Текст книги "Дойти до рассвета"

Автор книги: Виктор Левашов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Когда мы торчали с биноклями на скале, нам даже в голову не пришло, что кто-то может рассматривать кишлак с противоположной стороны. А там обосновалась потрёпанная десантно-штурмовая рота, которая имела задачу "зачистить" кишлак и выйти к высоте 2714. Но ротный, тот самый офицер в маскхалате, будучи грамотным мужиком, не рискнул днём лезть в кишлак, который кишмя кишел "духами". Он стал ждать ночи. По иронии судьбы он тоже обратил внимание на бурную деятельность нашего "клиента" и попытался взять его ночью, приказав десантуре тихо войти в спящий кишлак.

Но что-то не склеилось, завязался ночной бой, и в этой кутерьме "клиент" ушёл. Точнее, почти ушёл. Потеряв двух своих, Охрименко загнал-таки "клиента" на скалу, которая с трёх сторон обрывалась в пропасть. На предложение сдаться тот едва не достал Охрименко ножом – его спас "лифчик", – и, получив в ответ пулю в ногу, сам прыгнул в пропасть. Ошалевший от такого финта сержант спустился со скалы к телу, изъял бумажник и, привалив труп камнями, вернулся к своим в кишлак. Потом рота двинулась на высоту 2714, где мы и встретились, едва не перестрелявшись...

А из-за чего так взбесился на Охрименко майор, я так и не понял. То ли из-за того, что всё полетело к чёрту, то ли из-за слишком трепетного отношения сержанта к трупу наёмника. И вот теперь мы топаем следом за Охрименко к месту, где он схоронил того "друга", за которым мы тащились аж из-под Кандагара.

... – Спички есть?.. – Дёмушкин едва не налетел на Охрименко, который полуобернулся к нему с зажжённой сигаретой. – Если б не "Ангола", забил бы я на вашего майора могучий пролетарский...

Дёмушкин хмыкнул и вяло поинтересовался:

– А при чём тут Ангола?

– Ротного мы так кличем, Селькова, – пыхая сигаретой, отозвался Охрименко. – Он там ещё с 79-го воевать начинал, не то что хмыри некоторые...

Он вдруг остановился, вглядываясь в нагромождение камней, сплюнул в сердцах и, пробормотав: "Вот паскуды, а!" – резко прибавил шагу, почти побежал.

...Тут Охрименко верно подметил – действительно, паскуды, другого слова не подберёшь. Это про серых, безликих бородачей, которых лучше всего видеть сквозь прорезь прицела... Короче, мы в очередной раз опоздали, и последняя хрупкая надежда нашего майора разлетелась на мелкие осколки. Труп человека, лежащего среди торопливо раскиданных камней, опознанию и идентификации уже не подлежал. Лица у мужика не было – кто-то старательно размолотил его, превратив в кашеобразную массу, над которой деловито жужжали мухи. Не было у него и обеих кистей рук.

– Паскуды... – растерянно повторил Охрименко и стащил с головы выцветшую панаму. – Что же они своего-то так, а?..

Дёмушкин нагнулся, одёрнул на трупе задравшийся свитер:

– Чтоб не опознали... Про отпечатки пальцев и фотографии "фас-профиль" слыхал? – и, обернувшись к своим, распорядился: – Забираем его, хватит пялиться...

– Ну и что дальше? – странно спросил Охрименко, не отрывая взгляда от трупа.

– Дальше-то? – Дёмушкин забросил автомат за спину. – Дальше, браток, совсем просто. Будем вдоль "колючки" бродить, в небо палить и про Тисенгаузен орать... – перехватив недоумённый взгляд сержанта, он с невесёлой усмешкой поинтересовался: – Кстати, не знаешь, где это такое тёплое место – Тисенгаузен?

