Текст книги "Ошибка"

Автор книги: Виктор Улин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

13

Довольно спокойная, несмотря на встречающуюся наледь, ночная дорога – где лишь изредка, возникая впереди красными огоньками и почти сразу уносясь назад, попадались курсирующие круглосуточно между городами тяжело груженые «КАМАЗы» – вкупе в тихими ноктюрнами Шопена развеяла и угомонила меня. И привела в порядок мысли, возвратив способность думать логически.

В конце концов, что произошло?

Я попытался убить Хаканова.

И убил, причем довольно успешно.

Правда, не его, а совершенно постороннего человека.

Но что из этого следовало?

Лишь то, что я принципиально способен на убийство. А значит, могу без проблем все тщательно перепланировать и убить еще раз. Только теперь сначала удостовериться, что стреляю именно в Хаканова.

Кто мог помешать мне повторить все опять с начала и до конца? Никто и ничто, кроме…

Кроме чужого трупа, который будет обнаружен возле Хакановского подъезда. Я не сомневался, что сам Хаканов, узнав об убийстве у себя под носом, ничего реального не заподозрит: прошло почти два года, а я ничего не предпринял, и он, наверняка все-таки опасавшийся вначале, теперь вычеркнул меня из жизни как ни на что не способного хлюпика. И смерть Решетова его не должна был насторожить.

Хуже было другое: найдя убитого, милиция начнет розыски. Возможно, усилит внимание к этому двору – что могло помешать в осуществлении следующей акции. Или выйдет на Хаканова, чья денежная связь с покойником, вероятно, может быть прослежена. И именно он, дававший расписки на большие суммы, первым окажется под подозрением. И несмотря на его связи во всех сферах, это могло плохо кончиться: таких – то есть не бытовых, а явно порожденных разборками – убийств в нашем городе не случалось уже лет пятнадцать. И Хаканов под горячую руку мог запросто угодить в тюрьму. Хотя бы на какое-то время. Этого нельзя было допустить ни в коем случае.

Он нужен был мне на свободе и живым.

Потому что право распоряжаться его жизнью отныне имел только я.

И, въезжая на двойной мост, где еще недавно избавлялся от оружия, я уже имел план ближайших действий.

Времени прошло не так уж много, на улице стояла темень и труп Решетова, вероятно, все еще коченел под кустами, где его свалили пули моего револьвера. Тело стоило погрузить в его же джип, осторожно отвезти дворами и бросить где-нибудь подальше от этого дома. И если удастся обойтись без необходимости срочно скрываться, машину с убитым надо поджечь. Чтобы окончательно запутать следствие и не дать возможности выйти на Хаканова.

Ключей от машины в барсетке не было, это точно. Вероятно, они остались у Решетова в дубленке. Или он держал их в руке. Это уже не казалось важным. Сейчас мне не представлялось чем-то из ряда вон выходящим даже обшарить труп в поисках нужных вещей.

Обшарить труп… Если он, конечно, в самом деле еще лежал на месте.

Ну конечно лежал – кто мог обнаружить его до рассвета в глухом углу двора?

Разве что сам Хаканов, который несколькими минутами позже шел к своему автомобилю… Но он спешил к отцу, и вряд ли ему были дела до валяющихся на снегу мужиков. Он никогда не подошел бы ни к пьяному, ни к упавшему от сердечного приступа, я в этом не сомневался. А чтобы в лежащем теле узнать только что вышедшего из его квартиры Решетова?…

Этого не могло быть, потому что Хаканов мчался к больному отцу и о подобных вещах не мог думать в принципе.

14

Опасаясь-таки, что тело уже обнаружено милицией, я не стал останавливаться неподалеку от дома, а на средней скорости проехал по улице, боковым зрением оценивая обстановку.

Двор казался вымершим, нигде не виднелось ни машин, ни людей, ни даже отсвета синей мигалки.

