Текст книги "Среди мифов и рифов"

Автор книги: Виктор Конецкий

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Ещё магазинчик – оружейный. Охотничье ружьё стоит 73 000 лир. Очевидно, квалифицированно заниматься бандитизмом могут либо Бонды, либо состоятельные люди, а беднякам и здесь тяжко – элементарное рукоприкладство приходится применять.

И вдруг я вспомнил:

 
От тибровых валов до Вислы и Невы,
От царскосельских лип до башен Гибралтара…
 

Вернулся и долго ещё стоял, глядя на Пушкина, и бог знает что происходило во мне. Помню только, подумал, что уже лет десять не был в Царском Селе. Куда не носила нелёгкая – по всему миру, а вот ведь…

 
Урну с водой уронив, об утёс её дева разбила.
Дева печально сидит, праздный держа черепок.
Чудо! Не сякнет вода, изливаясь из урны разбитой;
Дева над вечной струёй вечно печальна сидит…
 

Снег лежал на плечах печальной девы в далёком Царском Селе. Снег лежал на липах. И деревья постанывали от новогоднего мороза. Синие лыжни пересекали парк между заиндевелыми кустами…

Печаль пережил я вместе с печальной девой, печаль, знакомую всем, кто уплывал или уезжал. Но печаль, в которой был Пушкин.

Убери Пушкина – и сегодняшняя Россия была бы иной. Это, очевидно, и есть роль личности в истории.

Маленькая, шумливая речушка. Висячий мост. За речушкой дорога уходит в заросли средиземноморского тростника. Это очень высокий – метров пять – тростник, с метёлочками на верхушках. Верхушки колышутся от ветра, как рожь у нас. Шуршат.

Я свернул на узкую тропку в тростнике. Навстречу шли три женщины в чёрных одеждах с вязанками хвороста на головах. Мне пришлось вдавиться в плотную стену тростника, чтобы пропустить их.

Тропинка вывела на плантацию. Апельсиновые, мандариновые, лимонные, в строю стоящие деревья, сплошь, даже как-то бесстыдно покрытые плодами. Красно-оранжевые и жёлтые кроны. Только кое-где мелькнёт ветка чёрно-зелёных листьев. И всё это на фоне синих далёких гор. Воздух тоже синий. И ни одного человека.

Свиньи валяются среди оранжевых падалиц и не шевелятся, не хрюкают даже – надоели им апельсины и мандарины. Кое-где стоят невысокие пальмы. На откосах насыпи – старые, могучие эвкалипты. И куст цветущей магнолии.

Я сорвал один мандарин и один апельсин. Ароматный холодок скользнул с языка в глотку. И я вдруг почувствовал давно забытое, детское: вкус воздуха вокруг. И опять отчего-то вспомнилась зима, ёлка, мандарины, обвязанные золотой ниткой, она соскальзывает; а запах мандаринов и зимних яблок мешается с запахом ёлки и горящих свечей.

Отличная получилась прогулка по бандитской земле.

На обратном пути я сломал веточку какого-то занятного растения с маленькими красненькими ягодами. Я хотел поставить веточку в каюте. И всё обратное путешествие через Тортоли превратилось в анекдот. Мальчишки и старики, чёрные старухи и девушки в брючках – все бросались ко мне, перебегали даже с другой стороны улицы, тыкали пальцем в растение и запрещающе мотали пальцем перед моим ртом, вид у всех был встревоженный и заботливый. И чтобы не обращать на себя внимания, пришлось растение выкинуть. Если бы это происходило в Англии, то ни один британец ухом бы не повёл, даже если бы я жевал мышьяк на его глазах тоннами.

В укромном местечке, уже недалеко от судна, я открутил лепёшку кактуса с цветком и плодом. Плод куснул. Невкусно, напоминает сырое мясо.

Следующие часы я занимался тем, что вытаскивал из ладоней микроскопические, с трудом видимые в штурманскую лупу занозы-иглы. Их было не ухватить даже медицинским пинцетом. Я не знал, что кактус защищается не только большими, и слепому видными колючками. Девочки-девушки, предки которых были самыми дешёвыми рабами Рима и сработали отличный водопровод, всё так же сидели на молу над водой, ветер вил их чёрные волосы. И лениво кидали в море камушки.

В древней Помпее, ещё до того, как её засыпало, шли очередные гладиаторские игры. Смотрели игры помпеяне и гости из соседнего городка Нуцерии. По вопросу опускания или поднятия пальца над поверженным гладиатором возник спор, потом отчаянная драка на арене. Нерон не мог знать о том, что помпеян впереди ждёт месть самого Везувия, и закрыл амфитеатр на десять лет. Как говорит Зенон Косидовский, это было «ужасное наказание», ибо гладиаторские игры были для Помпеи главным и любимейшим развлечением.

