Текст книги "Гуляйполе"

Автор книги: Виктор Смирнов

Соавторы: Игорь Болгарин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

– Не вставай. Хлебово мы подадим. Лежи, пока снова потрошить не поволокут. А там – в незнанку! – И понизил голос до шепота: – Иду в долю. С твоим «рыжьем» мы им еще не такую революцию замастырим! Дым пойдет!

А тем временем в хате, что снимал Антони, снова собрался «военный совет»: братья Лепетченки, Хшива, Щусь, Каретников, Петро Шаровский и Тимош Лашкевич. Он единственный из всей братии считался грамотеем, окончил гуляйпольскую сельскую школу и даже поступил в гимназию. Был он молчаливый, немногословный, но иногда давал очень дельные советы и слыл среди хлопцев «головастым».

– Ну, и чего добились? – горячился Федос. – Нестора в Александровску тюрьму упекли. Вытяни его оттудова, попробуй!

– А мы их еще раз пуганем! – сказал Семенюта. – Мы их так наполошим, шо на суде им Нестор малой пташкой покажется…

– Все равно его на тюрьму засудять, – возразил Федос. – Ясно, шо свободы не дадуть.

– Еще не вечер! – не согласился Семенюта. – Подумаем.

И наступило молчание.

Неровно горела на столе восьмилинейка. Окна были занавешены. Никакие предложения, даже самые сумасбродные, не шли в голову.

Но в разговор неожиданно вмешался Шмерко Хшива.

– Я вот шо думаю – все дело в свидетелях, – тихо сказал он.

– Ну и что?

– Их надо поубивать.

Ватага с удивлением посмотрела на Хшиву. Худенький, остроносый, с большими и грустными «библейскими» глазами, он вовсе не был похож на убийцу. Но в его приговоре звучала сила и категоричнось.

– Если можно, доручите это мне, – добавил он.

Федос насмешливо хмыкнул. Заулыбались и остальные. Но Хшива пояснил:

– Самое вредное для Нестора – свидетели. И, конечно, пристав. Не будет их, не будет и суда… А Нестор никогда не признается. Выпустят!

Семенюта шевелил губами, словно пробовал идею на вкус.

– Ай да Шмерко, ай да еврейская голова! – наконец одобрительно произнес он.

– А хто сказав, шо суда не буде? – спросил Тимош Лашкевич.

– Ну как же! Свидетелив-то нету! – отстаивал свое Хшива.

– Зато бумага есть! По бумаги засудять!

– У Тимоша тоже логика, – согласился Семенюта. – От насчет пристава, тут Шмерко, пожалуй, правильно думает. Карачана все равно давно надо было убирать, тут вопросов нема. А на дядька Гната Пасько у меня рука не поднимется. Простой селянин, да еще и детей полдюжины.

– Ну, а полицая Бычка? – спросил Шаровский и горячо добавил: – Я б його самолично…

– Бычок без году недиля в полицаях ходит. Раньше у Кернера в столярке работал, – пояснил Семенюта. – Ни рыба ни мясо. Крика много, а вредности мало…

– Приехали! – разочарованно выдохнул Хшива.

– Подумалы – приехали, – заключил Семенюта. – Тут все не так просто. Поубывать свидетелей – не фокус. А шо дальше? В суде сразу ж додумаються до того ж, шо и мы. Они не дурнее нас… Не, не будем спешыть. От днями возвернеться Антони, с ним будем совет держать. Он грамотнее нас, может, что-то дельное и подскажет.

Глава тринадцатая

А спустя три дня, солнечным вечером, они ждали на станции поезда. Стояли в сторонке, все той же кучкой. Гуляйпольцев на станции всегда было много: кто приходил сюда подзаработать грузчиками или носильщиками, а то и просто так, на поезда посмотреть, на приезжих и отъезжающих. Так что компания гуляйпольских хлопцев здесь никаких подозрений ни у кого не пробуждала. Выделялся среди них своим богатырским ростом Петро Шаровский. Видимо, на него как на носильщика была главная надежда.