Я развернулся на ближайшем перекрестке и прокатился мимо еще раз, теперь глядя уже на сам дом. Он был совершенно темным: ведь на часах было около двух. Это лучше тишины во дворе подтвердило, что дело моих рук не обнаружено: в случае находки Решетова оперативники сейчас бы методично прочесывали все квартиры, начав с ближайшего подъезда, и разбуженный, взбудораженный дом сиял бы всеми огнями.

Все же я решил дополнительно подстраховаться: объехал квартал, притормозил и посмотрел на место преступления со стороны двора. И отсюда все выглядело столь же безмятежным. Не виднелось ничего подозрительного, и окна в подъезде горели лишь на лестничных пролетах.

Мне повезло, подумал я. И теперь я смогу ликвидировать последствия своей ошибки.

Оставив машину в соседнем дворе, я надел обычные кожаные перчатки и поспешил к Хакановскому подъезду.

Двор был погружен во мрак; даже горевший с вечера фонарь почему-то погас. Но не дойдя до угла, я уже видел сквозь кусты обострившимся, как у совы зрением, что труп исчез.

Это не укладывалось в рамки догадок. Я не видел ни милиции, ни сопровождающей ее суеты – однако тела не было. Или все-таки я не разглядел его отсюда?

Уже не слишком таясь, я подошел к кустам, где подстерегал Хаканова. И удостоверился, что зрение не подвело. Труп действительно исчез. Причем не просто исчез; я не смог определить места, на котором он лежал: не осталось даже лужи крови, которая еще при мне натекла из простреленной головы. Подойдя ближе, вспомнив, как стоял, и нагнувшись, я нашел развороченные ямки в снегу где шевелились руки агонизирующего Решетова, пытавшегося найти опору. Но сама кровь оказалась аккуратно засыпанной свежим снегом, взятым откуда-то с соседнего газона – так, что не знающий человек и не догадался бы, что стоит прямо на месте убийства.

Все еще недоумевая, я пробрался под кусты – и увидел, что тут все исхожено и перерыто; здесь явно что-то искали. Но при всем пренебрежительном отношении к нынешнему уголовному розыску, я не мог не признать, что оперативники не натоптали бы так, осматривая предположительное место засады. Уверенность моя окрепла, когда, посветив осторожно фонариком, на одном из пригорков я вдруг заметил свой – то есть положенный именно мной – окурок, нетронутый и никому не нужный. Искать следы убийцы и не увидеть десятка одинаковых окурков – нет, даже самый тупой милиционер не смог бы так опозориться.

Значит, искали не следы преступления, а нечто другое… Но что?!

Решетовскую барсетку, – обдавая живот холодом, подсказал кто-то внутри в то момент, когда я, поднимаясь, искал взглядом черный джип, который должен был стоять почти перед носом.

Джипа не было. Зато Хакановская «тойота» торчала на прежнем месте.

Но не мог же, не мог Решетов с раздробленной головой встать, засыпать кровь, перерыть снег в поисках барсетки с документами, а потом сесть в машину и уехать?! Не мог, я отчетливо помнил контрольный выстрел, всплеск мозгов и мгновенно замершие движения тела.

Значит…

Я не хотел впускать в себя догадку, но иного не оставалось.

Значит, Хаканов все-таки обнаружил труп и проделал в точности задуманное мною: кому, кроме него, понадобилось маскировать чужое преступление, совершенное около своего дома… При этом тщательно искать недостающую барсетку убитого. Только ему, помнящему свою расписку на сто тысяч долларов и решившему воспользоваться возможностью избавиться от долга.

Он меня опередил…

Я уже хотел выйти, как с улицы послышался шум подъезжающей машины. Я остановился и замер, что было оптимальным в данной ситуации, если только приехавшие не собиралась снова обшаривать кусты. На этот случай я молниеносно расстегнул штаны, делая вид, будто залез сюда помочиться.

Машина – в полумраке я даже не разобрал марки – шумно подъехала и затормозила у середины дома.

Живой и невредимый Хаканов вышел из задней двери, что-то сказал внутрь, явно благодаря, потом пожал кому-то руку.

