Текст книги "Внеплановый ремонт"

Автор книги: Виктор Улин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Виктор Улин
Внеплановый ремонт

«Источник твой да будет благословен;

и утешайся женою юности своей.»

(Прит. 5:18)

Глава первая

1

– Саш, у вас в доме есть горячая вода?

Когда из кармана куртки, висящей в передней, начала разворачиваться мелодия «Пти флер», Ларионов шагнул туда, выудил телефон и принял вызов не глядя.

Звонить – несмотря на вечер пятницы – мог кто-то из подчиненных: бухгалтер насчет премиального фонда или юрист по поводу договора с новым крупным поставщиком, который предстояло заключить в понедельник.

А скорее всего, звонила жена, чтобы дать какое-то дополнительное указание сверх тех, которые уже прозвучали.

Услышать в трубке голос сестры было неожиданно. В последний раз он общался с нею весной, когда поздравлял с Восьмым марта.

Ларионов ощутил себя выдернутым из эйфорического состояния, в которое уже погрузился, не сразу понял суть вопроса.

– Вода?.. – рассеянно переспросил он. – Какая вода?

– Ну да, вода. Горячая есть?

– Вроде как была, – ответил Ларионов, наконец сообразив, о чем идет речь. – В мае уже отключали.

– Так и у нас в мае отключали, – с досадой сказала сестра. – А теперь в районе какой-то «внеплановый ремонт теплотрассы». Неделю не было воды. Думала, как всегда, дадут перед выходными – так нет, на крыльце новое объявление, еще неделю не будет. А я…

– Сейчас, Нина, – перебил он. – Сейчас, подожди. Пойду и посмотрю.

Он встал с дивана, прошел в ванную. Горячая вода текла исправно и даже не была ржавой.

– Вода у нас есть, есть у нас вода. Все в порядке.

– Саш, можно я к вам приеду помыться? – жалобно попросила она.

– Приезжай, конечно, – стараясь говорить радушно, ответил Ларионов. – Почему бы нет?

Но, видимо, в его голосе было так мало энтузиазма, что сестра пояснила:

– Терпела, сколько могла. Но завтра надо идти к подруге на день рождения. У меня волосы сейчас длинные, из кастрюли не промоешь, а больше не к кому попроситься, поблизости у всех ремонт.

Услышав про волосы, Ларионов понял, что звонил сестре регулярно, но реально не виделся с ней очень давно.

Жизнь текла рывками: то медленно, то быстро – и ход ее ощущался лишь от случая к случаю.

– Приезжай, приезжай, – повторил он. – Я уже дома и никуда не уйду.

– Ой, Саша, спасибо, выручил…

В голосе сестры звучала такая благодарность, словно он пообещал дать ей взаймы без возврата миллион долларов, или даже евро.

– Приедете все вместе? – уточнил Ларионов, чтобы прикинуть, в какой степени будет испорчен вечер.

– Да нет, что ты! Я, только я одна. Игорешка с друзьями уехал на турбазу, Шипунов может месяц не мыться. Это мне, как утке, постоянно нужна вода.

Сестра засмеялась.

– Ладно, жду, – с облегчением сказал он.

В самом деле, все обстояло не так плохо – точнее, лучше, чем могло быть.

2

Дав отбой, Ларионов подумал, что они с сестрой до сих пор прекрасно понимают друг друга.

Нина собралась приехать одна вовсе не потому, что муж не любил мыться: брат терпеть не мог зятя.

Причин того имелось достаточно.

Зять был убогим, бесполым и бесхребетным, как инфузория.

Кроме того он носил имя Аркадий, которого Ларионов не выносил.

В довершение, Аркадий не пил водки и – что виделось самым худшим – был футбольным болельщиком.

Этих качеств хватало для того, чтобы свести контакты с зятем до минимума.

Сам Ларионов любил выпить и поговорить о чем-то интересном: например, об автомобилях или об истории второй мировой войны. Спорт он презирал, спортивное боление считал уделом недоумков.

Племянник Игорь был таким же ничтожеством, как отец, к тому же избалованным матерью до состояния наследного принца.

Сестра даже рядом с Аркадием осталась умной женщиной.

Поэтому в ванную попросилась одна.

3

Час назад он вернулся с вокзала.

Ларионовская жена преподавала в институте, ее отпуск тянулся все лето.

Сам он, как всякий простой человек, рассчитывал на двадцать восемь дней в августе.

