Текст книги "Змеи и лестницы"

Автор книги: Виктория Платова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– И под НЛО? – Вересень даже рот приоткрыл от удивления.

– Факты – упрямая вещь. Посадка НЛО заснята пятью очевидцами. Эти снимки даже по телеку показывали, по каналу ТВ-3. Первый мистический, слыхали?

– Нет.

– Возьмите на заметку, если интересуетесь сверхъестественным.

Если что и можно было назвать мистическим и сверхъестественным, так это – появление красного кабриолета в водах мертвого озера. Но здесь Вересню вряд ли мог помочь упомянутый Лариным Первый мистический.

– У нас народ ученый, – горделиво подбоченясь, заявил участковый. – Не забалуешь у нас. В каждом доме видеокамера, у каждого сопляка – смартфон. Мы здесь всякое перевидали. Слет байкеров, ролевая игра «Властелин колец», историческая реконструкция битвы при Ватерлоо…

– Здесь? – поразился Вересень. – Кому только в голову пришло?

– Понятия не имею. Но говорили, что ландшафт один в один. В прошлом году «Бентли» застрял в двух километрах отсюда, в апреле «Феррари» побилась… Без жертв, правда. На Пасху фура из Польши перевернулась, яблоки везла. Еще «Майбах» помню. Какая-то блондиночка заплутала, вместо Репино к нам прибилась. Пришлось сопроводить, во избежание недоразумений.

Вспомнив о блондиночке, страдающей топографическим кретинизмом, Ларин мечтательно прикрыл глаза. А следователь подумал, что неприметный с виду Канельярве живет жизнью, которой мог бы позавидовать любой крупный мегаполис.

– И всему… Заметьте, всему есть документальное подтверждение, товарищ Вересень. Пленочка, фоточка, фильмец на Ютьюбе. Без ведома общественности у нас и муха не пролетит. Бывают, конечно, черные дыры. На старуху – проруха, так сказать.

– Что еще за черные дыры?

– Новогодние праздники, – вздохнул участковый. – От Рождества до старого Нового года. Тут уж не до грибов. Выпивает народ, а детки по домам сидят, в телек пялясь. Или в компьютерные игры режутся. Так что могли чего и пропустить…

– Ну, зимние забавы меня интересуют мало. Речь о последнем месяце. В этих рамках и будем двигаться.

– Так тут как ни двигайся… Больше, чем сказал, народ уже не скажет. Если бы кто увидел ваш кабриолет – уже бы сообщили. Это не «Майбах», конечно, но авто приметное…

– И все-таки, я настоятельно прошу вас собрать максимум свидетельств. Вдруг что-то окажется полезным для следствия.

– Само собой, товарищ Вересень. Само собой.

…Телефон завибрировал снова.

Возможно, Вересень и в этот раз проигнорировал бы звонок, если бы не дурацкий парень. Вспрыгнув на тумбочку, Мандарин одним прицельным ударом лапы сбил мобильник прямо на грудь Вересню. И тому ничего не оставалось, как разлепить глаза и сконцентрироваться на дисплее.

Звонил капитан Литовченко.

– Спишь, мать твою?!

– Шесть утра, вообще-то, – мягко напомнил Вересень.

– Вот именно, уже шесть утра. Давай-ка, задницу в руки – и дуй к Кукушкину. Я к нему еще с вечера завернул, да так там и остался.

– Твои проблемы, – Вересень все еще сопротивлялся неизбежному.

– Нет, чувак. Это наши общие проблемы. Чертов утопленник, мать его, подложил нам свинью. Собственно, я в этом почти не сомневался…

– Что за свинья?

– Его сунули в бэху уже после того, как укокошили. Убийство, одним словом. Кукушкин как раз с этим разбирается. Так ты едешь?

– Да. Скоро буду.

Прежде чем отправиться в город, Вересень покормил кошек (чьи имена вылетели у него из головы еще в первый день пребывания в Ольгино) и по-быстрому выгулял собак. На всё про всё у него ушло не больше пятнадцати минут. И все эти пятнадцать минут дурацкий парень вел себя совершенно спокойно. Но стоило Вересню взять свою видавшую виды рабочую сумку, как Мандарин заволновался. Для начала он попробовал угнездиться на шее Вересня, но номер не прошел. Отцепив от себя дурацкого парня и уже привычно подхватив его под лапы и заглянув в небесно-голубые глаза, Вересень твердо произнес:

– Мне нужно на работу. А ты остаешься за старшего. Будешь следить за порядком.

