.

– Если говорят, значит, правда, – чуть помедлив, сказал Иона.

– И зачем вас туда понесло?

– Это что – допрос?

– Дружеская беседа. – Звягинцев снова хрустнул креветкой.

– Ну, тогда я могу не отвечать. Состряпаете ордер – приходите. А теперь, извините, шеф, мне пора. Счастливо оставаться. – Иона соскользнул со стула и гордо удалился из бара. Даже если он что-то и знает, то никогда ничего не скажет Звягинцеву, уж слишком уничижительна его вежливость. Звягинцев мысленно послал ему вслед все проклятия, которые знал: список получился внушительный, в него вошло даже непечатное венгерское ругательство «Меньо фос бо». Этому ругательству Звягинцева обучил мадьяр Лайош Карпати, севший в свое время – не без участия Пал Палыча – на три года за кражу фуры с помидорами.

… Сегодня я едва не поцеловал Ее.

Никто никогда не узнает, чего мне это стоило – НЕ ПОЦЕЛОВАТЬ.

Ей хотелось этого, я видел. Ей так хотелось этого. Если Она до сих пор не изменяла мужу, то теперь готова изменить. Странно, что такая красивая женщина никогда не изменяла мужу.

Мы едва знакомы, но это ничего не значит. Ни для Нее, ни для меня.

Никогда еще ни одна женщина так не волновала меня. Это плохо. Все те, кого я встречал, были самыми обыкновенными, жаждущими удовольствий самками. Они приезжают сюда именно за этим: чтобы хотя бы на несколько дней стать тем, кем они на самом деле являются, – самками. Они сбрасывают меховые шкурки деловых женщин, добропорядочных матерей, домохозяек, журналисток, любительниц классической музыки, «мыльных опер» и актера Роберта де Ниро. И остаются самками, прикрытыми только собственной кожей.

Она не такая.

Она не такая, хотя очень хочет казаться такой.

Непонятно, что делать с телом дурачка Васи. Тащить его в пещеру бессмысленно, он не интересует меня как модель. Он вносит диссонанс в общий замысел. Он случайный человек, а в замысле не должно быть ничего случайного. Я оставил его тело в самом людном месте: только так можно быть уверенным, что его никто и никогда не найдет. Хотя я сомневаюсь, что кто-то станет его искать. Разве что этот вечно больной и вечно пьяный секьюрити. Жалкий тип. Слишком толстый и слишком старый, чтобы что-то заподозрить. Я так и вижу его заплывшие жиром мозги, которые трясутся в позвоночном столбе.

Какому идиоту пришла в голову мысль нанять для охраны именно этого человека ?

Я разговаривал с ним, и он спросил меня о Васе. В этом не было ничего особенного, хотя его настойчивость насторожила меня. Но она не имеет никакого значения, она никуда его не приведет. Он любит водку, и это хорошо. Тот, кто любит водку, не может любить ничего другого.

Мне опять попалась на глаза астигматичка. Она разговаривала с женщиной, которая так необходима мне. Астигматичка производит на Нее тягостное впечатление, я вижу. Я не хочу, чтобы Она расстраивалась.

Я хочу, чтобы Она оставалась спокойной до самого конца.

Нужно проявлять такт и постараться приручить Ее к себе.

Чего бы мне это ни стоило. Она ничего не должна заподозрить.

ЧАСТЬ II

В ситуации «или – или» без колебаний выбирай смерть.

Это нетрудно.

Ямамото Цунэтомо. «Хцгакурэ»

Ольга проснулась среди ночи, обливаясь холодным потом.

Где-то далеко, на самом краю Вселенной, спал Марк. Как в тумане Ольга видела его спокойное лицо. Он, как всегда, был красив и деликатен, как будто даже во сне не переставал следить за собой: никакого приоткрытого в храпе рта, никаких спутанных волос, все предельно аккуратно, как на заседании совета директоров.

Простыня сбилась, вся подушка была влажной, такой же влажной, как и тело Ольги. Она зажала рот рукой, чтобы не закричать. Кошмар, приснившийся ей, был таким явственным, таким реальным, так долго не хотел отпускать ее…

– Марк, – слабо позвала Ольга, – Марк…

Но ее голос затерялся на стылом плато кровати, в складках одеяла, он так и не дошел до спящего Марка, а протянуть к нему руку и коснуться безмятежного лица не было никаких сил.

