Текст книги "Акимуды"

Автор книги: Виктор Ерофеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Во главу угла он ставил посредственные души и работал над их умеренным усовершенствованием. Они должны были с течением времен утратить агрессию и приобрести мягкость домашнего животного. К этому он вел. Но, чтобы человечество не превратилось в однообразный ком, он разделил души на более увесистые духовные сущности и на малые, уступчивые, податливые, безынициативные – жертвы обстоятельств. Хозяева жизни и жертвы обстоятельств – в этом заключалась бесхитростная игра.

Кроме того, он создал людей со слабым душевным потенциалом для работы в качестве рабов. Но и тут его ждало разочарование. Рабы были склонны к зависти и бунту. Их массовый мятеж, иначе говоря революция, мог опрокинуть мирской порядок и привести мир к уничтожению. Высшие боги запретили Акимуду уничтожать человечество. Это была их прерогатива. Даже помыслы своего Отца Акимуду не всегда были известны, но ему не раз казалось, что Отец рассматривает людей как свою потеху и смотрит на историю человечества как на телесериал.

Вот почему Акимуду пришлось создать также людей с мертвыми душами– и надо сказать, что Акимуд был недоволен Николаем Васильевичем Гоголем за то, что тот довольно подробно шутил с этой темой. Тем не менее, даже после этого локального разоблачения хитростей Акимуда, на которое, впрочем, мало кто обратил внимание, мертвые души продолжали свое существование и были полезны Акимуду в его работе с человеческой массой.

Мертвые души были только механически человеками, они отравляли общую картину, сбивали с толку рабов и предотвращали глобальную революцию, в частности направленную и против самого Акимуда.

Кто были помощниками Акимуда, его верными друзьями? Можно подумать, что это – священнослужители, призывающие служить Акимуду под разными масками. Однако Акимуд был ими недоволен. Они передергивали, превращая службу во власть, и наслаждались этой властью. Порой, при смене мифических поколений, когда Акимуд менял маски, чтобы не надоесть человечеству, неофиты были самоотверженны и достойны уважения, из их рядов вылуплялись даже святые, которые, как слепые котята, тыкались в истину, однако все это не задерживалось и пропадало.

Акимуду приходилось выпускать в жизнь скептиков и охлаждать порывы. Тем более что он знал: эти порывы бесполезны. Нет, в чем-то они были, конечно, полезны.

Например, в укреплении канонов новой веры мученики играли свою роль, но нельзя было перебарщивать.

Акимуда также волновали умственные качества человека. Человек с его любопытным носом совался в разные щели мироздания, попутно разоблачая старые мифы, развешенные Акимудом. Конечно, командовать человеком было удобнее, когда тот считал, что земля – центр Вселенной, но человек предпочел это оспорить, и даже если он оказался неправ, Акимуд дал ему право насладиться новой игрушкой.

С течением времен человек все больше обрастал бесполезными и опасными игрушками. Началось ли все с колеса? Или с теории Дарвина, над которой хохотал Акимуд? Теория Дарвина была одной из самых глупых идей человека. Акимуд, который по заданию начальства создал человека в рекордные сроки, видел в Дарвине законченного идиота, но он не стал особенно возражать. Дарвин в какой-то степени был нужен ему для того, чтобы запутать человека и замести следы.

Среди бесчисленного количества молитв, которые получал Акимуд, лидировали жалобы на болезни, старость и безвременную кончину. Акимуд не остался безучастным к теме. Да, конец человека невесел и оскорбляет эстетические чувства. Наверное, нужно было придумать что-то другое, но это другое не удалось, потому что нужно было сдержать божественные наклонности человека, который с самого начала хотел быть богом.

Чтобы огорошить человека, Акимуд придумал функцию Сатаны, которую втайне взял на себя. Однако он считал, что поступает гуманно, когда ведет человека по пути падения агрессии и увеличения лекарств, медицинской помощи. В ответ на озлобленные вопросы, Акимуд пожимал плечами. Он всегда колебался между гуманностью и жестокостью. Но не он ли выдал человеку пенициллин и продлил жизнь в обмен на собачью нравственность? Не он ли разрешил хирургические операции и промывки желудка? Хотя – что значит разрешил? Он мог растерзать хирургов, наслав на них диких медведей, как он порой поступал с неверными (даже с глупыми детьми), но он не сделал этого. Поколебавшись между фанатиками веры и прогрессом, он выбрал прогресс, хотя сам процесс шел криво.

