Текст книги "Разведчик Линицкий"

Автор книги: Виктор Юнак

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

13 ноября Врангель удостоверился, что все войска погружены, что сейчас грузятся последние заставы. Тогда только появилась на Графской пристани его высокая фигура в серой офицерской шинели и фуражке корниловского полка. Он приказал снять с охраны города юнкеров, построил их на площади у Главного штаба, поблагодарил за службу и сказал:

– Оставленная всем миром, обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, оставляет родную землю. Мы идем на чужбину, идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании выполненного до конца долга.

Почти у самого берега он повернулся к северу, в направлении к Москве, и, сняв фуражку, перекрестился и низко поклонился Родине в последний раз.

В 14 часов 40 минут катер отчалил от пристани и, медленно обогнув с носа крейсер «Корнилов», приблизился к правому борту. У Андреевского флага виднелась высокая фигура в серой шинели. Похудевшее, осунувшееся лицо, образ железного рыцаря средневековой легенды.

Эвакуация Севастополя закончена.

Находясь в постоянной связи с французским адмиралом Дюменилем, Врангель удостоверился, что эвакуация Ялты, Керчи и Феодосии также прошла благополучно. Только тогда отдал он приказ № 4771:

«Эвакуация из Крыма прошла в образцовом порядке. Ушло 120 судов, вывезено около 150 000 человек. Сохранена грозная русская военная сила. От лица службы приношу глубокую благодарность за выдающуюся работу по эвакуации командующему флотом вице-адмиралу Кедрову, генералам Кутепову, Абрамову, Скалону, Стогову, Барбовичу, Драценко и всем чинам доблестного флота и армии, честно выполнявшим работу в тяжелые дни эвакуации».

Эти 120 судов составляли армаду, в которую, кроме военных кораблей Черноморского флота, входили транспорты, пассажирские и торговые корабли, яхты, баржи и даже плавучий маяк на буксире. Спасать население пришли также суда из Варны, Константинополя, Батуми и даже, по счастливой случайности, из Архангельска и Владивостока.

Но Врангель видел и знал не все, что творилось в гавани при посадке на пароходы. Даже имея необходимые удостоверения, где указывалось на «обязательную эвакуацию», многим жаждавшим эмиграции приходилось по шесть часов стоять в толпе и быть свидетелем душу раздирающих сцен у трапа.

Не видел он, как мать артиллериста-марковца подпоручика де Тиллота прибежала на пристань, когда уже отчалил последний пароход «Дооб», и стала умолять сына не уезжать. Тот сначала не соглашался, но потом все же внял мольбам матери и вплавь вернулся на берег. Впрочем, спустя всего пять лет он все же эмигрировал из России при почти детективных обстоятельствах. В мае 1925 года группа заговорщиков, в которую входил и де Тиллот, захватила идущий из Севастополя в Одессу пароход «Утриш» и ушла на нем в Болгарию.

Не видел Врангель и страшных трагедий, разыгрывавшихся прямо на пристани. Во время погрузки, когда у пристани уже не оставалось кораблей, а к ней подходили все новые группы, собралась огромная толпа в тысячи человек. Многие из них не знали, чего ждать? Что будет? Как и всегда в России, надеялись на «авось»: «авось» кто-нибудь возьмет, «авось» что-нибудь подвернется. Но находились и такие, которые не выдерживали «игры нервов»: с проклятиями уходили от пристани. Были и другие, решившие окончательно расстаться со всем – они стрелялись. Был момент, когда отовсюду раздавались выстрелы один за другим. Начался массовый психоз. Только крики более стойких: «Господа! Что вы делаете? Не стреляйтесь! Пароходы еще будут. Все сможем погрузиться и уехать!» – смогли остановить малодушных. Один офицер застрелил сперва своего коня, а затем пустил и себе пулю в лоб. Один безоружный поручик стал просить у капитана дать ему свой револьвер, на что капитан отвечал:

– Обожди еще. Стреляться рано. Подожди прихода красных, тогда я и тебе, и себе пущу пулю в лоб.

