Текст книги "Приключения 1964"

Автор книги: Виктор Смирнов

Соавторы: Олег Куваев,Сергей Жемайтис,Николай Коротеев,Борис Раевский,Евгений Федоровский,Гарий Немченко,Николай Устинович,Рафаил Бахтамов,Александр Черешнев,Альгимантас Чекуолис
сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 17 страниц)

За эти секунды Уваров успел передать на аэродром о случившемся.

– Беру управление на себя, – сказал командир эскадрильи.

«Что ж, это его право», – подумал Стахов. Будь он сам старшим на самолете, он поступил бы точно так же.

Стахов опустил ручку и как-то сразу почувствовал себя беспомощным. Теперь было так тихо, что летчики, наверно, могли бы разговаривать друг с другом, не прибегая к переговорному устройству. Где-то глубоко внизу под плотными облаками плескалось бушующее море.

Уваров положил машину на крыло, пытаясь скольжением сорвать пламя, оно тотчас же исчезло. Но как только самолет пошел по прямой, огонь снова выбился из-под обшивки. Уваров еще раз применил скольжение. Это не помогло. Языки пламени стали ещё длиннее.

«А вдруг взрыв?»

Самолет между тем вышел из облачности – внизу по-прежнему простиралось море.

– Надо покидать машину, – сказал Уваров. – Катапультируйтесь, Стахов. А я пока передам на аэродром наши координаты.

– Чего мешкаете? – спокойно спросил летчика Уваров через минуту, видя, что тот медлит. И это спокойствие тотчас же передалось Стахову. Он потрогал под собой резиновую надувную лодку и положил руку на рычаг выстрела катапульты. Всё это было делом двух-трех секунд.

Однако что-то (может быть, это можно было назвать интуицией) удерживало Стахова. Ему казалось, что Уваров найдет выход даже из такого трудного положения.

Между тем самолет резко накренился и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, стал скользить вниз, к бушующим волнам. Стахова прижало к спинке сиденья. Он видел, как ветер срывал с гребней волн белую пену. «Не успею выпрыгнуть!» Сердце замерло, а на лбу выступил противный липкий пот.

«Теперь уже всё», – решил Стахов, но в это время самолет снова перешел в планирование.

Уваров все так же спокойно сидел в своем кресле.

Стахов снова посмотрел в перископ. Пламя больше не показывалось из-под обшивки.

– Почему не прыгнули? – послышался голос Уварова.

– Не успел.

Пламя могло снова показаться в любую минуту. Командир решил идти на риск. Он заметил в стороне, почти у самого горизонта, узенькую каменистую гряду. С высоты она была похожа на спину выплывшего на поверхность моря кита. Не раздумывая, Уваров направил туда самолет. Ему хотелось спасти машину, её уникальные приборы, и он был теперь всецело поглощен заботой о том, как посадить самолет на один из этих пустынных, затерянных среди волн островков, не пролететь мимо, не промазать при вынужденной посадке на фюзеляж.

Грозовая зона между тем осталась в стороне. С каждым километром слабее чувствовалось её дыхание. И вот, наконец, из-за низких лохматых туч выглянуло солнце, море заиграло тысячами ослепительных искорок.

Стахов так напряженно вглядывался вперед, что у него даже стучало в висках. Острова, теперь это хорошо было видно, образовались из окаменевшей лавы, намытой гальки и песка.

Для вынужденной посадки с убранными шасси был пригоден только один из всей гряды. Но и его длина вряд ли превышала триста метров. Впрочем, «пригоден» не то слово. Инструкция разрешала посадку с убранными шасси только на мягкий грунт, иначе мог произойти взрыв. Но у потерпевших аварию не было другого выхода.

Летчики постарались не упустить во время посадки ни одной мелочи: своевременно выключили все тумблеры, сняли с плечей ремни парашютов, открыли кабину и убрали перед самой землей щитки. Если самолет пролетит мимо острова и сядет на воду, они смогут быстро выбраться из кабины и надуть резиновые лодки.

…Удар при посадке был таким сильным, что Стахов стукнулся лбом о приборную доску и потерял сознание.

Когда он очнулся, то увидел, что лежит на камнях в нескольких метрах от самолета. На лбу мокрое полотенце.

Подошел Уваров. В руках он держал подшлемник с водой. Тряпкой служил смоченный в воде рукав от его нижней рубашки.

– Лежите, – сказал он почти шепотом, увидев, что Стахов намеревался подняться с ложа, устроенного из камней и разостланных парашютов. – Вставать нельзя. Сейчас я перевяжу вам голову.