Как показывал предыдущий опыт, это срабатывало: серьезный и уважительный мужской разговор, без сюсюканья и сантиментов. И, вроде бы, сработало и на этот раз. Мандарин успокоился, дал поставить себя на пол и даже потерся длинным телом о брюки Вересня, что должно было означать: «все понял и приступаю к исполнению обязанностей».

– Вот и ладушки! – облегченно вздохнул Вересень и, выскользнув за дверь, повернул ключ на два оборота.

Тут-то все и началось.

Трансатлантический лайнер немедленно обрел имя, и имя это было «Титаник». И не просто «Титаник», а «Титаник», только что столкнувшийся с айсбергом. И нескольких секунд не прошло, как трагедия приобрела эпический размах. Солировал корабельный гудок, вой которого не стихал ни на мгновение. От этого воя у Вересня лопались перепонки, но он мог поклясться, что слышит и другие звуки: взрывы котлов, визг лебедок, треск переборок и трапов, звон разбитого стекла. Но самым ужасным были предсмертные вопли и крики людей, оказавшихся в ловушке на нижней палубе. До Вересня доносились обрывки молитв на разных языках, а также проклятья, посылаемые Богу. И над всем этим плыла незатейливая вальсовая мелодия корабельного оркестра. Но когда оркестр грянул «Боже, храни королеву», нервы у Вересня не выдержали.

Трясущимися руками он отпер дверь и рывком распахнул ее.

Вой тотчас же прекратился вместе со всеми остальными звуками. А на пороге сидел Мандарин и смотрел на Вересня невинными раскосыми глазами. До сих пор стойкое идиоматическое выражение «азиатское коварство» ровным счетом ничего не значило для Вересня. Но теперь он оценил его в полной мере.

– Совсем офигел? – спросил Вересень у дурацкого парня.

Кот беззвучно открыл пасть и тут же закрыл ее.

Где-то поблизости заходились в лае Ольгинские собаки: похоже, мини-Титаник уже перебудил половину поселка. И перебудит весь, если Вересень уйдет, наплевав на вопли с нижней палубы. Дальнейшее нетрудно себе представить: толпа народа возле подворья Саркисянов и обвинения в издевательстве над животными.

– Хочешь выставить меня живодером? Чтобы поползли слухи, что здесь с котов шкуру заживо сдирают?

Кот молчал.

– Не ожидал от тебя, если честно. Думал, мы друзья.

Кот молчал.

– Если я уйду… Ты ведь снова начнешь светопреставление, так? Глотка у тебя луженая…

Кот улыбнулся уже знакомой Вересню чеширской улыбкой.

– Ну, хорошо. Скажи тогда, чего ты хочешь.

Вересень и глазом моргнуть не успел, как дурацкий парень повис на кенгурятнике.

– Чтобы я взял тебя с собой?

Несколько секунд Вересень колебался, взвешивая все «за» и «против». Оба варианта неприемлемы, но какой-то неприемлем чуть менее. Оставить все, как есть, – «Титаник» обязательно вплывет в сонные воды Ольгино с самыми непредсказуемыми (вернее – предсказуемыми) последствиями. Взять Мандарина в пропахшее тысячью смертей логово Кукушкина… Неизвестно еще, как это отразится на нежной кошачьей душе. Впрочем, такая ли уж она нежная?

– Сам напросился, – проворчал Вересень, напяливая на себя кенгурятник. – И не говори потом, что я не предупреждал…

Стоило Вересню завести мотор, как Мандарин снова попытался прилипнуть к шее. Но эти попытки были пресечены в зародыше.

– Так не пойдет, друг мой. Я управляю транспортным средством, и мешать мне вовсе не обязательно. Поищи себе другое местечко.

Через минуту «местечко» было найдено: вскарабкавшись на плечи Вересня, дурацкий парень улегся там на манер горжетки. Теперь все четыре длинные лапы свешивались с плеч следователя (по две на плечо), а кошачья морда подпирала его левую скулу. Вересневский, вечно неприкаянный, затылок охватило блаженное тепло, и Боря сдался.