Автомобиль исчез мгновенно, уйдя обратно задним ходом, а он, сверкая очками, неторопливо приближался к своему подъезду.

Теперь я рассмотрел его и поразился, как смог ошибиться. Решетов был намного ниже и существенно толще, да и дубленка у Хаканова только в общем походила на Решетовскую, и шапка имела совсем другую форму…

Просто я ждал в тот момент именно Хаканова – ждал, опираясь на свои подсчеты, и принял бы за него любого мужчину, который вышел бы из нужной двери и направился в сторону нужной машины.

Хаканов шел с довольным видом, и я уже не сомневался, что он действительно наткнулся на труп Решетова и избавился от него, призвав на помощь каких-то своих дружков. Ведь несмотря на отсутствие расписки, исчезновение кредитора в любом случае было удачей.

Вот он поднялся на крыльцо, вот остановился, набирая код на панели домофона. Он возился долго – видно, все-таки волновался и не мог сразу попасть на нужные кнопки.

Облитая лунным светом, его спина резала мне глаза.

Будь у меня сейчас оружие, я снял бы его одним выстрелом на пороге собственного дома, как мишень в тире: в детстве я ходил по пневматическим тирам и даже имел значок «Юного стрелка», маленькую расчерченную мишень с контуром мушки внизу.

Но револьвер уже медленно тонул под слоем ила на дне нашей мутной реки и найти его не под силу было бы даже водолазной бригаде.

Зачем, зачем я его выбросил…

Хаканова вошел в подъезд и дверь гулко грохнула за ним, возвращая меня к реальности.

Быстро застегнув штаны, я поспешил к своей машине.

Сев за руль и оказавшись в привычной дружественной обстановке я вдруг не понял причины своего расстройства.

Что, собственно, произошло?

Только то, что Хаканов невольно сделал за меня грязную и довольно опасную работу – увез труп Решетова.

И мне стоило радоваться – именно радоваться, а не огорчаться: ведь я запросто мог попасться во время операции с телом убитого и дальнейшее пошло бы насмарку. А так все оказалось сделанным без меня; и Хаканов тоже не попался, а остался на свободе, что тоже входило в мои планы. И догадаться, что стреляя в Решетова, я метил в него, он не мог ни при каких обстоятельствах.

У меня осталась реальная возможность его убить. И к тому же в кармане лежала аккуратно сложенная расписка.

Я еще не знал как, но подсознательно чувствовал, что она может помочь в следующей операции.

Я включил габаритные огни и тихо поехал прочь из этого квартала.

Сейчас не хотелось думать ни о Решетове, ни даже о Хаканове, строить какие-то планы и загадывать будущее – осталось только желание вымыться, лечь, уснуть и забыться до утра.

Правда, я еще не решил, куда податься: к себе в общежитие, или к Наташе.

Я медленно ехал по полностью угасшему, погруженному в сон, словно умершем в глухую пору без надежд дожить до рассвета, городу. И вдруг понял, что хочу женщину.

Кажется, впервые после обвала и смерти Анечки по-настоящему хочу женщину. Я хотел ее мучительно – до головокружения, до сухости в горле, до помутнения в глазах. Как подросток, пересмотревшийся порнофильмов…

Причем не Наташу; нет, близость с нею все-таки не была полноценной. Занимаясь сексом с Наташей, я чувствовал себя слишком взрослым, почти старым; я был учителем, инструктором и сэнсэем, заботился о ее ощущениях и совершенно игнорировал свои. Несмотря ни на что, Наташа не успела стать настоящей женщиной.

А мне сейчас была необходима именно настоящая женщина, которой я мог овладеть яростно и нежно, без посторонних мыслей – почти как в прежние времена. Если только это оставалось для меня возможным.

Я на ходу вытащил мобильный телефон, прокрутил записную книжку и набрал номер Ольги.