Необходимо отметить, что, в отличие от сегодняшнего футбола или хоккея, которые мы смотрим весь год и год за годом, гладиаторские игры проводились только два раза в год. Остальное время помпеяне развлекались в банях.

И всё-таки между футболом и гладиаторскими играми есть много общего. И то и другое помогает решению серьёзных вопросов, так как освежает человеческие мозги, даёт им отдых, даже питает новыми соками. И укрепляет финансовое положение государства, что выгодно всем гражданам. Особенно чётко я это понимаю, когда вижу трибуны, заполненные десятками тысяч людей, и множу эти тысячи на пятьдесят копеек.

Не надо американские горы строить и варьете открывать. Один Хусаинов заменяет множество певичек варьете. Причём жанр у Хусаинова почти бессловесный, а в этом тоже есть своя прелесть.

Приехали мы в город Кальяри – главный город Сардинии. Остановились у отеля «Принцесса Маргарита». Наши гладиаторы футбола – спартаковцы – жили в этой «Принцессе». Им предстояло сражение со сборной Сардинии. А мы прибыли из Арбатакса за несколько сотен километров, чтобы болеть за своих. Привезли плакаты «Даёшь шайбу», «Молодцы!».

На стенах отеля висели портреты Битлов. Четыре нестриженые хитрые физиономии, уже наполненные мудростью йогов. Дураки не могут облапошить весь мир так быстро и так весело вытряхнуть его карманы.

Мимо отеля шёл осёл – по-нашему ишак, вёз тележку с цветами на базар, кровавые головки канн свисали через края тележки. Улица спускалась под уклон. В конце улицы мерцало море. Сквозь кроны пальм виднелись мачты и флаги судов в порту. Небо было серое, но море было Средиземное, оно слепило глаза даже под серой пеленой облаков.

До нового, тысяча девятьсот шестьдесят девятого года оставалось часов шесть. Было холодно – как у нас в конце октября.

Ишак встал около отеля, уставился на нас. Толстый сард слез с тележки, потянул ишака под уздцы. Ишак расставил копыта, упёрся ими в остров Сардинию, расположил центр тяжести в нужном месте и громко чихнул на толстого сарда.

Мы робкой толпой толпились у подъезда «Принцессы Маргариты» – ожидали спартаковцев. В чужой далёкой стране мы рассчитывали оказать им моральную поддержку. А если говорить честно, то нам просто надоели осиновые дрова. Нам нужна была индустрия развлечений. Варьете было недоступно. Хусаинов – доступен. Мы соединяли полезное для престижа родины с приятным для себя. У всех в карманах были спрятаны до поры до времени красные флажки.

Ишак неплохо развлёк нас в минуты ожидания выхода гладиаторов. Он развлекал нас от чистого сердца, без всякого намёка на вознаграждение. Я зауважал эту упрямую скотину, она стала напоминать мне башню в Пизе: когда толстяк тянул ишака вперёд за уздцы, тот вынужден был несколько отклоняться назад, чтобы уравновесить толстяка, и тогда он походил на Пизанскую башню. Но, в отличие от неё, и не собирался падать. Он смеялся.

Вы небось думаете, что Сардиния знаменита только сардинами в масле, которые здесь не водятся. Нет, главное, что Сардиния дала миру, – это сардонический смех. История этого смеха довольно жуткая.

Здесь росла травка-петрушка – «сардоника херба», обладавшая тем неприятным свойством, что человек, её поевший, умирал с судорожным искривлением губ, как бы смеясь. Оттого неудержимый, судорожный, желчный, язвительный смех назывался, по словам многих писателей древности, сардоническим.

И вот ишак изображал из себя Пизанскую башню и при этом ещё сардонически улыбался.

Из отеля вышел пожилой человек в тёмном костюме. Он посмотрел на серое, преддождевое небо, сардонически сплюнул и надел пальто. «Старостин! Старостин!» – потрясённо зашептали матросы. Мы обступили ветерана советского футбола, заслуженного мастера спорта, основателя клуба «Спартак».

Когда он услышал родную речь, то скорчился – поднадоели ему болельщики. На закрытом для советских журналистов острове он явно надеялся отдохнуть от болельщиков. Но тренировка на лицедейства у него была многолетняя, и радость осветила лицо старого гладиатора.

