Текст книги "Наследники Борджиа"

Автор книги: Виктория Дьякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц)

Он отправлен в слуги, и самый последний оруженосец самого безвестного рыцаря братства теперь стоит выше, чем он. Так что его дело теперь – навести страх, погреметь оружием, но он послан, чтобы выполнять мои приказания. Если он прикоснется к ларцу, это оскорбит души захороненных там воинов Тампля. Взять ларец должна я, и я должна привезти его Великому Магистру.

Однако ты верно заметил, что следовало бы нам так исхитриться, чтоб, несмотря на то, что выедем мы позже Никиты, прибыть на Белое озеро ранее его и попытаться взять Цветок Луны до его приезда. Так было бы легче. Но выказывать неуместную поспешность все же ни к чему. Все надо делать с головой. Я провожу Никиту, а сама сошлюсь на то, что не могу покинуть Алексея Петровича, покуда он не поправится. Ручаюсь, что еще до обедни Никита отправиться в путь.

А как улягутся все в усадьбе на послеобеденный сон – вот тут-то и мы исчезнем вслед. А чтобы измудриться нам обогнать Никиту, следует тебе, Гарсиа, раздобыть травку, болотный голубец называется, и незаметно завтра перед отъездом подсунуть ее в наузы, но не Ухтомскому князю, а Ибрагимке Юсупову, чтоб когда конь его в беснование впадет по дороге, на нас сразу бы никто не указал. Ибрагимка в полном снаряжении явится, так что кто ему где и что подвязал – нам не ведомо.

Конь взбрыкнет – других взбаламутит, а коли в чистом поле случится подобное – пока до постоялого двора или до деревни какой доберутся – много времени уйдет.

Вот тут-то и окажемся мы впереди их. За голубцом к Лукинишне не ходи, мало ли что сболтнет где. Лучше к подруге ее московской, которая в сватовстве Андомского князя помогала, обратись. Она теперь в дом не скоро нос покажет, а заработать гривенник не откажется…

– Может, Виктора к ней послать? – спросил госпожу Гарсиа. – Как, кстати, со свенами-то нам быть нынче? Пообещали награду им, а теперь что же? Плакали их фантики драгоценные в мешках? Не знали мы, что Великий Магистр именно сейчас решение примет, ведь очень долго тянул он с ним, годами…

– Тянул – значит, были у него дела поважнее. А со свенами… Что ж, сейчас, конечно, не можешь ты отправиться за их «наградой». Но это не значит, что я откажусь от данного мною слова. Оба свена послужили мне знатно, и я их вознагражу, как обещала. Только состоится их «чествование» несколько позже и в другом месте. А пока ты вовремя напомнил мне о них. Действительно, направь к этой замоскворецкой «кудеснице» Виктора за голубцом. Он с ней подружился, она ему доверяет, а в доме все уже привыкли, что он вечно гуляет сам по себе, вроде как по господским приказам, а что и где – никому неизвестно толком. У него же нет постоянных обязанностей, как у прочих. Он – по особым поручениям, так у них в царстве говорят. Дай ему перстенек из моих, чтобы бабулька оказалась не в накладе. А про бумажки зеленые объясни ему от меня, что награду увеличу, если послужит он мне еще одну службу нужную…

– Какую? – удивился Гарсиа.

– Научи его, – Вассиана внимательно посмотрела на капитана, – чтоб, узнав об отъезде Никиты, слезно просил он князя взять его с собой. На Белом озере Виктор себя уже показал, что с противником в рукопашную справляться умеет. Верхом ездит не очень, но как-нибудь доедет до монастыря, а там уж ему лошадь не понадобится. Никите бойцы нужны. Он согласится.

– Зачем зам это, госпожа? – все еще не понимал ее Гарсиа.