15

Она была Наташиной ровесницей, но уже успела побывать замужем и развестись, а по мягкому животу ее, теряясь в зарослях шерсти, спускался довольно старый шрам от кесарева сечения – которого она стеснялась, но который почему-то мне нравился. В жизни ее таилась какая-то весьма серьезная трагедия, и в этом мы казались родными по крови. Но я никогда не расспрашивал ее ни о чем, опасаясь ответных расспросов. И она делала точно так же – возможно, по тем же причинам.

Имея, как и Наташа, высшее образование – кажется, менеджерское или вроде того – она не смогла найти себе нормального места и жила, подобно мне, черным неквалифицированным трудом: за копейки работала официанткой в ресторане. Это тоже подсознательно сближало.

Мой тезка, Виктор Мышлаевский из Булгаковской «Белой гвардии» назвал бы Ольгу «женщиной на ять» и оказался бы абсолютно прав. Потому что Ольга была женщиной не на сто, а на все двести процентов, и совершенно естественно, что я вспомнил именно ее.

Ольга появилась тоже случайно; причем даже раньше, чем Наташа.

Это произошло в самом начале моей работы продавцом. На исходе первой, самой страшной и одинокой зимы. Когда я, чувствуя себя совершенно задушенным нищетой, не знал куда податься и что предпринять для нахождения побочных доходов. В общем-то мне не хотелось ни более комфортной жизни, ни каких-то развлечений. Я стремился просто не умереть с голода и не опуститься. Сохранить себя – хотя тогда еще не знал, для чего это нужно; лишь теперь, нацелившись на расчет с Хакановым, я понимал, что бессознательно был прав.

Приработков не находилось; у меня отсутствовал опыт по такой части. Хотя, возможно, самым разумным оказалось бы подать объявление в бесплатную газету и заняться выездной настройкой компьютеров, как делали многие.

Зато у меня имелась машина и я попытался подрабатывать извозом.

Собравшись заняться этим делом, я надеялся решить сразу две проблемы. Найти источник доходов и привести в порядок свой сон. Ведь в последнее время я почти перестал спать. Снотворное, которое я покупал, время от времени выписывая рецепты у школьного приятеля, участкового терапевта, помогало плохо. Я засыпал ненадолго, а потом практически до утра лежал без сна, сдавленный пустотой своей съемной квартиры. После такой ночи у меня, распираемая изнутри, жутко болела голова, и глаза вылезали из орбит, и я чувствовал себя абсолютно уничтоженным до середины дня. Измученный донельзя, падая после стоячей работы, я надеялся уснуть от усталости – но почти каждый вечер повторялось одно и то же.

И я решил ездить ночью; тем более что днем был занят в салоне. Я всерьез рассчитывал, что за полночи что-то заработаю, а остаток спокойно просплю, действительно устав за рулем.

Увы, я почти сразу понял, что «таксовать» на моей машине бессмысленно. Весь город был равномерно заполнен настоящими таксистами из частных агентств; оранжевые гребешки их светились у каждой остановки транспорта, у ресторанов, театров и казино, во всех точках, где могли появиться люди, которых требовалось куда-то везти.

Чтобы составить конкуренцию профессионалам, приходилось накручивать километры по самым затерянным, удаленным от магистралей кварталам – где любой внезапно появившийся пассажир был моим, но где их почти не появлялось. Учитывая неимоверную прожорливость моего тяжелого джипа, ночной извоз получался практически убыточным, поскольку в поисках седоков я много ездил впустую, а установившиеся в городе расценки не покрывали даже бензин.

Правда, мой сослуживец, двадцатитрехлетний парень, рассказы которого и натолкнули на мысль стать ночным таксистом, утверждал, что неплохо зарабатывает во время таких рейдов. Но он ездил на старом «москвиче», которых расходовал топлива в три раза меньше, да к тому же заправлялся «семьдесят шестым». И, кроме того, парень заколачивал деньги, в основном возя проституток. Которые, договорившись сразу до утра, использовали его уже как личного водителя на одну ночь. Работа заключалась в переброске нескольких девиц от клиента к клиенту с часовыми – а то и больше – перерывами, во время которых он дожидался у подъезда и, по его словам даже спал. Платили проститутки неплохо; за ночь он иногда зарабатывал рублей четыреста или пятьсот. И говорил, что даже подумывает, не уйти ли на постоянную работу водителем-охранником в одно из многочисленных «агентств эскорта», как именовали себя сейчас мобильные публичные дома.