– Хорошо. Попробуем так. До первого поста ГИБДД, разумеется. Ты ведь не пристегнут…

Первый пост ГИБДД начинался сразу же за Ольгино, но его они благополучно миновали. В этот ранний час автомобилей на трассе было мало, и лишь на светофоре у въезда в Петербург образовалась небольшая пробка. Рядом с «Фольксвагеном» Вересня застыла «Лада-Калина» нелепого бирюзового цвета, все пассажиры которой, как по команде, уставились на Вересня и его живую «горжетку». А потом синхронно достали смартфоны и нацелили их на «Фольксваген».

Уроженцы Канельярве, не иначе, подумал Вересень. А вслух сказал:

– Ну вот, у тебя есть шанс стать звездой. Ролик на Ютьюбе, миллион просмотров за первые две недели и участие в программе «Рассказы натуралиста».

Дурацкий парень коротко вякнул, что, должно быть, означало несогласие.

– Нет? – удивился Вересень. – Рейтинг программы не устраивает? Не знаю тогда… Может, «Две звезды»? Причем – обе твои. Я не претендую.

И снова послышался недовольный рык.

– «Минута славы»?

Ни одну из этих программ Вересень в глаза не видел, но их отголоски изредка доносились до него: женское поголовье Управления любило обсуждать телепередачи в курилке. Следователь в этих обсуждениях не участвовал, поскольку за последние четыре года у него в активе было лишь два телепросмотра. «Мост над бездной» (авторский цикл искусствоведа Паолы Волковой) и документальный фильм о паразитах по каналу СТС, ввиду особой циничной кровожадности идущий в ночное время. Паразитов Вересень постарался немедленно стереть из памяти, а вот «Мост над бездной» ему понравился: в тот вечер Паола Волкова рассуждала о картине Пикассо «Герника».

«Минута славы» тоже не устроила Мандарина, и тогда Вересень выкатил свое главное стратегическое оружие:

– «Мост над бездной»?

Длинные мягкие усы дурацкого парня ласково пощекотали ухо, и Вересень понял, что попал в точку. А поняв, изумился:

– Так ты интеллектуал, друг мой?

Идиотский вопрос. Конечно же, интеллектуал. Знаток истории искусств, истории кораблекрушений и общей истории человечества.

Сокровище, а не кот.

Злость на утреннюю выходку Мандарина давно прошла, и теперь Вересень думал лишь о том, как подготовить дурацкого парня к предстоящему спуску в преисподнюю имени Отто Генриховича Кукушкина.

– Мы с тобой еще не говорили о моей работе, Мандарин, – осторожно начал Вересень. – Это – непростая работа. Это тебе не холодильники втюхивать…

Следователь тут же осекся, поняв, что сболтнул лишнее. Втюхиванием холодильников и прочей бытовой техники занимался Додик, числившийся старшим продавцом в одном из магазинов крупной сети «Эльдорадо». Именно Додик был подлинным хозяином Мандарина, не то что Вересень (сбоку-припеку), и хоть чем-то унизить Додика вовсе не входило в планы Бори.

– Ты не подумай… Продавать всякую технику – очень почетное занятие. И сложное, между прочим. Без психологии и знания новейших технологий и шагу не ступишь. Ведь техника несет людям что? Правильно – радость и облегчение. А в моей работе никакой радости нет. И облегчения от нее не дождешься. Разве что – удовлетворение, когда пойман очередной негодяй. Но для того, чтобы он был пойман, нужно потрудиться. Полазать по горло в кровище, нахлебаться дерьма. Увидеть такое, от чего потом сутками не заснешь. И жить не хочется. А хочется удавиться, лишь бы кошмар закончился. «Мост над бездной», говоришь? Наш мост – слишком ненадежный, того и гляди, обрушится. Рассыплется прямо под ногами. Но пока ничего, ползем кое-как к спасительному берегу. Страшно, а ползем..

Мягкая, с розовыми подушечками кошачья лапа легла на губы следователя, и Боря тут же понял, что перебрал с пафосом. Он и без того никогда не был Цицероном, а теперь и вовсе впал в непроходимую, плохо перевариваемую банальщину. Вот если бы на месте Вересня оказался надменный латинос Пуиг! Он бы быстро все объяснил дурацкому парню, да так, что до костей бы пробрало.