Он окунул тряпку в воду, отжал её и осторожно подложил под затылок.

– Спасибо, – сказал Стахов, почувствовав вдруг прилив нежности к этому угловатому молчаливому человеку с седеющими висками, и сжал ему руку.

«Может быть, и отец мой был таким же, – почему-то подумал вдруг Стахов, – скромным, внимательным, сильным». Но Стахов не помнил отца. Отец погиб на фронте в сорок первом. Тогда Стахову было только два года.

– Сообщить на аэродром о месте посадки невозможно, – сказал Уваров. – Радиостанция вышла из строя. Но уверен, что нас уже и без этого давно ищут.

Стахов чуть приподнял голову и осмотрелся. Поверхность острова напоминала ему панцирь огромной черепахи – она была изрезана щелями, заполненными водой. На самом высоком месте торчал железный ржавый стержень. Это была труба – основание радиомачты, на которой когда-то крепился блок метеоприборов и автоматический радиопередатчик. Он задумался над тем, почему сняли автомат «робинзон» с этого острова. Моллюски и морские звезды, которых он увидел на берегу, навели его на мысль, что во время сильных штормов остров частично затопляется водой.

Правда, где-то он читал, что у островов, имеющих небольшие размеры и расположенных далеко от материков, максимальные приливы не превышают одного-полутора метров. Это успокаивало, но ненамного: прилив мог увеличиться и за счет шторма.

«Не случайно же отсюда убрали метеорологическое оборудование», – подумал Стахов.

– Если ветер повернет в сторону острова, волны слижут нас с этих камней в одно мгновение, – сказал он с грустной усмешкой.

– Постараемся быть похитрее волн, – ответил Уваров. – Снимем с самолета трос управления и привяжем его к железной трубе, что вмурована в камень. Думаю, она может служить надежным якорем, пока мы не снимемся… – Он вдруг бросился к воде

Стахов, забыв о боли, приподнялся со своего каменного ложа и стал смотреть ему вслед. Минут через десять Уваров вернулся, держа небольшую морскую черепаху.

– Вылезла на берег погреться на солнце. – И вдруг брови его сомкнулись: – Почему вы встали? Надо обработать рану на лбу. И вообще вам лучше немного полежать.

– Не беспокойтесь, товарищ капитан, чувствую себя вполне бодро. Да и обстановка для лежания неподходящая. Я люблю болеть с комфортом: чтобы тишина, белые простыни, цветы. Давайте-ка посмотрим, что можно сделать из вашей черепахи, учитывая, что у нас есть керосин и зажигалка.

С молчаливого согласия обоих они решили особенно не рассчитывать на сравнительно небольшой неприкосновенный запас питания, который находился на борту самолета, а использовать «подножный» корм. Ведь неизвестно, сколько им предстояло пробыть на острове.

Сняв один из многочисленных бачков, имевшихся на самолете, они сделали керосинку. Стахов принялся за приготовление супа.

Усердно пережевывая черепашье мясо, Уваров рассказывал о своих исследованиях на острове:

– Растительности нет никакой. Кое-где в углублениях камней скопилась дождевая вода. Её надо собрать немедленно. Питаться будем крабами, рыбой. Её можно наловить в запруды. Это я умею. Ну, а вы будете чинить радиостанцию, не так ли?

Вместо ответа Стахов вдруг засмеялся. Уваров испуганно посмотрел на старшего лейтенанта.

– Что с вами?

– Ничего. Продолжайте. Просто мне пришла в голову мысль, что мы похожи на Робинзона и Пятницу.

– Не совсем. Даниэль Дефо создал для них лучшие условия. На острове, где они жили, водилась всякая живность. Они ели жареное мясо, пили ключевую воду, молоко и даже вино, питались сочными фруктами. И вообще жили, как на курорте. Ну, да не будем отчаиваться. Мы же люди другой формации. И то, что было бы не по плечу Робинзону… – он не договорил и поднялся с места.

Стахов тоже встал, стараясь не морщиться от боли.

– Надо укрепить самолет, – сказал Уваров, кинув быстрый взгляд на товарища. – Я буду снимать с самолета трос. А вы всё-таки полежите. Это не просьба, а приказ.

– Слушаюсь, – ответил Стахов. – Только разрешите мне сначала собрать из щелей в камнях дождевую воду.

– Да, это надо сделать засветло. Возьмите шприц для промывки двигателей, им будет очень удобно работать.