Пыхтя, окутываясь паром, локомотив втащил на станцию состав. И сразу все, кто был на перроне, разом забегали. Лишь ватага во главе с Семенютой осталась на месте.

– Якый вагон? – спросил Федос.

– Вон тот, красивый! – указал Семенюта на сине-желтый вагон класса «микст» с неизменными торжественными орлами под окнами и с надписями «Первая Екатерининская железная дорога». Такой красавец вагон был единственным на всей дороге и постоянно находился в пути: либо катился из Бердянска в Вену, либо, наоборот, возвращался из Вены в Бердянск, богатеющий с каждым годом азовский порт.

Из сине-желтого вагона неторопливо стали выходить пассажиры…

Осторожно, поддерживаемый проводником, по ступенькам спустился представительный толстяк, с ним супруга в дорожной шляпке, с собачкой на руках…

Лихо соскочил с подножки пожилой военный с длинной, не по росту, саблей на боку. Этот, надо думать, прибыл в командировку или на короткую побывку домой.

Неуклюже, бочком, осторожно ступая, слез усатенький джентльмен в котелке…

Седобородый вальяжный господин с саквояжиком, в дорожном плаще с бархатными отворотами, с сигарой во рту, оглядел платформу, ни на ком не задерживая глаз. По виду крупный промышленник, владелец завода или даже нескольких. Его проводник особенно почтительно взял под локоток. И было зачем: серебром блеснула рублевая монета, переходя из руки в руку.

Парни растерянно переглядывались: Антони не было.

Вот спустились на перрон дама с горничной… Священник… Еще две дамы… И все. И больше никого. Остальные, видно, ехали до Бердянска.

– Може, вагон перепуталы… чи случилось шось? – шепотом спросил Федос у Семенюты.

Семенюта не ответил. Он тоже был взволнован, но старался не подавать виду.

Промышленник между тем направился к багажному вагону, откуда поездные носильщики в форменных фартуках, с бляхами на груди, уже выносили несколько тяжелых, заграничной работы заводских ящиков с крупными надписями по-немецки и по-русски: «Обращаться с осторожностью», «Мануфактурное производство заводов “Зингер”». Вокзальный жандарм в кепи на французский манер, украшенном отливающим на закатном солнце орлом, бросил взгляд на господина, на ящики и проследовал мимо.

А господин с сигарой как будто только сейчас заметил компанию подростков.

– Эй, огольцы! – басовито крикнул он. – Кто хочет заработать?

– Я поторгуюсь, – предложил Федос. – А вы пидождить пока там, под тополями.

– Эх! – раздосадованно сбил картуз набок Семенюта. – Ладно. Иди.

Федос тут же оказался возле господина.

– Ящички пиднесты? – спросил он, примеряясь к грузу. – Три… пять… шисть ящикив? Три рубли-с.

– У вас, однако, и цены!

– Це ще й дешево.

– Три рубля! Надо же!

– Но-но, дядя! Попридержи коня! – уже начал сердиться Федос.

– Грабитель! Капиталист! – Господин рассмеялся, приблизился к пареньку и негромко, но уже знакомым голосом приказал: – Зови хлопцев, Федос! Да побыстрее!

Федос даже рот открыл от изумления. Но постарался скрыть радость, коротко, в два пальца, свистнул.

– Дурной, чи шо? – рассердился Семенюта и не тронулся с места.

– Та то ж Антони! – толкнул его в бок сообразительный Шмерко. – Багаж приехал!

…Хлопцы, как муравьи, облепили ящики, весело потащили их за палисадник, к пристанционной площади. Рослые Шаровский и Щусь несли каждый по ящику. Тощенький Тимош Лашкевич еле ковылял с саквояжиком, который тоже, видать, был нелегок. Семенюта шел сзади, покрикивая на хлопцев, как артельщик.

На площади их ждали две телеги. Свалив груз в кузова, они уселись сами…

И лишь вдали от станции господин наконец избавился от бороды, усов, сбил пудру с «посеребренных сединой» волос – и стал Вольдемаром Антони. Обнялся с Семенютой, с Федосом, приветливо махнул рукой остальным.

