Текст книги "Петербург: вы это знали? Личности, события, архитектура"

Автор книги: Виктор Антонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Граф Стединг отъезжает… [1]1
  Статья написана при участии А.Н. Лукоянова.


[Закрыть]

Многим петербуржцам знаком этот трехэтажный угловой дом на Исаакиевской пл., 9, занятый ныне Городской прокуратурой. Он известен как «дом Мятлевых», ибо в нем целое столетие жила семья, которая сыграла большую роль в русской культуре. В доме была хорошая коллекция картин, часто устраивались музыкальные и литературные вечера, в которых участвовали видные музыканты, писатели и поэты, в том числе поэт И.П. Мятлев, автор популярной в свое время комической поэмы «Сенсации и замечания госпожи Курдюковой» (1840 г.).

Мятлевы купили дом в 1817 году у сына известного екатерининского вельможи Льва Александровича Нарышкина, хлебосола и весельчака, который сам писал сатирические стихи и дружил с Г.Р. Державиным. Нарышкин владел домом с февраля 1772 года и в нем давал свои пышные обеды и празднества. Как недавно выяснилось, особняк был выстроен в 1765–1767 годах для князя М.М. Голицына архитектором Ж.-Б. Валлен-Деламотом, мастером раннего классицизма, и при Нарышкине почти не переделывался.

Сейчас на стене дома укреплена памятная доска о том, что здесь останавливался французский философ Д. Дидро во время своего посещения Петербурга в 1773–1774 годах по приглашению Екатерины II. Однако это не верно. Краевед Е.И. Краснова уже несколько лет назад опубликовала статью, где убедительно доказала, что Дидро жил в доме С.В. Нарышкина на нынешнем Владимирском пр., 12. Не взирая на это, доска до сих пор не перенесена по правильному адресу.

Дом Мятлевых. Исаакиевская площадь, дом 9

Вместо этой доски, на том же месте, можно было бы открыть новую, которая напомнила бы о другой известной личности – шведском дипломате, фельдмаршале и государственном деятеле графе Курте фон Стединге (1746–1837), проживавшем в доме Нарышкина в 1804–1808 и 1809–1811 годах в ранге посланника при русском дворе. О его пребывании в этом доме поведали объявления в «Санкт-Петербургских ведомостях» за соответствующие годы. Так, 12 января 1806 года газета писала, что Стединг, приехавший из Гродно, остановился «против церкви св. Исакия, в доме господина Нарышкина», а 30 июня 1811 года известила о его отъезде из этого же дома. Возможно, что в нем, в среднем этаже, состоящем из 11 покоев, посланник жил сразу после первого приезда. По замечанию дипломата Де Брэ, «он прекрасно содержит свой дом, хотя его состояние расстроено».

Курт фон Стединг

Впервые Стединг приехал в Петербург (где он провел в общей сложности более двадцати лет) 15 сентября 1790 года для переговоров о мирном договоре после Русско-шведской войны, в которой принял самое активное участие, командуя бригадой. Через неделю он был принят Екатериной II в Зимнем дворце. «Чтобы быть высоко ею ценимым, – писал посол об Императрице, – надо быть веселым, остроумным, знающим писателем и честным человеком. Из всех этих качеств я обладаю лишь последним». Эти слова приведены в солидной монографии о Стединге, переведенной в 1999 году со шведского на русский. Послу удалось понравиться Екатерине, и он вошел в ближайшее ее окружение. В знак своего расположения она подарила ему две кровати с балдахином, которые сохранились в усадебном доме посла в Швеции, выстроенном по проекту Дж. Кваренги. В Петербурге родились большинство детей дипломата.