Не знал барон и того, что на пароход «Рион» сначала грузили свиней для питания тыловых превосходительств и ящики с увозимым казенным добром, а затем, уже под вечер, вспомнили о «штатских»: журналистах, врачах, сестрах милосердия, профессорах и прокурорах. Генерал Петров распоряжался порядком эвакуации, уцепившись обеими руками в загривки двух своих ординарцев и брыкая ногами в лицо запоздавшим женщинам. Когда какая-нибудь унылая фигура не повиновалась его окрикам, тогда появлялись рослые молодцы с винтовками с примкнутыми штыками, и пожитки несчастного летели в море. Еще на берегу чернела густая толпа народа, когда трапы начали панически убирать (как потом выяснилось, кто-то шепнул генералу Петрову, что большевики готовят нападение на пароход), и доступ на пароход был прекращен. Полурастерзанные, оглушенные тумаками и площадной бранью, счастливчики наконец взбирались на палубу «Риона».

Но это были еще цветочки. На пароходе оказалось еще хуже: вся палуба – как сплошной военный лагерь, напоминающий пир Батыя после битвы при Калке. Публика чертыхается, чавкает, храпит, справляет естественные потребности, толкается отчаянно коленями и локтями, орет и запугивает друг друга чудовищными угрозами. То тут, то там разнимают сцепившихся тыловых полковников и капитанов, готовых друг друга застрелить из-за кружки кипятку или передвинутого чемодана. Ходят друг другу по ногам, обливают борщом и кипятком, ругаются в очередях у уборных площадной бранью, не стесняясь близостью женщин и детей.

А в каютах расположилась привилегированная публика, в погонах и без оных. Вся тыловая накипь, квалифицированные авантюристы, шакалы и гиены Гражданской войны со своими самками, червонные валеты в фантастических формах, исполненные показного апломба, способные на любую низость, вплоть до убийства беззащитного, – всё это пьянствует, поедает консервы, неуклюже перекатываясь немытым телом и скручивая корявыми пальцами бесчисленные «собачьи ножки».

Более того, по пути к Босфору выяснилось, что на «Рионе» недостаточно воды и пищи. Тем не менее до Стамбула-таки пароход добрался. Спасибо подоспевшим американцам, взявшим «Рион» на буксир и немного подкормившим оголодавших пассажиров.

Французский адмирал Дюмениль на судне «Вальдек Руссо» с миноносцами и буксирами сразу же покинул Стамбул, спеша на помощь Крыму. Он получил от Жоржа Лейга, председателя Совета министров и министра иностранных дел Франции, следующую телеграмму: «Я одобряю принятые Вами меры. Французское правительство не может оставить без помощи правительство Юга России, находящееся в критическом положении. Позиция полного нейтралитета, принятая Англией, не позволяет русским рассчитывать ни на кого другого, кроме нас! Франция не может бросить на верную смерть тысячи людей, ничего не предприняв для их спасения».

А Врангель в это время думал о возможности перевести вооруженные русские силы на Западный фронт и писал об этом де Мартелю; писал и о возможности сотрудничества русских сил с Международной комиссией по контролю проливов. Врангель знал, что делал: покидая Крымский полуостров, белогвардейцы вывезли с собой около 7 тысяч тонн различного продовольствия (только зерна – 5 тысяч тонн, сахара – 233 тонны, чая – 283 тонны) и огромное количество предметов вещевого довольствия. Эти запасы были так велики, что он мог бы полгода содержать на них армию, если бы все это не было отнято впоследствии французами. Но 1 ноября Врангель получил ответ представителя Франции: «Де Мартель предполагает пока, как единственно возможное, русским офицерам, преимущественно специалистам, перейти на французскую службу, для чего придется принять и… французское подданство».

Мог ли Врангель сообщить об этом предложении людям, против своей воли покидавшим страну, которую они любили; морякам, чей бело-синий Андреевский стяг покидал навсегда колыбель Черноморского флота под бронзовым взглядом Нахимова, Корнилова и Лазарева?!

Около четырех часов последний транспорт – «Россия» – покинул Керчь. На 126 судах было вывезено 145 693 человека, не считая команд. За исключением погибшего миноносца «Живой», потерянного в Черном море и, несмотря на поиски, так никогда и не найденного, все корабли прибыли в Константинополь.

С началом плавания к унынию и страху перед неизвестностью у тех, кто покинул родину, прибавились и физические страдания: голод, жажда, болезни, нашествие вшей, которые потом донимали их все время и в лагерях. И трудно сказать, что в этом перечне было ужаснее. Разместились все в страшной тесноте, попавшие в трюмы задыхались от духоты, а те, кому досталась палуба, мерзли от холода. Из-за неравномерности загрузки некоторые суда шли с большим креном, грозя перевернуться в любой момент. Так, на «Херсоне» периодически раздавались команды, по которым все должны были перебегать то на правый, то на левый борт, чтобы как-то выровнять судно. В этом переходе особенно тяжело пришлось женщинам, детям и пожилым людям. Несколько стариков и младенцев умерло.