* * *

Кишлак встретил щекочущими запахами дыма и непередаваемого мясного вкуса, от чего безумно хочется есть. Оказалось, в одном из дувалов вовсю хозяйничал старшина десантной роты, которая сейчас торчала на вершине и грызла сухпай. Здесь же булькала баранинка, шкворчал лучок и присутствовала вся наша группа – усталая, но сытая и умиротворённая.

Горячую и жирную шурпу мы глотали торопливо, обжигаясь и давясь, не обращая внимания на приколы обожравшихся сослуживцев. На такой вот прозаической ноте Панджшер для нас закончился. Пара "восьмых" прилетела через час, и скоро мы были в Баграме. Нас ждали двое в штатском весьма сурового вида и десяток чистеньких солдат. Им сдали тело наёмника, после чего суровые штатские начали что-то настойчиво внушать Дубову. В ответ майор послал их очень-очень далеко, а штатские дружно принялись орать про трибунал... Но тут к ним подошёл Лямин, имея хмурый вид и ПК на плече с заправленной лентой, и штатские сразу куда-то подевались.

Раненых отправили в госпиталь, убитых забрали ребята с 345-го, пообещав сделать всё по уму. А ещё через пару часов АН-12 нёс нашу группу в старинный город Кандагар...

* * *

...За три дня после возвращения с операции можно успеть переделать многое: отмыться, отпиться, отоспаться. Или подумать, к примеру. Лучшее место для этого – наша курилка, которую отгрохали "дембеля" ещё по осени 80-го. Широкая, добротная, вкруговую ящиками с песком обложена – одним словом, о смысле жизни хорошо поразмышлять как раз здесь. Смысл, в принципе, нехитрый – тельняшка. Знакомо: полоска тёмная, полоска светлая. Как наша жизнь: кончилась кровавая круговерть "боевых" – минута тёмная, сменилась белой. Отшваркались в бане, пообедали, выспались, вид божеский навели – всё, снова к тёмной готовься. Она уже близка, поэтому я никуда не тороплюсь, досмаливая вторую сигарету.

Дело в том, что каптёр Кушкалиев, к которому мне сейчас надо идти шкура. Можно ещё шакалюгой назвать – суть не изменится. Отслужив почти полтора года, он умудрился ни разу не попасть на "боевые". И это в нашем-то батальоне!.. Все наши отцы-командиры, правда, смотрели на это сквозь пальцы. И даже прапорщик Лямин, люто ненавидевший всякого рода "шлангов", обычно отделывался бурчанием – дескать, не трожь дерьмо...

Болтали, однако, что Кушкалиев "стучит" на всех подряд, поэтому и пользуется особым расположением "особистов". За пределы расположения каптёр выбирался только за продуктами, когда ожидалось приближение начальства, и плов, говорят, он умел готовить отменный. А ещё у Кушкалиева всегда можно раздобыть самогона или "дури", лишь бы имелись в наличии "чеки" или "зелень" – "афошки" каптёр категорически не признавал. Любимой темой каптёра была карьера неведомого нам его брата. "Брат Хаким юристом стал, скоро ба-алшым пракурором будет, понял, э-э?" Дальнейшие рассуждения Кушкалиева сводились к радужным перспективам, которые обязательно начнутся после "дембеля" с помощью брата Хакима. И вот такой личности Саня доверил на хранение кольцо. М-да... Кажется, полоска тёмная шибко широкой выходит...

Дёмушкин вздохнул, выбросил окурок и решительно зашагал к каптёрке.

– Привет...

– О, Дёма! – Кушкалиев захлопнул толстую тетрадь, в которую что-то записывал. – Салям, дарагой, прахади!

– Я по делу... – Дёмушкин подвинул к себе табурет. – Саня тебе...

– Ай, зачэм так гаваришь, дарагой? Зачем дела? Сначала хлеб кушать, чай пить будем, дела потом делать будем...

– Некогда... – пробурчал Дёмушкин. – Я за кольцом, тебе его Рябцев перед "боевыми" отдал...

– Да-да... – Кушкалиев согнал улыбку, принял скорбный вид. – Нету Сани, погиб...