– А затем, что дорога к богатой и спокойной жизни в его далеком царстве лежит для свена через захват нами тамплиерского ларца. Почему? Потому что теперь только получив ларец я смогу появиться в Лазурном Замке перед Великим Магистром и просить его исполнить мою просьбу – возвратить верных слуг моих в те времена, откуда они прибыли. И только с разрешения Великого Магистра ты сможешь теперь отправиться в этот самый «Банк оф Нью-Йорк» за их бумажками. Мы приняли Laissage и более не принадлежим себе, покуда не исполним данный обет. Если же мы не возьмем Цветок Луны, меня постигнет Chatiment, Кара Храма. На меня наложат епитимью, лишат командорства, а ты отправишься туда, откуда извлек тебя в свое время Великий Магистр, в Адовы Щели сребролюбцев. В тот самый пятый круг, который гениально прозрел мой соотечественник Данте Алигьери: «Мы перешли, чтоб с кручи перевала увидеть новый росщеп Злых Щелей и новые напрасные печали. И как в венецианском арсенале кипит зимой тягучая смола, чтоб мазать струги, те, что обветшали, так силой не огня, но божьих рук кипела подо мной смола густая, на скосы налипавшая вокруг…» Помнишь ты об этом, Гарсиа? – Вассиана грустно улыбнулась.

– Как мне не помнить, госпожа? – Испанец помрачнел, потупившись. – Получше, чем о чем-нибудь ином.

– Так вот, чтоб избежать всех этих вполне возможных для нас неудобств, хочу я, чтоб Виктор, оказавшись в крепости с Никитой, открыл нам тихомолком ворота монастыря и проложил путь к Успенскому собору, где хранится Цветок Луны. Решаюсь я на это оттого, что не очень-то надеюсь на устрашения Ридфора и его воинов. Если князь Никита успеет прибыть в монастырь, да еще с царскими стрельцами, неровен час его никакой Ридфор не испугает. А я сыграю древнюю игру, известную еще от Гефсиманского сада, где Иуда поцеловал Христа, выдав его стражникам. Я сделаю ставку на хитрость и на жадность, которая, как сам ты видел, не один раз уже помогала нам, если ее умело использовать. Виктор попадет в монастырь с Никитой, с нами ему ехать нельзя. Как он потом объяснит свое появление? Покажется неправдоподобным и возбудит ненужные подозрения. А тут – все чисто. Исполнен благодарности, желает отслужить и так далее… Дружка своего тоже с собой возьмет, разумеется. А когда время настанет, ты сумеешь шепнуть ему, что надо делать. Он же хочет получить свои вожделенные бумажки и потратить их у себя на широкую ногу? Вот и получит. Но потом. В Лазурном Замке, из рук Маршала Храма.

– Вы полагаете, госпожа, – осторожно поинтересовался Гарсиа, – он согласится на подобное?

– Согласится, – уверенно ответила Вассиана, – Он уже согласился. Занял нашу сторону. Так что теперь отступать поздно. Тем более, что все его интересы – в моих руках. Кто еще его домой на четыреста лет вперед отправит? Тетка Лукинична с Грушей, что ли? Или Сомыч? Вот то-то. Только сразу ты ему все наши карты не открывай, – предупредила княгиня, – скажи пока, чтоб слушался Никиты и смирно ждал, когда ты его найдешь. А там видно будет. И поди сейчас растолкай его. А то он спит наверняка у печки. Пусть немедля к подруге своей собирается за голубцом и готовит речь убедительную, чтоб Никита его с собой на Озеро взял. Подскажи ему, если надо.

* * *

Проспав несколько часов без снов, Витя проснулся, но глаза открывать ему не хотелось. Мысленно он прокручивал в памяти события только что минувшего дня, и воображение уже рисовало ему сладостную картину, как капитан де Армес приплывает на своей галере из заоблачной дали – представить себе перемещения по времени более подробно у Вити все-таки не хватало фантазии, поэтому он ограничился «сероватыми волнами неизведанного», подсказанными, кстати, каким-то виденным уже давно кинофильмом, – сходит по трапу на берег, может быть даже Белого озера, и на глазах у очумевшей публики, среди которой, конечно же, стоят Груша, Стешка, Аукинична и Сомыч, вручает Вите большой кожаный чемодан, напоминающий чем-то кейсы Джеймса Бонда из американского боевика. А Витя? Ну, Витя, как учили, от награды всячески отказывается. «Скромность украшает работника лучше высоких наград», – подобное, бывало, Витя нередко слыхал в своей конторе. Однако руководство в лице княгини Вассианы и капитана де Армеса проявляет настойчивость. Они уговаривают Растопченко, прямо бегают за ним по полянке. И наконец, смущенно покраснев, Витя принимает дар под жаркие аплодисменты публики. Де Армес просит его раскрыть чемодан. Витя расстегивает железные пряжки – а там… Столпившийся вокруг люд ахает от восторга. Ровненькими пачечками «плечом к плечу» сложены еще пахнущие американской типографией новенькие зелененькие бумажки. Они лежат, лежат, лежат… Лежат! Целый миллион долларов! Без шуток. В публике – бурные овации. Десятки корреспондентов – откуда они взялись на Белом озере, в шестнадцатом веке, – неважно! Какой триумф без прессы? Так вот, десятки корреспондентов бросаются к Вите, стремясь обогнать друг друга, чтобы взять у него интервью. Кто-то падает, споткнувшись о кочку. Вокруг Растопченко – вспышки фотоаппаратов, суета, толкотня. Все спрашивают, как ему удалось достичь столь невиданных успехов. Смазливые девушки в мини-юбках недвусмысленно намекают о встрече наедине.