Не хватало продуктов. На том же «Херсоне», например, в день на человека выдавалось по стакану жидкого супа и по нескольку галет. Буханку хлеба там, где он был, делили на 50 человек. Через четыре дня такого питания те, кто не имел с собой никаких съестных припасов, уже не могли подниматься на палубу, чтобы глотнуть свежего воздуха. Выручали мучные лепешки. В трюмах добывали муку, размачивали ее в воде и полученным тестом облепляли трубы, по которым шел пар.

Однако не все находились в одинаковых условиях. Некоторые успели перед погрузкой пограбить склады и неплохо обеспечить себя, а эвакуировавшиеся из Ялты так и вообще запаслись вином, которым пытались заглушить горечь поражения и страх перед будущим. Продовольствие расхищалось и непосредственно из тех небольших запасов, которые были на кораблях. В кают-компаниях, где, как правило, размещались штабники, были и пьянство, и карточные игры, и даже танцы под фортепьяно. В пьяном виде скандалили, заставляли играть оркестры в то время, как сидевшие в трюмах испражнялись под себя. Устраивали на кораблях военно-полевые суды и даже приводили смертные приговоры в исполнение. На транспорте «Саратов» для высших чинов корпуса подавались обеды из трех блюд, готовились бифштексы и торты. На броненосце «Алексеев» видели даму, выгуливавшую собачку. В рядовой беженской массе можно было услышать такие слова: «В конце концов, как ни относиться к большевикам, а нужно прийти к заключению, что они оказали русскому народу огромную услугу: выбросили, выперли за границу весь этот сор, всю эту гниль…»

Пароходы с русскими изгнанниками подходили к Константинополю, начиная с 15 ноября, и к 23 числу их основная масса сосредоточилась на внешнем рейде. На всех кораблях, кроме позывных, подняли сигналы: «Терпим голод» и «Терпим жажду». Это были не просто сигналы, это был крик десятков тысяч людей о помощи.

Переход через Черное море продлился менее недели, хотя многим казалось, что суда месяцами боролись с бурями. И вот, наконец, Константинополь-Стамбул – сказочный, яркий, цветистый! После бурных ночей Черного моря бухта Мода при входе в Мраморное море представилась неожиданной картиной спокойных глубоких вод, залитых солнцем. Это скопище кораблей всех размеров, от броненосцев до моторных катеров, от больших пассажирских кораблей до барж, было настоящим плавучим городом. Оживленный, многонациональный восточный город, блестящие военные мундиры, элегантные туалеты на террасах Перы и Галаты, все посольства, эскадры французская, английская, американская – всесильные в водах Босфора – и рядом столько нищеты!..

Еще до эвакуации, 6 ноября 1920 года, французский морской министр предупреждал адмирала де Бона, командующего французскими морскими силами в Константинополе: «Поскольку вы не располагаете достаточными средствами, договоритесь с адмиралом де Робеком о британском содействии». 12 ноября главный комиссар Франции в Константинополе Дефранс дал знать своему правительству, что Лондон предписал адмиралу де Робеку… полную нейтральность. Он это подтвердил немного позже: «По словам английского главного комиссара, представительство Его Величества не хочет принять никакую ответственность в этом деле. Что касается судьбы беженцев, он заявил, что вся ответственность ложится на Францию, которая признала правительство Врангеля».

Франция не отказалась от своих обязательств. Переговоры с представителями Балканских стран позволили высадить на берег армию и штатских. Вскоре стало известно, что добровольцы будут интернированы в Галлиполи, донские казаки – в Чатальджу около Константинополя, кубанцы – на Лемнос.

Турция, Сербия, Болгария, Румыния и Греция соглашались принять гражданское население. Оставался флот. Адмиралы Дюмениль и де Бон предлагали послать флот в Бизерту (Тунис), но, по мнению министра иностранных дел Жоржа Лейга, «отправка русских в Тунис или же на какую другую часть французской территории сопряжена с непреодолимыми трудностями».

Эмигрант поневоле

1.