– Погиб... Перед смертью попросил меня кольцо в Союз переправить... Давай, где оно?

– Кольцо? Сейчас... – Кушкалиев полез в стол и, порывшись, вытащил что-то, завёрнутое в чистую тряпку. – Вот оно, Дёма, держи... Жалко Саню хороший человек был... Родителям горе какое, ай-ай...

– Погоди ты!.. – Дёмушкин выложил кольцо на стол, посмотрел на Кушкалиева хмурым взглядом. – Это не то кольцо. Где Сашкино?

– Как не то? – удивился Кушкалиев и проворно вылез из-за стола. – Это, это он оставлял...

– Дуру не гони... – поморщился Дёмушкин. – Это серебро, Саня тебе золотое оставлял, с рубином...

– Ты путаешь, дарагой... – покачал головой Кушкалиев. – Это кольцо, другого не было...

– Не тарахти... – Дёмушкин поднялся. – Гони Санино кольцо, быстро!..

– Ай, зачэм так гаваришь, дарагой? – укоризненно покачал головой Кушкалиев и неожиданно зловеще улыбнулся. – Тебе бы ходить, Дёма, по-хорошему...

Дёмушкин молча смотрел в глаза каптёра, а в памяти всё стоял заходящийся в кашле Саня и расширяющееся ярко-алое пятно на повязке...

Ничего не поделаешь – так, наверное, будет всегда: кто-то ходит на "боевые", парится в засадах, кормит вшей в окопах и гробится в горящих колоннах; а кто-то другой, типа мрази Кушкалиева, будет спокойно греть задницу в штабах и на кухнях, в складах и каптёрках. Потом эти Кушкалиевы вернутся в Союз, звеня чужими наградами, и начнут потихоньку лезть в верха. Милиция, прокуратура, райкомы, комитеты комсомола и другие тёплые местечки... Они всегда будут желанными гостями на пионерских сборах, где расскажут о "своих" подвигах и научат правильному пониманию "интернационального долга". Потом брат-прокурор подсобит подобраться к официальной кормушке, откуда это рыло примется учить жизни всех подряд...

– Бери кольцо, дарагой... – неверно истолковал молчание Дёмушкина Кушкалиев. – Не нравится – оставляй. На твой век караванов хватит, ещё добудешь...

Хряск!..

А-а, чёрт, старею... Раньше этим ударом доску ломал, а сейчас всего-навсего эту сволочь в дальний угол отправил, даже не "вырубил". Сидит, башкой слишком умной трясёт. А это ещё что?.. Бутылку нашёл... Боковиной о кровать – "розочка" вышла... Ну, давай, покажи, чему тебя друзья-"особисты" научили...

Ещё через десяток секунд геройский каптёр корчился на полу, а Дёмушкин, покручивая в руке "розочку", наблюдал за ним с холодным любопытством. Потом присел рядом:

– Ещё минута – и жертвой душманского нападения станешь, понял?

– Понял... – прохрипел Кушкалиев и с усилием сел. – Зря ты так, Дёма, ай зря...

– Тридцать секунд... – напомнил Дёмушкин.

– Подавись!.. – Каптёр достал из внутреннего кармана куртки тускло сверкнувший золотой перстень, бросил на пол. – Всё равно не сохранишь...

Дёмушкин, не отвечая, вытер кольцо о рукав и, полюбовавшись блеском, молча сунул его в карман. Он был уже на выходе, когда сзади раздалось: "Не спеши, дарагой..."

– Ну, чего ещё? – Дёмушкин обернулся.

– Ты его в Союз не провезёшь... – Кушкалиев с трудом поднялся. – Отдай его мне, патом в Союзе харошие дэнги сдэлаем... Там у меня брат Хаким, юрист...

– Знаю... – оборвал каптёра Дёмушкин. – "Брат Хаким скоро прокурором станет"...

– Нехорошо шутишь, Дёма...