– Ну, рассказывайте, что у нас тут творится?

– Махно арестован, – сообщил главную новость Семенюта. – Допрашивают крепко. Молчит.

Тень пробежала по лицу Антони:

– В Александровске?.. Там мастера.

Еще засветло они добрались до хутора Тернового, состоявшего из одной-единственной крытой соломой хаты, клуни и обнесенного лозовым плетнем гусятника. Здесь хозяйничал, как в отдельном государстве, селянин Трохим Бойко. Ящики занесли в клуню, Федос нетерпеливо сбил крышку с одного из них.

– Только осторожно! – предупредил Антони.

Под слоем промасленной бумаги и картона оказались черные, похожие на консервные банки, цилиндры с длинными деревянными ручками.

– Бомбы, – пояснил Антони. – Новейшие. Германское изобретение. Капсюльные…

Он открыл саквояж, извлек оттуда одну из деревянных коробок с изображением сигары, где, как оказалось, лежали рядком, каждый в своем гнездышке, поблескивающие медной желтизной запалы.

– Без этих штучек бомба не взорвется. Ввинчиваешь в бомбу. Дергаешь за шнурок и кидаешь куда надо. Через четыре секунды… шенерфиндунг! – ввернул немецкое словцо Вольдемар.

Федос, взяв гранату за длинную деревянную рукоять, взвесил ее на руке.

– Таку заразу я шагов на сто кыну, – сказал он.

Пооткрывали и другие ящики. Там было иное оружие. Все в смазке.

– Карабины «манлихер»… Пистолеты «манлихер»… – перечислял Вольдемар.

– И як это все удалось достать? – восторгался Семенюта.

Антони улыбался. Он любил такие моменты, когда оказывался в центре внимания.

– По правде говоря, там, за кордоном, даже рады заработать на нашей революции. Провезти сложно, а достать – не очень… Давайте очищать смазку! В дороге я раз десять «смазывал».

– Не побоялысь открывать ящики? – изумился Шаровский.

– В переносном смысле. Австрийскую пограничную стражу «смазывал», потом российскую, таможню одну, таможню другую, кондукторов, грузчиков, даже шпика одного, уж очень он интересовался, что в ящиках. Правда, того я по-другому «смазал»: турнул с поезда.

Вольдемару ответили дружным смехом.

– Трохим! – приоткрыв дверь клуни, позвал Семенюта. – Давай какие-небудь тряпки! – И в радостном волнении потер руки. – Добро! От эт-то добро! Тепер раздать бы его в надежные руки.

– Так в чем же дело? – спросил Антони.

– Ну, не тут же будем роздавать. Перевезем в Туркменовку. Хутор большой, и народ там дружный. Сагитированный, «злой». Земли хотят! В случай чого – не выдадут… И Трохим пускай живет спокойно. Будет у нас как эта… как конспиративна квартира.

Скрипели возы. Когда в сумерках они подъезжали к хутору Туркменовка, лошади, почуяв жилье, заржали, подняли лай собаки.

В сарае при свете «летучей мыши» Семенюта и Федос стали раздавать оружие селянам.

– Нам в Межиричи хоть штук десять ружжов надо б, – попросил сивоусый селянин. – И ще чогось. Може, револьверт?..

– Хватит и шести карабинов, – отрезал Семенюта. – Другим не достанется.

– Так мы тильки для ученых… котори солдатчину пройшлы, – не унимался сивоусый.

Его оттеснил малорослый, с задубевшим лицом пахарь:

– Нам в Святодуховку с пяток гвинтовок. У нас пан злющий. Його просто так не выкурыш.

– Выкуривать, земляк, не годится, – возразил тощий мужичок в очках. – В России, говорят, жгуть усадьбы. То по глупости. Нам так не надо. Скот, анбары, машинерия всяка, ну, там, лобогрейки, к примеру, веялки… Сгинет в огне добро. А оно ж нам потом, после панов, сгодится.