На одном из пароходов покидал Россию и еще слабый после ранения Леонид Линицкий. Он стоял на палубе и долго смотрел на удаляющийся берег Родины. Вернется ли он когда-нибудь сюда? Увидит ли когда-нибудь снова мать, сестер, братьев? Мог ли он каким-либо образом отказаться от эвакуации, укрыться где-нибудь, смешаться с толпой? Вряд ли! Ведь раненых эвакуировали под особым контролем и любой неверный шаг мог спровоцировать скандал, вплоть до расстрела по закону военного времени.

Придется начинать жить по новым правилам! Поначалу Линицкого это пугало. Но, едва ступив на турецкий берег, он взял себя в руки: теперь надеяться он мог только на самого себя.

Конечно, каждого из прибывших волновал вопрос: что будет дальше? Поползли слухи. Говорили о том, что все генералы, штаб-офицеры, не получившие должностей непосредственно перед эвакуацией и на кораблях, могут быть причислены к беженцам и освобождены от дальнейшей службы, что из армии будут уволены все, кто не пожелает больше находиться в ее рядах, а остальные вольются во французскую армию отдельным корпусом. Назывались даже суммы будущего солдатского и офицерского денежного содержания.

Неопределенность положения усугубляла задержка с высадкой, а тут еще к кораблям стали наведываться те, кто эвакуировался самостоятельно. Они подплывали на лодках к судам, разыскивали родственников, друзей и сослуживцев, распространяли разные слухи. Как правило, это были люди состоятельные, обеспечившие себе безбедную жизнь за границей. Их появление вызывало глухое раздражение оказавшихся на чужбине безо всяких средств к существованию.

Обстановку разрядил генерал Кутепов, предприняв жесткие меры. Он отдал приказ никого из посторонних к кораблям не подпускать, эвакуируемым к бортам судов не подходить. Допустившего послабления в дисциплине среди подчиненных командира корпуса генерала Писарева тут же снял с должности, а его начальника штаба арестовал. Нарядам на палубах было приказано по нарушителям открывать огонь.

Вскоре с пароходов стали снимать раненых, тяжело больных и гражданских беженцев, а затем и некоторые казачьи части. В это время поступила команда сдать оружие. Все знали, что на чужой земле придется разоружиться, так требовали международные правила. К кораблям подъезжали иностранные военные миссии с требованием сдачи оружия. Казалось – требование законное, но как не хотелось выполнять его. И не выполнили: сняли сотни две испорченных винтовок, с других кораблей тоже понемногу. А 1-я батарея так и вовсе отказалась выдать оружие зуавам, и те вернулись ни с чем.

В этих условиях решение проблемы опять взял на себя генерал Кутепов. 18 ноября 1920 года он подписал приказ № 1:

«§ 1. <…> в каждой дивизии распоряжением командиров корпусов всем чинам за исключением офицеров собрать в определенное место оружие, которое хранить под караулом.

§ 2. В каждой дивизии сформировать вооруженный винтовками батальон в составе 600 штыков с офицерами, которому придать одну пулеметную команду в составе 60 пулеметов».

Впоследствии по соглашению с французами воинским частям официально оставили одну двадцатую часть стрелкового оружия. В итоге французы все же изъяли 45 тысяч винтовок и 350 пулеметов, 12 миллионов ружейных патронов, 330 снарядов и 60 тысяч ручных гранат. Неплохо они поживились и другими запасами – с кораблей сгрузили 300 тысяч пудов чая и более 50 тысяч пудов других продуктов. Кроме того, французы изъяли сотни тысяч единиц обмундирования, 592 тонны кожи, почти миллион метров мануфактуры. Общая цена всего этого составила около 70 миллионов франков. Если к этому прибавить артиллерийские грузы на 35 миллионов франков, уголь на 6,5 миллиона, то станет ясно, что французская помощь войскам Врангеля была далеко не бескорыстной. Всего около 110 миллионов франков составила их выручка за труды по спасению врангелевских войск.

Безусловно, вопрос – что будет с армией дальше – волновал Врангеля в первую очередь. Чтобы спасти остатки войск, барон принял решение – освободиться от беженцев, определить в госпитали раненых и больных, а боеспособную часть офицеров и солдат перегруппировать, придав ей вид управляемых воинских частей, способных к решению боевых задач.