Прогресс шел криво. А где-то и вовсе все шло по кругу. Ну, например, Россия. Николай Иванович любил Россию, как все отвязные существа. Не зря он населил Россию красивыми бабами и безответственными мужиками. Не зря он превратил ее историю в пыточный станок. На первый взгляд, он сделал из России дурацкую страну. Но это только на первый, неверный взгляд! На самом деле он превратил Россию в свой полигон.

048.0

<ВСТРЕЧА В ВЕРХАХ>

Каждый царь сходит с ума по-своему. Наш Главный сошел с ума на трансвестите. И на песьих головах, похожих на египетские изображения. Главный принял Посла Акимуд в Кремле.

– Мы готовы развивать с вами дружеские отношения. Мы любим далекие страны, порою загадочные, как Венесуэла. У вас, говорят, тоже много энергетических ресурсов?

– Наш главный ресурс – это чудеса, – признался Посол. – Наши возможности неограниченны.

Главный хотел спросить Посла, что делать с Россией. Он все позже и позже приезжал на работу – так врач не спешит к смертельно больному пациенту, однако стремится оттянуть его кончину согласно профессиональным обязательствам. Позади остались либеральные шалости, мелкий карлик либеральной поры, мечтавший о России с улыбающимся лицом. Главный знал, что Россия – не жена и не муж, а трансвестит. По ночам трансвестит приходил к нему в голову и мучил его своими изломанными капризами. То ему солдатского пороха дай, то заерзает и запричитает, как баба. Главный вставал и гулял с ним до утра по просторам своего имения. Охрана дивилась этой парочке, рассказывала шепотом о снежном человеке, который на самом деле главный. Начиналось утро, пора было возвращаться домой. Главный знал, что его ждет. Они долго стояли на пороге, не в силах расстаться, а затем вступали в полутемный дом и молча шли в спальню.

Знает ли об этих встречах Посол? Судя по глазам, да. Попросить его о помощи, чтобы избавиться от наваждения? Но Главному было стыдно за свои отношения с трансвеститом. Он начал издалека:

– Известно ли вам, что у нас в стране за Уралом в некоторых местах живут люди с песьими головами?

Посол кивнул головой. Главный продолжал:

– Что мне с ними делать?

– Ничего. Пусть живут.

– Они мне мешают. – Он перешел на шепот: – С Востока потянулись люди с песьими головами.

– А что трансвестит?

Главный помолчал, вздохнул:

– Приходит каждую ночь. Ломает мне кости. Он мне делает больно! Я не могу пожаловаться даже жене. Стыдно!

– По-моему, вы получаете друг от друга удовольствие.

Главный посмотрел в сторону:

– Он меня заставляет. Подталкивает к мести. Требует наказывать, чтобы мне не дерзили. Я, в сущности, добрый, а он требует!

– Значит, вы оба живые. Но не будьте все-таки так мстительны и невеликодушны, – сказал Посол. – И все изменится к лучшему.

– Это вы к чему?

– Да к тому.

Главный нахмурился:

– Так вы кто?

– Сами знаете.

Главный не любил смотреть людям в глаза, а тут, нахмурившись, посмотрел на Посла, и тот ему не понравился.