«Мита утопила его голову под водой, когда мыла, и поэтому не было слышно, как Тото разговаривает, это он умирал, задыхаясь, и делался серо-белым. Тото вовсю старался вынырнуть и подышать, но Мита топила его, она ведь взрослая и сильнее, топила до самого белого дна ванны, Тото смотрел вверх на мать открытыми глазами, выпученными и синими от удушья, лицо все больше синело, и руки искали, во что бы вцепиться ногтями, но кругом была вода, лучше вцепиться ногтями в простыни, тогда становится легче – но вот он умирает, и больше не старается спастись, и лежит серо-белый. А еще задается, что он в школе круглый отличник. Так ему и надо за упрямство».

О, да.

…Преисподняя имени Отто Генриховича Кукушкина была холодна и залита мертвенно-бледным светом ламп дневного освещения. Вересень не любил это место еще и потому, что в нем, ни на секунду не затыкаясь, звучали барды советского и постсоветского разлива. Кукушкин же, напротив, был фанатом КСП[3]3
  Клуб самодеятельной песни.


[Закрыть], и за тридцать лет не пропустил ни одного Грушинского фестиваля[4]4
  Фестиваль самодеятельной песни им. П. Грушина. Ежегодно проводится под Самарой.


[Закрыть]. Он и сам был не дурак сбацать на гитаре песню по заявкам слушателей, но всякий раз это оказывалась одна-единственная песня – «Лыжи у печки стоят».

– А давай Владимира Семеныча, Кукушкин! – подначивали Отто оперá во время дружеских попоек.

– Легко, – тут же соглашался судмедэксперт. – Высоцкий – наше все. Что поем?

Предложения поступали самые разные, в зависимости от текущего настроя слушателей. Кто-то настаивал на философской лирике, кто-то требовал «Где деньги, Зин», кто-то – за душу берущую «Я несла свою беду», и непременно – с надрывом и со слезой. После пятнадцатиминутных препирательств песня наконец-то выбиралась и Кукушкин, закатив глаза под веки, брал на гитаре свой фирменный ля-минорный аккорд.

И – с надрывом и со слезой – пропевал «Лыжи у печки стоят».

Где-то к концу первого куплета за столом воцарялась нехорошая тишина. Но Кукушкина не прерывали – из уважения к возрасту и заслугам перед правоохранительными органами: Отто Генрихович и впрямь был блестящим специалистом. Но после финальной фразы («Где-то лавины шумят») и финального же ля минора, всегда находился кто-то, кто пробовал пенять Кукушкину:

– Это же не Высоцкий!

– Разве? – удивлялся Кукушкин.

Все последующие попытки воспроизвести Высоцкого заканчивались «Лыжами», как и попытки исполнить песни из репертуара Леонида Утесова, Леонида Агутина и певицы Жасмин, а также групп «Битлз», «Аквариум» и «Виагра». Некоторые, особо продвинутые остряки, требовали от Кукушкина и кое-что посолиднее, позаковыристее – вроде Тома Вэйтса или Боба Дилана. Но и эти уважаемые деятели шоу-бизнеса оказывались погребенными под лавинами. А в место их упокоения Кукушкин привычно втыкал лыжные палки.

…Вересня и Мандарина встретил приятный баритон, доносившийся из небольшого музыкального центра, что стоял на рабочем столе Кукушкина. «Неутешительные выводы приходят в голову по осени», – задушевно выводил баритон. Несмотря на то, что до начала сентября оставалось еще полторы недели, песня показалась Вересню пророческой.

Пространство стены над столом занимала выставка фотографий. Вернее, экспозиций было две: постоянно действующая и временная. К постоянно действующей относились забранные в рамку портреты с подписями: Клячкин, Визбор, Городецкий, Егоров, Ада Якушева, братья Ивасенко, супруги Никитины. Портреты часто были групповыми, числом пять и более человек, и где-то на краю снимка обязательно маячил Отто Генрихович с гитарой. Костяком временной экспозиции служили фотографии жертв, прилепленные на скотч. Причем Кукушкин мог пристроить очередного мертвеца рядом с Визбором или Адой Якушевой. И это всегда вызывало в Вересне внутренний протест: ладно Визбор – он, все-таки, альпинист, горнолыжник и вообще – крепкий мужчина, но Ада Якушева-то – женщина!..