Поэтому давно сложилось, что жена с дочерью сначала уезжали к теще в Альметьевск, потом в конце лета все отправлялись куда-нибудь вместе.

Семья Ларионова была самой обычной, сам он тоже был обычным человеком.

Когда-то он читал, что срок существования брака составляет семь лет. Это было в начале семейной жизни, в слова не поверилось.

Сейчас их супружеский стаж почти втрое превышал критический, утверждение казалось верным.

Они с женой испытывали взаимное уважение, поддерживали в крупном и в мелочах, ненатужно растили дочь.

Но между ними не осталось даже капли того, что заставляет ворочаться в постели, оставшись на ночь друг без друга. Они были просто близкими родственниками, но не партнерами.

Вероятно, так жили все, так диктовала природа человека.

Да и вообще, четвертый десяток сильно отличался от третьего.

Это тоже входило в порядок вещей.

Ларионов считался достаточно успешным человеком, неплохо зарабатывал и умел отдыхать. Но тем не менее с некоторых пор жизнь стала напоминать бесконечный туннель, где за каждым новым поворотом ожидался свет, а его все не было и не было.

Никаких перемен в образе существования не намечалось. С женой они не собирались расставаться, чтобы начать заново с кем-то другим и вдохнуть новые ощущения.

Свои ощущения он находил на стороне.

Иначе было невозможно: в сорок лет мужчине еще хотелось чего-то, выходящего за рамки общего быта.

Будучи человеком не слишком темпераментным, Ларионов не нуждался в постоянных излишествах. Насыщал жизнь цветами он раз в году – в первый месяц отпуска жены.

Процедура была отточена до мелочей.

Нынешний вечер предстояло начать с тихой попойки в одиночестве.

На обратном пути с вокзала Ларионов заехал в супермаркет и купил все, что требовалось. В меню входили имитация крабовых клешней в чесночном соусе, черные маслины с косточками, замороженная китайская смесь с молодым бамбуком и пророщенной мелкой фасолью, темно-коричневый «рижский» хлеб. К этому прилагалась бутылка «Русского Стандарта» в платиновом исполнении.

Домашние женщины предпочитали здоровую еду – преимущественно пареную – и страшно боялись располнеть. Ларионов не боялся ничего и любил острое, терпкое, жареное. Он предвкушал, как зарумянит хлеб в тостере, как следует поджарит китайские овощи, обильно зальет ненастоящие клешни майонезом и поставит все на журнальный столик в гостиной.

Соорудив ужин, он собирался запустить фильм «Дни Турбиных» – снятый до его рождения, известный наизусть, но ласкающий душу уютом старого времени.

Трех серий хватало на освоение «Стандарта». После этого можно было ощутить ликующую свободу от повседневности, переместиться за компьютер и выйти на датинговый портал.

Там предстояло отфильтровать женщин, определивших цель как «секс на один-два раза», и найти их в количестве, достаточном для ежевечернего заполнения месяца.

После такого чувственного отпуска Ларионов находил себя способным провести следующий год в поворотах туннеля.

Внеплановый приезд сестры нарушил распорядок.

Приходилось надеяться, что визит не слишком затянется, и он сумеет правильно организовать остаток вечера.

Подумав так, Ларионов устыдился: предстоящий месяц свободы казался целой жизнью, начать ее днем позже не являло проблемы.

Сестру он не видел бог знает сколько времени и на самом деле по ней соскучился.

Глава вторая

1

С Ниной Ларионова связывали отношения, какие не всегда возникают даже между двумя братьями или сестрами, не говоря уж про брата и сестру.

Они были близки с детства, сам он до определенного возраста считал сестру лучшим другом.

Между ними не возникало ни драк, ни ссор, ни даже взаимных обид.

Такими их сделала семья.

Родители, достаточно интеллигентные люди, жили недружно, скандалили на пустом месте, любое хозяйственное дело всегда сопровождалось руганью.

Их раздражала теснота двухкомнатной квартиры, где под ногами болтались двое детей. Когда родилась Нина, СССР еще не развалился и социалистические порядки оставались в силе. Будь чуть более деловым, глава семьи при двух «разнополых» отпрысках мог получить трехкомнатную квартиру. Но отец деловым не был.

Став взрослым, Ларионов пришел к выводу, что причиной семейных неурядиц являлся невыносимый характер матери – который по чудесной случайности не передался сестре – помноженный на идиотское упрямство отца.