– Да, очень хорошо встретиться… Прошлый матч был в Пизе, там мы продули три – два, но это даже к лучшему. Команда «Кальяри» – фактически сборная Италии. Итальянцы сейчас сбиты с толку проигрышем «Спартака» слабой клубной команде. И сегодня есть шансы. Тем более их главный игрок Рива – в Южной Америке. Но будет играть негр, которого они купили в Англии. Опасный негр.

Тысячу лет назад гладиаторами тоже, между прочим, торговали. Интересно, как изменились цены?.. Меня всё оттягивало куда-то в даль веков.

Ишак увидел, что мы перестали смотреть на него, и сразу снялся с якоря, обиженный нашим невниманием.

– А вы сюда из Москвы приплыли? – спросил старый спартаковец.

Раздался сдержанный сардонический смех. Старостину объяснили, что прямое морское сообщение между Москвой и Сардинией ещё не налажено и что мы приплыли из Ленинграда.

Старостин быстро нашёлся и сказал, что под Москвой теперь, при социализме, тоже есть море, и вообще, Москва – столица пяти морей. Сразу стало видно, что позади у него тысяча пресс-конференций во враждебных странах. И что он умеет ставить на место буржуазных писак и провокаторов. Он был правым крайним нападения и капитаном советской сборной ещё в двадцатых годах.

У входов на стадион густо стояли карабинеры с красными лампасами на брюках, белыми широкими портупеями через левое плечо, тяжёлыми патронташами на ремнях. В подкрепление карабинерам стояли солдаты в могучих башмаках и с полуавтоматическими винтовками на плече. На помощь карабинерам и солдатам явились обыкновенные полицейские в тёмной форме и накидках. Чувствовалось очередное обострение международной обстановки в центре Европы.

Вокруг вооружённых сил Итальянской Республики вертелись итальянские мальчишки – маленькие, сопливые и блестящие, как маслята. Они, как все мальчишки, мечтали скользнуть между ног вооружённых сил.

Висели рекламы нового фильма Пьетро Джерми, кока-колы и объявление о розыске бандита с его фото и суммой приза за выдачу преступника.

Попахивало карменситой, вендеттой, итальянскими страстями. Предстоящее футбольное сражение каким-то образом аккумулировало в себе самые разные вещи.

Бетонные трибуны были отделены от арены колючей проволокой. Она висела на таких кронштейнах, как в концлагерях. Сидячих мест на современном Колизее для публики не было. Они были только для карабинеров и располагались с внутренней стороны колючей загородки. Умные сарды принесли с собой специальные подушечки, положили их на бетон ступеней и уселись. Остальные стояли.

Под нашей трибуной оказался ватерклозет. Иногда холодный ветер забрасывал мне в ноздри его запах. За три тысячи лир – стоимость билета – такое можно было бы и не нюхать. Пошёл дождь.

Мы грызли жареный арахис, приготовив для начала плакат: «Молодцы!»

Выбежали футболисты в белой форме с красными номерами. Мы приняли их за итальянских, потому что одновременно с их появлением на блёклом поле ударил могучий артиллерийский залп. Из настоящих пушек, откуда-то с близкого форта. И все мы от неожиданности вздрогнули. Ракеты падали на поле. Синие дымы ветер волок и трепал, как на Бородинском поле в фильме «Война и мир». Всё смешалось – падающие на игроков недогоревшие ракеты, залпы, крики зрителей. Белые гладиаторы удачно маневрировали среди ракет и дымов. Мы, оказывается, ошиблись. Это были спартаковцы. Итальянцы выбежали в форме Пьеро. Левый рукав у них был спереди красный, а сзади синий. Правый рукав – наоборот. Футболки тоже были разноцветные – половина чёрная, половина красная. Трусы я плохо запомнил, потому что они быстро стали грязными.

Сарды чётко построились и сразу ровной шеренгой набежали на белую шеренгу. Я думал услышать знакомый крик: «Моритури те салютант!» – но сарды молча вручили противникам по здоровенной бутылке «москолы».

Это было мило. И несколько неожиданно для наших гладиаторов, которые стояли с цветочками и вымпелом. Итальянцы сунули нашим бутылки и отбежали на свою линейку. Играть с бутылкой в руках дело невозможное – это понимал даже я, который ничего в футболе не понимает. Было интересно, как наши выйдут из положения.

Доктор и массажист потрусили на поле и собрали бутылки в плащ, потом сложили их в живописную груду у главной трибуны.

Капитан нашей команды Хусаинов, который был ровно в два раза меньше, чем его итальянский коллега, вручил ему вымпел.

Взвился свист, и взвился в серые небеса пятнистый чёрно-белый мяч. Время прогноза кончилось, слово взяла нога, как пишут спортивные журналисты.