Казалось, этот сон будет длиться вечно: он медленно убивал Ольгу, высасывал жизнь по капле, оставляя лишь пустую оболочку: лед, лед, лед… Слишком много льда, сдавившего ее со всех сторон. Она была закована в лед, она оказалась его пленницей. Сквозь слюдяную поверхность проступали лица – никогда в жизни она не видела этих лиц: они дробились, накладывались друг на друга, так что невозможно было определить, кому они принадлежат – мужчине, женщине, ребенку…

Глазницы, раздавленные ужасом, глубоко запавшие рты, срезанные подбородки – это было невыносимо. Лишь однажды ей показалось, что она увидела что-то знакомое – тихая улыбка, нежный абрис губ.

Манана.

Что ты здесь делаешь, Манана? Забери меня отсюда, Манана! Я буду хорошей девочкой, только забери меня отсюда!..

Но ее немой вопль даже во сне испугал кроткую Манану – улыбка превратилась в гримасу, белая кожа потемнела и пошла пигментными пятнами. Нет, это не Манана. Это та самая цыганка из аэропорта. Она что-то говорила ей, слова разбивались о неприступность льда и не доходили до Ольги.

Я не слышу, не слышу, не слышу…

Кажется, цыганка поняла.

Ее рот, отделившись от лица, приблизился к Ольге: теперь она могла разглядеть губы цыганки, покрытые трещинами и язвами. Предоставленные сами себе губы коснулись поверхности ледяного панциря, в который была закована Ольга, – и сразу же прожгли в нем дыру. Они извивались, как мучные черви, они пугали Ольгу своей артикуляцией.

УЕЗЖАЙ ОТСЮДА. ИНАЧЕ ТЫ УМРЕШЬ.

УЕЗЖАЙ…

От губ пахнуло таким смрадом, что Ольга закричала.

И проснулась.

Несколько минут она лежала, обессиленная, царапая ногтями простыню, стараясь избавиться от наваждения. Не так-то просто, не так-то просто, не так-то просто… На нее снова навалилась нестерпимая тоска – как тогда, в ледяном городке, когда она не могла найти выхода. Она не может оставаться одна, она с ума сойдет…

А может быть, она уже сходит с ума, спускается в ад по выдолбленным во льду ступеням?.. Ольге стало так страшно, что, собрав остатки сил, она закричала:

– Марк!

Наконец-то он проснулся и увидел ее: жалкую, скрюченную, с прилипшими ко лбу влажными волосами.

– Что с тобой, кара! – Марк метнулся к ней и сгреб ее в охапку.

Но даже его тело, спокойное и прохладное, не принесло ей успокоения: вцепившись в гладкие плечи Марка, она разрыдалась.

– Ну, успокойся, успокойся… Я с тобой. Я с тобой, кара, слышишь?

– Сон! – сквозь рыдания, путаясь и сбиваясь, она рассказала ему о ночном кошмаре.

И, странное дело, проговоренный вслух, он вдруг материализовался, как будто Ольга, сама того не ведая, выпустила джинна из бутылки. Осколки льда сверкали в темных углах комнаты, они горели в каминном огне – горели и не могли сгореть: языки пламени лизали их, но были так же беспомощны, как и сама Ольга.

Не нужно было ничего говорить Марку. Хотя бы до утра.

Нет, до полудня: никому нельзя рассказывать свой сон до полудня, иначе он сбудется… Но как, как он может сбыться?

И о чем хотела предупредить ее цыганка?

Ольге пришлось рассказать Марку о дикой сцене в аэропорту, и это по-настоящему задело его. Не испугало, нет, и не вызвало ироническую реакцию здравомыслящего человека, а именно задело. Он был явно обеспокоен. И только спустя несколько минут Ольга поняла причину этого беспокойства.

– Тебе нужно отдохнуть, – сказал он.

– Только не здесь. Давай уедем отсюда. Я не хочу здесь оставаться…

Марк поцеловал ее в лоб: он всегда был практичным и уравновешенным человеком.

– Это просто глупо, кара… Уезжать отсюда, когда мы только что приехали! Здесь потрясающее место, тебе же самой понравилось. Ты сама мне говорила. Говорила или нет?

– Да… Но я боюсь.

– Уехать только потому, что тебе приснился какой-то кошмар? Не будь ребенком.