– Согласный, – вступил в разговор еще один крестьянин. У него из-за плеча выглядывали стволы трех только что полученных карабинов. – Все палыть не будем. Но одну-другу усадьбу надо, шоб, значится, паны напужалысь и розбиглысь, як тараканы.

– Одну-другу, це – конечно…

Руки тянулись к тускло поблескивающему смертоносному металлу. Заскорузлые, кривые, как клешни, пальцы с черными ногтями принимали оружие. Звякали затворы – проверяли на исправность.

– И мени запышы одну! – попросил хуторянин. – Я из Сеножаровки!

– «Запиши»! – передразнил его Семенюта. – Тебе тут шо, бухгалтерия? Тут все тайком. Без бумаг.

– Ну, если без бумаг, тоди давай две… Сын з армии от-от прийде.

Возле клуни Федос остановил какого-то селянина, который держал в охапке несколько гранат.

– Стой! Ты хоть знаешь, як цю бомбу кидать?

– Та чого там! Пояснылы! Шплинтык вытянуть, за мотузочку смыкнуть – и кыдай!..

– Дывысь! А то шплинтык кынеш, а бомбочку в руках оставыш!

– Я грамотный, слесарю при молотилках…

Скрипя, отъезжали возы. Скрывались в предрассветной темени.

Тиха украинская ночь…

…В Гуляйполе Андрей Семенюта с хлопцами вернулся уже утром. Сразу же отправились к Антони, который уехал домой еще из Тернового. Не хотел светиться.

– Ну, как все получилось? – спросил Вольдемар.

– Основное роздали в Туркменовке. И еще в пяти селах, – доложил Андрей. – И в двух хуторах… Немного себе оставили, а то все раздали.

– Известно, селяне всякое дармовое добро под себя тянут. А вот поднимутся ли? – спросил Антони.

– Поднимуться. Народ распаленный, как угли в самоваре… Не сегодня завтра заполыхает…

Осторожный стук заставил их встревожиться. Вынув из кармана револьвер, Семенюта подошел к двери:

– Хто?

– Я, Омельян… Махно Омельян.

Андрей открыл дверь. Старший брат Нестора, поправляя сползающую на глаз повязку, протиснулся в горницу. Семенюта тут же задвинул дверной засов.

– Ружжа, кажуть, роздалы, – стоя у самой двери, не решаясь пройти дальше, упрекнул Семенюту Омельян. – Братка в тюрьме, так про мене сразу ж и позабулы… А я… я хоть и з одним глазом, а солдат… вцелю лучшее, як другий з двома…

Семенюта усмехнулся:

– Не позабулы мы тебя. Нет. А только ты, Омельян, считай, отвоевался. Да и жинка у тебя, говорят, на сносях. Так что ты уже лучше землю паши.

– Ага! Землю! Тры десятыны з четвертью. Рази це земля? А трете дите родыться – чем кормить? А за третим дитем – може, й четверте, пьяте появляться. У мене хоть глаза и нема, а все остальне на мести. Та ночью, по правди говоря, глаза не особенно и нужни…

– Все, Омельян! Ты у нас жонатый. Мы тебя на развод назначаем, як этого… як племенного бугая. А мы, молодые-холостые… эх! – Семенюта отплясал несколько коленцев, наигранно веселясь. – Ты повевал. Тепер и нам малость войны оставь. Все, все, Омельян! Додому!

И он вытолкал Омельяна за дверь.

– Ничого! Братка из тюрьмы выйде, я у вас два ружжа реквизирую! – пригрозил Омельян уже из-за двери.

На лице Семенюты все еще играла улыбка. Антони был серьезен.

– Говоришь, заполыхает? – Выждав, когда стихнут шаги Омельяна, Вольдемар вернулся к прерванному разговору.

– Сам видишь! Революция пришла, а это стихия. Ты верно выбрав, где ударыть. Тут запорожцы: народ вольный, отчайнодушный, власти не прызнает. От дедов пошло, от прадедов… Скилько раз тут уже полыхало! Полыхнет и еще!