Кроме Кукушкинского рабочего стола с музыкальным центром, микроскопом и кучей пробирок, в помещении находились короткая, застланная пледом кушетка, несколько разнокалиберных стульев и еще один стол – прозекторский. На нем спал сейчас, раскинув руки, капитан Литовченко.

– Привет! – сказал Вересень, стараясь не смотреть на стену с покойниками, обсевшими, как мухи, всеми уважаемых авторов-исполнителей.

Кукушкин, что-то писавший в талмуде толщиной с подарочное издание Ницше, поболтал в воздухе пальцами.

– Хочешь увидеть нашего утопленника? – спросил он.

– Повременю.

– А кофе хочешь?

– Пожалуй.

– В термосе. Если, конечно, Литовченко все не выжрал. Чашку возьми в лаборатории. Я минут через пять закончу и буду к твоим услугам.

Термос стоял у Литовченко в изголовье, из чего Вересень тут же сделал вывод, что за чашкой можно не ходить. Тем более, что в редко мывшихся емкостях судмедэксперта можно было найти все, что угодно: от пули со смещенным центром до частичек мозгового вещества.

– Что-нибудь интересное есть?

– И весьма, и весьма, – почти пропел Кукушкин.

И, хотя разговаривали они вполголоса, даже эта легкая тень беседы разбудила Литовченко. Он рывком приподнялся на столе и потряс буйной шевелюрой. А потом, не мигая, уставился на кенгурятник, из которого торчали уши дурацкого парня.

– Не понял. Ты что это приволок, Боря? Совсем ох…

Вересень инстинктивно заслонил кенгурятник рукой: как он и предполагал, события развивались по самому худшему сценарию.

– Что это за хрень?

– Хрень у нас генерируешь ты. Причем в промышленных масштабах. А это – кот.

– Ты бы еще слона, мать его, приволок.

– И попрошу тебя при нем не выражаться.

– Да ладно!

Литовченко гнусно, с оттягом заржал. И смех этот был такой силы, что его ударная волна достигла Пантеона великих бардов. Вопреки ожиданиям Вересня, слабым звеном оказались не женщины (Ада Якушева, Галина Хомчик и Татьяна Никитина), а вполне себе жилистый Клячкин. Он рухнул прямо на пробирки, потянув за собой троих адептов песни «А я еду за туманом» и Отто Генриховича с верной гитарой.

Кукушкин, отставив талмуд, бросился спасать Клячкина и себя самого тридцатилетней давности, а Литовченко все ржал и ржал, и никак не мог остановиться.

– Может, твой кот попросит меня не выражаться, мать его? – изнемогая от смеха, проквакал капитан. – Давай! Пусть попросит! Давай!..

В ту же секунду над кенгурятником показалась змеиная голова Мандарина. А из его пасти вырвалось то, что никогда не всплывало в высоколобом цикле программ «Мост над бездной». Да и в программах попроще – тоже. Уловить смысл высказывания дурацкого парня Вересню помешали лингвистические фильтры, но высказывание было мощным. Настолько мощным, что Литовченко поперхнулся и уставился на Мандарина.

Никогда еще Вересень не видел и.о. начальника убойного отдела таким растерянным.

– Ох… ь, – прошептал он.

Дурацкий парень в долгу не остался, и перекличка портовых грузчиков продолжалась еще около минуты. И закончилась полной победой Мандарина. После чего пристыженный Литовченко подошел к Вересню и заискивающе спросил:

– Как зовут?

– Кого?

– Его, – взглядом указал капитан на дурацкого парня.

– Мандарин.

– Слушай… Наш человек.

– Если ты об этом…

– Ни боже мой! – почему-то испугался Литовченко. – Просто – наш человек. А можно его погладить?

– Не знаю даже…

– Да не буду я больше… выражаться.

Скрывшийся было в своем матерчатом убежище Мандарин показался снова. Капитан смотрел на него, как зачарованный.

– Никогда таких не видел… Это вообще кот?

– Больше, чем кот.

– Вот и я так подумал, – с благоговением прошептал Литовченко. – Так погладить можно?

– Договаривайтесь сами.

– Не цапнет?