Я бы тоже согласился возить проституток; не отказался бы и от водителя-охранника: моя жизнь настолько обесценилась, что даже сделаться слугой публичных девок уже не казалось мне падением. Но… Смешно об этом говорить, но я постеснялся расспросить у парня, где он находит проституток на ночные разъезды и каким образом можно устроиться в систему: будучи старше на двадцать лет, я сам должен был знать все. Признание в невежестве казалось постыдным.

Никаких выгодных подрядов я так и не нашел. Поездил некоторое время, подобрав всего лишь пару раз сильно выпивших супругов, возвращавшихся из гостей. Платили они мало, а состояние перевозимых мужиков угрожало чистоте моей машины. Я понял окончательно, что такой извоз бессмыслен.

Но зато я познакомился с Ольгой.

Я подобрал ее в одну очень холодную и невероятно глухую, безлунную ночь около небольшого ресторана, где почему-то отсутствовали настоящие таксисты.

Поначалу я принял ее за проститутку: Ольга стояла у края тротуара не поднимая руки – именно так дежурили они днем на центральном проспекте. Но Ольга была вовсе не проституткой; она здесь работала. Ресторан давно закрылся, посетители разъехались – поэтому и темная стоянка опустела – и даже служащие разошлись. А она почему-то задержалась и теперь стояла тут совсем одна, невероятно усталая после смены, замерзшая до полусмерти и уже отчаявшаяся поймать машину.

Я подобрал ее – она поднялась в мой теплый джип, устроилась на переднем сиденье, и я ощутил, как на меня пахнуло духами и еще чем-то, очень женским и давно уже забытым. Ведь я уже сто лет не общался с женщинами.

Жила она недалеко; но наслаждаясь внезапной иллюзией, я вел машину очень медленно, пытаясь продлить время. Короткая Ольгина шубка разошлась, и против воли я искоса поглядывал на ее круглые, ровные, туго обтянутые черным капроном коленки, ловившие отблески огоньков приборной панели. В тот момент я не думал о деньгах – сотне рублей, которую она пообещала; рядом сидела женщина и на несколько минут ко мне вернулась жизнь.

Все-таки как я ни тянул, мы доехали до ее дома. Ольга отдала сотню, но почему-то медлила покидать машину. Видимо, она пригрелась, и ей не хотелось возвращаться на мороз. А может, просто передались флюиды моего состояния. И два подсознания, одиноких в ночи – позже я узнал, что она почти столь же одинока, как и я – мучительно не хотели расставаться.

– Жаль, что так быстро приехали, – вдруг сказала она, уловив мои невысказанные мысли. – Я очень люблю кататься на машине.

В свете плафона, который я включил, когда она открыла сумочку в поисках денег, я вдруг отметил, что у нее серые глаза.

– Ну… Так давайте поедем кататься, – неожиданно для себя предложил я.

– У меня денег не хватит, – серьезно возразила она.

– А кто говорит про деньги? Кататься так кататься.

Она молчала, и я добавил:

– И это тоже заберите обратно.

И сунул обратно купюру, которую все еще держал в руке.

– Как это? – удивилась она. – Вы разве не для заработка ездите?

– Нет, – соврал я. – Просто мне не спится, вот и катаюсь всю ночь где ни попадя.

Впрочем, я не слишком врал: мне и в самом деле не спалось и я мотался, как неприкаянный, в безуспешных поисках пассажиров.