049.0

<ПОСТ В ВАТИКАНЕ>

В то самое время, когда Денис Утробов, переваривая по дороге съеденные им за обедом spaghetti alle vongole, шел по набережной мелкой реки, с деревенскими берегами и дебрями водорослей, в центре Рима, держа путь в Ватикан, где он намеревался с особым пристрастием рассмотреть «Страшный суд» в Сикстинской капелле, поскольку тема Страшного суда его в последние месяцы увлекала, его молодая белокурая невеста Катя Вовякина, по кличке Венера Мытищинская, стремительно, по-спортивному раздевалась перед незнакомым мужчиной в районе метро «Фили». Незнакомый мужчина профилем и глазамимаслинами был похож на исполненного сил исламского пророка, и звали его Али. Денис Утробов стал жить с Катей в прошлом году и предложил ей сделать три вещи: укоротить красные секретарские ногти, перестать носить замшевые мини-юбки, именоваться только Катериной, а никак не Катей, Катюшей и, ясное дело, не Катькой. Вовякина изменила не только длину ногтей, но и выражение лица, однако Денис Утробов попросил ее еще об одном одолжении: заняться кожей лица, которая своими порами выдавала картофельно-макаронное детство Вовякиной. В остальном же лицо Катерины было безукоризненно. Проводив Утробова в Рим, Катерина отправилась в клинику заниматься порами. Войдя благоприобретенной уверенной походкой на каблуках в кабинет косметолога, она привычно столкнулась с заинтересованным мужским взглядом.

Денис Утробов обнялся со своим старым другом, российским послом в Ватикане, который за время пребывания на своем апостольском посту превратился в отъявленного атеиста. Высокие, как баскетболисты, папские гвардейцы в потешных униформах отдали им честь, и друзья нырнули в музеи без всякой туристической очереди. На музейной лестнице посол поймал Утробова за безымян ный палец с обручальным кольцом из белого золота и спросил, как плейбой плейбоя:

– Ну, как?

– Женюсь, – был ответ. – Верная, любящая.

Посол России понимающе кивнул, с легким недоверием.

– Это у вас натуральный цвет волос? – спросил косметолог.

Катерина улыбнулась. Прошло еще несколько времени, и косметолог заговорил о неприятных вещах. У Катерины, как оказалось, очень жирная кожа. Катерина вспыхнула. Если о порах она готова была говорить, то даже себе она отказывалась признаваться в жирной коже. Казалось, врач видит ее насквозь. Но врач пошел еще дальше. С цепкой озабоченностью он заговорил о папилломах, этом стихийном бедствии для бледных девушек с жирной кожей. Катерина хотя и считала себя теперь красавицей, однако еще не так давно, в школе, когда она любила браслеты с шипами, Катька казалась себе дурнушкой и эти браслеты носила как обереги. К тому же, она панически боялась таких чудовищных явлений, как прыщи, угри, чирьи, а тем более бородавки и папилломы.

С некоторой брезгливостью, которая смутила бы и более сильных духом, врач откинул ей локоны и уставился хищно на шею, поцокивая языком. Из него потекла речь, похожая на поток гноя, смысл которой сводился к тому, что папилломы правят миром и могут заживо съесть девичью красу. Катерина задергалась на стуле, и вот тогда врач властно предложил ей раздеться и лечь на топчан.

Катерина уже переселилась в мир, который обслуживали угодливые водители и домработницы, где были приживалки и семейные врачи, но папилломы оказались сильнее этого мира, они стояли на ножках, как поганки, сплетались в цепочки.

– Но у меня еще не закончились месячные, – пробормотала она.

Доктор только пожал плечами и отвернулся, чтобы она разделась. Она стояла перед ним в полупрозрачных голубых трусах с надписью «I love you».

– Вы такая беленькая… Ложитесь! – Врач пристукнул ладошкой по столу.

Она легла на спину, белокурая, лицом похожая на итальянский средневековый портрет. Восточный пророк с глазами-маслинами по имени Али схватил со стола нечто похожее на микроскоп и стал вдумчиво заниматься телом Катерины. Он осмотрел ей шею, плечи и долго глядел на подмышки, закинув ей руки за голову.

Посол России в Ватикане жаловался Денису Утробову на страхи православия. Ему хотелось выговориться. Он говорил о мракобесии. Денис Утробов готов был его выслушать без возражений. Он видел, что у парня накипело. Наконец он не выдержал и рассмеялся:

– Да перестань ты надеяться на человека, чье дыхание в ноздрях его, ибо что он значит?