– Тебе ли бояться?

Набрав в легкие воздуха и крепко зажмурившись, капитан протянул загрубевшие пальцы к черепу дурацкого парня и осторожно коснулся его. Мандарин перенес прикосновение спокойно и даже издал несколько звуков, отдаленно напоминающих тувинское горловое пение.

– Может, представишь нас друг другу?

Не ожидавший от грубого и неотесанного мужлана (каким всегда был Литовченко) подобной светскости, Вересень на секунду растерялся.

– Э-э… Конечно. Это – Мандарин. А это – капитан Литовченко, исполняющий обязанности начальника убойного отдела.

– Ну зачем так официально? Для друзей просто Виктор.

Вересень вдруг подумал, что никогда не обращался к капитану по имени – исключительно по фамилии и по званию. А на другом обращении Литовченко и не настаивал – видимо, вовсе не жаждал видеть Борю Вересня среди своих друзей. И совсем иное дело дурацкий парень: не подпасть под его обаяние невозможно. Вот и капитан Литовченко готов отказаться от ненормативной лексики, лишь бы понравиться Мандарину. По слухам, даже женщинам не удавалось справиться с дурными привычками капитана, а ведь женщинам подвластно все. Или почти все.

А то, что неподвластно, – подвластно котам.

Мандарин, как представитель кошачьих, явно демонстрировал это. И в душе Вересня зашевелилась ревность. Чувство не очень знакомое и потому не сразу поддающееся классификации. Зато другое чувство было ему хорошо известно.

Страх.

Уж его-то Вересень изучил вдоль и поперек. Сколько себя помнил, Боря всегда чего-то боялся. В детстве – Всадника без головы, в отрочестве – прыщей и дурных дворовых компаний. С юностью пришли опасения относительно девушек. Следователь Борис Вересень побаивался своего непосредственного начальника – старшего советника юстиции Балмасова. А также консьержек, парковщиков, метрдотелей ресторанов и продавцов в обувных магазинах, когда они обращались к нему с невинной просьбой «Могу я вам чем-нибудь помочь?». Настоящим кошмаром для Вересня была вахтерша бассейна Олимпийского резерва «Заря», куда он иногда ходил поплавать перед работой. Всякий раз она подолгу изучала Вересневский абонемент, как будто это был и не абонемент вовсе, а китайская грамота. Но придраться никак не получалось, и тогда в спину Вересня летело сакраментальное: «Ходють тут всякие… Хозяйство свое полоскать! Никакой хлорки на вас не напасешься!» Справедливости ради, робость одолевала Вересня исключительно во внеслужебное время. Но, если этого требовали интересы дела, Боря перерождался. Он становился смелым и даже бесстрашным, и ему было совершенно наплевать, кто перед ним, – консьержка или отморозок с пятью ходками за плечами.

Капитан Литовченко тоже слегка смахивал на отморозка, но при этом личностью слыл незаурядной и харизматической. Добрая сотня задержаний с применением огнестрела, несколько пулевых ранений и одно ножевое, именные часы и денежные поощрения от руководства. А грамот от того же руководства у него набралось столько, что пришлось оклеивать ими кухню.

Вместо обоев.

По сравнению с легендой сыска, как будто сошедшей с полотен А.А. Дейнеки, Борис Вересень и впрямь выглядел неважно. Канцелярская крыса против боевого мангуста – на чьей стороне симпатии сторонних наблюдателей, можно даже не спрашивать. Уж не совершил ли он роковую ошибку, притаранив сюда Мандарина? Что, если дурацкий парень поступит так же, как поступил две недели назад – обхватит лапами бычью шею Литовченко и прилипнет к нему навсегда? От этой безрадостной перспективы у Вересня защипало в глазах и засосало под ложечкой.

К счастью, опасения оказались напрасными.

Мандарин посмотрел на и.о. начальника убойного отдела снисходительно, хотя и с симпатией. После чего вытащил правую лапу в белом носке и протянул ее в сторону капитана. Тот аккуратно пожал ее и с чувством произнес:

– Ты смотри, что делается! Польщен, польщен! Добро пожаловать в команду, Мандарин!..