И мы действительно поехали кататься. Выезжая в ту ночь, я заправил полный бак. Сейчас в самом деле можно было ехать куда угодно, и я решил – прах с ним с бензином, покатаю девушку, и на этом вообще закончу свой бессмысленный ночной извоз…

Конечно, я заслуживал осуждения. Безутешный вдовец, спустя полгода после смерти жены пустившийся в приключения с первой попавшейся девчонкой, несомненно не вызывал симпатий. Умственно я и сам был себе противен. Но еще не до конца умершее естество, задушенное оболочкой сознания, сопротивлялось изо всех сил, пытаясь вырваться и оживить бывшего человека по имени Виктор Барыкин. Впрочем, я прекрасно понимал, что Анечку не вернуть, даже если отрезать мой интимный орган и скормить его собакам.

Катались мы часа два.

Практически молча, лишь изредка обмениваясь короткими репликами; мы не знали друг друга и нам было не о чем говорить. Но я ощущал, как между нами натягивается, как прозрачная нить, и быстро крепнет метафизическая, не существующая в природе связь. Связь мужчины и женщины, случайно встретившихся глухой зимней ночью. Ольга сняла шапку, время от времени опускала козырек, открывала зеркальце и поправляла свои темные волосы. Иногда она улыбалась, боком взглядывая на меня, я бросал такие же взгляды на ее блестящие коленки, и нам было хорошо.

Сначала я немного покрутился по городу, наслаждаясь почти абсолютной пустотой улиц, размеченных мигающими желтыми светофорами. Потом направился на окраину и свернул к нефтезаводам. Дорога плавно текла по высокому берегу реки, и за каждым изгибом открывала новую, пустынную картину. Справа временами темнели полузаброшенные строения. А слева, под убегавшими в глухую стометровую пропасть кустами, смутно и широко белело полотно замерзшей реки, за которым абсолютно черной непроглядью затих противоположный пологий берег, лишь кое-где отмеченный тусклыми огоньками невероятно далеких фонарей и незаметно перетекавший в слепое, зимнее, лишь кое-где украшенное звездами небо.

Я любил эту дорогу, несмотря на то, что она шла вдоль промзоны и здесь был уже не город, но еще не загород. Притаившаяся под обрывом река и захватывающий вид на бесконечный дальний берег всегда рождали в душе странное ощущение не то полета, не то падения в бездонную пропасть сна. Мы проезжали здесь не раз и с Анечкой.

Но ночью я оказался тут впервые. И темный, едва искрящийся недобрый обрыв, стремительно падающий к замерзшему и безразличному, как тот свет, речному плесу, придавленному тяжелым зимним небом, делал зрелище просто сюрреалистическим.

Я поставил диск с органными произведениями Баха. Мощная, потусторонняя музыка наполнила салон осязаемо тугим потоком. Она пронизала меня, и я уже не ехал, а летел, подхваченный чернильной волной басовых регистров.

Мне вдруг подумалось, что сейчас можно притопить газ и через секунду слегка подать руль влево – и… Возможно, плеер не сломается сразу, снег смягчит удары промерзшей земли, и, падая, до последней секунды я буду ощущать внутри себя эту чудесную музыку. Которая наконец освободит от надоевшей телесной оболочки и унесет туда, где нет печали. К Анечке.

Не стесняясь признаться в стыдном для мужчины малодушии, могу сказать честно, что будь я той ночью один, я бы так и сделал. Потому что, вероятно, этот выход остался единственно верным.

Но рядом сидела Ольга. Молодая и красивая, и абсолютно не виноватая в моих несчастьях. И даже еще не настолько близкая, чтобы, подобно какому-нибудь африканскому вождю, забрать ее с собой в долину предков.

Поэтому я по-прежнему неторопливо ехал по дороге, пока она, устав от опасного соседства, на решила повернуть вправо. Там ждал сюрреализм иного рода: проезд мимо возникающих и обламывающихся мощных заборов, отграничивающих нефтезаводские площадки, под нависшими над проезжей частью огромными трубопроводами, лавирование между внезапно возникающими консольными опорами, тряска при переезде бесконечных узкоколеек. Этого сейчас не хотелось; я аккуратно развернулся и, прижавшись к обочине, насколько позволял коварный обрыв, тихо затормозил.