Хорошо понимая геополитическую ситуацию, Стединг был сторонником союза России и Швеции, но потерпел фиаско, после того как в 1796 году провалился план династического брака шведского короля Густава IV Адольфа с великой княжной Александрой Павловной. «Случай упущен, – писал дипломат, – и не повторится в правление этого короля». После заключения Тильзитского мира дипломату не удалось смягчить напряженность между Россией и Швецией, в результате чего вспыхнула новая война. «За последнюю неделю, – писал Стединг в 1807 году, – я видел пять прошедших мимо моих окон полков, и все они направляются в Финляндию». Он предсказывал, что «русские не встретят значительного сопротивления и что Финляндия будет потеряна для Швеции». Так и случилось.

В июне 1808 года посланник с семьей отплыл из Ревеля в Швецию. Воевать против русской армии ему на сей раз не пришлось, но он участвовал в заключении мирного договора, по которому в результате войны Финляндия была присоединена к Российской империи. Когда 21 сентября 1809 года Стединг вернулся в Петербург, Александр I принял его со всей обходительностью. «Я живу в том же доме (т. е. доме Нарышкина. – Авторы) за тысячу рублей в месяц, в нем нет ни людей, ни обстановки. У меня те же слуги, но нет ни мяса, ни погреба. Все же я накупил домашней утвари…», – сообщал граф своей жене. Будущий зять графа так отзывался о занимаемой доме: «[Он] – один из красивейших в Петербурге, он имеет два внутренних двора, большой зал с галереями, длинную анфиладу роскошных комнат <…> Празднества устраивались еженедельно. Швеция хотела выглядеть значительно державой <…> Барона Стединга в один голос превозносили и шведы, и иноземцы».

Пройдет всего два года и Стединг снова вернется в свое родное поместье. Петербург он увидит нескоро – только летом 1826 года, проездом на коронацию Николая I в Москве. На ней престарелый фельдмаршал, командовавший шведской армией в войне с Наполеоном, представлял короля Швеции, которым стал наполеоновский маршал Бернадот. Два месяца, проведенные на невских берегах, напомнили бывшему послу о прежней жизни в доме Нарышкина, хотя остановился он в другом здании, его занимало шведское представительство. Приемы, обеды, рауты… Возвращаясь домой, знаменитый дипломат вез с собой царские подарки: осыпанную бриллиантами табакерку, два сервиза и великолепную соболью шубу.

Италией плененный

2011 год был объявлен годом Италии в России, в связи с чем проводились разные мероприятия, посвященные культурным связям между двумя странами. А этих связей очень много в разных областях культуры, прежде всего в искусстве. Посетить Италию, обитель муз, было мечтой русских художников и архитекторов, ибо в ней они находили источник вдохновения и образцы для совершенствования в своем мастерстве.

В Италию Академия художеств посылала из Петербурга пансионеров с самого начала своего существования. За казенный счет они должны были несколько лет знакомиться и изучать достопримечательности страны, а также копировать творения знаменитых творцов. Пансионерам-архитекторам надлежало зарисовывать как классические, так и современные постройки, делать их обмеры. Для отчета пансионеры ежегодно отправляли в Петербург, созданные ими, картины или проекты. Шебуев, Брюллов, Кипренский, Бруни, А. Иванов и десятки других русских живописцев прошли практику на Аппенинском полуострове. Архитекторов было меньше, но и среди них находились известные позднее мастера: Ф. Волков, Старов, Стасов, Тон, Гримм и другие. На родину из Италии возвращались все пансионеры – оставались единицы. Поучительный контраст с нашим временем!

Исключения, однако, были. В 1773 году Академию художеств с золотой медалью за проект Публичной библиотеки закончил молодой архитектор Матвей Исаев, сын пильного мастера в столичном Адмиралтействе. На стажировку в следующем году его направили в Италию, но не в Рим, Флоренцию или Венецию, как обычно делалось, а в Геную, славную своими красивыми городскими дворцами, однако, малопопулярную среди любителей изящных искусств. Практическими занятиями Исаева руководил видный местный зодчий Андреа Тальяфьери, сторонник французского классицизма.