Исламский пророк мял руками груди Катерины и вертел в пальцах соски. Он направил свой микроскоп на ее молодые сиськи. Катерина была на пределе отчаяния. Она видела, как презрительно подергиваются его губы. Она чувствовала себя куском несвежей говядины. У нее сильно вспотели подмышки. Казалось, что в вековечной войне двух цивилизаций, в неизбывной легенде о татаромонгольском иге косметолог в белых одеяниях торжествует над нашими березовыми рощами и холмиками в ромашках. Вот почему, когда был пройден пупок и дело дошло до лобка, Катерина по команде Али с мукой податливости приспустила трусы с попы, оставив «I love you» в самом низу живота. Пророк с микроскопом набросился изучать ее волосы вызывающе белокурого цвета.

– Она умна? – спросил как бы невзначай посол.

– Кто? – сначала не понял Денис Утробов. Но быстро добавил: – Да!

– Языки знает?

– Английский учит. Дома. С американцем.

Посол опять кивнул, с легким неодобрением.

На этот раз пророк сам дернул за трусы и, несмотря на паническое напоминание о месячных, стянул их до самых колен. В тот же момент его снова прорвало, и он ворчливой скороговоркой стал рассуждать об ужасах пребывания папиллом на интимных местах, о том, как они наглым образом распространяются, если их не выводить жидким азотом, как мешают нормальным половым отношениям и как опасны для ребенка, потому что при рождении, продираясь сквозь дебри папиллом, он может подхватить страшную болезнь горла. Катерина уже скончалась от стыда, от того, что доктор увидел ее прокладку с запекшейся кровью, и теперь на топчане на месте Катерины лежал ее коченеющий труп. Подробный осмотр больших и малых губ с откровенным открытием вагины уже можно было бы считать занимательной некрофилией, если бы ее половые органы не трепетали, как ранняя смоква, под его кипящим, жидкоазотистым взором.

Честно говоря, Денис Утробов был несколько недоволен тем, что посол не дает ему уединиться со Страшным судом. Оторвавшись от критики религии, посол принялся ругать Рим как деревню, где нет толком ни театров, ни вообще культуры. И никто из наших сюда не вкладывает денег. Одни туристы! Денис Утробов, тем не менее, вздрогнул от прикосновения перста Бога к пальцу Адама, но, с другой стороны, здесь все на потолке жило предчувствием смерти и разрушения, словно в ревнивую отместку Рафаэлю.

Восточный пророк приказал девушке перевернуться, и, вместо того чтобы, по логике вещей, сначала осмотреть спину, он бросился на ягодицы и развел их руками, выставив Катерину в бесстыдном свете. Собственно, кто до пророка разводил ей задницу? Ну да, немало людей. И парни разводили, например Захаров-садист разводил, бывший жених Мошкин разводил, и девушки тоже, бывало, в частности смешливая, одноглазая Гуля Глыба. Но то были знакомые лица, а не пророки чужих религий. Кто он? Азер, наверное, смекнула Катерина. Раздвинув задницу, азер долго смотрел в анальное отверстие. Прошла минута, две, а он все смотрел. Раздался вопрос:

– Вы занимаетесь нестандартным сексом?

– А что?

– Да тут у вас… – Доктор взял презрительную паузу. – Встаньте-ка на коленки!

Катерина потеряла дар речи и надломилась. Она встала на колени и выставила доктору на обозрение всю свою девичью, в легком волосяном убранстве, красу, которую собрались сожрать папилломы.

– Да тут у вас трещины! – заявил Али.

Опять Катерине стало дурно. Но ей стало дурно не от трещин, а от того, что она вдруг почувствовала нарастающее возбуждение. Ее бесстыже возбуждала ее откровенная поза, обращенная к незнакомому мужчине. Подрагивала правая нога с золотой цепочкой на щиколотке. И вдруг, сжимаясь и разжимаясь, ее очко непроизвольно стало игриво подмигивать пророку, обнажая предельную срамоту. Пророк молчал. Катерина почувствовала, как из нее по ноге побежала струйка.