– Какие шутки... – Дёмушкин откинул полог палатки. – Если он такая же гнида, как ты, – хреноватая жизнь в Союзе начнётся...

* * *

Через пару дней появился следователь военной прокуратуры и начались выматывающие душу вопросы, сводящиеся к фактам грабежа мирного афганского населения военнослужащими Рябцевым и Дёмушкиным. Потом была гауптвахта, где Дёмушкин успел смириться с перспективой тюряги, передавить массу клопов и перегрызться с парочкой "дембелей" из ОБМО4. "Дембеля" "парились" за сплавляемую "бачам" солярку и бензин, грустили о грядущих перспективах и яростно поносили своего замполита, проворачивающего такие дела почти что легально. Себя "дембеля" считали людьми деловыми и снисходительно жалели дурака Дёмушкина, влипнувшего, по их авторитетному мнению, из-за ерунды. Дёмушкин же вслух определял "дембелей" как "чмырей" и "крыс", чем и вызвал их пару раз на драку. Отлупив "коммерсантов", Дёмушкин малость поостыл и грядущую тюрягу начал воспринимать вполне философски. Но его думы были смятены новым событием: через неделю его вызвали "с вещами", дали расписаться в каких-то бумагах, после чего он оказался за воротами "губы"...

С минуту он обалдело разглядывал захлопнувшуюся дверь, и перевел взгляд на афганское небо, которое показалось ему прекрасно-безмятежным. Так и стоял, пока знакомый голос не поприветствовал: "Явился, сукин кот..."

В ответ Дёмушкин блаженно улыбнулся и уставился на грешную землю. На земле присутствовал битый службой бэтр с бортовым номером "078", на броне которого восседал в любимой позе – опёршись на башню, – самый лучший прапорщик в мире по фамилии Лямин! На Панджшере Виталю зацепило, и некоторое время его в батальоне не было. Но сейчас он торчал на броне, живой и невредимый, и лишь повязка, белеющая из-под куртки, напоминала о нашей недавней одиссее...

– Здравия желаю, товарищ прапорщик...

– Вольно... Гляди, Дёмушкин, до чего благотворно "губа" действует даже Устав припомнил...

– Я уже думал – звиздец полный... – честно признался Дёмушкин, забираясь на броню.

– Правильно думал, рядовой... – философски отозвался прапорщик и, перехватив взгляд Дёмушкина, добавил: – Да-да, рядовой... И, считай, легко отделался, что только лычки потерял...

– Да чёрт с ними, с лычками!.. – Дёмушкин провёл ладонью по шероховатой броне.

– Никто ничего не подтвердил – вот в чём тебе повезло... – сказал Лямин, глядя куда-то вдаль.

– Никто? – опешил Дёмушкин. – А этот?..

– Закуривай... – перебил прапорщик, протягивая сигарету. – Туго с куревом-то?

– Туго... А всё-таки?..

– Потери у нас... – объяснил прапорщик, чиркая зажигалкой. Оба затянулись, и Лямин, пыхнув дымком, продолжил: – Наш каптёр на базаре продукты закупал, из толпы кто-то пальнул... Короче, в голову, сразу наповал...

Дёмушкин долго молчал, переваривая услышанное, потом в две затяжки прикончил сигарету: "Вот как бывает..."

– Бывает... – согласился Лямин, по-прежнему глядя в сторону. Пуля-дура, откуда и куда летит – неведомо...

– Спасибо, командир... – тихо сказал Дёмушкин и выбросил обжигающий пальцы "бычок". – Вовек не забуду...

– За что спасибо? – удивился Лямин. – С "губы" тебя забрать – так это майор распорядился... – и, переведя взгляд на Дёмушкина, сказал с нажимом: А больше – не за что. Понял, рядовой?..

Всю дорогу до расположения батальона Дёмушкин глядел на щербатую ленту "бетонки". И молчал. Молчал и прапорщик, лишь на подъезде к КПП обернулся к Дёмушкину:

– Заменщик мне пришёл, Дёма, уезжаю завтра... Ты смотри, дров не наломай больше... Второй раз уже не вытащат...