Вся жизнь родителей прошла в ссоре. Вспоминая детские годы, Ларионов удивлялся, почему они не развелись, а продолжали жить вместе, изгрызая до костей.

Впрочем, в те времена – в последней четверти прошлого века, на закате второго тысячелетия – институт семьи еще оставался священным.

Видя разлад родителей, Ларионов с сестрой крепко держались друг за друга.

Поскольку иного помещения не имелось, они жили в одной комнате, кроватки стояли вдоль противоположных стен.

Лишь позже – когда сестра уже ходила в четвертый класс – отец разгородил комнату белой медицинской ширмой.

Родители были настолько заняты выяснением отношений, что сестра оставалась без материнской сказки на ночь. Ее рассказывал Ларионов.

Наскандалившись за несколько вечерних часов, мать с отцом засыпали мертвым сном.

Нина спала плохо: ее мучили ночные страхи. Почти каждую ночь она плакала, находясь на границе яви.

Мать не слышала ничего. Ларионов просыпался от хныканья, вставал, вынимал из соседней кроватки дрожащее тельце и забирал к себе.

Нина доверчиво прижималась к брату и снова погружалась в сон.

Позже она стала сознательно забираться к нему, когда утихали родители. Ночью сестра любила поговорить о чем-нибудь страшном.

Иногда, наговорившись, она уползала в свою постель, иногда засыпала на полуслове, лежа на его руке и нежно дыша в ухо.

Такие ночи Ларионов любил больше всего: он чувствовал, что сестра – его вторая половинка, которая не может жить без него так же, как и он без нее.

Будучи на два года старше, он не только водил сестру в школу, но каждую перемену навещал, проверяя, все ли с ней хорошо.

Ларионова пробовали дразнить привязанностью к девчонке – хуже того, к младшей сестре. В ответ он молча бил в зубы: быстро, точно и без предупреждения. Попытки вскоре прекратились.

Однажды ночью Нина пожаловалась на одноклассника, который ее больно щипал. На следующий день Ларионов спустился в отделение малышей, спросил у сестры – «который?» – и нанес привычный удар, не подумав о разнице весовых категорий. Обидчик упал, как подстреленный, и лишь чудом задел виском портфель, лежавший на краю стола, а не его острый угол.

Тот случай стал достоянием общественности. Родителей вызвали в школу, дома Ларионов получил чудовищную выволочку; впервые в жизни отец и мать не скандалили между собой, а дружно набросились на сына.

Он стерпел все, уверенный в своей правоте.

К Нине больше не приставали.

2

Они часто делились планами на будущее.

Нина мечтала стать балериной, что при ее фигуре казалось вполне реальным. Ларионов – как и все мальчишки, увлеченный техникой – собирался стать летчиком, хотя при его росте это вряд было возможным.

Нехорошие сны постепенно отступили от Нины, но она продолжала спать с братом, привыкнув к его близости с рождения.

При этом в ситуации не было ничего дурного.

Между ними вообще не возникало неловкостей, имеющих гендерную основу.

Понятие «подсмотреть», характерное для семей, где растут близкие по возрасту брат и сестра, оказывалось неприменимым к образу их жизни.

Прячась от ауры скандала, которая висела в квартире, как угольный дым, они всякую минуту стремились юркнуть к себе и отъединиться от родителей. Те, поглощенные борьбой, не обращали внимания на постоянно закрытую дверь детской комнаты, не имели подозрений, что там может делаться что-то непозволительное.

Непозволительного там и не делалось; просто брат и сестра росли без взаимных тайн.

Впервые осознав различие в строении, они некоторое время веселились, играя неприличными органами друг друга. Это произошло в столь раннем возрасте, что в баловстве не содержалось чувственности. Наигравшись, они привыкли к различиям, перестали их замечать. У себя в комнате брат с сестрой спокойно переодевались, не стесняясь показаться друг перед дружкой обнаженными и не видя в том предосудительного.

Совместные ночи тоже перетекали из качества в качество.

Ларионовская кровать оставалась неизменной, а оба росли.

Привыкнув спать рядом, однажды они обнаружили, что поневоле касаются друг друга телами. В подростковом возрасте пришлось обниматься, чтобы не упасть.

К тому времени Ларионов стал чувствовать сквозь Нинину ночную рубашку мягко выпирающие выпуклости на том месте, где когда-то имелись только большие круглые соски.

Это не смущало.

Несмотря на то «полноту» семьи, Ларионов воспринимал сестру почти как дочь. Ночью рядом дышала все так же, незаметно выросшая, крошка, которую он сам кормил через соску из бутылочки.