Лишь поздно ночью смертельно усталые летчики позволили себе отдохнуть.

Суровую решимость выражало осунувшееся лицо Уварова, когда он сел в кресло и закрыл фонарь. Как командир, он решил первым нести вахту. Шум прибоя теперь доносился слабее. Вода к этому времени заметно поднялась. Волны перехлестывали через каменный барьер и докатывались чуть ли не до самолета.

Первая ночь на острове прошла без происшествий. Когда Стахов проснулся, в кабине было светло, стекла приборов ярко блестели на солнце.

По берегу в засученных по колено брюках и без рубашки бродил Уваров. Вид у него был удрученный – в сделанные им запруды не попало ни одной рыбы.

Стахов выбрался из кабины. С отшлифованных волнами скал каскадами спадала в море вода – отлив ещё продолжался.

Обойдя остров, он нашел на рифе, вдававшемся в море, колонию ракушек самых различных размеров и окрасок.

Стахов присел на корточки перед бирюзовой раковиной. «На безрыбье и рак рыба, – подумал Стахов. – Во всяком случае, это будет некоторым дополнением к нашим галетам и шоколаду».

Наскоро позавтракав содержимым ракушек, они принялись за работу, Стахов стал ремонтировать радиоаппаратуру, а Уваров продолжал крепить самолет и, чтобы утяжелить машину, заливал баки, из которых выработалось горючее, водой.

Нелегко было Стахову найти неисправность. По ходу работы он вспоминал премудрости радиотехники, которую изучал в своё время в школьном кружке, а потом в военном училище. Он разбирал один узел за другим, соединяя контакт за контактом.

Время от времени к нему подходил Уваров. Его скуластое лицо было мокрым от пота. Спрашивал своим глуховатым голосом, как идет дело, не нужна ли помощь.

Стахов отмалчивался.

Уваров кивал головой и снова брался за работу. Стахов заметил – Уваров очень устал, но не подавал виду, даже улыбался. Ему это было нелегко, если учесть, что улыбался он вообще очень редко – уголками губ или глазами.

…Несколько часов пролетели, как одно мгновение. Стахов позволил себе передышку, чтобы немного размять онемевшие от неловкого сидения ноги. И тут он увидел, что остров уменьшился в размерах. Волны с грохотом обрушивались на каменистые берега, всё ближе и ближе подбираясь к самолету. Пена срывалась с гребней волн и перелетала через фюзеляж. Взгляд старшего лейтенанта невольно упал на часы. Без четверти три. Он поднял голову – всё небо на горизонте было закрыто тяжелыми тучами. Они надвигались на остров.

Стахов бросился помогать Уварову, таскавшему к самолету крупные камни. Они не прекратили работу и тогда, когда над островом разразился ливень. Только подобравшаяся к самолету вода заставила их забраться в кабину. Для большей надежности они загерметизировали её.

Скоро сделалось темно, как ночью. Волны время от времени стали перекатываться через самолет. Он то и дело сотрясался от ударов.

– Не снесет нас в море? – спросил Стахов. – Нет ничего глупее, чем погибнуть так нелепо.

– Не должно. Мы крепко зацепились за камни. Впрочем, всё будет зависеть от того, сколько продлится шторм.

Всю эту ночь летчики не сомкнули глаз. Иногда они, подловив момент, когда очередная волна, только что разбившись о самолет, катилась дальше, на секунду открывали кабину, чтобы «хлебнуть» свежего воздуха.

К утру море стало утихать. Вода вокруг «спарки» уже не бурлила так сильно. У Стахова зародилась маленькая надежда на благополучный исход. Он теперь уже меньше прислушивался к каждому треску в самолете, реже озирался вокруг, освещая карманным фонариком обшивку кабины.

– Как думаете, командир, ищут нас? – спросил Стахов Уварова, когда стало совсем светло.

– Я в этом не сомневаюсь! – быстро ответил тот. – Думаю, что нам недолго уже осталось здесь загорать.

Стахову сделалось стыдно за свой вопрос. Он замолчал и взялся за дело. Сначала очистил стекла кабины от грязи и ила, а затем снова принялся за починку радиоаппаратуры. Наконец первая неисправность была устранена. В приемнике послышались голоса людей, потом музыка. Музыка наполнила его сердце тихой грустью о доме, о товарищах, с которыми он был не очень-то дружен раньше.

