Текст книги "Хмель свободы"

Автор книги: Виктор Смирнов

Соавторы: Игорь Болгарин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава двенадцатая

До Москвы Нестор добирался долго. Поезда ходили «по революционному расписанию». После того как кондуктор объявлял, что «дальше не пойдет», приходилось пересаживаться, ждать, а кое-где вылезать или даже прыгать на насыпь, если проходили поездные облавы где-нибудь в степи или в лесу. Об опасности предупреждали неожиданные скрипучие торможения, крики, вопли, выстрелы и топот на крышах, где, по случаю весеннего тепла, всегда сидели мешочники, прозванные «грачами».

В городах, если приходилось задерживаться, Нестор пытался найти собратьев по борьбе и вере, анархистов. И нередко находил. Даже в Пензе, городе по тем временам относительно богатом, жившем еще по-старому, куда Нестора завели кривые дорожки. Именно там он уложил в свой полупустой чемоданчик, поверх бельишка да пары брошюр, полторы дюжины круглых румяных булочек, подарок местных соратников. «В Москве, – предупредили они, – собак едят».

Махно не поверил. Он помнил Москву семнадцатого: не может быть, чтобы за год все так переменилось. Брехня! Ну, Питер – понятно, кругом болота, а Москва всегда была сытой…

Здесь же, в Пензе, друзья помогли ему одеться по-рабочему: в телогрейку, промасленные штаны, на голову напялили кепку в масляных пятнах. Еще не отмывшийся как следует от пароходного уголька, с темными морщинами, с мозолями на широких ладонях, гуляйпольский анархистский вождь приобрел самый надежный пропуск: облик настоящего пролетария.

Так он проехал до Рязани, пережив две проверки, и туманным ранним утром прибыл в Москву, которая только что, после переезда сюда из Петрограда ЦК большевиков и правительства, вновь, как до Петра, стала столицей, что Махно сразу и почувствовал. До вокзала, которым заканчивалась Рязано-Уральская железная дорога, он даже дойти не смог…

Народу из вагонов вывалила тьма. Невыспавшиеся, злые, они сразу же потянулись вдоль высокого, сколоченного из свежего горбыля забора, который отсекал прибывших от соседних путей, от свободы.

Нестор медленно двигался в толпе, приглядываясь и прислушиваясь.

Выход на привокзальную площадь преграждали заградотрядчики с винтовками и револьверами. Просеивая сквозь узкий выход толпу, они время от времени оттесняли кого-то в сторону, в глухой «мешок», и там быстро и ловко обыскивали. А иных толкали в большущую, то и дело открывавшуюся и закрывавшуюся вокзальную дверь.

Ну да, потертые сапоги, побитый чемоданчик, угольная пыль, вьевшаяся в мозоли, кепочка – все это хорошо. Но вот булки! Они, заразы, еще сохраняли запах доброго пшеничного хлеба! А заградотрядчики почти всех заставляли показывать ручную кладь, развязывать сидоры, мешки, раскрывать чемоданы. Часть вещей под крики и ругань хозяев отбирали. Брань не производила на красных стражников никакого впечатления. Кто-то попытался прорваться, бежать. Его догнали, избили, отобрали саквояж, он раскрылся, из него посыпалась мука.

Махно понял, что командуют заградотрядчиками двое китайцев и столько же, судя по выговору, латышей. Да, в Москве серьезный народ, подумал Махно. Эти промашек не дают и спуску тоже, не то что рязанские или пензенские. Да и документы его! Что им далекое и никому из них не ведомое украинское волостное Гуляйполе, председателем Совета которого он является. Да и нужно ли ему высвечивать свою фамилию? А что, если из Царицына по телеграфу сюда уже передали сведения о нем как о бежавшем из чекистской тюрьмы?.. Вот это переплет! То от полицейских и жандармов бегать приходилось, теперь вот от союзничков, большевичков. Дела!

– Шерстят, гады, – выругался двигающийся к выходу рядом с Нестором пожилой рабочий. У него было лицо пролетария-интеллигента, модельщика или лекальщика. – Приехали… латыши и эти… До того у нас посвободнее было.

– Оружие отбирают?

– Оружие, само собой. Харчи тоже. И вообще все, что приглянется.

Недалеко от выхода Нестор приостановился, и толпа стала обтекать его, как вода камень, но все же на его долю достались толчки и ругательства. Наконец он и вовсе выбрался на пустое место. Огляделся по сторонам. Но повсюду, куда ни падал его взгляд, был либо высокий деревянный забор, либо шеренги красноармейцев.