Когда Денис Утробов с послом вышли на площадь перед собором Святого Петра, раздались ангельские трели телефона. Это звонила Катька Вовякина, невеста Дениса Утробова. Она, задыхаясь, рассказала ему, какому неожиданному испытанию подверглась. Красные вафли поплыли перед глазами Утробова. Он распрощался с послом и поехал в отель звонить Катерине и выспрашивать подробности. С тех пор подробности менялись от рассказа к рассказу. Утробов мало-помалу сам превратился в исламского пророка Али: он по ночам осматривал тело невесты и со стоном заканчивал медосмотр. Напоследок доктор наказал Катерине сбрить все волосы на лобке и в попе, потому что ему не все видно. И прийти снова.

Мнения развеселившихся подруг Катерины разделились: одни говорили, что доктор выполнил свой долг. Другие – что он ее крутанул, как куклу. Катерина не знала, кому и верить. О казусе Катерины, имея в виду завидное положение ее жениха, Дениса Утробова, в конце концов спорили пол-Москвы. Но она, как сказал ее жених, была умна и постепенно поверила в то, что сама разогрела врача и религиозного врага, в сущности, для того, чтобы Денис Утробов в дальнейшем получал гарантированное удовольствие. Но побрилась ли она и сходила ли снова к Али? А как было не сходить, если до сих пор у нее большие поры от детства и жирная кожа?

050.0 – 051.0

<ИЗ СЛУЖЕБНОЙ ПЕРЕПИСКИ>

Папа!

Только в России молятся истово, бесповоротно, а в Европе кто меня ждет? А в Америке меня имеют– делают вид, что уважают, а на самом деле используют, как гондон.

052.0

<СОЛОМА>

Я налил себе коньяку и потянулся с бутылкой к Послу.

– Нет, я – водку, – сказал Посол.

Он выпил залпом.

– Так почему, – спросил я, – карта бессмертияопаснее атомной бомбы?

– Все очень просто, – сказал Посол. – Нарушен баланс мироздания. У богов своя иерархия. Греки по-своему были правы, на древнегреческом уровне. Мы – человеческие боги. Что там выше – нам неведомо. Наш ареал – Солнечная система. Солнце встало, солнце село. В солнечном ареале главным стало производство человека. Нам поручили это сделать. Мы создали его с любовью, – подчеркнул Посол и продолжал: – Да, возможно, именно любовь стала причиной нашей ошибки. Человек – это системная ошибка. Противоречие в себе. Свободная воля минус бессмертие – это формула человека.

– Но он же был сначала бессмертен, – заметил я.

– Только – из глины. Любовь же требует противопоставления. Он – она, мы – они. Чтобы решить этот вопрос, мы решили дать ему свободную волю. Он выбрал самоутверждение. Он замахнулся на нашу власть. Мы выгнали его, отлучили. Мир разорвался пополам. Мы стали терять контакт с человеком. Он полюбил удовольствия мира больше нас. Это был настоящий бунт. Мы обиделись.

– Обиделись?

– Да. И пришли в ярость!

– На свою же игрушку?

– Он – не игрушка, – сказал Посол. – Мы сделали мир слишком сладким. Мы сократили эту сладость, но даже этого было мало. Он все равно находил ее, как животные находят лечебные травы. Но еще какое-то время он прислушивался к нам. Он еще чувствовал свои корни. Я придумал систему спасения. Она была незамысловата и наглядна. Я сыграл эту роль. И что? Успех был большой, но все равно половинчатый. Мы пришли в ярость. Мы требовали отречься от отцов и матерей, от жен и детей, сделать это во имя нас, но мы противоречили себе – мы требовали от него совместить земную и небесную любовь, мы вынуждены были читать ему мораль на самом примитивном уровне, мы создали блок заповедей. Мы придумали ад. Мы любили человека, но, энергетически связанные с ним, мы нуждались в его любви, в его самопожертвовании, пусть даже в ее имитации через жертвоприношения. Мы хотели, чтобы он убивал самых любимых, но соглашались на заклание животных. Но мы теряли в весе – нам нужна его кровь.

– Речь идет о войне?

– Мы предложили ему трагедию. Он практически не заметил. Заметил – но опять половинчато. На него это не действовало. Но мы тоже были ограничены изначально.

– А чудеса?