Однако такое решение не устраивало французов, у которых уже был печальный опыт работы с русскими особыми пехотными бригадами, воевавшими против немцев в Первую мировую войну в составе французской армии. В сформированных тогда четырех бригадах насчитывалось сорок тысяч человек. По окончании войны французское правительство решило отправить их на укрепление войск Деникина, но это не совпало с планами русских солдат и некоторых офицеров. Когда один из первых эшелонов был направлен к белым в Новороссийск, среди солдат, уставших от четырехлетней войны, начались волнения, в результате чего 150 человек было арестовано. В первом же бою заколов часть своих офицеров, они попытались перейти к красным, но были перехвачены казаками, и те вместе с офицерской ротой почти всех дезертировавших зарубили. С большим трудом французам все же удалось избавиться от русских бригад. К осени двадцатого года общее число возвратившихся на родину достигло 15 тысяч человек. Две трети из них прибыли в Советскую Россию, треть к Деникину, потом – к Врангелю. Многие же так и не захотели вернуться на родину и стали беженцами.

И вот теперь новая обуза. Поначалу французское руководство планировало за счет войск Врангеля слегка пополнить свой иностранный легион, а остальным как можно быстрее предоставить статус беженцев. Первая часть этого плана была реализована без особых затруднений. Вербовщики из иностранного легиона приступили к записи желающих уже с первых дней по прибытии войск Врангеля. Из русских легионеров, а их набралось около трех тысяч, впоследствии было сформировано несколько частей, и главным образом кавалерийский полк, который потом сражался за интересы Франции в Тунисе, Марокко и других местах. Тысячи русских офицеров, солдат и казаков провели долгие годы военной страды под знаменами пяти полков легиона. На их долю выпала вся тяжесть борьбы с рифанцами, шлеухами, туарегами, друзами. В раскаленных песках Марокко и Сахары, на каменистых кряжах Сирии и Ливана, в душных ущельях Индокитая рассеяны кости безвестных русских легионеров, дравшихся за честь французских знамен. Что же касается перевода остальных войск на положение беженцев, то здесь французы сильно просчитались. Врангель твердо желал сохранить армию и добиться ее признания главными державами.

Но все оказалось гораздо сложнее, чем предполагалось. Совершенно отказали в приеме русских итальянцы и другие католические страны. Они, наоборот, воспользовались случаем и принялись буквально вылавливать детей русских беженцев, устраивая их в приюты и окатоличивая их там. Но не оказали гостеприимства и союзники – румыны, и бывшие враги – немцы, и даже единоверцы – греки.

Как только все корабли сосредоточились у берегов Турции, последовал приказ Врангеля: сняться с якорей и следовать к Галлиполийскому полуострову, завершить там перегруппировку и разместиться в лагерях.

Под проливным осенним дождем высадились в большинстве своем сломленные морально и физически люди, беженская масса, ничего уже не видевшая для себя впереди. Люди, входившие в состав полков, батарей и прочих частей, после высадки невольно жались друг к другу. Они были бесприютны и беспризорны, выброшены на пустые и дикие берега, полуодетые и лишенные средств к существованию. Большинство не имело ничего впереди, не знало ни языков, ни ремесел.

Выбор именно этого места был не случаен. После сокрушительного поражения Турции на Кавказском фронте в 1915 году по Мудросскому соглашению, а затем и по Севрскому договору европейская часть Турции, включая и Стамбул, становилась сферой безраздельного господства Франции и Англии. Пролив Дарданеллы, отделяющий полуостров Галлиполи от азиатской части Турции, перешел под контроль специально созданной особой комиссии. Решающее влияние в ней опять же имели Франция и Англия. На комиссию возлагалась задача по контролю за демилитаризацией черноморских проливов. Босфор и Дарданеллы объявлялись открытыми для мореплавания всех торговых и военных кораблей всех стран. Все это обеспечивало безопасность и правовую основу для выбора мест размещения войск Врангеля.

Было решено устроить основной лагерь на Галлиполийском полуострове в районе одноименного города. Здесь высаживались и после переформирования размещались все пехотные и артиллерийские части, конница, штаб корпуса, военно-учебные заведения и тыловые учреждения. Примерно в 200 километрах, если считать по прямой, вблизи населенного пункта Чаталджа, были отведены места для лагерей, где размещались донские казачьи части. Примерно на таком же расстоянии от Галлиполи, на греческом острове Лемнос уже существовал лагерь для кубанцев, и туда направлялась часть Кубанского казачьего корпуса. Греция в это время еще продолжала вести изнурительную войну против Турции и не возражала против размещения врангелевских войск на своей территории.