– Ты не понимаешь. Мне никогда не снились кошмары.

Ольге действительно никогда не снились кошмары. Все ее сны, отливавшие мягким ровным светом, были полны рассудительности и покоя. В своих снах она никогда не летала, не пряталась от погони; сны продолжали ее собственную жизнь, лишенную потрясений.

– Мне никогда не снились кошмары, ты понимаешь?

– Надо же когда-нибудь начинать, – в голосе Марка вдруг послышалось незнакомое ей раздражение, даже губы жестко сомкнулись.

– Что? Что ты сказал?

– Ничего. – Марк сразу же осекся, плечи его опали. – Просто… Каждому хоть раз в жизни снились кошмары. Но это не повод для паники, кара.

– Я хочу уехать. Я чувствую, что должно случиться что-то плохое.

Ольга вдруг замерла. Она явственно вспомнила, как начинались депрессии Мананы: ее мать забивалась в дальний уголок спальни, между кроватью и сентиментальным японским торшером, и говорила именно это: «Я чувствую, что должно случиться что-то плохое». Ольге вдруг стало страшно – точно так же, как в этом ее ледяном сне.

– Ничего не случится, кара. Ведь я же с тобой.

– Обними меня, – жалобно попросила Ольга.

Его не пришлось просить дважды: он крепко прижал Ольгу к себе, и, защищенная его руками, его грудью, его подбородком, Ольга начала медленно приходить в себя. Конечно же, пока Марк с ней – ничего не случится. Как она могла даже в мыслях пытаться флиртовать с его братом? Вот он, рядом, ее муж, который никогда не предаст и никогда не оставит…

– Ты не оставишь меня?

– Как ты могла такое подумать? Я с тобой. Я всегда буду с тобой. Тебе нужно просто успокоиться, отдохнуть, поспать… Я всегда говорил, что эти переводы не доведут тебя до добра.

– А при чем здесь переводы?

– Ты тратишь на них много сил. И вообще…

– Что – «вообще»?

– Не нравится мне этот твой божок Сесар Вальехо. Мрачная личность. От таких откровений у кого угодно крыша поедет. А не то что…

У кого угодно крыша поедет, а не то что у тебя. Вот что хотел сказать Марк. Ты – даже не тема для разговоров. Когда-то, в самом начале их отношений, она рассказала ему о Манане, она не хотела, чтобы он узнал эту затянувшуюся хрупким ледком покоя страшную тайну от кого-то другого. От кого-то, кто бросит вскользь, за теннисной партией, постукивая по пятке ракеткой «Адидас»: «А ты знаешь, Марик, что мать твоей жены была сумасшедшей и покончила с собой?»

И он оказался на высоте, он все воспринял спокойно. Никогда больше они не возвращались к этому разговору, но, оказывается, Марк не забыл его. И все два с половиной года семейной идиллии он следил за собой. Он следил, чтобы с его губ не сорвалась фраза, подобная этой.

Нет, Ольга не давала ему никаких поводов, она никогда не впадала в депрессию, она была на редкость спокойным, здравомыслящим человеком. Но теперь, стоило ей только хоть немного выйти из себя, как он сразу же усомнился в ней. Отчаяние накрыло ее с головой. Нет, нельзя давать ему волю, этому отчаянию, – нужно успокоиться самой и успокоить Марка.

– Ты несправедлив, Марк. Это очень хороший поэт, – тихо сказала Ольга.

– Да ради бога! Пусть он будет самым лучшим поэтом… Но если это касается моей жены… Если это касается ее душевного равновесия…

– Я вполне уравновешенный человек.

Он с сомнением посмотрел на нее.

– Конечно. – Она видела, как лгут его губы, но уже не, могла ничего сделать. – Конечно, уравновешенный. Просто… Ты действительно переутомилась.

Он поднялся с кровати – голый, хорошо сложенный, ни в чем не сомневающийся – и прошлепал босиком в другую комнату. Спустя минуту он вернулся со стаканом минеральной воды и пузырьком каких-то таблеток.

– Вот, выпей, пожалуйста! – попросил он.

– Что это? – сразу насторожилась Ольга.

– Это снотворное… Тебе не повредит…

– Снотворное? Откуда у тебя снотворное? – Это был вполне естественный вопрос, и Марк оказался готов к нему. Даже слишком готов. Подозрительно готов.