Сексуальное развитие шло нормальными темпами. В нужный момент он осознал, для каких целей предназначена та часть, на которую Нина когда-то привязывала бантик из красной шелковой ленточки.

Позиционируемая как ребенок, сестра все-таки была существом иного пола. В правильном возрасте его тело стало нескромно реагировать на ее соседство и этого не удавалось скрыть.

Но Нина делала вид, что ничего не замечает, а ее реакция для Ларионова оставалась непонятной.

Обнимаясь в постели так, как это делают любовники, они никогда не ласкали друг друга.

На самом деле, Нинина близость будоражила ему только тело, душа оставалась по-прежнему непорочной и не имела отношения к внешним проявлениям.

Возможно, если бы Ларионов – созревший мальчишка – впервые оказался рядом с сестрой, обретающей женские округлости, реакция оказалась бы иной. Но они спали вместе много лет; физиологические метаморфозы шли мимо их невинной близости.

Еще через некоторое время темы ночного шепота поменялись. Они уже не строили воздушных замков на песке, а обсуждали Нинины секреты.

Сестра делилась ими с братом, как должна была делиться с матерью. она не стеснялась в описании чувств, но и это казалось нормальным.

Вспоминая те годы, Ларионов понимал, что они с Ниной, подсознательно протестуя, создали модель нормальной семьи в противовес ненормальной семье родителей.

Брат оберегал сестру в школе, она готовила ему завтраки, гладила рубашки и пришивала пуговицы. Подрастая, не с матерью, а с ним она обсуждала наряды, в которых следует покорять сердца на школьных вечеринках. Перед выходом он подтягивал на ней колготки, застегивал бюстгальтер на спине, выравнивал бретельки и поправлял чашечки.

Но в таких прикосновениях не было ничего, кроме теплой заботы.

Это казалось странным, растущие груди одноклассниц волновали всерьез, Ларионов никогда не упускал случай как бы невзначай потрогать новые мягкости известных девчонок. Но Нинина грудь лежала за пределами его интересов.

Он просто любил сестру без памяти, любил ее всю: ее глаза, ее голос и запах ее подмышек, без которого не удавалось уснуть.

Так продолжалось до тех пор, пока не произошло ненужное.

В тот вечер сестра привычно забралась к нему в постель. Они давно спали голыми: вынужденные объятия делали сон чрезмерно жарким, а обнаженность не смущала. Разговор шел обычный, отключились оба незаметно. Но ближе к утру Ларионова посетил сон особого рода. Подобные временами навещали, но сумеречное действие всегда обрывалось на ходу – как в кино, где посреди фильма рвется пленка – и просыпался он без ненужных проявлений.

На этот раз пленка не оборвалась; невнятная женщина, окутавшая горячим телом, была с ним до самого конца.

Очнулся Ларионов, не понимая ничего, нашел себя в привычных объятиях сестры.

Но рука, свободная от Нининых плеч, стискивала ее грудь, а между ними было горячо и клейко. В небольшой детской комнате слоями полз взрослый запах.

Жидкость была знакомой. Ларионов умел вызывать ее, запершись в туалете с подходящей картинкой из «Огонька» и остервенело фантазируя о всех женщинах без исключения – вплоть до соседки по подъезду, которую однажды видел без бюстгальтера под летним платьем. Сестра в таких фантазиях не присутствовала; она не позиционировалась как тело, с которым можно испытать конвульсии.

Но наслаждение, которое только что завязало в узел, не шло ни в какое сравнение с тем, что бывало при взгляде на туго обтянутую промежность какой-нибудь фигуристки. А жидкости пролилось столько, что сестра казалась принявшей скользкий душ.

Все стало ясным. Он осторожно убрал ладонь с теплой груди.

Нина не шевельнулась, дышала ровно, хотя ему показалось, что она лишь притворяется спящей. Это было лучшим, что могло быть. Ларионов успокоился и вскоре снова уснул.

Спешить не приходилось, они оба учились во вторую смену.

Пробудившись полностью уже в начале дня, они не сразу смогли разъединиться: все высохло и намертво склеило их животы.

Нина поднялась первой, по-новому взглянула на нижнюю часть его тела и слегка порозовела.