Вдруг все смолкает. Толпа расступается. По красной ковровой дорожке к Вите направляется Президент Путин. Он долго жмет руку своего коллеги. Говорит о высоком долге чекиста, о чистой совести, горячем сердце и обо всем прочем, что оба они заучили наизусть еще в юности из уст Иоганна Вайса по кинофильму «Щит и меч». В ответ Витя, прижав чемодан к сердцу, роняет скупую слезу признательности, благодарит свою советскую Родину, которой обязан всем, Феликса Эдмундовича, долгие годы служившего ему примером в трудной борьбе, и клянется продолжать свою деятельность в том же духе на благо… На этом торжественный митинг по случаю награждения героя заканчивается. И Витя предается красивой жизни, которая теперь ему доступна во всех ее соблазнах. И начинается она, конечно, там, где Витя многие годы своего безденежья мечтал побывать, не имея ни малейшего шанса когда-нибудь осуществить свои желания, – во Франции, в Ницце, на Лазурном берегу.

На первый взгляд по его представлениям картины этой жизни отдаленно напоминают приключения веселого жандарма из Сен-Тропеза в исполнении Луи де Фюнеса. Те же витиеватые дорожки, обсаженные пальмами и апельсиновыми деревьями над синим морскими заливами, где у белых пристань качаются на волнах богатые белоснежные яхты с разноцветными парусами. Те же фешенебельные курорты вдоль морской полосы, куда ни кинь глаз. Те же желтоватые пляжи, сплошь утыканные яркими зонтиками от солнца. И те же загорелые длинноногие француженки в пикантно открытых купальниках и широкополых шляпах с лентами, как будто только сошедшие со страниц модного журнала.

– Эх, Леха, Леха, Леха, мы с тобой в Париже! – От неожиданно представших его взору перспектив Витя, предавшись эмоциям, неловко повернулся на скамье и чуть не рухнул на пол. Больно стукнувшись локтем о печку, он окончательно распростился с грезами и протер глаза.

– Buenos dias! – в сгустившихся в неосвященных сенях сумерках он разглядел стоящую перед ним фигуру де Армеса. – Как спалось, Виктор?

– Да вроде ничего, нормально, – пробормотал Растопченко, еще нечетко различая, явь перед ним или продолжение сна. Но оглядевшись по сторонам, и с трудом различив в полутьме очертания печки, деревянных скамей, столов и бочек по углам, он вспомнил, где находится.

– Устал очень, – более членораздельно ответил он капитану, потягиваясь. – А что? Ты сам-то, Гарсиа, что, вообще никогда не спишь? Смотрю, при параде, как ни в чем ни бывало.

– А что особенного произошло? – слегка удивился испанец. – Обычное дело.

– Ну, для тебя, может быть, и обычное, а для нас… Слышь, Гарсиа, – Витя придвинулся поближе к испанцу. – А когда того… – Он покрутил указательным пальцем в воздухе. – Когда баксы-то давать будут?

– Вознаграждение придется отложить, – после недолгой паузы спокойно сообщил ему капитан. – Моя госпожа прислала меня как раз сообщить тебе об этом. Возникли неожиданные обстоятельства…

– Как это?! Как это?! Как это?! – Витя не дал ему договорить, подскочив со скамейки как ужаленный. – Ты чего городишь, ты, иностранец чертов?! – накинулся он на де Армеса. – Ты что думаешь, я так, на халяву, тебе ломаться буду? Не выйдет! Баксы гони и баста! Понял?