Постоял немного, размышляя.

Оттуда, от ворот, снова донеслась ругань, топот ног, выстрел.

Западня!

Неподалеку он увидел нескольких оборванцев. Сгрудившись, они во что-то играли или сосредоточенно и зло делили какую-то добычу, потому что периодически между ними возникала потасовка.

Нестор подошел к ним поближе, пригнулся и стал как бы одним из «детей революции». Но беспризорники сразу притихли. Рыжеволосый, конопушный пацаненок, скользнув опытным взглядом по фигуре Махно, по его чемоданчику, спросил:

– Че, дяха, на крючке сидишь?

– Вроде того.

– Оружию, что ль, таранишь?

– Какое оружие! Кум на выходе, а мне с им встречаться не в масть.

В этом маленьком, крепком человеке беспризорники приметили что-то близкое себе, уголовно-тюремное.

– Можно дотолковаться, – сказал рыжий, видимо, главный в этой компании. – Сармак будет?

– Это как водится.

– Пошли.

Двое схватили его чемодан, поволокли. Сделали с десяток шагов и вдруг исчезли, растворились. Нестор стал растерянно оглядываться по сторонам. Но их нигде не было.

Но вот у самых его ног, словно из-под земли, высунулась рыжая голова:

– Че ты? Сигай!

И только сейчас Нестор увидел под ногами кирпичную яму – черную, закопченную – для сброса из паровозных топок шлака. Яма была прямо под рельсами, от нее веяло теплом – видимо, совсем недавно ее освободили. От ямы тянулся узкий, тоже выложенный кирпичом туннель, предназначенный для выгребания шлака. Он выходил прямо на улицу.

– Через дорогу побыстрее! – предупредил рыжий. – Могут шмальнуть!

Перебежали незаметно. Нырнули в подворотню. Оттуда по лабиринту проходных дворов, где было темно, как в колодце, вышли на тихую, спокойную улицу. По ней шли люди, потертые и помятые, со злыми глазами, упрятанными под козырьки фуражек или поля старых шляп. Огонек семнадцатого года погас, иссякли восторги, кончился кумач для бантов и знамен.

Беспризорники поставили у ног Нестора чемодан.

– Че, дяха, думал, наверно, стырили уголок-то? Не… Мы зацепские пацаны. Зацепа и Щипок – верный дружок. Станция «Березай», дядя!

Нестор полез в карман штанов, извлек оттуда царский четвертной с Александром-миротворцем, отдал рыжему.

– А может, довесишь чего из чемодана?

– Сапожный инструмент! Шо тебе, коробку березовых гвоздей?

– А то я не чую, – усмехнулся беспризорник. – Ну и на том – в расчете… Поконали!

Подхватив чемодан, Нестор спросил у своих новых друзей:

– Случаем не подскажете, где тут у вас Третья Тверская-Ямская улица?

– Ямская слобода, это рядом, – сказал рыжий, соображая.

– Там еще церква такая высоченная, из кирпича…

– В Москве, дя, церква – не примета. В Москве этих церквей как семечек, – не без столичной гордости произнес рыжий.

– Я знаю, какая ему нужна. Что возле Александровского вокзала, – сказал самый маленький беспризорник, бледненький, лобастый, попавший сюда явно из «хорошей» семьи. – Ну, на Миусах.

– Ага, – кивнул старший и перевел взгляд на Нестора: – В Москве, дя, спрос да показ копеечку стоит.

Нестор полез в карман, отдал еще четвертной.

– Вон, видишь! – Рыжий указал на бесчисленные церквушки, маковки которых уже начинали зажигаться сквозь редеющий туман. – Это Замоскворечье… Пойдешь по Татарской улице. Если прямо пойдешь, в Красную площадь воткнешься. Там тебе могут новый шмон устроить. Так что лучше сверни налево. Через Ордынку выйдешь на Якиманку. Повезет, в трамвай втиснешься – до Тверской. Там спросишь… Запомнил?

– Запомнил, – ответил Нестор, морща лоб и напрягая свою, к счастью, недюжинную память. В этом потоке названий, отражающих всю татарско-русскую историю Москвы, иной бы заплутал.

– Ну, прощевайте. – Рыжий, а за ним и остальные, как равному, пожали Нестору руку и разом нырнули в ближайшую подворотню.