– Да, да… – сказал Антони, погруженный в свои мысли. – А Нестора надо вызволять.

– Думали, Вольдемар. Есть такое предложение: свидетелей поубивать и пристава. Только не знаем, чем все это может обернуться. Хто говорит: нема свидетелей, не будет и суда. А хто – наоборот: поскорее засудят.

– Те, кто говорит, что наоборот – правы. Есть протоколы допросов. Этого им достаточно, если погибнут свидетели.

– Ну, а если жывые? Еще ж хуже.

– Дело-то было ночью. Свидетели могут и засомневаться, – размышлял Антони, нащупывая ту единственную нить, благодаря которой можно было вызволить Нестора. – Ну, попробуй, разберись в сумерках, Нестор бежал или кто-то другой. Может, он, а вроде и не он…

– Гениальная у тебя голова, Вольдемар! – восхитился Семенюта. – Ну а скажи тогда, шо сделать, шоб они на следствии засомневались?

– Есть разные способы. Просто хорошо поговорить, воззвать к совести. Или напугать. На крайний случай – подкупить.

– А с приставом як? Пристава не подкупыш.

– Карачан нам на суде действительно не очень нужен, – твердо сказал Антони. – Без Карачана у его протоколов совсем другая цена. Важно, чтоб свидетели засомневались.

– От! – радостно подытожил разговор Семенюта. – Я хлопцям так и говорил: дождемся Вольдемара, он подскажет.

Глава четырнадцатая

Пылала панская клуня. Отблески пламени высвечивали небольшой усадебный дом с мезонином. По двору метались люди. Кто-то закладывал бричку, на нее спешно усаживалась челядь.

Селяне, перебегая от дерева к дереву, палили по дому. Сивоусый из Межиричей постреливал из своей «манлихеровки» по темным окнам дома. И каждый раз с удовольствием прислушивался к звону разбитого стекла.

– Ты куды шмаляешь, Юхим? – спросил его сотоварищ.

– Та по викнам, – добродушно ответил Юхим. – Красыво дзэнькае!

– Яка польза – по викнам?

– А шо ж, по людям? Там же, на второму этажи, повно панив. И ихни бабы, и диты! Хай тикают! А добро нам останется… О! Слухай!.. Чуешь, як красыво дзэнькнуло!

Один из повстанцев, закинув карабин за спину, уже бежал от дома, держа в руках огромную бутыль.

– Ты куды, Петро?

– Карасин сховаю! На год хватит!..

– От дурный! Карасин! Ты дывысь, шо люды несуть!

Люди несли одеяла, ковры, красивые лампы с хрустальными висюльками…

Юхим подбежал к покинутому хозяевами дому. Под ногами хрустело стекло. Из разбитого окна высунулась чумазая физиономия какого-то хлопца.

– Дядько Юхим! Мы вже тутечки. А шо ще робыть?

– Подывысь, шо там есть?

– Та вже все ростяглы. Тильки картынкы на стинах и осталысь.

– А ну кынь одну! – попросил Юхым.

Хлопец исчез и тут же высунул в окно большой писанный маслом портрет вальяжного господина, в широком золоченом багете.

– Ни! Поклады на место! А шо там ще?

– Кресло! Тилькы дуже тяжоле.

– Ну, потрудысь!

И хлопец вывалил из окна громоздкое кресло, красивое, прихотливо изогнутое, обтянутое шелковым штофом.

– Сава! Савелий! – обернувшись, закричал в темноту Юхим. – Пидганяй сюды бричку!

…Возле полицейской управы скучились брички, кареты с беженцами. Подъезжали еще какие-то таратайки. Горели факелы в руках слуг, и это театральное освещение только усиливало драматизм происходящего.

Испуганно гомонили женщины, дети, держащие на руках кошек, собачек, кукол. Взрослые рассказывали друг другу о нападениях на усадьбы. Истории были похожи и состояли главным образом из аханья и восклицаний.