Река и низкий берег теперь лежали прямо перед глазами; замерзшая река несуществующе текла куда-то в прошлое.

– Какая музыка красивая… – тихо сказала Ольга. – Я такой никогда прежде не слышала…

Меня ничуть не удивило, что эта девушка не знает Баха: я еще не выяснил, сколько ей лет, но очевидно мы принадлежали к разным поколениям.

– Иоганн Себастьян Бах, – ответил я. – «Верую».

– В кого ты веруешь? – простодушно уточнила она, вдруг назвав меня на «ты».

– Да не я… Я ни в кого не верую. Это пьеса так называется. «Верую в тебя, Иисус». Часть органной мессы, то есть музыки для церковного богослужения.

– Вы так много знаете…

– Много. И даже больше, – усмехнулся я. – Только не впрок. Потому что в многом знании много печали, и кто умножает мудрость, тот умножает скорбь.

Я действительно ни в кого и ни во что не верил – тем более после того, что совершил со мной Хаканов. Мне всегда было противно модное сейчас – словно кольцо в ноздре – христианство в совершенно невежественной форме; да и первоисточник его, полный ханжества и дешевой справедливости, относился к своим истинным корням, как комикс к оригинальному произведению. Однако в прежней жизни я нередко заглядывал в Писание, воспринимая книгу просто как свод тысячелетней мудрости. Время от времени перечитывал целиком Екклесиаста, отдельные места из Исаии и Иеремии, еще кого-то из пророков. Ольге, конечно, все это оставалось неведомым, и слова она приняла за мои собственные.

– Так здорово… – сказала она, глядя в даль. – Так красиво… И так романтично все. Спасибо вам за этот вечер, Виктор…

– Пожалуйста, – ответил я. – Только ведь вечер еще не кончился…

Ольга промолчала. А меня вдруг тронуло странное чувство. Она искренне благодарила меня за такой пустяк: небольшую поездку по ночному городу да нормальную музыку, которую я для нас поставил. Я ощутил укол внезапной жалости к этой молодой и очевидно несчастливой женщине – не видящей ничего, замученной грошовой работой в ночном ресторане, не знавшей великой музыки Баха и воспринимавшей многообразие жизни, рожденное бесконечным напластованием разных слоев человеческого бытия, в совершенно ублюдочном, трех или четырехцветном варианте…

И хотя секунду назад об этом еще и не думал, я протянул руку и осторожно погладил девушку по голове. Ее волосы оказались очень мягкими. Ольга сначала вздрогнула, потом поймала мою ладонь и прижала к своей щеке.

– Вы… Ты такой нежный… – пробормотала она.

Эти слова меня добили. Потому что мне не показалось, что я проявил чрезмерную нежность; я всего-навсего тронул ее волосы. Хотя, вероятно, нормальный мужчина должен был просто схватить ее за коленки. Жалость к Ольге, обделенной даже столь маленькой лаской, захлестнула меня так, что я с трудом подавил слезы.

А она смотрела на меня – благодарно, удивленно, нежно и еще как-то одновременно. И дальше все пошло уже по дорожке, с которой не представлялось возможности свернуть…

– …Ты целоваться не умеешь, – продышала она, отрываясь от моих губ. – Придется учить тебя, такого большого…

Я отвечал на ее долгие, горячие, делающиеся все более жадными поцелуи, а сам параллельно думал, что за эти полгода разучился не только этому… И что… Что если дело дойдет до постели – а к этому все шло очевидно и ураганно – то вряд ли я смогу порадовать собой эту женщину.

– К тебе можно сейчас? – все-таки спросил я в промежуток вдоха между поцелуями, как того требовали обстоятельства.

– Нет, нельзя… У меня родители дома…

– Тогда ко мне поедем.

– А ты один живешь?

– Один… Ко мне всегда можно.

Мы целовались еще некоторое время, потом оторвались друг от друга.

Ольга достала из сумочки мобильник и позвонила, судя по всему, родителям, тихо объясняя какими-то причинами свое затянувшееся возвращение. А я тронулся и мы поехали ко мне.