1-й армейский корпус генерала Кутепова, расквартированный в Галлиполи, насчитывал к 1 января 1921 года 9540 офицеров, 15 617 солдат, 569 военных чиновников и 142 человека медицинского персонала – всего 25 868 человек. Среди них было 1444 женщины и 244 ребенка. Кроме того, в составе воинских частей числилось около 90 воспитанников – мальчиков 10–12 лет.

Для размещения войск корпуса французским командованием была назначена долина пересыхающей каменистой речки Бююк-Дере в шести километрах западнее Галлиполи – унылое место, по весне кишащее змеями. В 1919 году здесь располагался английский лагерь, обитатели которого из-за обилия змей и зарослей шиповника называли это место «Долиной роз и смерти». Русские же, сменившие здесь англичан, за пустынность и созвучие с Галлиполи назвали его «Голым полем».

В самом городе должны были разместиться штаб корпуса, военные учебные заведения и Технический полк.

Общее руководство всеми соединениями и частями оставалось за Врангелем. Свой штаб он разместил на яхте «Лукулл», бросившей якорь на рейде Константинополя.

2.

Галлиполийский полуостров представлял из себя довольно унылое зрелище: почти от самого порта тянулись унылые постройки казарменного типа, за которыми возвышался старый маяк, а за ним потянулись серые развалины небольшого городка с редкой чахлой зеленью, неказистыми домиками на набережной.

Вообще Галлиполийский полуостров тянется узкой полосой с северо-востока на юго-запад на 85–90 километров вдоль Дарданелльского пролива. Его ширина юго-западнее города Галлиполи составляет всего около 27 километров, а наиболее узкое место по перешейку, соединяющему его с материком у селения Булаир, – чуть более четырех километров. Северо-восточная часть полуострова более низменная, почти равнинная у перешейка, а юго-западная – гористая. Местное население, несмотря на благоприятный климат и плодородные почвы, почти не занималось сельским хозяйством, не было даже садов и огородов. Выращивали лишь бахчевые и бобовые культуры, да плохого качества пшеницу. Турки там жили вперемешку с греками, да еще немного вечных скитальцев – евреев с армянами. На полуострове было довольно много сел и деревушек и только один город – Галлиполи. Излучина берега закрывала его рейд от восточной зыби из Мраморного моря и образовывала удобную якорную стоянку для крупных кораблей, а старинная маленькая гавань обеспечивала безопасность для мелких судов.

Само название города объяснялось по-разному. Греки считали, что на их языке это – «красивый город». Другие связывали его с именем галлов, отряд которых проживал здесь некоторое время в 278 г. до н. э., а потом переправился в Азию. В черте города и за его пределами было немало разрушенных фундаментов больших домов, культовых сооружений, дворцов, фонтанов. Все это говорило о том, что город знавал и другие, более счастливые времена.

Свой след здесь оставили и события более позднего времени. Во время Крымской войны, в 1854 году, французы устроили на полуострове промежуточную базу и возвели для этого сильные укрепления на Булаирском перешейке. Тогда же в Галлиполи пригнали крупную партию русских пленных, часть из которых после смерти погребли на участке, отведенном потом для кладбища 1-го армейского корпуса.

А восемь лет назад, в ночь с 23 на 24 июня 1912 года, на полуострове произошло сильное землетрясение, от которого в Галлиполи пострадали почти все строения, а в округе погибло несколько тысяч жителей. Ситуация усугублялась еще тем, что в то время в этих местах громыхала Балканская война. Тогда на полуострове скопилось до двухсот тысяч мусульман, бежавших от сербов и болгар, угрожавших Константинополю. Эти беженцы грабили местных христиан, уничтожали сады на топливо. В войну 1914–1918 годов часть христиан была выселена с полуострова, их дома тоже грабились и разрушались. От корабельной артиллерии в эту войну город пострадал не сильно, но налеты и бомбардировки авиации уничтожили много крупных зданий. Вот такое место предстояло осваивать русским изгнанникам.

Генерал Александр Павлович Кутепов встретился с командованием французского гарнизона, осмотрел полуразрушенный городок и понял, что даже треть корпуса в нем разместить не удастся. Он высказал эти свои опасения французскому офицеру.

– Неподалеку есть место, где можно разместить остальные соединения и части.