– Понял... – разлепил губы Дёмушкин и снова умолк.

А что говорить? Дай бог самому всё как-то осмыслить. Слова и эмоции это потом. А пока – служба продолжается, всё как обычно. Погибших на Панджшере ребят похоронят дома с почестями, как и гниду Кушкалиева, брательник которого всё же станет прокурором... Сын Сани Рябцева уже никогда не увидит отца, а далёкой неизвестной Ирине кольцо на палец наденет кто-то другой... Стоп, кольцо! Кольцо он всё-таки доставит адресату, только бы дожить...

Он огляделся. Уже вечерело, надвигались сумерки, вытесняя последние остатки жаркого дня. Скоро ночь навалится на всю эту землю, но после ночи всегда наступает рассвет. И он дождётся, когда придёт ЕГО рассвет, когда можно будет спокойно проснуться – просто так, без надрывного: "Рота, подъём, тревога!", спокойно лежать, бездумно уставившись в потолок... Когда не надо будет вскакивать во сне от раскатов грома и судорожно шарить возле койки в поисках автомата... Когда можно тихонько встать, стараясь не потревожить спящую рядом жену, и глянуть на своего сопящего карапуза...

Главное – дойти до этого рассвета. Дойти сквозь череду рейдов, засад, сопровождений и "блоков". И пусть в вечно враждебной "зелёнке" сейчас кто-то сжимает в руках холодную сталь ножей и приклады "буров". Он тоже будет стрелять и резать, чтобы вырвать с чьим-то чужим предсмертным хрипом долгожданный мирный рассвет...

* * *

Дембель пришёл через год – весной 1983-го. Дома Дёмушкин пробыл около месяца, а потом неожиданно для всех укатил к однополчанину в Рязань, имея наглую мечту поступить в РВВДКУ5. К его немому изумлению мечта воплотилась в жизнь! Он поступил на факультет спецназа и успел проучиться целый год. Но потом снова вступил в действие "закон тельняшки", и жизнь снова обернулась к Дёмушкину тёмной полоской.

...С тремя приятелями по училищу они возвращались с очередного "самохода", когда навстречу им вынырнула местная шпана, имеющая традиционные счёты с рязанской десантурой. Драка завелась с полоборота и разлетелась в разные стороны только после воя милицейских сирен. Всё бы обошлось, как обходилось десятки раз, если б не трое крепко покалеченных "аборигенов"-агрессоров. Ещё большее осложнение получилось из-за двух случайно попавшихся милиции курсантов. Несмотря на воздействие милицейских "демократизаторов", ребята своих не выдали, поэтому утром в училище прибыла милиция с представителями обиженной шпаны. В строю курсантов "представители" не узнали Дёмушкина, но безошибочно указали на весёлого хохла Максима Цимбала. Для составления протокола Максима увели в кабинет комбата, а там и произошло то, что до сих пор гуляет в легендах курсантов Рязанского десантного, и что в корне повлияло на офицерскую карьеру Дёмушкина.

Поговорите с любым "старым" из Рязанского воздушно-десантного и вы узнаете, как вылетел из кабинета (предварительно расшвыряв ментов и "особистов") Максим, как драпал он по коридорам училища, как гнался за ним начальник особого отдела майор Резниченко, оглашая окрестности воплями "стой!" и прицельной стрельбой по беглецу... Но, то ли Макс сильно не хотел за решётку, то ли майор Резниченко вынимал свой "макаров" раз в пятилетку, факт остаётся фактом: Максим убежал. Не помогли ни поднятый "в ружьё" караул, ни милиция, ни гигантская облава. Единственной добычей разъярённого майора стал зуб, который он, будучи раздосадованным, выбил рукояткой "макара" какому-то солдату из 119-го полка. Командир солдата с майором переругались, и на этой ноте заглохло бы всё ЧП, если б не очередной тихий скандал, потрясший училище и местный КГБ.