Он присел на край кровати и приподнял ее подбородок.

– Я люблю тебя, кара…

– Откуда у тебя снотворное? – упрямо повторила Ольга. – Ты взял его для меня?

– Нет. Для себя… Видишь ли… Я не говорил тебе, но последнее время у нас возникли некоторые проблемы… Это не должно тебя касаться, это моя работа. В общем, я взял его для себя… Ты сама знаешь, каким тяжелым был год, сплошные аукционы, слияние, поглощение мелких фирм крупными… Нам пока удалось удержаться на рынке. Ты даже не знаешь, чего нам это стоило. Здесь у кого угодно нервы сдадут…

Марк просительно посмотрел на жену.

Ну конечно же, год и вправду был тяжелым: концерн перестало лихорадить только в феврале. И только в марте он смог позволить себе этот краткосрочный отпуск. Несправедливо лишать его десяти дней в горах. Ольга почувствовала угрызения совести, хотя где-то в глубине души еще теплилась обида на Марка: еще полчаса назад он спал так сладко – совсем не как человек, нуждающийся в средствах от бессонницы.

– Что-то ты не очень похож на человека, страдающего бессонницей, – сказала она.

– Это горы. Целый день на воздухе. И не захочешь, а заснешь, как младенец. – Он извинительно улыбнулся. – Я давно так не отдыхал. Только Венеция могла дать мне такой покой. Можно ни о чем не думать, и ты рядом…

Венеция – это был запрещенный прием. Единственное место на земле, где они были одним целым – двадцать четыре часа в сутки. Где они не разлучались ни на секунду. Даже в крошечных антикварных лавках, которые Ольга обожала, а Марк терпеть не мог: "Синьора не говорит по-итальянски? О, у вас хороший вкус, синьора! Это очень старинный фарфор. А эта чашка принадлежала Наполеону". Ни черта она не принадлежала Наполеону, в лучшем случае – Бенито Муссолини, но какое это имеет значение?.. Венеция – единственное место на земле, где они были по-настоящему счастливы. Конечно, Марк хочет, чтобы они были по-настоящему счастливы… Он стремится оградить ее от всего. Ольга подняла руку и коснулась его волос.

– Тебе нужно постричься, – неожиданно сказала она.

– Прямо сейчас? – засмеялся Марк.

– Можно подождать до утра.

– Если я постригусь, ты будешь больше меня любить?

– Невозможно любить тебя больше, чем сейчас.

– Выпей снотворное, кара. Я не хочу, чтобы что-то тебя терзало. Завтра будешь как новенькая.

– Ну хорошо, – наконец-то согласилась Ольга. – Давай свои таблетки.

– Не таблетки, а таблетку. Одной будет вполне достаточно.

Она выпила розоватую овальную таблетку, протянутую Марком, и вытянулась на кровати.

– Закрывай глазки, кара! – Марк поцеловал ее: сначала в один глаз, а потом во второй…

– Прости меня, пожалуйста…

– Глупенькая!..

– Ты никуда не уйдешь?

– Куда же я могу уйти от своей жены? Я здесь. – Он поднялся с кровати и направился к столику с компьютером.

– Марк! – укоризненно сказала Ольга.

– Я немного поработаю, кара.

– Нет, пожалуйста… Побудь со мной, пока я не засну.

– Хорошо.

Марк снова прилег рядом с ней на кровать, обнял ее, и в кольце его рук Ольга сразу успокоилась, ночной кошмар отступил, съежился, он больше не имел на нее прав. Все будет хорошо, кара, все будет хорошо…

* * *

Когда она открыла глаза. Марка в комнате не было.

По деревянным стенам бродили тени от сосен: солнце было высоко, во всяком случае, сейчас никак не меньше полудня.

Ольга села в кровати.

На подушке, еще хранившей вмятину от головы Марка, лежала записка: «КАРА, С ДОБРЫМ УТРОМ! НАДЕЮСЬ, ТЕБЕ СНИЛИСЬ ХОРОШИЕ СНЫ. ЕСЛИ ТЫ ПРОСНЕШЬСЯ ДО ДВЕНАДЦАТИ – ЖДУ ТЕБЯ В БАРЕ… ЕСЛИ ПОЗЖЕ – ПОДНИМАЙСЯ НА ВЧЕРАШНЮЮ ТРАССУ. КРАСНЫЙ С БЕЛЫМ КОСТЮМ – МОЙ, ТЫ МЕНЯ НИ С КЕМ НЕ СПУТАЕШЬ. ЦЕЛУЮ, ТВОЙ МАРК».