«А ничего пацанва, – размышлял Махно, идя по Большой Татарской. – А шо сильно торговые, так понятное дело. Это у нас бесприютного голодного хлопчика любая хозяйка-сердоболка пожалеет, покормит, постелю устроит. А тут свой устав. Москва!..»

До чего изменилась Москва за год! Исчезли господа с алыми бантами, кругом пролетарии или те, кто хотел выглядеть пролетарием, хотя… из рабочего – господина и наоборот не получается: видно за версту. Тут годы и годы нужны, чтоб натурально вышло.

Сам Нестор, впрочем, выглядел вполне натурально: патрули в гимнастерках или в мятых пиджачках с красными повязками на рукавах ни разу его не остановили. Так, скользили взглядом и шагали мимо. Да, и еще особенность. Вывески, которые некогда заманивали, обещали, куда-то подевались либо висели, сбитые набок и уже были и вовсе не нужны. Витрины магазинов и лавочек тоже были пусты, а то и вовсе заколочены горбылем.

Зато плакатов, объявлений, призывов – пруд пруди. На стенах, тумбах, заборах. Невероятные театры, лекции, клубы, кружки…

«Молодежь, на диспут! Отринем бога от нашего порога! С участием нашего светоча Ем. Ярославского».

«“Бунт заключенных”. Массовое действо с участием зрителей, апофеозом и феерией! В бывшем дворце Шереметевых и в саду… Участникам будет выдаваться вобла!»

«Полеты на Луну и Марс в ближайшем будущем. Лекция инженера Дуппельсберга!»

«Сбор средств на строительство гигантского дирижабля “Мировая революция!”…»

И еще одна афиша. Она привлекла особое внимание Махно.

«Союз идейной пропаганды анархизма. Лекция лучшего оратора Москвы тов. Волина-Эйхенбаума “Интуитивно-анархическое у Фридриха Ницше”».

Махно нахмурился, стараясь вникнуть в смысл написанного. Не вник, но все же удовлетворенно покивал головой (есть, живет все же такой союз анархистов!) и пошел дальше…

Добирался Нестор довольно долго и сложно, расспрашивая о направлении только людей, не внушающих опасения, которые и сами явно чего-то остерегались.

Но язык до Киева доведет, и до самой Белокаменной, даже если она стала серой. И Тверскую-Ямскую он нашел. С нее свернул в знакомый переулок и еще издали узнал дом Сольского по каменному льву у парадного подъезда. За не столь долгое время лев тоже изменился, постарел и перешел в инвалиды. У него была отбита лапа, ранее опиравшаяся на каменный, удивительно гладкий и ровный по форме шар. А добрая львиная морда была сильно поцарапана, видимо, осколками от разорвавшегося поблизости снаряда. Сольский еще как-то чудно́ называл льва…

– Мозамбик, – вспомнил Нестор и погладил рукой искалеченную львиную морду, которая ранее сильно напоминала человеческое вытянутое лицо. – Здорово, браток!

Всякие буржуйские штучки и украшения Нестор не любил как выражение классовой спеси, но этот лев уже был как бы своим, пострадавшим от революции.

По усеянным мусором ступеням Махно поднялся к парадному входу. Стекла в двери были повыбиты и заколочены горбылем, которому жить оставалось до зимы. Никакого швейцара и в помине не было. Стал подниматься по загаженной лестнице к квартире Сольского. Лифт не работал, да Нестор и не знал, как им пользоваться.

Нет, перемены его не смущали. Так ему было даже проще, понятнее. Но, пожалуй, Москва все-таки переборщила. Ведь не стал бы он в своей коммуне или еще где-либо терпеть свинство. Все это теперь народное, общее, а большевистское или анархическое, в этом разберется История. Ведь для общего счастья старались, а счастье не обязательно вырастает из грязи. Как истинный хохол, он ценил уют и порядок.

Стены лестничного пролета были ободраны и исцарапаны. Похоже, здесь поселились люди, которые полагали, что вскоре вернутся старые хозяева, и старались всячески им напакостить. На лестничных площадках стояли кособокие шкафы, лари для овощей или еще для чего-то, уже брошенные, пустые по простой причине: в них нечего было хранить. Не было ни муки, ни круп, ни овощей.

Нестор поднялся на нужный этаж. Звонка в двери не было, его вырвали. Исчезла и начищенная бронзовая дощечка с надписью «Евсей Натанович Сольский».