– Возникли неожиданные обстоятельства, – невозмутимо повторил ему де Армес, – однако моя госпожа не снимает с себя принятых обязательств. Она исполнит все, что обещала. Только произойдет это несколько позже.

– Какие еще обстоятельства? – недоверчиво скорчился Витя. – Ты мне сейчас напридумываешь тут, знаю я вас, жучилы. Все только пахать на славянах, чтоб самим чистенькими остаться, фашисты. Ты мне не заливай, Гарсиа, сам знаешь, не по нашему это, не по-бразильски…

– Не по-бразильски, – впервые за все время разговора Гарсиа позволил себе улыбнуться, – это ты верно сказал, Виктор. Так сложилось, что Великий Магистр ордена Тампля именно сейчас принял очень важное решение, и моя госпожа, а значит и я обязаны посвятить себя его выполнению. Тебя же и приятеля твоего мы приглашаем присоединиться к нам, так как нам вторично может понадобиться твоя помощь. Вознаграждение твое будет соответственно увеличено, и ты получишь его по завершении всего дела – в случае, конечно, его благоприятного исхода.

– Великий Магистр, Великий Магистр… – ворчал Витя, прохаживаясь взад-вперед по сеням. – Какой еще Великий Магистр? Его же сожгли на костре, я сам в метро читал у одного французского писателя… – Тут он неловко наступил на широкий ковш с водой, стоявший на полу, и окатил себя по колено. – Вот черт…

– Что касается твоих глубоких познаний о Великом Магистре, я бы советовал тебе лучше хранить их про себя, – неожиданно сурово ответил ему Гарсиа, – хотя бы потому, что именно от его воли зависят все твои планы на будущее. А моя госпожа, не говоря уже обо мне – мы всего лишь исполнители повелений главы ордена.

– А что за орден-то?! – желая скрыть смущение, спросил Витя задиристо. – Подумаешь, орден. Каких-нибудь замшелых меченосцев…

– Не меченосцев, а тамплиеров, – сурово поправил его капитан.

– Ну, хорошо, пусть тамплиеров, – не унимался Витя, – все равно каких-то протухших монахов. А я страдаю из-за них. – Он выжидательно посмотрел на испанца. Но Гарсиа промолчал, давая понять, что обсуждать дальше эту тему не намерен. Витя понял, что делать нечего, изменить он что-либо не в силах, и с Ниццой, а также с Сен-Тропезом придется обождать.

– Ладно, – примирительно тронул он Гарсиа за кружевной манжет, – валяй, рассказывай, что надо-то.

Позвякивая шпорами, испанец подошел к печи, достал лопаткой несколько тлеющих угольков и от одного из них зажег свечу в деревянном подсвечнике, обитом бронзой, одиноко возвышающемся посреди стола. Тонкий, нервно мечущийся огонек тускло осветил мраморно-бледное лицо Гарсиа. Капитан снял украшенную черными перьями шляпу и спросил Растоп-ченко:

– Известно ли тебе, куда старуха подевалась, что в сватовстве Андомского князя нам подсобила, Козлиха, кажется, ее кличут?

– Откуда? – удивился Витя. – Не договаривались же больше свидеться.

– А где найти ее, знаешь? – Унизанная алмазами брошь на шляпе капитана вспыхнула в блеклом пламени свечи как звезда и тут же потухла. – Придется нам снова к ней обратиться.

– Вот уж не знаю, – развел руками Витя, – разве что опять на Даниловское подворье сбегать. Авось она все еще там околачивается. Только вполне может статься, что подзаработав неплохо, старуха вообще из Москвы ушла. Отсиживается где-нибудь в норе, подальше. А зачем она понадобилась?

– Госпожа велела, – сообщил Гарсиа, – чтобы ты Козлиху эту разыскал и взял у нее траву, болотный голубец называется.

– Для чего? – не понял Витя.

– Это не твоего ума дело, – отрубил испанец. – Сейчас ночь. Но проходя по двору, я заметил, что на востоке уже взошла Фортуна Майор.

– Что-что взошло? – удивился Растопченко.