Спустя несколько месяцев на имя Дёмушкина пришло из-за границы письмо, где военнослужащий 2-го парашютно-десантного полка – Французский Иностранный Легион, остров Корсика – (пишите ему, мужики, ждёт, ей богу ждёт!) Максим Цимбал передавал пламенный привет другу и бывшему однокурснику Славе Дёмушкину, желал ему всего наилучшего. Этого хватило по уши, и не начатая военная карьера Дёмушкина ухнула в глубокую бездну... На этом полоса невезения закончилась, в чём Дёмушкин ещё раз уверился, когда весной 85-го не без труда отыскал Ирину...

Карапузы в песочнице возились сосредоточенно и увлечённо, не особо реагируя на замечания мам, которые расположились на недалёкой скамейке. Дёмушкин оторвал, наконец, взгляд от одного из пацанчиков – светленького, в шортиках и маечке, – и посмотрел на часы. Всё, пора: до поезда три часа осталось. Сейчас надо встать, подойти и всё объяснить... Или постараться объяснить, по крайней мере... Эх, чёрт, всё-таки надо было принять для храбрости, как проспавшийся командировочный сосед предлагал...

Дёмушкин поднялся, одёрнул пиджак и решительным шагом направился к скамейке, на которой молодые мамы тотчас оборвали разговор, с любопытством уставившись на незнакомого человека.

– Здравствуйте... – поздоровался Дёмушкин и, не ожидая ответа, обратился к светленькой шатенке: – Извините, Ирина, нам бы поговорить...

– А вы кто? – настороженно спросила светленькая.

– Моя фамилия Дёмушкин... Вячеслав. Служил вместе с вашим...

– Пойдемте... – оборвала его Ирина и, быстро поднявшись, обернулась к заинтересовавшимся нежданным визитёром подругам: – Девочки, за Санькой приглядите, я сейчас вернусь...

– Иди, иди, конечно... – закивали мамы.

Они отошли, и Ирина, подняв на него насмешливо-горький взгляд, спросила:

– Что же гражданин Рябцев сам не приехал, а парламентёра прислал?

– Что? – ошарашенно переспросил Дёмушкин и в растерянности потёр бровь. – Причём тут парламентёр?..

– Послушайте, Вячеслав... – холодно отозвалась Ирина, не отрывая от Дёмушкина взгляда. – Я не для того в другой город переехала, чтобы даже здесь он о себе напоминал. Кончено у нас с ним, понимаете? И слышать о нём я больше не желаю! Я вас очень прошу – не приходите сюда, не уговаривайте... Фамилии Рябцев я даже слышать не хочу! Извините, что у нас такой разговор...

Ответом ей было молчание. Дёмушкин понял вдруг простую истину – Ирина ничего не знает, и всё, что он планировал сказать, куда-то исчезло, испарилось из головы, оставив место только полной растерянности. Как ей теперь рассказать, что Сашка мечтал увидеть её с сыном, как медленно и тяжело умирал на той высотке в горах Панджшера?.. Она, похоже, даже не знает, что Саня похоронен в родном городе в июне 82-го. И бессмысленно сейчас гадать, почему так вышло – то ли родственники не захотели сообщить, то ли...

– Я понял... – хрипло произнёс Дёмушкин после долгой паузы. – Хорошо, Ирина, я сейчас уйду. Только, знаете, Ирина, я ведь вас уговаривать не собирался... – он вытащил из кармана блокнот с фотографией и коробочку с перстнем. – Саша просил вам это передать...

– Боже, какая щедрость... – усмехнулась Ирина. – Всё?

– Нет, не всё! Ещё он просил, чтобы вы его простили и берегли сына...

– Какая забота, вспомнил!.. Ничего мне от него не надо, уберите, не возьму! И ещё ему передайте, что...

– Некому... – перебил её Дёмушкин и протянул блокнот с коробочкой. Возьмите, это ваше...