Наскоро одетые, но сохранившие благообразие господа обступили пристава Карачана.

– Иван Григорич, громят Успеновку!

– Спасайте, Иван Григорович, Шагаровку. Там все горит!

Растерянный Карачан едва успевал отвечать на просьбы, мольбы съехавшихся сюда за спасением землевладельцев:

– Счас, господа! Счас! – И, обернувшись, крикнул в темноту: – Бычков! Езжай в Шагаровку!

– Шо ж я з одной рукой?

– Давай-давай!

– Слухаюсь!

– Баланюк!

– Баланюк поскакав в Святодуховку! – раздалось из темноты.

– Это ты, Якым? Бери, хто там еще есть! Скачить в Успеновку!

– Зараз! – ответил Яким Лепетченко. – Тилькы коней напоим!

Карачан стоял у ворот полицейской управы в окружении умоляющих его помещиков.

– Иван Григорьевич, ради Бога! В Новоселках бандиты! Там моя Анна Федоровна осталась!

– Та шо ж я сделаю? – закричал Карачан. – Все мои люды в разъезде. Я один тут! На все Гуляйполе!..

…К усадьбе пана Данилевского подступали хлопцы из ватаги Нестора Махно под командой Семенюты.

– Имение не палить! – велел Андрей. – Ты, Карета, подпали только он тот сарайчик, что на краю. Шоб светлее было!.. Спички есть?

– Кресало!

Хлопцы открыли беспорядочную стрельбу по усадьбе, полезли через ограду.

Каретников у крытого камышом сарая чиркал обломком напильника о кремень. Потянулся слабенький дымок. Трут начал тлеть…

Раздув огонек на конце фитиля, Семен сунул трут в пучок сухой травы, принялся фукать, закрыв слезящиеся от дыма глаза. И вот уже робкое пламя поползло вверх, к камышовой крыше. Огонь быстро охватил сарай. А где-то рядом кричали перепуганные куры, гоготали гуси, визжали свиньи…

В доме Данилевских, однако, паники не было. В высоких, кое-где уже разбитых окнах играли отблески пламени. Командовал здесь молодой пан Владислав, дослужившийся уже до прапорщика, – его, похоже, даже увлекала возможность настоящего, не учебного боя.

– Вы, папа, лучше уйдите в покои, – попросил он отца. – И, пожалуйста, не выглядывайте в окна.

Но пан Данилевский, в халате и ночном колпаке, приникнув к окну, держал в руках инкрустированную капсюльную двустволку. Он отмахнулся от сына и, что-то выцелив, выстрелил. Судя по его взгляду, промазал. Немудрено: мечущиеся огни, мечущиеся люди, крики, треск, дым. Это не охота с загонщиками и собаками на кабана. И рука подрагивает, и глаз бегает.

– Винцуся, а ты почему здесь? – увидев юную сестричку, возмущенно спросил Владислав. – Эй, кто-нибудь! Отведите девочку в покои!

Девочку увели.

Пули, разбивая стекла, впивались в стены. Разлетелись куски позолоченного багета: картина, изображавшая одного из Данилевских в казацком чекмене, наклонилась набок.

Владислав приказал работникам:

– Павло! К тому окну… Грыць, беги на чердак! Со слухового окна хорошо видно… Алешка, давай сюда!

В руках работников оказались дорогие ружья из коллекции Данилевских. Все эти хлопцы не раз принимали участие в охотничьих панских забавах, знали дело и неслучайно считались гайдуками.

– Степан! Возьми мою трехлинейку! – Прапорщик кинул винтовку конюху. Молодой Данилевский был в одной нательной рубахе, но в пылу боя он разорвал ее, приник к окну с длинноствольным револьвером в руке.

Усадьба огрызалась огнем. Из окон летели жаканы и картечь.

…Прямо перед лицом Федоса картечь выломала штакетник, осыпав хлопца щепками. Он выдернул крупную занозу из щеки, размазал рукавом кровь.

Весь двор освещался пламенем горящего сарая, и приблизиться к дому было невозможно, не попав под обстрел.