– Фортуна Майор, – повторил испанец, не поведя бровью. – Я – капитан, Виктор, и привык по звездам определять время и путь своего корабля. Фортуна Майор знает каждый моряк, кто хоть когда-нибудь плыл по пути Одиссея от Испании к Геркулесовым столбам и Марокко, а в паруса ему дул Австр, южный ветер, друг всех мореходов. Фортуна Майор – созвездие, соединяющее крайние звезды Водолея и первые звезды приближающегося созвездия Рыб. Это означает, что до рассвета осталось три часа.

– А… И что эту Фортуну отсюда видать? Все равно что из Марокко? – усомнился Витя.

Испанец утвердительно кивнул. Насчет Геркулесовых столбов, где они находятся и почему так называются, Витя тоже ничего не понял, но спросить уже постеснялся, вспомнил, как упрекала его княгиня Вассиана в лености к обучению.

– Так вот, – продолжил Гарсиа, – как только рассветет, беги, что есть духу на подворье, ищи старуху, возьми у нее траву и как ветер – обратно. Траву тайком мне отдашь. А сам приготовься к дальней дороге.

– Куда еще?! – недовольно воскликнул Витя.

– Пока ты спал, – с едва заметной усмешкой объяснил ему Гарсиа, – в усадьбу прискакал гонец с Белого озера. Неизвестные люди осадили монастырь, и завтра поутру принц де Ухтом с царевым войском, если государь, конечно, соблаговолит к просьбе его снизойти, поскачет на помощь своему младшему брату принцу Григорию. Тебе необходимо не проворонить этот момент. Как хочешь, хоть расшибись, но упроси принца Никиту взять тебя с собой.

– Я же верхом ездить не умею, – запротестовал Витя, – они же помчатся небось, ух как! А я? Задом наперед, держась за хвост? А еще Леха со мной на шее повиснет… Никита нас не возьмет. Нужны ему такие бойцы убогие!

– В монастыре тебе верхом сражаться не придется, – успокоил его Гарсиа, – там на стенах осаду надо держать, а ты в рукопашную горазд, принц имел возможность убедиться в твоих способностях. А царь еще неизвестно, даст ли войско, может и не даст сразу. У него много дыр по всей Руси, где стрельцами только порядок и держится, да и супротивников немало, которые только пушки да пищали уважают. Если царь откажет, принц Никита один поскачет, своих людей да Ибрагимки Юсупова соберет. Вот тут-то и возникнет нужда в каждом умелом воине. А как до монастыря добраться, ты уж сам постарайся, раз от награды своей отказаться не хочешь. И как принца убедить – тоже подумай. Одним словом, необходимо нам, чтоб вместе с сеньором Никитой оказался ты в монастыре. А там я найду тебя и все скажу, что дальше делать.

– Так там, в монастыре-то, – задумался вдруг Витя, – того, убить ведь могут.

– Могут, – Гарсиа снова усмехнулся. – А ты как думал? Война – она везде война. И многих убьют. Но тебя не убьют, не бойся. И дружка твоего тоже. Если, конечно, сами не покалечитесь. Те люди, что монастырь осадили, будут знать о вас. Только не переодевайтесь часто, в одежде да амуниции одной ходите. А то снизу лица-то не разглядишь, кто там на стенах.

– Так эти ляхи, что по окрестным лесам на озере шуровали, все-таки с тобой связаны, – догадался Витя, – я сразу так и подумал!

– Сообразительный ты, Виктор, – саркастически похвалил его Гарсиа, – не зря госпожа моя обратила на тебя внимание. Только ценные мысли свои держи пока при себе. И не болтай, кому не следует. Не то они выйдут тебе боком. С принцем Никитой, как и прежде, будь предупредителен, никакой, как ты выражаешься, халявы не допускай, приказания исполняй точно. Инициатива в твоем положении опасна. Могут заподозрить неладное, а нам такое совсем не на руку. Дожидайся моего появления и будь осторожен, на рожон не лезь. Все понял, что от тебя требуется?