После прибытия в Геную прошло два года, но Исаев за это время «заметных успехов не показал», отчего было предложено «применить к нему строгие меры». Пансионер оправдывался: «Столь долго оставаться на одном месте бесполезно <…>, я теряю надежду когда-нибудь отсюда уехать. У меня долги, но нет никакой возможности их оплатить». Долги появились после того, как Исаева якобы обворовали. Оправданию не поверили и выплату пенсиона Академия художеств прекратила, хотя архитектор обещал отработать долг своему главному кредитору маркизу Джакомо Дураццо. Судя по документам, суровое наказание вызвало «дурное поведение» самого архитектора, тем не менее уверявшего, что он живет «как честный человек».

Учитывая неплатежеспособность Исаева, Дураццо предложил «изгнать его из Генуи, а долги оплатить властям». Должник с такой мерой согласиться никак не мог, ибо это означало, что он «от своих кредиторов бежит и должен найтись кто-то, кто по своему милосердию вернет его честь». Просьбы не помогли – и 29 июля 1777 года Академия художеств приняла решение – «предать Исаева на произвол судьбы», то есть больше о нем не заботиться. Это решение одобрил маркиз Паоло Маруцци, куратор русских пансионеров в Италии, с горечью при этом заметил, что «будучи не в состоянии вернуться в Отечество, Исаев не сможет жить среди достойных людей». Что дальше стало с Матвеем Исаевым, архивные документы умалчивают.

Попытался он вернуться в Россию или навсегда остался в Италии? Работал ли как архитектор или забросил свою профессию? Между прочим, сотоварищи Исаева по пансионерству живописец – Федор Алексеев и архитектор Федор Волков вполне преуспели после своего возращения на Родину и в 1794 году были избраны академиками. Скорее всего успешная карьера ждала также Исаева, но по собственной вине он ее лишился и обрек себя на забвение под итальянским небом.

«Там и Дидло венчался славой»

Выдающийся балетмейстер Шарль-Луи Дидло не на много пережил A.C. Пушкина, которому принадлежат слова в заглавии статьи. Он умер после кратковременной болезни 7 ноября 1837 года в Киеве на пути в Крым, 70 лет от роду. Умер вдали от Стокгольма, где родился в семье танцовщика Королевской оперы, и вдали от родной Франции, где учился балету и начал свою карьеру, с успехом выступая затем в Стокгольме, Париже и Лондоне.

По приглашению дирекции Императорских театров Дидло в 1801 году прибыл в Петербург из Лондона вместе с первой женой Мари-Роз Поль и новорожденным сыном. Два года спустя талантливая парижская балерина умерла, и 6 июня 1805 года Дидло женился на Роз-Мари Колинэ (Со1-linet, 1784–1843), молодой танцовщице из труппы Императорского театра. Она выступала до 1826 года, после чего преподавала танцы в институтах благородных девиц и при Дворе. Жен Дидло из-за схожих имен часто путают, что иногда приводит к некоторым недоразумениям.

В апреле 1802 года на сцене Большого Каменного театра новый балетмейстер дебютировал балетом «Аполлон и Дафна», за ним последовали другие столь же запоминающиеся постановки «с танцевальными полетами». В этих балетах присутствовали новаторские, привезенные из Франции приемы и костюмы (газовые туники и облегающие трико), которые Дидло впервые использовал на столичной сцене. Это был настоящий переворот в русской хореографии. По словам Пушкина: «Балеты Дидло исполнены живости воображения и прелести необыкновенной…».

Шарль-Луи Дидло

Дидло поставил в Петербурге более 60 балетов, в основном в классическом стиле. Кроме того, он сочинил и поставил множество дивертисментов, танцев для опер и небольших балетов. Дидло также преподавал в Театральном училище, где учениками весьма строгого учителя были талантливые русские балерины: Истомина, Телешова, Новицкая, Донилова и другие. В 1819 году училище закончил единственный сын балетмейстера Жан-Шарль (1801–1855), но его балетная карьера оказалась и малоуспешной. Он перешел на гражданскую службу переводчиком, жил в собственном доме в Нарвской части и учил танцованию воспитанников Михайловской артиллерийской академии. Так как женат Дидло-младший не был, на нем род знаменитого хореографа пресекся.