Моя правая рука, не обремененная переключением скоростей благодаря автоматической коробке передач, оставалась всегда свободной. Ольга поймала ее горячими сухими ладонями, немного поиграла с моими пальцами, а потом вдруг придвинулась вплотную, насколько позволял подлокотник, засунула руку себе между ног и крепко, мягко сдавила ее своим еще более горячим капроном.

Я вел машину левой рукой и думал о происходящем. В прежние времена, когда я жил с Анечкой и таскался время от времени на сторону, мне часто удавалось овладеть женщиной в первый же вечер знакомства без особых усилий. Причем нормальной, порядочной – иногда даже семейной – женщиной, а не какую-нибудь полушлюхой. Сейчас ситуация повторялась; Ольга была именно нормальная и порядочная, я почему-то понял это сразу. Но все опять шло, как тогда – хотя сейчас я был уже не тот… Это казалось странным. Но это происходило опять.

Между тем Ольга все плотнее стискивала мою ладонь, и я вдруг ощутил хлынувший ко мне, перебивающий аромат духов и слегка пахнущий маслом жар от печки, знакомый и томительный запах женщины, возжелавшей мужчину.

Да, все было так. Не я ее захотел, а она меня; и несмотря на то, что я первым заговорил о том, куда податься, инициатива исходила от нее.

Мы добрались до моей съемной квартиры, где я был волен заниматься чем угодно в любое время – и нырнули в эпицентр тайфуна.

Другими словами нельзя было описать того, что происходило между мной и Ольгой. Перепробовав за свою жизнь не один десяток женщин, я никогда прежде не встречал такой темпераментной и до беспамятства любящей секс.

Возможно потому, что – в отличие от подавляющего большинства мужчин – никогда не жаждал молодого тела, а старался выбирать партнерш примерно своего возраста и в общем сходных привычек. А эта женщина принадлежала уже к иному поколению – в котором с секса были сняты все запреты и ограничения, а сам он оказался возведенным в абсолютный абсолют.

Вопреки опасениям, мое тело отреагировало должным образом и не подвело меня в остаток ночи. И Ольга наслаждалась мною так, как прежде я сам наслаждался женщинами. Если перейти на современный и не очень приятный мне язык, обозначающий тонкости интимных отношений, то не я трахал ее – а она меня.

Несмотря на разницу в возрасте и опыте, она действительно была на порядок более умелой и изощренной, чем я.

Мы перепробовали абсолютно все – даже тот противоестественный способ полового контакта между мужчиной и женщиной, который я до сих пор ни разу не испытывал из-за своей невероятной брезгливости и приверженности к чистоте.

Ольга не просто упражнялась, она получала неописуемое удовольствие. На протяжении нескольких часов она семь или восемь раз доходила до точки, некоторое время отдыхала в полном, как казалось, изнеможении, а потом все начиналось опять. Сам я, несмотря на внешнюю готовность, практически ничего не чувствовал: видимо, смерть жены перерубила во мне все на психологическом уровне, и хотя тело функционировало, ощущения отсутствовали напрочь. Я превратился в некий сексуальный автомат с электроприводом от сети. И был способен удовлетворять ее хоть до следующего вечера, не рискуя дойти сам и лишиться сил.

В черном окне комнаты уже возникла светлая полоска на краю неба, когда Ольга наконец насытилась и почти мгновенно отключилась, положив голову на мою руку. Как на странно, я тоже уснул, не прибегая к снотворному.

Проснулись мы засветло, часов около десяти. Я ощущал в себе такую страшную усталость от непривычной нагрузки, что позвонил в салон, наврал заведующему секцией, что у меня поднялось давление и я на работу не выйду. Впрочем оно, вероятно, у меня и в самом деле поднялось. Перед уходом Ольга попыталась получить удовольствие еще раз, но этого уже на удалось, потому что внутри у нее все распухло и онемело, и я даже не смог в нее войти. Точнее, она оказалась не в состоянии поглотить меня.