Приемник как-то связывал их с внешним миром. Ежевечерне, забравшись в кабину, они на несколько минут включали приемник, чтоб послушать последние областные известия. Включать чаще нельзя – энергия аккумуляторов была на исходе.

Однажды они услышали сообщение, которое сильно взволновало их. Потерпевший аварию сейнер был взят на буксир и успешно выведен из опасной зоны. На берегу в населенных пунктах своевременно приняты все необходимые меры предосторожности. Жертв нет. Всё ценное вывезено из зоны затопления. Но об Уварове и Стахове – ни слова.

– Либо считают нас погибшими, либо ищут, – сказал Стахов.

– Ищут. Не сомневаюсь, – ответил Уваров.

После этого сообщения они долго сидели молча, каждый думал о своем.

…Прошла неделя. Рана на лбу Стахова уже зажила, и он всё свободное время посвящал поискам пищи. Дело это было не простое: море кишело рыбой, раками, моллюсками, но поймать их голыми руками никак не удавалось.

И тогда летчики решили заняться подводной охотой.

Стахову уже приходилось во время отпуска плавать под водой и нырять с маской и дыхательной трубкой, однако о подводной охоте у него были самые смутные представления. Уваров же подводным спортом и вовсе никогда не занимался. Но тем не менее они, не откладывая дела в долгий ящик, с жаром взялись мастерить нужное снаряжение. Не умирать же им было с голоду.

Из рулевой тяги сделали гарпун, из очков – подобие маски, для этого пришлось заделать в них дырочки для воздуха стеарином, которым была залита коробка с бортпайком. Гофрированная трубка от кислородной маски должна была заменить летчикам дыхательную.

Маленький островок оказался огромной горой, уходящей своим основанием в неведомые глубины моря. Стахову даже жутко сделалось, когда он повис над темневшей внизу бездной.

Летчик поплыл к рифу. Здесь подводные берега были более отлогими, со множеством расселин, из которых тянулись темно-зеленые водоросли. На фоне темнеющей воды виднелись стаи мелких серебристых рыбешек. Бить их острогой – что стрелять из пушки по воробьям.

Целых пятнадцать минут пробыл Стахов в студеной воде, но ни одной рыбы не подстрелил. Они уплывали раньше, чем он приближался к ним со своим гарпуном.

Выбираясь на берег, он увидел камни, облепленные темными двухстворчатыми продолговатыми раковинами. Это были съедобные моллюски мидии. Ну что ж, это тоже пища.

Не повезло и Уварову, впервые спустившемуся в подводное царство. Он был так потрясен всем увиденным, что забыл об охоте. А потом потерял гарпун. Пришлось делать новый. На этот раз Уваров вместо алюминиевой трубки взял железную. Гарпун из неё получился увесистым, а стало быть, обладал и большей пробивной силой. Наконечник для гарпуна он сделал из трехгранного напильника, а к другому концу привязал длинный, тонкий и довольно прочный электропровод.

Наконец повезло. Дважды уже они добывали к обеду жирных бычков. А один раз попался крупный морской окунь.

А жизнь шла своим чередом. Ежедневно Стахов возился с передатчиком. Должен же он заставить его заговорить. Перебирая контакт за контактом, летчики всё-таки обнаружили неисправность в аппарате. И вот в эфир полетели радиограммы. Одна, вторая, третья. Ответа не было. Значит, их не слышат. Удивляться было нечему: «садились» аккумуляторы.

«Надо поскорее убираться отсюда, пока мы совсем не ослабли, – подумал Стахов впервые за всё время. – Даже на аварийных резиновых лодках. Надо плыть, плыть и плыть, пока не доберемся до трассы, где ходят суда. Бортового пайка, конечно, может не хватить. Ну что ж, будем питаться планктоном, как питался француз Бомбар, который провел в океане на обыкновенной надувной резиновой лодке более шестидесяти суток.

Он поделился своими мыслями с Уваровым.

– Бомбар вылавливал планктон мелкой сеткой и пил в небольших дозах морскую воду, – сказал Стахов. – Мы воспользуемся для ловли планктона парашютом.

– Здесь нас найдут быстрее, – ответил Уваров. – Да и самолет покидать не хотелось бы.

– А если нас уже не ищут?

– Ищут, Юра. Обязательно ищут. Но как помочь поискам? Мне вот пришла в голову мысль: пока ещё аккумуляторы не «сели» окончательно, попробовать связаться с землей через ионосферу. В этом случае должна значительно увеличиться дальность передачи.