Не имея опыта, Ларионов все-таки знал, что именно бывает между мужчиной и женщиной перед выбросом клея, и каков результат, если у нее это впервые. Поэтому, когда они выбрались из постели, Ларионов первым делом проверил простыню. На том месте, где лежала Нина, осталось желтое заскорузлое пятно, но следов крови не нашлось.

Он облегченно вздохнул, поняв, что ночное событие не отличается от упражнения перед голыми ляжками фигуристки.

Правда, постель пахла не только его продуктом и их общим потом, а чем-то еще – очень волнующим и совершенно незнакомым.

Но Ларионов не стал на этом заостряться, переживаний хватало. Он ничего не сказал сестре и она ничего не спросила; оба сделали вид, что ничего особенного не случилось.

В квартире стояла мирная тишина: родители давно ушли на работу. Никого не опасаясь, брат с сестрой не стали одеваться, а занялись необходимыми делами.

Прежде всего они поставили стираться испачканную простыню, а кровать не заправили, оставили проветриваться, поскольку она промокла до матраса.

Потом пришла пора избавиться от следов ночного происшествия. Ванная комната в квартире не отличалась величиной, брат с сестрой по очереди приняли душ, несколько раз намылив и омыв друг друга.

Это было не в новинку; без родителей они нередко занимались гигиеной обоюдно – не ради острот, а проявляя невинную нежность.

Но в этот день прикасаться к Нининому телу оказалось как-то нехорошо волнующе.

И даже смотреть на нее было неловко. Грудь казалась набухшей, соски стянулись и покраснели на вершинках. Над тем местом, которое Нина сегодня намывала с особым тщанием, вились черные волосики, которых раньше то ли не было, то ли он не замечал.

Впрочем, это могло показаться: Ларионов все еще был сам не свой.

Однако незнакомое видение знакомых вещей ударило в затылок нехорошим сомнением.

Пересилив себя, он взглянул сестре в глаза и как можно спокойнее спросил, не сделал ли он с ней ночью чего-нибудь плохого.

Вопрос был ужасен. Но еще более ужасным оказалось бы жить дальше, мучась догадками.

Сестра вдруг покраснела – маков цвет пролился на нее снизу вверх, от живота до бровей, нахмуренных под мокрыми волосами – и беззвучно покачала головой.

А потом нагнулась из ванны и быстро поцеловала в губы.

Поцелуй пробил так, что Ларионов еле дождался, когда сестра ополоснется еще раз и примется вытираться.

Подав ей полотенце, он рванулся в туалет, даже не прихватив журнала.

В последний момент перед началом судорог он подумал не о соседке по парте, которая целый год истязала голыми коленками, а о сокровенных местах сестры.

Это было не просто ненужным, а лежало за пределами допустимого.

После туалета стало чуть спокойнее.

Сестра привычно накормила яичницей, они, как обычно, взявшись за руки ушли в школу. Ничто не выбивалось из распорядка.

Однако он понимал, что случившееся серьезно.

Ларионов помнил сон, но не осталось в памяти, как он взял Нину за грудь.

Он знал, что все сущее меняется. Динамику восприятия невозможно было предугадать.

Днем он боготворил сестру, жил ею, поправлял каждый ее волосок и сдувал с нее пылинки.

Но ночью голова отключалась и верх брало тело.

И не было никаких гарантий, что через некоторое время он не изнасилует сестру во сне – или просто не причинит ей боль – а утром ничего не вспомнит.

Жизнь требовала коррекции.

Вечером брат c сестрой привычно легли в одну кровать, привычно обнялись и завели привычный разговор. Но, почувствовав, что вот-вот заснет, Ларионов расцепил объятия, поднял Нину и молча отвел в другую кровать.

Сестра не спросила причины, но, кажется, не удивилась. Вероятно, случившееся было шоком не только для него.

Ничто другое в их отношениях не изменилось; они продолжали по вечерам нежиться в объятиях и даже иногда целовались.

Подобных эксцессов не повторилось.

Не желая больше рисковать, перед сном Ларионов с особой яростью – иногда по два раза подряд – опустошал себя над «Огоньком», это помогало.

Так они жили, пока в восьмом классе Нина не стала девушкой.

Не подготовленная дурой матерью к переменам, она испугалась и, как всегда, обратилась к брату. Ларионов знал, что кровь, появившаяся без его участия, означает переход сестры в новое состояние, и велел ей поговорить с матерью.

Родители спохватились, наконец осознали, что выросшие дети продолжают жить в одной комнате, и в семье произошла перестановка.

Ларионов переселился к отцу, его место около Нины заняла мать.