Ольга потянулась к часам, лежащим на тумбочке.

Так и есть. Начало второго. Она безнадежно проспала.

Во рту ощущалась странная сухость, голову как будто покалывали иголки: впрочем, это состояние нельзя было назвать неприятным. Скорее неудобным. Неожиданно для себя она рассердилась на Марка: ушел, оставил ее в гордом одиночестве. Хотя, с другой стороны, он вовсе не обязан тратить такой солнечный день на посиделки возле одра спящей жены.

Она прошлась по комнате и вдруг ощутила странную слабость в коленях: возможно, еще сказывается действие снотворного, ведь она никогда в жизни не принимала ничего подобного.

Ольга приняла душ, но ни слабость, ни сухость во рту не прошли. «Никогда больше не пойду на поводу у Марка», – дала она слово себе самой, разглядывая в затуманившемся от пара зеркале красавицу-полукровку Ольгу Красинскую с иссиня-черным водопадом волос. Выглядит она ничего себе, только чуть бледнее обычного. И с возрастом стала еще больше похожа на мать.

Ольга вздохнула и коснулась рукой собственного отражения: что-то она часто стала думать о Манане в последнее время. Это странно.

Пузырек со снотворным стоял на узкой полке под зеркалом, рядом с зубными щетками, пастой и бритвенным станком Марка. Ольга взяла его в руки, повертела и поднесла к глазам: НИТРАЗЕПАМ.

Название, которое ни о чем ей не говорит.

Интересно, принимала ли подобную укрощающую кошмары гадость Манана? Ведь незадолго до смерти она начала страдать бессонницей… Так, по крайней мере, рассказывал отец.

Манана, Манана.

 
Мама, теперь!… Сегодня, когда
Твои непорочные кости в муку
превратились,
Которую негде уже замесить
Даже лакомке нежной – Любви!
 

Ну, конечно же, шаги Командора. Сесар Вальехо, самое время ему появиться.

Самое время заняться переводами, если так безнадежно испорчен день. Тем более что сроки поджимают, в издательстве на нее и так смотрят косо: богатенькая жена богатенького мужа, занимающаяся переводами только от нечего делать.

В полубогемных кругах, в которых она – с легкой руки Инки – вращалась в студенческие годы, это называлось: из любви к искусству. Они специально сунули ей Вальехо, самого яростного и самого бедного. И он сделал то, что обычно проделывал с безмозглыми рефлексирующими стрекозами типа Ольги, – затянул их в свой омут, вот и все.

Она включила «ноутбук»: Марк был так добр, что позволил ей забить голову своей обожаемой машины легкомысленно-гуманитарным файлом «Passion». Этот файл принадлежал Ольге, и в нем были все подстрочники Вальехо.

Ого, оказывается, Марк уже получил несколько сообщений!

Интересно, читал он их или нет?

Ольга раскрыла свой файл и несколько минут молча созерцала сделанные еще в Москве обрывки подстрочников:

«…верь трупу – не живому, злодейству – не злодею…», «…и пусть мне ни о чем не говорят, коль человек прекрасно убивает…», «…и если когда-нибудь рядом с убийцей пройдет неотступно великий и добрый…», «Умру в Париже, в сумеречный день, который я уже припоминаю… Боже мой, боже мой…», «Умерла в моем револьвере моя мать, в кулаке моем – сестра моя, брат мой – в моем кровавом нутре, – трое, связанных родством печальней печального, в августе идущих чредою лет…»[9]9
  Переводы Ю. Мориц, Э. Гольдернесса, А. Гелескула.


[Закрыть]

Боже мой, почему же раньше она не замечала, как мрачен Вальехо, какие змеиные мысли теснятся в его давно умершей голове. Марк прав, прав, прав, зарифмовывать слова «убийство» и «смерть» – слишком непосильная для нее ноша…

Нет. Не сегодня. Нет.

В конце концов, можно вообще отказаться от этой работы. Уйти в компанию к Марку и отцу, они давно зовут ее в отдел по внешним связям. Она красива, на выставке бизнес-леди вполне может получить парочку медалей за экстерьер.