– Что? – Ирина непонимающе взглянула на Дёмушкина. – Почему "некому"?..

– Мне передать некому... – подтвердил Дёмушкин. – Саша погиб в мае 82-го. Я был рядом с ним, когда он... – тут он осёкся и замолчал. Неожиданно до него дошло, что все её слова о Сашке – неправда, всего лишь маска, под которой скрываются боль и обида. Но сейчас эта маска исчезла, и он увидел наполненные слезами глаза.

– Не надо, Ира... – только и успел сказать Дёмушкин, как та, разрыдавшись, уткнулась ему в грудь. Она плакала, как тысячи матерей, сестёр и жён, к которым прибыли "цинки" с далёкого и непонятного Востока, где шла чужая, "закрытая" афганская война. И ей, как и тем женщинам, сейчас нужен был рядом кто-то, кому можно излить своё горе, выплеснуть его в слезах и плаче. И он ничего не мог с этим поделать.

– ...Я ничего не знала, клянусь!.. Боже... Саша!..

– Я понимаю, Ира, успокойтесь...

– Но почему, почему никто не сообщил?! Простите, Слава... – всё ещё всхлипывала Ирина. – Слава... – она, наконец, подняла на него покрасневшие глаза. – Вы можете сейчас ко мне зайти? Время у вас есть?..

Помимо воли Дёмушкин глянул на часы.

– Прошу вас!.. – Ирина взяла его за руку. – Я хочу знать об этом всё!.. – она прикусила губу.

– Хорошо... Часа полтора у меня ещё есть...

– Вот и славно... – Ирина прерывисто вздохнула и тщательно вытерла слёзы. – Сейчас пойдём, только сына заберу...

Под любопытными взглядами соседских мамаш они подошли к песочнице, и Ирина позвала: "Сашенька, сынок, пора домой!.."

Светловолосый карапуз оторвался от грузовика в песке, оглянулся. Некоторое время они молча смотрели друг на друга, затем Дёмушкин кашлянул и, подойдя ближе, опустился на корточки перед пацанчиком: "Ну, здорово, Сан Саныч..." Ребёнок сначала сосредоточенно разглядывал незнакомца, потом неожиданно обхватил его за шею и отчётливо произнёс: "Папа плисол!.."

Разом охнули мамы на скамейке, невольно улыбнулась Ирина, а Дёмушкин испытал такой прилив нежности, что прижал ребёнка к себе. Он уже понял, что билеты на поезд, за которыми проторчал почти три часа, пропали – полностью и бесповоротно; что дома он опять пробудет недолго – только дела утрясёт; и в этот город, к этому дому он ещё вернётся, очень-очень скоро. Эту девчонку, которую язык не поворачивается назвать "женщиной", он больше не оставит, чего бы это ему не стоило! И этот мальчишка, который так доверчиво обхватил его за шею, теперь всегда будет точно знать, что папка обязательно вернётся...

Последнее, что вдруг осознал Дёмушкин, вставая и подхватывая парнишку на руки, – теперь он дошёл до рассвета, о котором каждый мечтал в Афгане...

1. Из этических соображений имя и фамилия предателя изменены.

2. Витебская – 103-я дивизия ВДВ, первая высадившаяся в Кабуле в декабре 1979 году. Речь идет о ИЛ-76, разбившемся под Кабулом 27-го декабря 1979 года.

3. "Берлинская бригада" – 22-я бригада специального назначения, одно из боеспособнейших диверсионно-разведывательных подразделений СА. Условное обозначение НАТО – "Красные дьяволы".

4. ОБМО – отдельный батальон материального обеспечения.

5. И на сегодняшний день Рязанское высшее воздушно-десантное командное училище – одно их самых престижных военных училищ России.

P.S. Автор выражает искреннюю признательность Виктору и Наталье за их помощь и дружескую поддержку во время создания произведения.

Октябрь 1997 – март 1998