Знаменитый актер П.А. Каратыгин в своих «Записках» так вспоминал о балетмейстере: «Он был среднего роста, худощавый, рябой, с небольшой лысиной, длинный горбатый нос, серые быстрые глаза, острый подбородок, вся наружность его была некрасива <…>. Он был в непрерывном движении, точно в его жилах была ртуть вместо крови. Голова его была беспрерывно занята сочинением или какого нибудь pas, или сюжетом нового балета, и потому его беспрерывно как-то подергивало…».

В марте 1811 года после очередной ссоры с театральной дирекцией Дидло с женой и сыном отплыл в Лондон. В Любеке корабль потерпел крушение и маэстро утратил программы своих балетов. Уезжала семья из дома перчаточника Христиана-Фридриха Деринга на Большой Миллионной (ныне – Миллионная ул., 28), который хозяин приобрел в 1801 году. И тогда же в доме разместился популярный музыкальный магазин «Северный трубадур», он проработал здесь более 20 лет.

Вернувшись в Петербург весной 1816 года, Дидло с семьей снова поселился в знакомом доме на Миллионной и жил в нем до переезда в собственный дом на Невском проспекте, близ Аничкова моста. Его он купил в конце 1825 года у Варвары Васильевны Ефремовой за 132 тыс. руб. Здание стоит на углу проспекта и Троицкого переулка (ныне – ул. Рубинштейна) и в год покупки было надстроено этажом. На проспект выходили девять окон, на переулок – семь. На срезанном углу размещался балкон, во дворе – два каменных флигеля.

В этом особняке придворный балетмейстер жил в последний период своего творчества. Лето он проводил на даче, расположенной на Карповке (ныне здесь находится дом № 13). Был у Дидло в городе также дом, выходивший на Сенную площадь и Екатерининский канал, приобретенный в 1827 году и сдававшийся внаем.

31 ноября 1829 года Дидло вновь вступил в конфликт с дирекцией Императорских театров, двое суток провел под арестом, после чего подал прошение об отставке. Балетмейстер тяжело переживал вынужденное бездействие – его здоровье расстроилось. Утешение принес прощальный бенефис. «При громе рукоплесканий, – вспоминал очевидец – Дидло подали из оркестра два больших венка и один маленький <…>. После прочтения адреса одним из молодых актеров, все на сцене стали прощаться со стариком. Целовали Дидло, обнимали, а дети-ученики целовали у него руки».

После кончины маэстро дом на Невском по завещанию перешел к его сыну Шарлю. Тот завещал свое владение Анне Матвеевне Брянской, вдове придворного актера, очевидно, своей гражданской жене. Когда в 1878 году вдова умерла, дом был передан Театральной дирекции с условием из вырученных от его продажи денег выплачивать стипендии неимущим воспитанникам Театрального училища. Дирекция рассталась с особняком только летом 1898 года, когда его за 250 тыс. рублей купил великий князь Сергей Александрович, владелец соседнего дворца. В подражание этому дворцу бывший дом Дидло в 1900-х годах по проекту A.B. Кащенко надстроили и перестроили в псевдобарочном стиле.

Удивительно, но ни один из домов, где жил и творил великий хореограф, до сих пор не отмечен памятной доской. Балеринам повезло намного больше. И не пора ли исправить это несправедливое положение, тем более что фасад по Миллионной ул., 28, сохранил ампирный вид? В городе есть кому проявить соответствующую инициативу.