Нестор постучал. Стук получился глухой. Но услышали, открыли. В коридоре стоял чад, пар, и в этом белом мареве мельтешили какие-то фигуры.

– Чего надо? – недружелюбно спросила вставшая в двери пожилая женщина, вытирая о фартук мокрые руки.

– Это квартира Сольских?

– Эва!.. – удивилась женщина. – Который банкир? Так он убег. За границу кудась.

– А сын его?

– Зяма?.. Энтот туточки. Вон тама их хоромы. В торце. – Женщина указала рукой куда-то вглубь.

Нестор двинулся в указанном направлении. Прошел через многолюдную кухню, где возле плиты толпились несколько женщин, задел чей-то таз с водой.

В торце кухни он увидел небольшую фанерную дверь. Рядом с дверью на крюке висело оцинкованное корыто.

За дверью раздавались возбужденные голоса – женский, девичьи и узнаваемый Зямин. Спорили или ругались? Постучал, зашел. Огляделся.

Зяму узнал с трудом. Куда подевался его щегольской вид? Какая-то толстовка со шнуром-поясом, нестриженый, в нелепых галифе и тапочках. И здесь же были женщина неопределенных лет в пенсне и две худосочные прыщавые девицы-подростки.

Маленькое окошко, как в Бутырке, под потолком, пропускало в тесную каморку тусклый свет.

Сольский тоже не сразу узнал Нестора, но затем радостно воскликнул:

– Нестор! Собрат! Ты ли? – И обнял его, шмыгнув носом. Обернулся к близким: – Махно. Тот самый… сокамерник по Бутырке…

Девицы сделали книксен, а женщина поправила пенсне и уставилась на гостя.

Зяма представил Нестору своих:

– Жена… Фима. Убежденная анархистка, товарищ по борьбе. Сошлись гражданским браком… Падчерицы – Мина и Мира… тоже сочувствуют, понимают…

Девицы вторично сделали книксен.

– А где ж батька? – Нестор хоть и знал уже, но для вежливости спросил.

– Банк большевики национализировали. И он эмигрировал, – шепотом, с горечью поведал Сольский. – Я с ним не мог. Десять лет борьбы… Нет-нет, мое место здесь.

Зяма заметил, как Махно рассматривает тесную комнатушку, в которой на веревках были развешаны женские трусики, чулки, мужские кальсоны…

– Да! – словно извиняясь, развел руками Зяма. – Бывшая наша кладовка. Уплотнили. В интересах трудящихся. – В его голосе не было обычной иронии. – Революция требует жертв. Я не против! Чем я лучше других?

– А я подумал, не найду тебя здесь, пойду в Дом анархистов, – сказал Махно. – У кого-то спросил, где он – не знают.

– Да ты что? – почти прошептал Сольский. – Нельзя спрашивать! Нас же разгромили. Боевиков постреляли или в тюрьму, а нас, теоретиков, правда, не тронули, только перевели в другое помещение. Похуже, конечно. Я покажу… Ничего! Живем!.. А ты что же, вот так, с чемоданом, через весь город? И заградотрядчики не тронули?

– Нет.

– Повезло.

– Повезло, шо я стреляный воробей.

Махно открыл чемодан, развязал бечевку.

В чемодане, сверху на вещах, лежали булки. Белые. Много! Падчерицы ахнули. Сольский ударил в ладоши. Жена-анархистка втянула носом воздух.

– Пензенские, – пояснил Махно. – Там пока не так голодно… Берить!

Падчерицы с радостным визгом ухватили сразу по две булки и принялись надкусывать, утверждая свое право на добычу.

– Айнштеллен! – по-немецки крикнула идейная супруга Сольского. – Прекратить! Булки будем с чаем! Так сытнее!

…Разместились за столом. Посипывал самовар.

– А в Пензе ты как оказался? – спросил Зяма с набитым ртом.

Нестор промолчал, глядя, как женская часть семьи уплетает булки, макая их в блюдечко с каким-то серым жидким маслом.

– Не хочешь, не говори, – сказал Зяма и обеспокоенно спросил: – Ордер на проживание ты, конечно, получил?

– Какой ордер?

– Как «какой»?.. Сейчас в Москве такой порядок. Без ордера никак…

Нестор покачал головой:

– Ну и ну! Круто взяли власть большевики! И вы, анархисты, смирились? Сидите, як птицы в клетке?