Общий приподнятый настрой сцены был несколько подпорчен Кукушкиным. Отто Генрихович хмыкнул, прокашлялся и выдал на-гора ехидное замечание:

– Что цирк-то устраивать? Кота они в команду приглашают! Вы для этого сюда пришли? Может, обратите, наконец, внимание, на скромного судмедэксперта? Оцените то, что он в клювике вам принес?..

В клювике у Кукушкина находился довольно внушительный массив данных, извлеченных из детального осмотра, а затем и вскрытия утопленника. Самое главное Вересень уже знал: прежде, чем погрузиться в воды озера, гражданин Германии Вернер Лоденбах схлопотал пулю. Оставалось выяснить недостающие подробности.

– Нуте-с, пройдемте к телу, друзья! – в голосе Кукушкина послышались игривые нотки.

– А без этого никак нельзя? – взмолился Вересень.

Судмедэксперт брезгливо улыбнулся, а следом осклабился и Литовченко. Если бы не Мандарин, Боря оставил бы эти гримасы и кривые ухмылки без всякого внимания. Но дурацкий парень, наполовину высунувшийся из кенгурятника, нервно поводил ушами, пытаясь понять, что же происходит. Выглядеть слабаком в глазах кота вовсе не входило в планы следователя, и поэтому он смирился с неизбежным.

Тело так тело.

– Сейчас, я только кота устрою. Не тащить же его в прозекторскую..

Подойдя к кушетке, Вересень сбил плед на манер гнезда, после чего погрузил в импровизированное гнездо кенгурятник. И, хотя дурацкий парень не проявлял никаких признаков беспокойства, все же нагнулся и шепнул:

– Будь молодцом. Я скоро.

…В прозекторской – квадратном, обложенном белым кафелем помещении – горели все те же лампы дневного света. Еще одна лампа, похожая на операционную, нависала над столом, где лежало то, что осталось от утопленника. К ребру стола был прикручен длинный, в два колена, стальной кронштейн, на вершине которого болталась большая лупа.

Вересень вошел в прозекторскую последним, плотно притворил за собой дверь, да так и остался стоять возле нее, ежась от холода. Температура здесь едва дотягивала до семи-восьми градусов, но это в случае Вересня можно было считать благом: холод слегка купировал запах, идущий от полуразложившегося тела.

– Как же ты здесь работаешь? – шумно удивился Литовченко. – Тебе молоко нужно давать за вредность!

– А то, – Отто Генрихович потупился. – Согласен и на водку. Итак, что мы имеем на сегодняшний день. Мужчина, белый…

– Синий, – поправил капитан.

– Мужчина, белый, – снова забубнил Кукушкин, не обратив никакого внимания на реплику капитана. – Рост сто восемьдесят три сантиметра. Возраст… Около тридцати. Или чуть за тридцать. Смерть, как я и предполагал, наступила месяц тому назад, если быть совсем точным – между двадцатым и двадцать первым июля. Утопленником в классическом понимании он не был. Он был застрелен, и в воду попал уже потом.

– Откуда известно? – снова встрял Литовченко.

– Характерное состояние легких. Количество жидкости в них указывает на то, что наш бедняга не тонул. Из правого виска я извлек пулю. Она-то и стала причиной смерти. К сожалению, сохранность тканей не позволяет сказать, с какого расстояния был произведен выстрел. Но, думаю, что с близкого.

– Стреляли в упор? – спросил Литовченко.

– Поручиться не могу.

– А где пуля?

Кукушкин ткнул пальцем в стеклянную колбу с пулей, стоявшую тут же, на столе. Литовченко подхватил колбу и поднес ее к увеличительному стеклу.

– Калибр 44, Магнум, – со знанием дела произнес он. – Вещь не то чтобы редкая, но экзотическая для наших широт. Такие патроны используются в револьверах, боевых и охотничьих. Причем штатовского производства. А поскольку Штаты нам обходятся дорого… во всех смыслах… То и ствол, соответственно, недешевый.

Мини-лекция неожиданно приобрела геополитический оттенок, и Кукушкин постарался вернуть беседу в конструктивное русло.

– Сие мне неизвестно. Штаты или не Штаты. Да хоть бы королевство Бутан, – сказал он. – А вот по факту смерти могу сообщить еще кое-что. На лице, запястьях и лодыжках покойного остались микроскопические следы полимерного вещества.

– Какого еще вещества?