Федос обернулся к Семенюте:

– Отстрелюються, падлюки! Дай бомбу, Андрюха, я з тылу зайду.

– Не надо! – сказал Семенюта и исчез.

Он отыскал Хшиву, который методично, но без особого прицела палил из револьвера в сторону дома, явно наслаждаясь самой стрельбой.

– Хшива, гуляйпольского пристава знаешь?

– Видел когда-то. Но познакомиться не довелось, – усмехнулся Шмерко.

– От и хорошо, шо не познакомился. Бежи до полиции, скажеш приставу Карачану, шо пан Данилевский просит помощи. Обязательно Карачану!

– Шуткуете? Зачем он вам, той Карачан?

– Очень даже нужен!

– А-а, шо-то понимаю. – На лице Хшивы мелькнула плутоватая улыбка. – Я мигом!

И он растворился в темноте…

…Карачан все еще находился в окружении землевладельцев, когда к полицейской управе прибежал разгоряченный Хшива. В свете факелов его худое и обычно бледное лицо казалось багровым. Блестели капельки пота.

– Пан пристав! – закричал он взволнованно. – Пан Данилевский просят подмогу!

Выстрелы были хорошо слышны даже издали, и виднелось зарево в стороне усадьбы Данилевских.

– Сам вижу! Только некого послать, одын на хозяйстве остався.

– Пан просыли, щоб вы самолично.

– И коней нема, все в разгоне, – откашлялся пристав. – А ты хто?

– Я?.. Это… казачок. У пана генерала в прислугах, – нашелся Хшива. – Так шо передать?

– Передай… – Карачан сам не знал, как поступить. – Передай, може…

– За «може» мне от пана батога достанется.

– Сгинь! – Пристав отвернулся. Но, вздохнув, принял новое решение: – Скажи пану, счас явлюсь!

Хшива заторопился обратно.

– Чорт бы побрал этих отставных генералов, – пробормотал пристав. Взяв карабин, он громко обратился к помещикам: – Господа, может, хто со мной? Надо помочь Данилевскому.

Никто не откликнулся.

– Ну, может, хоть коня хто дасть?

И снова молчание. Волна людей, осаждавших пристава, даже как бы отступила.

– Эх, господа! Перебьют вас бунтовщики по одиночке! – упрекнул Карачан землевладельцев и неохотно ушел в темноту.

На дороге, ведущей к усадьбе Данилевских, Андрей Семенюта и Хшива ждали пристава. За их спинами, неподалеку, догорал сарай и были слышны сухие щелчки револьверных и винтовочных выстрелов, буханье дробовиков. Там все освещалось вспышками огня. Но канава, где залегли анархисты, оставалась во мраке.

Семенюта и Хшива заслышали далекие шаги. Андрей, передернув затвор, послал в казенник «манлихера» патрон.

Вскоре на фоне неба выделился черный силуэт Карачана.

– А шо! Храбрый! – прошептал Хшива с оттенком уважительности.

Семенюта только хмыкнул. Прицелился, выстрелил. С пятнадцати шагов нельзя промахнуться. Пристав резко остановился, словно стал прислушиваться к близкой уже перестрелке, и затем медленно опустился на землю.

Семенюта подошел к приставу, убедился, что тот мертв. Вернулся к Хшиве уже с двумя карабинами на плече:

– От тепер можно позаботиться и о свидетелях. Понял?

– Да я еще раньше все поняв. Идем пана добывать!

– Все! Будем отступать. Войну з паном Данилевским мы сегодня не выиграем, – твердо сказал Семенюта.

По одному, по двое уходили Каретников, Калашник, Шаровский, Семенюта, братья Лепетченки, Лашкевич, Хшива Шмерко, Федос. Пригасающее пламя отражалось на их потных, усталых, измазанных сажей лицах. Ружья несли так, как несут грабли и косы идущие с работы крестьяне.

Это был их первый бой. А сколько еще боев многих из них ожидало впереди!

Светало…