Ольга улыбнулась своим собственным мыслям.

Парочка медалей за экстерьер – это неплохо. Выключив компьютер, она сняла телефонную трубку и попыталась дозвониться до номера Инки.

Длинные гудки.

Ну, конечно, ничего другого ожидать не приходится: ее подруга наверняка рассекает хорошо утрамбованный снег и сражает наповал зазевавшихся горнолыжников. Может быть, имеет смысл к ней присоединиться. Так она и поступит.

Ночной кошмар при дневном свете съежился, потускнел и испустил последний вздох. Ольге даже стало стыдно за безобразную сцену: бедный Марк, по самые гланды загруженный работой, должен выслушивать и ее праздные страхи. Решено: сейчас она соберется и отправится на поиски красно-белого костюма мужа. В полном соответствии с запиской. Тем более что все неприятные утренние симптомы прошли.

…Она уже полностью оделась, когда в дверь коттеджа раздался осторожный стук. Интересно, кто бы это мог быть? Марк открыл бы собственным ключом, нетерпеливая Инка наградила бы дверь пинками… Может быть, горничная? Здесь наверняка практикуется европейский сервис и даже белье не крадут, как это было в Венеции. Тогда в продрогшей гостинице у нее украли трусики и лифчик; Марк еще шутил по такому анекдотическому поводу: скорее всего это сделал какой-нибудь фетишист-гондольер, влезший через окно (ты сражаешь гондольеров наповал, кара).

На пороге стоял Иона.

– Добрый день, Ольга, – сказал он. Никакой приветственной улыбки, строгое лицо учителя физкультуры, заставшего своих учеников за банальным онанизмом под окнами женской раздевалки.

– Здравствуйте, Иона. Вас Марк послал?

– Нет.

– Откуда вы знаете, что я здесь?

– Я не знал, что вы здесь. Можно войти?

И, не дожидаясь ответа Ольги, мягко оттеснил ее в глубь коттеджа.

– Я уже собралась уходить.

Иона никак не отреагировал на ее слова. Стоя посреди комнаты и склонив голову набок, он внимательно рассматривал ее.

– Вы видели Марка?

– Нет. Я не был сегодня на трассе.

– А откуда вы знаете, что он там?

– Ну, если здесь его нет… Думаю, он приехал сюда не для того, чтобы с утра до вечера торчать в баре…

Иона сделал шаг вперед, и вот тут-то Ольга по-настоящему испугалась. И даже не Ионы, нет, хотя от него исходили мощные, хотя и осторожные токи.

Себя.

Ну конечно же, нужно честно признаться – подсознательно она ждала его. Вчерашняя ничем не завершившаяся сцена на плато оставила привкус недоговоренности. И все-таки нужно взять себя в руки, иначе эта недоговоренность может далеко завести.

– Марк должен сейчас прийти… Мы собирались кататься.

– Ну и что?

Действительно, ну и что? Брат зашел к брату и встретил его жену – ничего крамольного, ничего предосудительного.

Отличный повод для светской беседы об особенностях здешнего климата.

– Хотите чего-нибудь выпить?

Ну вот, кажется, она нащупала точную линию поведения: жена старшего брата должна по определению относиться к своему шурину (или деверю? Нет, все-таки деверю)… Она должна по определению относиться к своему деверю со снисходительной нежностью, выслушивать все его зубодробительные истории о любовных похождениях и ссужать деньгами на пиво.

– Хотите что-нибудь выпить? – снова повторила Ольга.

– Нет.

– Есть отличный коньяк. И мартини. Марк прихватил с собой две бутылки мартини.

Ольге вдруг пришло в голову, что даже скромного ужина в семейном кругу не было, братья никак не отметили встречу после семнадцатилетней разлуки. Странно, чем тогда руководствовался Марк, выбирая именно «Розу ветров»? Они вполне могли провести десять дней где-нибудь в Швейцарских или Французских Альпах, без всяких хмурых родственников в эпизодических ролях инструкторов по лыжам и горноспасателей.

– Нет.

– Может быть, кофе?

– Нет.

На кофе вся фантазия Ольги оказалась исчерпанной. Но и сдаваться ей не хотелось.

– Минеральной воды?

– Нет.

– Текилы?

– Нет.