Сольский вздохнул:

– Потому, видать, нас и разгромили, что не смирились. – И после долгой паузы заговорил снова: – Знаешь, мы бы как-нибудь и тут разместились, на полу. Но это невозможно. Вдруг ночью проверка? Семья, понимаешь? Меня могут взять заложником, очень даже просто. А я ведь, ко всему прочему, еще и лишенец.

– Это шо ж за чудо такое – лишенец?

– Ну, лишен всех социальных прав. Из-за папаши. Считаюсь социально чуждым. Ты прав: вроде птицы в клетке. Высунешь голову – отгрызут.

– Ну, большевички! – все больше удивлялся Махно.

– Их тоже можно понять, – не прожевав булку, вмешалась жена. – Террористические акты! Борьба за власть! Поэтому они анархистов так быстро и слопали. Спасибо, хоть не до конца.

– А чем анархисты им помешали? – спросил Махно. – Мы же вообще против любой власти. В том числе и против собственной.

– Вот поэтому они нас, теоретиков, до некоторой степени пощадили. Дали помещение, – пояснил Сольский. – Не дворец, конечно, но все же… не выбросили на улицу. Хотя могли. Власть-то в их руках… Слушай, Нестор, а какие-нибудь документы у тебя есть?

Жуя, подбирая со стола крошки и снова отправляя их в рот, он изучал бумаги, которые положил перед ним Махно.

Нестор смотрел на него с жалостью и горечью. И это тот самый человек, который, выходя из тюрьмы, обещал всем новую, свободную, счастливую жизнь, волю и радость!

– Вот! Это хорошая бумага! – Сольский выбрал из кипы одну справку. – «Выдана гражданину Махно… что он является председателем Совета крестьянских, рабочих и солдатских депутатов…» Хорошая бумага для Кремля!

– А при чем тут Кремль?

– А где ж ты еще ордер получишь? Теперь все ордера только в Кремле и выдают. И на табак, и на воблу… Проси сразу комнату!

– В гостинице?

– Не знаю, это уж где дадут… А гостиниц теперь нет. Есть Дома Советов. Для проживания большевистского руководства. А чтоб без ордера поселиться – ни-ни! Строго.

– И шо, вот так прямо в Кремль и идти? – недоумевал Махно. – За бумажкой?

Сольский пожал плечами. Не понимает еще товарищ новой жизни, ох не понимает!

– Да! Вот так! За бумажкой! – подтвердил Зяма. – Но сегодня уже поздно. Сегодня как-нибудь…

Они какое-то время сидели молча. Нестор думал, как бы ему избавить Зяму от своего присутствия. Видимо, о том же думал и Сольский.

– Слушай, Нестор, – осенило Зяму. – А что ты скажешь, если я отведу тебя к Шомперу переночевать. В Союз идейной пропагады анархизма. Он там теперь комендантом. Исак Шомпер. Наш сокамерник. Да ты, верно, помнишь его?

– Еще бы, – буркнул Нестор. – Спиноза!

– Булок ему отнесешь… Только не в чемодане. Лучше за пазуху положи!

Но булок, заметил Махно, оставалось всего штучки три…

Здание с громкой вывеской «Союз идейной пропаганды анархизма» оказалось не то сараем, не то бараком, каких немало еще было даже в центре Москвы. Облупленные стены, в окнах стекла кое-где заменены фанерой или досками.

Исак, ничуть не изменившийся, с такими же вьющимися полуседыми лохмами, в кургузом пиджачке, сидел в «библиотеке» – комнате, заваленной книгами и газетами.

– Нестор?.. Ну, рад! Ну, рад! – Шомпер стиснул Нестора в объятиях, отскочил, чтобы получше его разглядеть, затем вновь прижал к груди. – Собираются, собираются соколята в родное гнездо! – Он все еще не утратил склонности к высокому «штилю». – «О, жаждал встретить я собрата, он снился мне в тяжелый час…»

Махно выложил булки на заваленный исписанной бумагой, газетами и книгами стол, и Шомпер вмиг смолк, сраженный увиденным.

– Хлеб! Белый хлеб! – патетически воскликнул он.

– Смеркается, – возвратил всех к прозе жизни Сольский. – Скоро комендантский час. Оставишь его переночевать?

– А ордер есть? – жуя, спросил Шомпер.

– Не успеет он уже. Завтра.

– Гм… гм… – недовольно промычал анархист.

– Ладно, – решительно сказал Махно. – Я где-нибудь на вокзале…

– Да что ты! – замахал руками Сольский. – Нашел место! Там-то тебя сразу и сцапают!..