– А что – чудеса? Чудо – это несчастный случай. Сначала кажется вопиющим оскорблением закономерности, а потом ему находится косвенное объяснение, на него вешается правдоподобный ярлык, и оно отодвигается в сторону. Наглядный пример – апостолы. Они были рядом, они все видели. И что? Они не поверили в главное воскресение. Усомнились. Если и есть на земле какое-то чудо, то это – чудо маловерия.

– А личное бессмертие? – с некоторым нетерпением спросил я.

– Это интересно далеко не всем, – усмехнулся Посол. – Теперь пошла мода на то, чтобы не бояться смерти. Даже в тюрьме человек умудряется получать удовольствие. Впрочем, это меня не удивляет. Мы приезжаем сюда, и сами сходим с ума от радости жизни.

– И все-таки, вы не ответили на вопрос о личном бессмертии…

– Это – военная тайна.

– Темните, – сказал я.

– Не без этого, – Он встал, принялся ходить по комнате. – Половина человечества не имеет бессмертной души. Об этом у вас тут время от времени догадываются. Но обычно боятся сказать: негуманно! Но кто имеет душу, а кто нет – этого никому не дано знать. Половина человечества, полная надежд, сгорает в смерти, как солома.

– Значит, они… мы… только манекены?

– Что-то вроде этого.

– Но ведь это небесный фашизм!

– А кто вам сказал, что?.. – Он осекся. – Ладно, проехали.

– Постойте, – сказал я. – А зачем вы так сделали? Ведь об этом вы ничего нигде не сказали.

– Ну, что-то сказали… Кто-то догадался.

– Но ведь тогда… все меняется!

– Что меняется? – Он сделал вид, что не понял.

– Меняется! – убежденно сказал я. – Если мы только видимость людей, то с нами и можно поступать, как с соломой.

– Перегиб, – сказал Посол. – Хотя разве с вамипоступают иначе?

– Но ведь мы привыкли думать, что последние будут первыми. Так, по крайней мере, вы сами учите.

– Солома – это не сословное понятие, – удивился моим словам Посол. – Вот вы вроде бы что-то понимаете, а потом – хлоп! И ничего вы не понимаете! – Он налил себе водки и выпил залпом. – Я здесь сопьюсь.

– У вас что, там, на Акимудах, сухой закон?

– Приезжайте – увидите.

– Спасибо! Я не спешу.

Он посмотрел внимательно на меня. Мне стало не по себе.

– А остальные пятьдесят процентов? – решил я вернуться к теме.

– У остальных мелкая душонка. На переплавку.

– Я вижу, что вы действительно любите людей.

– А вы?

– Вы знаете, кого я люблю, – сказал я.

– Вы сбиваетесь с общей темы. – Что значит – на переплавку?

– После смерти они превращаются в рыб.

– Что?

– После смерти те, кто не солома, превращаются в рыб. Знак рыбы – важный знак. Рыба – будущее человека. Всем хватит в океане места. Плавайте себе на здоровье.

Такое рыбное будущее мне было трудно совместить с общей теологией.

– И Данте тоже превратился в рыбу?

– Минуточку… Про этихпозже… А человек – это будущее рыбы. Мы вылавливаем ее и запускаем по новой.

– А солому?

– Они не участники круговорота. Но есть избранные. Наконец-то добрались до них. Разве вы не замечали, что их мало? Они нужны для поддержания контакта с нами.

– Они – жители Акимуд?

– Вы все хотите знать! Люди – это наш телевизор. Папа смотрит по вечерам. Но мрачнеет: утрачен контакт. Телевизор кончается.

053.0

<НАКАЗАНИЕ>

– Зачем вы на нас наслали СПИД? – спросил я Посла.

– Обезьянью болезнь? Ну.

– Зачем?

– Терпение лопнуло.

– Но он всю Африку косит.

– Ты не поверишь, но мы обливались слезами. Жалко не только Африку, но и каждого конкретного пидора.

054.0

<ОБЕД НА ДАЧЕ>

Я позвонил Лядову.

– Я приеду к тебе не один, – сказал я. – Я приеду с Послом Акимуд.

Как ни странно, Лядов, который любил послов и фейерверки светской жизни, кисло отреагировал на мое предложение.