В.М. Сикевич – забытый литератор Коломны

Этого имени нет ни в одном современном литературном справочнике, даже в таком фундаментальном, как биографический словарь «Русские писатели. 1800–1917», отчего сведения о Владимире Мелентьевиче Сикевиче пришлось собирать буквально по крохам в самых разных печатных источниках. В архивах, увы, найти мало что удалось. Короче говоря, на сегодня биографию литератора можно реконструировать с очень большими усилиями и, к сожалению, с досадными пробелами. Надежда на то, что после данного сообщения их начнут постепенно заполнять другие исследователи, которые стремятся сделать историю русской литературы более полной и разнообразной.

Заняться совершенно забытым автором XIX века я решил после того, как С.В. Боглачев, мой коллега по «Коломенским чтениям», сообщил о том, что Сикевич в 1861 году «поселился в Малой (точнее Большой) Коломне, у самой церкви Покрова, в доме Мазараки. Поселился на третьем этаже, в квартире в две комнаты с общей передней». Этот документальный факт он нашел в мемуарном рассказе «Былые встречи. Литературные дебюты», помещенном Сикевичем в 1893 году на страницах журнала «Исторический вестник», который выходил в Петербурге под редакцией С.Н. Шубинского. Именно с этих строк начался мой кропотливый поиск.

Процитированный рассказ содержит ценные автобиографические подробности о раннем периоде жизни Сикевича, родившегося в Киеве в 1834 году в семье потомственных малороссийских дворян. Отец – Мелентий Павлович (1806-?) служил столоначальником в Киевской Духовной консистории, мать звали Екатерина Николаевна. Она была на пять лет моложе мужа и вырастила двух дочерей Надежду и Елизавету и трех сыновей: Владимира, Ивана и Василия.

Владимир учился в Киевском университете Св. Владимира, но почему-то имел чин коллежского асессора, который был ниже чина выпускника университета. О своей дальнейшей жизни сам Сикевич писал: «Первый раз я приехал в Петербург в конце 1861 года, из Киева <…> ехал в почтовом дилижансе, по белорусскому тракту, день и ночь, шесть суток».

«Начал я с юмористического журнала „Гудок“. Стихотворения мои были приняты, я получил приличный гонорар и приглашение сотрудничать; затем я стал писать в „Русском мире“ A.C. Гиероглифова и в „Северной пчеле“ П.С. Усова. Таким образом я попал в заветную колею и приобщился к литературному миру»1. Александр Степанович Гиероглифов (1825–1901) был в это время не только энергичным издателем («Гудок» тоже издавал он), но и активным публицистом оппозиционного толка, хвалил Добролюбова, Чернышевского и Герцена и, вероятно, оказал определенное влияние на молодого Сикевича2.

Тот лично свидетельствует о своем знакомстве с революционными демократами: «В самое короткое время я сошелся с маленьким кружком новых знакомых, преимущественно молодежи, которые очень заинтересовались оригинальностью юного провинциала. Во-первых, я был очень религиозен, во-вторых, непомерно застенчив, а главное, идеалист с головы до пяток и ко всему этому до наивности искренен». Описанные качества, наверное, раздражали «передовых» юношей.

«Кроме юмористических сочинений и фельетонных работ, – продолжает Сикевич, – я задумал было писать физиологические очерки (популярный в то время литературный жанр. – В. А.)под названием „Петербургские полуночники“. За отзывами Сикевич отправился к H.A. Добролюбову, но тот не принял – был болен, и к Н.Г. Чернышевскому. Маститый критик по прочтении рукописи дал такое заключение: «Талант есть, только лимфы, лимфы (красивостей) меньше. Затем у Вас есть сильные замашки „живописать“, это не годится, приучайтесь больше к лаконизму; возьмите себе за образец телеграфный язык <…> держитесь новой школы», то есть призвал начинающего автора подражать рациональному направлению в критическом реализме3.

Эти советы обескуражили Сикевича, поскольку не соответствовали его мировосприятию. «После отзыва я бросил это сочинение, расстался с приятелями и, съехав с меблированных комнат, переехал в другую часть города, имея ввиду поменьше выходить из дома и побольше заняться срочной фельетонной работой! Следует уточнить, что под фельетонами в то время подразумевались бытовые или публицистические очерки, а также репортажи.