– Скотч.

– Хочешь сказать, что прежде, чем продырявить башку, парня упаковали в скотч?

– И связали. На одежде мною обнаружены синтетические волокна.

– Веревка?

– Не совсем обычная. Структура волокон говорит о том, что использовали тонкие морские канаты, так называемые лини.

– Так и вижу эту картинку, – хохотнул Литовченко. – Парня приглашают в круиз, на паром Санкт-Петербург – Хельсинки…

– Тогда уже на яхту. Это могли быть и части бегучего такелажа.

– Какого такелажа? – наконец, подал голос Вересень.

– Бегучего. Для маневрирования парусом.

Известие о яхте и ее оснастке привело Литовченко в восторг:

– Это же еще круче! Яхта, полная мочалок в бикини!

– Никакой немец не устоит, – Вересень вздохнул.

– И не только немец, – добавил капитан, щелкнув языком.

– Ну, если там и были… как вы выражаетесь, мочалки, – Отто Генрихович задумчиво поскреб подбородок. – То очень быстро их сменили другие люди. Серьезные.

– С убойной силы револьвером…

– Не только. Физические сильные. Его ведь еще надо было скрутить, а он сопротивлялся.

– Откуда известно?

– Науке все известно. Конечно, будь состояние нашего визави не таким плачевным, я бы многое мог рассказать о его последних часах и минутах…

– Давай немногое, Генрихович. Не тяни.

– Из-под ногтя среднего пальца правой руки извлечен обрывок нитки красного цвета. Шерсть.

– Нападающий был в шерстяном свитере? – уточнил Литовченко.

– В свитере или куртке из ламы. Один из нападающих.

– То есть, сработал целый коллектив?

– Не исключаю такой возможности. Плотность мышц покойного говорит нам о том, что он был физически сильным человеком. Либо профессиональным спортсменом, либо…

– Либо шастал в качалку, в этот… как его… фитнес-клуб. Знаю я таких уродов, мать их! – Литовченко неожиданно осекся и поправил сам себя. – Таких поклонников здорового образа жизни. Которые кубики на животе считают.

– Возможно, были и кубики. Но не это самое интересное. В воде из легких есть незначительная примесь хлорки.

– И… что это означает?

Перед лицом Вересня неожиданно всплыла круглая и лоснящаяся, как блин, физиономия вахтерши из бассейна Олимпийского резерва. «Ходють тут всякие… Хозяйство свое полоскать! Никакой хлорки на вас не напасешься!»

– Что Лоденбаха первоначально макнули в бассейн, – сказал он.

– Правильно мыслишь, Боря, – одобрил гипотезу следователя Кукушкин. – Макнули. А, может, и продержали какое-то время.

– Уже мертвого? – Литовченко вскинул бровь, что должно было означать крайнюю степень удивления.

– Еще раз повторю. В воду ваш клиент попал, будучи застреленным.

– Но это же фигня, Генрихович! К чему такие сложности? Чувака убивают, а затем, почему-то топят тело в бассейне. Но и этого мало. Перевозят в водоем в ста километрах от города. В чем логика?

– Ты у меня спрашиваешь?

– У тебя. Ты же – наука.

– Боюсь, на этот вопрос судмедэкспертиза тебе не ответит.

– Нет, правда, – все никак не мог успокоиться Литовченко. – Ну, пришпилили вы чувака – так заройте его в лесу, чтобы ни одна собака не нашла. Или сожгите к чертовой матери в том же кабриолете. Цементом залейте, гашеной известью. В соляной кислоте растворите в конце концов! Да мало ли есть способов избавиться от тела? Умаешься считать. Так нет же, выбрали самый дурацкий. Нормальные люди так не поступают…

– Нормальные люди вообще в убийства не ввязываются, – заметил Вересень.

– Спорный тезис.

– Даже спорить с тобой не буду.

– Вот что я вам скажу, мои юные друзья, – Отто Генрихович взглянул на следователя и капитана покрасневшими от бессонной ночи глазами. – Эти люди – может, и ненормальные, но точно не идиоты. И нервы у них – дай бог нам всем такие! В мягких тканях потерпевшего наблюдается некоторое количество микроорганизмов и простейших, характерных для водной среды данного водоема. Но их значительно меньше, чем должно быть. На порядки.