Верхом на лошадях Кутепов и сопровождавший его французский офицер отправились для осмотра лагеря. С возвышенного берега им открылась долина «роз и смерти», названная так потому, что вдоль протекающей в долине речонки было много кустов роз и водились змеи двух пород, из них одна ядовитая, а другая род маленького удава. Земля эта принадлежала какому-то турецкому полковнику.

– Это все? – невольно вырвалось у Кутепова.

– Все, – пожал плечами француз.

Кутепову ничего не оставалось делать, как согласиться. Спустя сутки коренастый чернобородый моложавый генерал Кутепов стоял на небольшом возвышении со всем своим штабом и в бинокль разглядывал располагавшихся то там, то там в разных местах и с разными возможностями и удобствами тысячи и тысячи своих соотечественников – военных и гражданских, и даже женщин и детей. Дожди хоть и прекратились, но унылая, серая, промозглая погода в этом голом поле (как метко передали солдаты на русский лад непонятное название Галлиполи) не способствовала оптимизму и хорошему настроению. Наконец, генерал опустил бинокль и повернулся к штабным.

– Господа! – решительно произнес он. – Только строжайшая дисциплина спасет корпус от разложения и гибели. Посему приказываю!

Адъютанты тут же раскрыли свои планшеты.

– Первое! Встать лагерем по всем правилам Полевого устава. Разбить палатки по ротным линейкам. Второе! Построить знаменные площадки и ружейные парки. Наметить строевой плац и стрельбище. Третье! Воздвигнуть шатер походной церкви и соорудить гимнастический городок. Четвертое. Открыть учебные классы для юнкеров.

Он замолчал, что-то еще обдумывая. Но тут решился вставить слово молодой 27-летний генерал Николай Скоблин, любимец Врангеля и Кутепова.

– Александр Павлович, неплохо было бы еще и театральные подмостки сколотить.

– Николай Владимирович не может не подмазать Плевицкой, – генерал Барбович едва слышно хмыкнул, обращаясь к стоявшему рядом полковнику Ряснянскому.

– Генерал Плевицкий, что вы хотите, – развел тот руками.

– Да, да, – согласился Кутепов. – Развлечения в таком месте – не самое последнее дело. Но, господа, не надо забывать и про лазарет и гауптвахту.

Решено было по левому берегу речки разместить пешие части и артиллерию, а по правому – кавалеристов. У устья реки, ближе к морю, было оставлено место для беженского батальона. Непосредственно в городе планировали разместить штаб корпуса, офицерское собрание, военные училища, сведенные в один полк технические части, артиллерийскую школу, комендатуру, гауптвахту, интендантские и другие учреждения. На самом берегу моря был выделен домик для генерала Кутепова. Неподалеку, в небольшом двухэтажном доме разместились: конвой генерала Кутепова, радиотелеграфное отделение, штаб какой-то артиллерийской бригады и командный состав технического полка.

И работа закипела. Однако далеко не все были согласны с этим.

– Мы кто? Беженцы! Зачем нам здесь работать?! Нас кормят французы, с голоду не подохнем, – заросший недельной щетиной прапорщик сплевывал себе под ноги.

Его сторону сразу приняло несколько человек, побросавших кирки и лопаты.

– Русской армии больше нет! Мы просто – беженская пыль.

Когда Кутепову доложили об этих брожениях и разговорах, он понял, что наступил психологический момент. Он немедленно верхом на лошади прибыл к частям, ему указали на прапорщика. Генерал брезгливо посмотрел на него сверху вниз, спросил:

– Почему не бриты? Не по форме одеты, прапорщик! Как фамилия?

Тот непроизвольно вытянулся в струнку, застегнул китель и шинель на все пуговицы и хорошо поставленным голосом кадрового военного ответил:

– Прапорщик Дерюгин, ваше превосходительство!

– За слова, недостойные звания русского офицера, вы пойдете под полевой суд, прапорщик! Вот тогда и узнаете, жива ли еще русская армия!

Прапорщик тут же сник, опустил глаза, но все еще стоял по стойке «смирно».

– Господа, есть ли еще среди вас те, кто сомневается в жизнеспособности нашей армии, кто не верит, что мы все еще организованная сила, хотя почти не вооруженная, но все же могущая постоять за себя? И наступит тот час, когда мы вернемся на нашу Родину, вернемся в Россию победителями, мы освободим Россию от тех, кто прятался за штыками и спинами красноармейских полков. Господа офицеры! Солдаты! Запомните – мы с вами вооруженная сила, живущая исстари установленными традициями и уставами прежней армии!