– Гм… А какие-нибудь документы у тебя есть? – спросил Шомпер.

– У него все есть! Я смотрел! Нам бы с тобой, Исак, такие бумаги! – восторженно подтвердил Сольский наличие у Нестора нужных документов. – Ну, я побежал. Совсем стемнело. Мои будут беспокоиться… Семья!

Шомпер разложил для Нестора на полу в качестве постели кипы газет «Анархия».

– Наша газета. Бумага, правда, плохая, зато спать на ней мягко. – Он провел ладонью по газетам, будто погладил домашнее животное. – К сожалению, плохо расходятся. Увы! Не дорос народ!

– Нам бы такую в Гуляйполе! – вздохнул Нестор, укладываясь.

– Зачем? Людей грамотных у вас мало.

– Делать газету – грамотеев у нас, и верно, мало. А читать бы – читали! Хоть по складам! Только давай!

– А сытно у вас? – спросил Исак.

Махно невесело улыбнулся:

– Если б не немцы, было бы сытно. Грабят. И паны тоже землю назад отбирают. Не было б этого, галушек, сала было б у нас несчетно.

Шомпер сглотнул слюну:

– Да… Новороссия! Хлебный край!

– Да не в том дело, шо Новороссия, а в том, шо мы свою республику сотворили. Анархическу, вольну! Земли вдоволь. Добро панское людям роздали. Голодных не стало… Люди в нас поверили, от шо главное!

– Хорошо, хорошо. – Шомпер потирал руки. – Анархическая вольная республика! – Взгляд его мечтательно устремился вверх. – И ты, стало быть, во главе?

Нестор помрачнел.

– Была республика. И я был во главе. Был… Да все как-то не так вышло. Не хотел я во главе. Думал, шоб все сообща, громадой, миром. На сознательности. А люди захотели, шоб я вожжом был, властвовал. Я хотел як все, а они… Эх! – Он махнул рукой и смолк, не желая рассказывать о личном.

– Не доросли еще! – пробормотал Шомпер, теребя бородку. – А быть вождем – тяжкая ноша. Ни семьи, ни угла, ни простого счастья. Христова доля, брат! Хотя и Христос не хотел быть вождем! Только учителем!

– Это анархическая наука так теперь толкует? – спросил Нестор с неожиданным интересом.

– Да нет! Это уже не наука! Это уже личные наблюдения, горькие выводы!..

Шомпер стал рассказывать о вожде мексиканских крестьян Панчо Вилье, который возглавил революцию, овладел столицей страны, добился Конституции, общего равенства и братства, но был постепенно отстранен от руководства и в свои сорок лет отправлен на «почетную пенсию», получил немалый земельный участок и пятьдесят человек охраны, которая заодно обрабатывала землю, образуя небольшую крестьянско-анархическую коммуну. Всего-то!

– Слыхав я про Панчо Вилью, – ответил Нестор. – Може, от того мексиканского участка дело дальше пойдет. Говорят, не успокоился этот Панчо, не пошел на пенсию. Воюет… Анархия победит, это точно!

Он чувствовал в далеком мексиканце собрата. Подбадривал сам себя..

– Кажется, не воюет, – вздохнул Шомпер. – Слухи разные доносятся, но все пошло не так, как хотел Панчо Вилья.

– Значит, в науке не все сошлось, – не то спросил, не то сказал Нестор. – А вы меня учили, учили… Я и в Москву приехал, шоб мне растолковали, як дальше жить! – неожиданно зло, словно требуя немедленного разъяснения, закричал он. – Ну и шо вы мне скажете, вожди российского анархизма? Шо? Если для вас теперь булка – счастье!

– Тихо! – прошипел Шомпер. – Услышат, что здесь кто-то ночует!

Он замахал руками: бестолковый, нескладный.

– Ладно, – примирительно сказал Махно. – Вы не растолкуете, сам разберусь! – И повернулся спиной к Шомперу, давая понять, что устал.

– А ты-то как?.. Женился – нет? – спросил Исак. – Помню, твоя такие письма тебе писала! Поддерживала!

Нестор не ответил.

– А я вот тоже, как видишь, на газетах, – тихо сказал Шомпер. – Моя Нина так ко мне и не вернулась. Ее пожарный теперь в больших чинах, улучшенные карточки получает… Н-да!

Не услышав ответа, он ушел в другую комнату, зашелестел там «Анархией»…