– Так точно, сеньор! – Витя вскочил со скамейки и браво вытянулся. – Как солнце встанет, сразу на Даниловское подворье побегу. Только это, Гарсиа, – видя, что испанец одел шляпу и собирается уходить, Витя остановил его, – я спросить хотел. Секретно, конечно, между нами. Раз уж ты сам заикнулся, скажи: тот лях-то пленный, которого мы с Лехой захватили перед отъездом с озера, он куда подевался, то есть тело его? Правда что ли, пифон съел?

– Нет, – с мрачной усмешкой покачал головой Гарсиа, – пифон – животное благородное, даже священное. Он мертвечиной не питается. Как тебе сказать, чтобы ты понял? Рассыпался лях на то, из чего его слепили дьяволовы умельцы: на золу, прах и пыль. И даже запаха не осталось. Вот так. Ясно?

– Ясно… – Витя озадаченно почесал за ухом.

– Как от старухи придешь, на конюшне, где юродивую прятали, жди меня, – распорядился напоследок Гарсиа и, скрипнув половицей, вышел.

Ополоснув лицо водой из лохани и прихватив кусок пирога с капустой пожевать, Витя побежал разыскивать Леху. Найти Рыбкина оказалось весьма нетрудно. Только выйдя из домика для слуг, Витя услышал доносящийся со стороны мельницы знакомый припев, исполняемый с явным отсутствием голоса и слуха: «А я в Россию домой хочу, я так давно не видел маму…»

Исполнять исповедь советского солдата в поверженном Берлине середины двадцатого века, здесь за четыреста лет до того, мог, конечно же, только любитель военно-патриотической тематики Леха Рыбкин, воспитанник советской школы милиции и строгого наставника Иван Иваныча Логунова, всегда зорко следившего за «репертуаром» своих подчиненных.

Но каково же было удивление Вити, когда, поспешив на срывающийся голос товарища, слегка напоминающий кряканье селезня в болоте, он обнаружил, что вокруг Рыбкина, восседающего на мешках с только что перемолотым зерном, собралась… вся «публика из Сен-Тропеза», которая в Витином сне громко аплодировала ему самому, то есть Груша, Стешка, Сомыч и Лукинична.

«Четвертый год нам нет житья от этих фрицев, четвертый год соленый пот и кровь рекой…» – вовсю старался Рыбкин.

– Да, вот напасть-то, вот напасть! – кряхтел, сочувствуя от всего сердца неизвестным боцам, Сомыч и сокрушенно качал головой в такт Рыбкину, а бабы, всхлипывая, дружно смахивали катившиеся по щекам слезинки.

– Жалко-то как, – приговаривала Груша, утирая передником нос, – молоденькие поди совсем… Одолели супостаты, фрицы эти самые…

«А мне б в девчоночку хорошую влюбиться…»

Завидев Растопченко, Леха умолк.

– Бедненький!.. – пискнула едва слышно Стешка.

Рыбкин попытался соскочить с мешков, но, неловко повернувшись, слишком сильно надавил на один из них, и мука фонтаном брызнула в разные стороны, обсыпав стоявшую ближе всех Лукиничну.

– Вот бес окаянный! – накинулась та на Леху и начала громко чихать.

– А ты скажи мне, служивый, – опершись на длинную кривую палку, спросил Рыбкина Сомыч, – я в толк никак не возьму, фрицы-то, оне кто такие будут, из каких краев?

Ответить Леха не успел.

– Сомыч! Куда пропал? – донесся громкий зов князя Ухтомского. – Поди ко мне!

Стешка перестала плакать и уронив вышитый яркими цветами платок, как завороженная, обернулась на голос Никиты, широко открыв и без того большие голубые глаза.

– Иду, иду, государь, – заторопился к дому Сомыч.

– Погодь, и я с тобой, – спохватилась Лукинична. Переглянувшись, Груша и Стешка поспешили за ними. Рыбкин наконец слез с мешков, отряхиваясь от муки.

– Здорово ты тут выступал, – насмешливо заметил ему Витя, – тебя Иваныч в милицейскую самодеятельность никогда не направлял?

– Не-е, – смущенно промямлил Леха, – а что?

– Да ничего. Если б у вас в отделении конкурс проходил «Алло, мы ищем таланты», ты бы точно первое место занял. Помнишь, как в «Улицах разбитых фонарей»? «И если завтра будет хуже, чем вчера, прорвемся, ответят опера!» Ты бы классно это исполнил. Второй Дукалис, вылитый просто. – Витя засмеялся.