У проволоки появились солдаты с полуавтоматами, пистолетами, в крагах и заняли заранее подготовленные позиции. У солдат-макаронников был сытый вид.

До двенадцатой минуты шла взаимная разведка. Потом наши чуть было не забили гол. Один красно-синий остался корчиться возле своих ворот. К нему побежали итальянские доктора с термосами в руках. Тринадцатую и четырнадцатую минуту красно-синий продолжал корчиться, а остальные отдыхали – глубоко дышали, приседали, короче говоря, делали разминку, чтобы не замёрзнуть на ветру и дождике.

На пятнадцатой минуте (всё по моим часам) подбитый встал и легко побежал в атаку. Стадион отметил его мужество и стойкость бурей аплодисментов.

Наш экипаж уже несколько освоился с соседями. У соседей-сардов был нормальный цивилизованный вид, многие в шляпах, в очках – люди как люди. Неясно было даже, зачем так много военизированной охраны.

Правда, если б я уже тогда имел энциклопедическое образование, то знал бы, что профессор университета в Сассари Питцорно собрал большую коллекцию сардинских черепов и нашёл, что они все отличаются такими аномалиями в строении, каких он почти совсем не находил при анализе прочих итальянских черепов. Таким образом, толпа вокруг имела совершенно особенные черепа и надо было держать ухо востро. Но советского консула на Сардинии нет, проинформировать нас о здешних черепах он не мог, потому что остров закрытый. И наш уже сильно озябший экипаж сперва робко, а потом всё громче, веселее и беззаботнее стал орать: «Шайбу!»

Нас была маленькая горсточка советских людей среди толпы людей со странными черепами, но мы выполняли свой долг.

Спартаковцы, галопируя по лужам стадиона, ни разу не посмотрели в нашу сторону. Но наш вопль сразу и таинственно помог им.

На шестнадцатой минуте итальянцы вытащили мяч из сетки.

Мы взвыли: «Молод-цы!!!»

Наши соседи-сарды в такт топали ногами и орали сразу на всех своих диалектах. Я побаивался, что все мы вместе – и сарды, и наш экипаж – окажемся в ватерклозете раньше естественной надобности, потому что трибуна не выдержит.

Возле груды бутылок «москолы», глубоко засунув руки в карманы, стояли Старостин и тренер Симонян. Невозмутимостью и скульптурностью поз они напоминали Спартака на колеснице. Только карабинеры, сидящие на специальных скамеечках вокруг арены и удачно вписывающиеся белыми портупеями в рекламу пепси-и кока-колы, хранили такое же спокойствие.

…Хусаинов прорывается, обводит, ещё обводит, ещё, и вдруг опять: гух!!! бах!! – залп.

Хусаинов делает кульбит через голову. Точь-в-точь как обречённая на киножертву лошадь, когда на съёмках перед ней, беднягой, натягивают проволоку. Такое впечатление, что залп попал прямо в нашего капитана.

С поля чётко доносятся русские слова: «Левый край!.. Пошли!.. Протри глаза!..» И часто повторяется святое слово «мать». Приятно слышать родную речь в дикой стране, ощущать её мускулистую собранность – то, что римляне определяли как «мульта пауцис» – «многое в немногих словах».

Я тоже начинаю орать: «Шайбу!» Оказывается, когда орёшь, теплее, нежели когда переживаешь про себя, тихо.

Наши бьют угловой, итальянцы выстраивают стенку, её отгоняют. Удар! Вратарь хватает мяч. Стадион ревёт от восторга. На соседней трибуне сарды неутомимо продолжают топать ногами – согреваются.

Штрафной нашим! Знатоки считают его незаслуженным. Красно-синий негр косолапо, боком разбегается и бьёт высоко и криво. За этого парня и отдали кучу денег. Рожа у него устрашающая, но лупит он всё время куда-то в сторону…

Первый тайм закончился 3: 0 в пользу наших гладиаторов.

Встала проблема: как найти проходы в колючей проволоке.

Надо было пробраться к спартаковцам, оказать им моральную поддержку, передать привет от советских моряков. А игроки скрылись в чреве противоположного сектора. Сектора разделялись сетками, как в слоновнике. Везде стояли карабинеры, жандармы, солдаты.

Минуты шли, лазейки не находилось.

Наконец мы со старпомом набрались нахальства и подошли к самому пёстро обшитому галунами карабинеру. И он нас понял. Открыл калитку в колючей проволоке, показал рукой через поле: бегите, мол, наискосок.

Жуткое дело – трусить рысцой по стадиону на глазах тысяч людей. Я чувствовал себя старым, усталым, подслеповатым тюленем в аквариуме Монако. Лица на трибунах плыли, как за толстым стеклом и мутной водой.