Сотрудничал Сикевич как в вышеназванных изданиях, так и в «Петербургском листке», новооснованной ежедневной газете «городской жизни», где в 1864–1865 годах состоял главным редактором. Правда, состоял всего три месяца, но в это время был, по собственным словам, «общественным деятелем»4. Газета затем выходила более полувека и имела довольно значительное распространение.

В 1863 году литератор «познакомился и сблизился» со столичным генерал-губернатором светлейшим князем Александром Аркадьевичем Суворовым-Рымникским (1804–1882), влиятельным сановником в царствование Александра II и сторонником либерализма. Канцелярия губернатора размещалась на Большой Морской улице, 38. «Когда я был утвержден, – вспоминал Сикевич, – редактором

газеты „Петербургский листок“ князь неоднократно удостаивал меня сообщением некоторых сведений для помещения в этой газете…». Очевидно, тогда же журналист познакомился с генерал-майором Александром Львовичем Потаповым (1818–1886), будущим начальником Северо-Западного края, который похоже ему покровительствовал.

А.А. Суворов-Рымникский

О Суворове критически отзывался его современник князь Владимир Петрович Мещерский (1839–1914), издатель-редактор еженедельника «Гражданин»: «Он играл самыми серьезными предметами совершенно так же, как балованное дитя игрушками, то тешась ими, то неистовствуя и ломая их вдребезги в припадках злости <…> этот самый человек, во власти своей не признававший никакой дисциплины, несдержанной натурой так много вреда наделал России…»5.

С Суворовым связаны сюжеты двух мемуарных очерков Сикевича, написанных довольно живо и напечатанных в 1892–1893 годах в популярном журнале «Исторический вестник». В первом очерке под заголовком «Два врага» выразительно рассказано о непримиримой вражде князя с консервативно настроенным графом М.Н. Муравьевым-Виленским, недавно подавившим Польское восстание.

Жена Суворова поехала с визитом к супруге баварского посланника, который жил в том же доме, что и Муравьев, но ошиблась этажом и ненароком попала в квартиру заклятого врага своего мужа. Муравьев подумал, что с ним хотят помириться и со своей супругой был чрезвычайно растроган: «Он целовал мои руки, – говорила княгиня, – уверял в чем-то, оба проводили меня до лестницы». Суворов отругал супругу и на мировую ни за что не согласился, несмотря на просьбы самого императора Александра II. «Нам суждено, – сказал он, – окончить с Муравьевым жизнь врагами и врагами предстать пред судом Божиим, один Бог рассудит нас!»

Второй очерк изображает Суворова в ином свете. Он принял доброжелательное участие в судьбе молодого морского офицера, соседа Сикевича по дому. Офицер – беден и потому мать невесты, богатая генеральская вдова, противилась браку. Сикевич и жених напрасно пытались договориться с несколькими священниками венчать без согласия матери, которая уступила лишь тогда, когда сватом к ней приехал сам генерал-губернатор. Князя уговорил Сикевич.

В первом очерке он описал также свое времяпрепровождение по воскресным дням: «…с утра бросал работу, отправлялся в 11 часов к обедне (в Покровской церкви. – В.А.), навещал до обеда немногих знакомых, обедал каждое воскресенье у начальницы Мариинского института М.С. Ольхиной, затем бывал в театре и возвращался домой лишь после полуночи»6. В эти годы Мариинский девичий институт находился на Кирочной ул., 54, довольно далеко от местожительства Сикевича.

Его квартира размещалась на Садовой ул., 94, в юго-восточном углу Покровской площади, в четырехэтажном доме Поликсены Федоровны Мазараки, вдовы генерал-лейтенанта Семена Семеновича (1787–1854), героя войны с Наполеоном, портрет которого написал талантливый художник С.К. Зарянко. В 1877–1878 гг. здание, выходящее на площадь и Прядильную улицу, хотели перестроить в стиле эклектики по проекту М.К. Приорова, но это не сделали. Оно вплоть до самой революции принадлежало семье Мазараки, грекам по происхождению. Юноши из нее учились в Аларчинской гимназии7.