– На фиг он нам нужен?

– Ты не пожалеешь.

– Об Акимудах ходят разные слухи. Я решительно не разделяю моду на эту чушь. Приезжай лучше один.

Я настоял на своем. Мы приехали с Послом в академический городок под Москвой – своего рода Переделкино для ученых, где в июне много черемухи. Лядов перестроил дом деда – нанял эстетского архитектора, врага дач с башенками. Дача вышла скромной и роскошной, с разными уровнями, с окном во всю стену в столовой. Мы сели обедать. Обедать у Лядова – это помесь гурманства с обжорством. Мы начали с пирожков, кулебяк и разносолов под водку. Лядов предлагал крутыевина – их названия всем известны. Посол ел с удовольствием.

– Как хорошо, что есть чувство вкуса, – заметил он. – Как это украшает жизнь!

Лядов посмотрел на него иронически, но ничего не сказал. Он уважал своих гостей, даже если они несли чушь. Но он никогда не приглашал второй раз тех, кого с трудом выносил в первый. Кроме разве что самых полезных людей.

Посол вывел застольный разговор на карту бессмертия.

– Это ты ему рассказал?

Я промолчал.

– Это самое глупое открытие, которое я сделал в своей жизни, – скривил губы Лядов. – Оно – потенциальный источник многих бед. Но если бы не я, ее бы в ближайшее время изобрели в Америке. На счастье, мало кто хочет реального бессмертия.

– Бессмертие – это фактически смерть человека, – сказал Посол. – Ее надо предотвратить.

– Согласен, – сказал Лядов, – но боюсь, что мы не поймем друг друга. Вы, по-моему, озабочены тем, что человек станет подобным Богу и религия отомрет.

Посол кивнул:

– Вы проницательны, академик.

– Не настолько, насколько вы думаете, – парировал Лядов. – Я, например, не совсем понимаю, где находятся ваши Акимуды.

– Видите ли, – сказал Посол, – я боюсь, что для вас нас вообще нет.

– Это точно.

– А в кого же вы верите?

– Сейчас о бессмертии говорят только на Рублевке. Я верю в свои удовольствия. Я хочу от себя получать наслаждение. От своих успехов. От своей власти. Я хочу получать удовольствие от своей семьи. Я хочу получать удовольствие от девочек, которые со мной спят.

– Добровольно спят? – вставил Посол.

– По-разному, – усмехнулся Лядов. – Принудить девочку к постели – это тоже большое удовольствие. Я развиваю в себе гармонию власти. Один раз я ору на подчиненного, мне нравится, как он трясется от страха. Другой – я глумлюсь над своей православной домработницей из украинской деревни. Третий – я затаскиваю в постель какую-то певичку, звезду, и обращаюсь с ней как с домработницей. Я не хочу абсолютной власти. Это перебор. Она превращается в ответственность. А то, что вы предлагаете, это очередная история добра.

Я с интересом следил за реакцией Посла. Он отнюдь не был смущен откровениями Лядова. Напротив, он внимательно слушал академика.

– Так значит, основа вашей религии – любовь к удовольствиям?

– Это основа человеческой жизни, – сказал Лядов. – Удовольствия должны быть дозволенными и запретными. Убивать ведь тоже забавно. Недаром существуют войны. Да, но я по рождению не воин. Я люблю вельветовый комфорт европейской цивилизации.

– Это – тупиковый вариант, – заметил Посол.

– Судя по всему, мы все – тупиковый вариант.

– Вот поэтому-то я и здесь, – признался Посол. – Нужно заново найти путь…

– Карта бессмертия – это путь? – уточнил Лядов.

– Это путь гордости.

– Но ведь человек потому и бил поклоны, что был зависим, как ему казалось, от Бога в вопросе жизни и смерти, в вопросе страданий. Помнишь наш разговор? – подмигнул мне Лядов. – Мы не будем подражать Свифту в его представлении о бессмертных. Мы сделаем их молодыми, здоровыми, веселыми.

Я почувствовал, что Лядов постепенно загоняет Посла в ловушку.

– Этого не будет, – сказал Посол.