– Да ну вас, товарищ майор, – обиделся Рыбкин, – сами вы Дукалис.

– Ладно, ладно, не злись, – Витя примирительно похлопал Леху по плечу, – но верно говорят, грех талант в землю зарывать.

Обернувшись посмотреть, далеко ли ушли «посторонние», Витя увидел, что тех уже и след простыл. А с парадного крыльца княжеского дома спустилась княгиня Вассиана и направилась в одну из аллей сада. Через мгновение за ней проследовал князь Ухтомский. Его высокую, статную, ладно сбитую фигуру не узнать было невозможно даже издалека.

А на крыльцо вышел и остановился, оглядывая окрестности, капитан де Армес. И тут же куда-то исчез. Витя пожал плечами и подозвал Рыбкина поближе:

– Тут, Леха, дельце назрело одно, надобно подсобить.

– Как скажете, товарищ майор, – с готовностью отрапортовал Рыбкин, но тут же по знаку Вити перешел на шепот. – А что?

Бархатное темно-синее небо шатром раскинулось над боярским садом. Лишь изредка скользили по нему серо-черные облачка, скрывая на мгновения повисший над Москва-рекой лучистый шар полной луны, рыжий, как спелый апельсин, и голубоватые крапинки далеких звезд, укрывавших прозрачной вуалью своего сияния реку, дома и дворы. Из трепетной мглы стоявших темной стеной деревьев сада доносились трели птиц, пробуждающие тревогу и сладостные ожидания.

Княгиня Вассиана медленно шла по обсаженной с обеих сторон кустами шиповника аллее к пруду, где прежний хозяин дома, князь Афанасий Шелешпанский, разводил белозерскую рыбу. Никита, готовивший оружие к завтрашнему походу, поднял голову и увидел ее светлый силуэт, мелькающий за деревьями. Оставив работу Сомычу, он поспешил за княгиней, сам толком не зная, что собирался сказать ей. Но неведомая сила тащила его за собой, и силой этой было его неутихающее чувство к итальянке. Все его сердце, все клеточки тела наполняли то взмах ее руки, то долгий взгляд печальных синих глаз, то темные волосы, струящиеся по плечам и живущие своей особой жизнью, иногда плачущие, когда хозяйка весела, или радостные, когда ей бывало грустно. Весь ее тонкий, особенный, редкостный облик, полный невысказанной муки и одухотворенности, вечно меняющийся и многообразный, наполнял душу Никиты жаждой неутолимой любви, которая никогда не наскучит и оборвать которую не может ничто, даже смерть. Отсутствие Вассианы превращалось для него в пытку, долгую, тоскливую и неукротимую. Он злился на герцогиню, потому что понимал: она причастна ко всем бедам, постигшим его семью, но в глубине души знал, знал наверняка – как то, что мир сотворен Господом, – что простит ей все, уже простил, и сам злился на себя за свое прощение.

Неторопливо обрывая лепестки с темно-малиновых цветков, обсыпавших кусты шиповника, княгиня подошла к пруду и остановилась у самой кромки воды. Подняла руки, закручивая волосы на затылке. Тонкая белая блуза с глубоким вырезом каре на груди и пышными итальянскими рукавами обтянула ее округлые локти и высокую грудь, обозначив дерзко топорщащиеся под нежной тканью соски. Силуэт княгини на мгновение застыл, облитый перламутрово-зеленоватым блеском луны, вобравшим в себя изумрудную свежесть налитых листьев сада. Ее волосы поблескивали на затылке, словно кольца отполированного металла, а из разреза бархатной флорентийской юбки виднелось округлое колено и точеная часть ноги.

Остановившись в отдалении, Никита восхищенно наблюдал за ней, чувствуя как разгорается в крови его любовный призыв, и еще раз повторяя про себя, что нет и не может быть для него иного утоленья сладострастной неги, чем ее губы, рдеющие, как вишня, приникшие к его губам, и гибкие руки напоминающие упругость молодых ветвей, обвившиеся вокруг его шеи.