Садовая улица, дом 94

Предок Мазараки поселился в XVI веке во Львове и положил начало двум ветвям дворянского рода: польской и малороссийской. Семен Семенович принадлежал к последней. Его потомки впоследствии носили фамилию Мазараки-Дебольцевы. Сын генерала – Адриан, был известным меценатом-меломаном и дедом певицы H.A. Обуховой, которая воспитывалась в его семье в Воронеже.

Несмотря на покровительство Суворова, после покушения Каракозова, попавшего в опалу, Сикевич лишь несколько лет провел в Петербурге и во второй половине 1860-х годов, после Земской реформы, вернулся в родную Малороссию, где занял должность мирового посредника в Радомысловском уезде Киевской губернии. В это время уездный Радомысль, находящийся в 90 км западнее Киева, был типично еврейским местечком, и – несмотря на свою древность (упоминается с XII века) – глухим и сонным городком. В Адрес-календарях Сикевич отмечен в нем в 1869–1872 годах.

Таким же местечком, как Радомысль, выглядел уездный Тараща к югу от Киева, где Василий, родной брат Владимира, несколько лет служил предводителем местного дворянства и председателем мирового суда. В Тараще он имел свой дом, в уезде – имение, в Киеве – тоже дом на Набережно-Никольской улице. Женился Василий на Наталье Даниловне Смолодович, дочери профессора-литургиста Киевской Духовной академии. Она родила пятерых детей, в их числе Владимира (1870–1952), будущего генерал-майора Императорской армии, который в эмиграции стал одним из лидеров украинских сепаратистов, прозванным «батька-атаман».

В Таращах мировым посредником какое-то время служил и Владимир. Там он столкнулся с распространением «штунды», протестантской секты, слившейся позднее с баптизмом. Об этом есть его рассказ в письме к Ивану Петровичу Корнилову (1811–1901), писателю и известному деятелю народного образования, чьи «субботы» Сикевич охотно посещал, приезжая в 1890-е в Петербург. «Самый подбор посетителей Ваших, – писал он, – и тот исторически православно-русский дух, та любовь к нашей матушке родине и ревность о православной церкви <…> все это делает субботний Ваш салон глубоко интересным». На дискуссию в салоне Сикевич откликнулся большим размышлением о значении духовного образования в пореформенной России. Судя по этому размышлению, взгляды Сикевича можно назвать славянофильскими и охранительными8.

Продолжая в 1880-1900-х годах службу в губернских Сувалках в Северо-Западном крае, Владимир Мелентьевич занимал должность председателя съезда мировых судей судебного округа, будучи депутатом от попечительства местного православного собора (он взорван поляками в 1930-е гг.). По служебным делам часто ездил в Петербург. В Сувалках большинство жителей состояла из евреев и поляков; русских насчитывалось всего полторы тысячи человек, часть из них составляли старообрядцы-беспоповцы. Город считался «одним из самых благоприятно обставленных городов Царства Польского»; в нем имелась промышленность, выходили «Губернские ведомости» и польская газета, действовала губернская гимназия. Польская культура в Сувалках преобладала, русская была второстепенной.

В провинциальном захолустье в 1890-е годы Сикевич создал большинство своих пьес, которые и определили его место в истории русской литературы позапрошлого века. Место скромное и малозаметное. Удалось найти названия

10 комедий и драм автора и с текстом некоторых из них ознакомиться в Российской Национальной библиотеке. Выявлены следующие произведения, получившие разрешения цензуры: «Залетная пташка», комедия (1890 г.); «Полвека спустя», драма (1892 г.); «Из мрака к свету», комедия (1892 г.); «Запуталась», драма (1894 г.); «Цветы просвещения», комедия (1894 г.). «Три жизни», драма (1895 г.); «За грех отца», драма (1897 г.); «Люба Крупицына», комедия (1899 г.); «Тиран», комедия (1895, 1899 гг.); «Я – не я», комедия (1913 г.). Часть этих пьес была напечатана в «Драматических сборниках», но какая-то часть, по-видимому, осталась в рукописи. Пьесы, как и все свои произведения, малоросс Сикевич писал на русском языке. Он был членом Общества русских драматических писателей.