– Почему?

– Я этого не допущу.

– Только чего вы тогда добиваетесь? – вступил я в разговор. – Вы сам эстет. Вы хотите создать новую религию, которая охватила бы весь мир и опять-таки основывалась на страхе смерти?

– Всемирная религия – это хуже, чем однопартийная система, – возмутился Лядов. – Это уже окончательный тоталитаризм. Это такое однообразие, от которого можно взвыть!

– Но сейчас, когда все расстояния сократились, иметь на земле разные религии – нонсенс!

– Почему? – искренне удивился Лядов. – Сколько культур – столько и религий. Помните, как при крепостном праве: Юрьев день. Хотя бы теоретическая возможность перейти от одного помещика к другому. А так будет сплошная кабала.

– Это не совсем так, – деликатно возразил Посол. – Новая религия, распространяясь, вбирает в себя разные формы культуры.

– Если бы я в вас верил, я бы сказал, что вы очень обидчивы. Из-за того что первые люди захотели познать разницу между добром и злом, вы наказали все человечество, заставив его до сих пор расплачиваться за первородный грех. Вы выгнали первых людей из Эдема – но почему вы не обнесли древо познания забором, напустили змею? Даже если все это признать метафорой, то что означает эта метафора? Ваш барский гнев проходит через все сакральные книги. Если вы всевластен, то прикажите человеку быть добрым в вашем понимании этого слова. Прикажите! Но вы предпочитаете прятаться за представлением о свободной воле. Человек вас боится, но он не имеет способности верить. Здесь есть много непреодолимых противоречий.

– Я всегда опасался так называемых умных людей, – признался Посол. – У них голова – на отлете от главных вопросов жизни. Они ищут логику, когда надо искать смысл. Это разные вещи!

– Где же заканчиваются ваши посольские полномочия? – разгорячился Лядов. – Почему зверствует Ирод? Почему младенец должен бежать в Египет? А? Почему нужно было сделать так, чтобы Ирод убивал других младенцев, создавая сюжет для мировой живописи? Одно вы делаете – спасаете младенца, а другого не делаете – позволяя убивать детей. Или вы всесилен, или беспомощен! Ваши священные тексты энергично написаны, но в них нет самодостаточности.

– Я признаюсь, – тихо сказал Посол, – что в чем-то мы действительно запутались. Но зато две тысячи лет эта модель работала безотказно.

– Я представляю себе заголовки газет, – сказал я. – Бог признал свои ошибки!

– Безотказно? – не мог успокоиться Лядов. – Это вы мне говорите, что безотказно? Да вы землю залили кровью! Безотказно!

– Вы судите с позиций здравого смысла, – сказал Посол. – Так европейское мещанство критикует арабских подростков, которые жгут машины в Париже.

– А что, в чем виноваты машины?

– Зачем все это ворошить? – забеспокоился я. – Пусть будет так, как есть. Что это у тебя за вино?

– Это потрясающее вино, – с тлеющей злобой ответил Лядов. – Это Шато Марго нашего с тобой года рождения. Я сейчас вас угощу потрясающим лимонным тортом.

Когда Посол вышел в туалет, Лядов набросился на меня. Зачем ты его привез? Оставайся! Пусть он проваливает, а ты оставайся! Я буду звонить девчонкам. Потерянный вечер! Если девчонки спят, вызовем проституток!

Вошел Посол. Они дружески распрощались. Лядов проводил его до машины. Я остался с Лядовым.

– У меня заржавели все религиозные примеры, – сказал Лядов, вызванивая девчонок. – Таня, так ты приедешь? – Начальственный тон. – Нет? Ну, смотри, будешь жалеть!

Я молчал. В сущности, я был на стороне Посла, я чувствовал шестым чувством, что Лядов неправ, что его богоборчество поверхностно, если не сказать пошло, но мне не хотелось спорить с Лядовым.

055.0

<ТУШКАН>

У Георгия Иванова (хотя при чем тут поэзия?) есть стихи о том, что Богу надо будет сильно постараться, чтобы, после того что у нас было на земле, мы с восторгом приняли рай и райские кущи нон-стоп.