– Баккарди?

– Нет.

– Полусухого шампанского?

– Нет.

– Вермута со льдом?

– Нет.

– Капитанского рома?

– Нет.

– Виски «Белая лошадь»?

– Нет.

– Абсента?

– Нет.

Ольга закусила губу, пытаясь вспомнить содержание альбома «Алкогольные напитки», который преподнесли Марку на прошлое Рождество его подчиненные. Альбом был толстым и красочным, куда более красочным, чем односложные ответы Ионы.

– Рейнвейна и мозеля? – выложила она свой последний козырь. И Иона сдался, разом поломав игру.

– Это пожалуй. Валяйте ваш мозель.

Ольга рассмеялась и развела руками:

– Увы.

– Жаль. А я очень решительно настроился… Почему вы не отправились на трассу с Марком? Он ведь давно ушел, еще утром.

– Откуда вы знаете? Вы что, следили?

– Да, – просто сказал он.

– Зачем? – она задала самый глупый вопрос из всех возможных.

– Просто. Хотел увидеть. – Самый достойный глупый ответ на глупый вопрос.

– Увидели?

– Да.

– Что дальше?

– Дальше? – Иона задумался. – Я не знаю, что будет дальше.

Колени у Ольги подломились, и она опустилась на кровать. И тут же вскочила: не хватало, чтобы Иона воспринял это как приглашение. Отойдя на безопасное расстояние от кровати, которая теперь казалась ей раскрывшим ленивую пасть капканом, и плюхнувшись в кресло, она принялась надевать ботинки.

– Вы проводите меня, Иона? – Голос должен быть максимально нейтральным: никаких страхов, никаких сомнений, только снисходительная нежность к деверю. Снисходительная нежность, только и всего.

– Да, конечно.

Черт возьми, она волновалась. Она волновалась так, что снова не смогла застегнуть ботинки. Или это оттого, что она просто не привыкла к дурацкой аэродинамической горнолыжной обуви?..

– Никогда не научусь с ней справляться! – в сердцах сказала Ольга.

– Это несложно, вопрос тренировки, так же, как и во всем остальном. – Иона как будто ждал этого. Он с готовностью опустился на колени перед Ольгой и принялся застегивать ее ботинки.

Совсем близко она видела его макушку с торчащим мальчишеским хохолком волос: таким непокорным и таким беззащитным, что Ольга не удержалась и коснулась его рукой.

Он замер, даже спина напряглась под лыжной курткой: она не увидела, а скорее почувствовала это. Руки Ионы скользнули вверх – от ботинок к коленям. Ольга сидела, как будто окаменев.

– Вот видишь, как все просто, – сказал Иона и поднял к ней лицо.

– Да, – прошептала она. – Все просто. Мы уже перешли на «ты»?

– Конечно. Смешно «выкать» друг другу. Мы же родственники.

Его глаза сузились, как у животного перед прыжком, в самой глубине зрачков запылал огонь. Крылья носа трепетали, а по губам пробежала судорога, они приоткрылись, обнажив влажно мерцающие зубы.

Она положила кончики пальцев на переносицу Ионы (господи, что же я делаю?!), спустилась к губам (господи, что же я делаю?!). Его губы обожгли – как тлеющие, едва прикрытые золой угли. Отдернуть пальцы она не успела: Иона уже завладел ими, как завладевают добычей. Теперь ему только оставалось разделать эту добычу: он орудовал поцелуями, как охотничьим ножом, отделяя мясо от костей и лишая жертву последнего шанса на спасение.

Все равно.

Все равно уже ничего нельзя исправить. Невозможно бороться с собой.

И Ольга не стала бороться. Она сдалась на милость победителя.

То, что происходило сейчас между ней и Ионой, было совсем не похоже на любовь Марка – страстную, но понятную и чуть-чуть ироническую любовь интеллектуала, яппи, selfmade man'a[10]10
  Self-made man – человек, сделавший сам себя (англ.).


[Закрыть]. Но Иона, впитавший в себя детское вероломство Азии… Иона – в нем было что-то необузданно-дикое, опасное, похожее на бои без правил. Она ввязалась в них, заранее зная, что обречена на поражение. Но быть погребенной под руинами этих глаз, этого подбородка, быть насмерть зацелованной этими губами, ставящими клеймо собственника на каждом сантиметре ее кожи…