Ход в помещение гладиаторов был мрачным, холодным, на бетонном полу длинного, тускло освещённого туннеля стояли лужи воды, стены блестели сыростью. В раздевалке тоже было тускло и мрачно. Мы проскользнули туда, в святая святых, и обмерли от робости и незнания, что же делать дальше.

Я, правда, подготовил короткую речь для спартаковцев об участии Сардинского королевства в Крымской войне, осаде Севастополя, реванше, который сегодня, через сто тридцать лет, мы здесь взяли, вернее должны взять. Но язык присох к гортани.

Наши герои сидели в усталых позах, вытянув ноги, уставившись в низкий потолок. Они были вдрызг заляпаны грязью. Никто и не взглянул на нас. Родные черепа не повернулись в нашу сторону.

Такого ощущения третьего лишнего я давно не испытывал. Мы почему-то рассчитывали на радостные улыбки, тёплую встречу – земляки на чужбине и тому подобное. И вдруг полное наплевательство.

Симонян стоял в центре и говорил:

– Мы выигрываем у лидера!.. Входить в зону… Амбарцумян был хорошим организатором сегодня… разжечь огонь энергии можно только коллективной игрой… защита недостаточно прочная, поэтому передняя линия идёт в атаку… давить их!.. Второй тайм будет труднее…

Игроки цокали шипами бутс по цементу пола, тёрли ляжки, смотрели в потолок. Лица у них были землистые. Да, тяжёлую работёнку выбрали ребята, подумал я. Вот уж о чём никто из них не думал, так это о том, что они находятся на родине Спартака. Им было не до таких мыслей. Завтра им предстояло лететь в Рим, оттуда в Болонью. И везде носиться по лужам.

Древние гладиаторы, уходя на покой, получали на память меч.

Футболисты – мяч.

Кесарю – кесарево, как говорили в старину на этой земле.

Мы со старпомом юркнули обратно.

Над стадионом разорвало облака, средиземноморское солнце слепило глаза, сверкала трава. Самолётик пролетел над самой ареной, волоча за собой итальянский флаг.

Четвёртый гол нашим не засчитали. На двадцать пятой минуте итальянцы сквитали один. Негр продолжал бегать боком, как краб, и неторопливо вроде бы, но очень часто оказывался около спартаковских ворот и трепал нашим нервы изрядно.

Спартаковцы явно выигрывали и тянули резину, под свист толпы били в рекламы «Мартини», «Фиата», пепси-колы…

Возле автобуса нас атаковали мальчишки. Они, конечно, приняли нас за футболистов. Клянчили всё подряд. Мы подарили им плакат: «Молодцы!»

Только автобус тронулся, его остановили вооружённые силы и силы безопасности Итальянской Республики. Человек в штатском распахнул дверцу, спросил на отличном русском:

– У вас украли что-нибудь?

Мы судорожно рванули по карманам. Пропаж не было.

– А это? – спросил человек в штатском и показал «Молодцы!». – Вы это подарили?

– Да.

– А я думал, они украли!

Он козырнул нам двумя пальцами и отдал плакат мальчишкам.

Мальчишки подняли «Молодцы!» над головами и помчались по улицам Кальяри.

Недавняя статья в «Правде» о Сардинии заканчивается словами: «Тема разговоров, начинающиеся перемены создают… атмосферу ожидания новой, более счастливой жизни».

Да сбудутся эти слова.

Мы уходили с Сардинии на Керчь.

Был чудесный день. Чётко рисовались на безмятежно синем небе пики и уступы Безумных гор.

В Арбатаксе оставалась целая русская осиновая роща.

С причала глядел на наш отход священник в чёрном одеянии. Девушки сидели на окраине мола, кидали в воду камни. И мир был во всём.

Но вот мы оттянулись на якоре, стравив швартовы почти до конца, судно встало посередине бухточки, высоко вздымаясь бортами над тихой водой, – мы уходили на Керчь пустыми, в балласте. Уже загрохотала якорная цепь. И с вест-зюйд-веста ударил шквал. Загудели и надраились втугую нейлоновые швартовы. Пулемётом защёлкал флаг Итальянской Республики. Проклятия посыпались с мостика. И грозовые тучи заклубились на пиках Безумных гор.

За молы надо было выскакивать без лоцмана, его необходимо было ссадить до выхода в море – там маленький лоцманский катер не смог бы подойти к нам.

И трудность отхода в грозовом шквале быстро выбила из нас воспоминания о земле, которую мы покидали. Обычная история для моряков.