Наибольшее внимание вызвала его комедия «Цветы просвещения», поставленная в конце 1894 года на сцене Никитского театра в Москве, в ней критика усмотрела сатирическую пародию на «Плоды просвещения» Л.Н. Толстого. Действие пьесы происходит в помещичьем имении генерала Полисова, 55 лет, тот ходит в парусиновой блузе и лаптях, произносит нравоучения о непротивлении злу и целомудренном браке.

Другие персонажи весьма напоминают героев А.Н. Островского: купец Мальгин, «брюхач, с жирным лицом», сосед-помещик, «на лице которого весь прейс-курант», юркий племянник, бойкая служанка Феня и «благообразный старый камердинер». По отзыву театрального рецензента С. Васильева, «пьеса написана толково, хорошим языком, имеет органическое развитие внутри самой себя…».

Первое представление комедии прошло с успехом, но после него в газетах посыпалась брань, «простая» и «отборная», за осмеяние толстовства и за сходство с «Плодами просвещения», хотя автор категорически отрицал всякий намек на произведение Толстого. Но поклонники Льва Николаевича долго не унимались, несмотря на объективное суждение, что «если основа сатиры верна, то не за что „ругать“ пьесу, а писать сатиру на „учение“ – это право литературы и театра»9.

«Цветы просвещения» своей откровенной злободневностью выделяются среди других произведений Сикевича, те, хотя и посвящены насущным проблемам русской жизни, зачастую трактуют их в духе мещанского зубоскальства и банальной морали. Они написаны хлестко, с вниманием к повседневным реалиям и типовым образам, однако герои лишены глубоких характеристик, а сюжеты – напряженного развития. Сикевича можно назвать скромным эпигоном реалистической школы А.Н. Островского, и в этом причина его долговременного забвения.

Драматурга можно поставить в один ряд с В.А. Крыловым (1838–1906), плодовитым автором того времени, который в своих развлекательно-обличительных пьесах метко схватывал приметы современной жизни, но тоже никогда не создавал ярких и запоминающихся характеров. Сикевич весьма ценил отзывы Крылова о своих пьесах, но лично знаком с ним не был. Отзывы Крылова – неизвестны, но сохранилась негативная рецензия A.A. Потехина (1829–1908), другого драматурга сходного уровня и начальника репертуарной части столичных Императорских театров. О пьесе «Три жизни» (переработанной драмы «Из мрака к свету») он в 1894 году сурово писал, что, несмотря на изменения, «недостатки остались теми же, как и были <…> Окончание, переделанное из мелодраматического в quasi трагическое не служит к улучшению пьесы и доказывает только отсутствие органического развития действия»10.

Наряду с пьесами Сикевич, опираясь на свой дневник, начал писать для «Исторического вестника» мемуарные рассказы. Кроме напечатанных (о них сказано выше) он, ободренный успехом у читателей, предполагал опубликовать в журнале и другие, а именно: о страшном петербургском пожаре 1862 года, когда выгорел весь Апраксин двор, о лакейском клубе, очерки «Петербургская ворожея» и «Знакомство с Д.М. Леоновой», известной оперной певицей и доброй знакомой М.П. Мусоргского, а также воспоминания о генерале Потапове и литературных чтениях А.Н. Островского, о чем и сообщал в письмах к издателю журнала. Он писал: «Помимо этого мой дневник представляет еще массу материала для дальнейших рассказов»11. Этот дневник обнаружить, к сожалению, не удалось.