Княгиня наклонилась, легко скинула юбку, затем также быстро сняла блузу и осторожно ступая, совершенно нагая, вошла в воду. Не удержавшись, Никита вышел из своего укрытия и, весь охваченный жаром, приблизился к пруду, не отрывая глаз от гипсово-точе-ного изящества ее спины и шеи. Почувствовав затылком его взгляд, итальянка обернулась. Но не испугалась, не вскрикнула, даже не пошевельнулась более. Она совсем не стеснялась своей наготы. Копна волос на затылке распустилась и локоны упали в воду, обрызгав мелкими светящимися капельками ее полные груди. Она смотрела в ожидании, готовая принять. Монисто из золотых итальянских монет с изображением гордых ликов римских кесарей, украшающее ее шею, торжественно мерцало в свете звезд. Не говоря ни слова, Никита сбросил рубаху и кинувшись в пруд, схватил в объятия ее теплое влажное тело.

– Мука ты моя, проклятие ты мое, – шептал он покрывая горячими поцелуями ее шелковистую шею, плечи и трепещущую в волнении грудь.

– А разве ты не знал, синьор Никита, – откликнулась негромко Вассиана, – что страдание всегда – всего лишь оборотная сторона любви…

Но он не дал ей договорить, опалив страстным поцелуем ее мягкие губы. Затем поднял на руки, вынес на берег и осторожно опустил на прохладную траву.

– «Луна в полночный поздний час плыла, – произнесла княгиня по-итальянски, откинувшись на руке Никиты так, что груди ее вздыбились как два переполненных кипящей лавой вулкана. – И понуждая звезды разредиться, – продолжала она вдохновенно, – скользила в виде яркого котла навстречу небу, там, где солнце мчится, когда оно за Римом для очей меж сардами и корсами садится…»

Никита не отозвался. Склонив голову, он приник к ее груди, вбирая ртом обжигающую наслаждением упругость ее сосков и бархатистую податливость кожи вокруг. Вассиана легко встряхнула головой, закрыв в томлении глаза и все тело ее пронизал озноб вожделения. Ее мокрые волосы упали на лицо князя. Он поднял голову. Длинные ресницы ее вздрогнули, зеленоватый взгляд цвета омывающих Неаполь тиррентскиу вод устремился ему навстречу. Светящаяся пшеничной белизной кожа покрылась мелкими пупырышками возбуждения. Она вся напряглась и вдруг… быстро отвернулась и как-то вся сжалась в его руках, будто от морозного холода.

– «Уходит жизнь – уж так заведено», – произнесла она опять по-итальянски, и голос ее прозвенел печально-обреченным стоном в окутавшей их летней тишине. – «Уходит с каждым днем неудержимо, И прошлое ко мне непримиримо И то, что есть, и то, что суждено…»

Затем, смолчав мгновение, негромко попросила по-русски, не поворачивая головы:

– Отпусти меня.

– Нет! – Никита еще сильнее прижал ее к своему телу и сам обратил к себе ее погрустневшие глаза.

– Возможно, с вашей высокой римской колокольни, – продолжил он резко, – мы здесь, на Московии, не слишком-то учены. Петрарку не читаем ни по-латыни, ни по-итальянски, а все больше Богу молимся и Святое Писание чтим, но вот по-нашему, по-лапотному, Ваше Римское Сиятельство, выходит…

– Ничего. Ничего, Никита, не выходит. – Вассиана ласково прикрыла ладонью его рот. – По крайней мере, ничего из того, что ты сейчас хотел мне сказать. Зачем же так злиться, синьор? Я вовсе не желала Вас обидеть, – Ее легкая ладонь быстро скользнула по твердым бугоркам его мускулистых плеч, покрытых бусинками испарины, и, вздохнув, княгиня прислонилась лбом к его руке. – Не об учености вела я речь. И не о римской колокольне, не о ее превосходстве или отсталости. Поверь, наивная открытость русичей гораздо более по сердцу мне самой, но и нам в Риме сыщется, чем гордиться. Я потому вспомнила Франческо и стихи его, что лучше моего сказал поэт о том, что следует мне ответить тебе, русский принц. Ответить и оттолкнуть от себя. Текут веками рядом Тигр и Евфрат, но только впав в бескрайние просторы моря, они соединяют свои воды. Но более не существуют их протоки. Вот так и нам с тобой нельзя соединиться, как невозможно возвратить жизнь, которая уже прошла. Отпусти меня, прошу.