Решили дождаться двух часов ночи. В это время на земле снижалась интенсивность радиопередач и увеличивались шансы на то, что их услышат.

Но это не понадобилось.

В полдень издалека донесся рокот мотора. Летчики встрепенулись, подняли головы и увидели в стороне летевший над самой водой вертолет. Нужно было чем-то привлечь внимание пилота. Но как это сделать? Уваров стал раздеваться. Он привязал нижнюю рубашку к гарпуну и начал размахивать ею.

Вертолет продолжал лететь стороной.

Стахов предложил Уварову облить рубашку керосином и поджечь. Через минуту клубы черного дыма поднялись над островком.

Вертолет развернулся и стал приближаться. Вот он повис над островом. Дверь откинулась, и вниз упала веревочная лестница.

Альгимантас Чекуолис
Четыре гороховых супа

«Кукурузник» накренился на левое крыло. Земля опрокинулась и горой заслонила небо.

– Вниз гляди, тебе говорят! Теперь видишь? Видишь лагерь или нет, я тебя спрашиваю?

Деревья, рядом с ними не то кусты, не то камни, подозрительно близкие горные вершины – всё слилось в сплошной серо-пегий диск. Зигмас помотал головой. Пилот выровнял машину и пошел на четвертый заход.

– А теперь? Сюда гляди, сюда! – опять услышал Зигмас в наушниках сердитый голос летчика.

Зигмас утвердительно кивнул, и мотор, словно только того и ждал, сразу затих, пропеллер начал рубить воздух с размеренным посвистом. Разбуженные, зашумели ветки кедров, самолет подскочил на поляне и остановился. Зигмас выбросил за борт рюкзак, вылез; поддерживая машину за крыло, помог ей развернуться и остался один.

Под ногами затрещал мох, и снова тишина: ни птичьего голоса, ни дыхания ветра. Неяркое северное солнце едва пригревает. Растения кругом будто с другой планеты: черные, точно обгорелые, березки, унылые кедры, еле доходящие до плеча, низкие, словно притиснутые рукой великана. Зигмас достал карту, установил азимут и тронулся в путь.

Лагерь появился впереди совершенно неожиданно. Радостно вскрикнув, Зигмас пустился бегом. Но на стоянке никого не было. На небольшой площадке – затоптанный олений помет. Среди деревьев – натянутая медная антенна. Зигмас громко позвал, потом выстрелил в воздух. Никакого ответа. Порылся в палатках, перекусил, улегся и, поворочавшись немного, заснул.

Проснулся он от охватившего с новой силой чувства неуверенности, которое преследовало его с той минуты, как он отправился в путь. Зигмас протер глаза, огляделся. На стойке палатки висели надувная боксерская груша и перчатки.

От удара груша зазвенела и отскочила до самого верха палатки. Зигмас надел перчатки и принялся тузить грушу – левой, левой «хуком» справа. Вскоре вся палатка закачалась и загудела.

– Добро, добро! Будет мне кого потренировать!

У входа в палатку стоял высокий парень с большим рюкзаком, в ковбойке, распахнутой по самый пояс, в резиновых сапогах с отвернутыми голенищами. Он был невероятно худ, даже щеки запали. На жилистой шее выступало большое, как часто бывает у тощих людей, адамово яблоко.

– А может, я тебя потренирую? – огрызнулся Зигмас.

Легко, как кошка, незнакомец повел плечом, и рюкзак соскользнул наземь.

– Становись, становись! – Парень наклонился, и в руках у него оказалась вторая пара перчаток.

Зигмас сделал шаг – из глаз посыпались искры. Будто натолкнулся на бетонную стену.

…Холодная струя воды стекала по лбу. Упираясь локтями, Зигмас сел.

– А теперь давай познакомимся. Данила Каузов, начальник геологической партии.

Зигмас увидел клетчатый рукав. Безотчетно пожал протянутую руку. Встал. В голове шумело, по палатке мелькали какие-то точки.

– Пошли ужинать, – услышал он. – И лучше бы сразу сказал, что ты боксер.

Это звучало как указание. На будущее время.

…Утром Зигмас сквозь сон почувствовал, что Данила встал и вышел. Было темно и холодно. Зигмас взглянул на часы: всего пять. Поднимался Данила, кажется, беззвучно, а радистка Люда и рабочий Петя в соседней палатке все-таки услышали, побежали вслед за начальником и заплескались в ручье. Зигмас был не из лентяев. Но в удовольствии понежиться лишний десяток минут в теплой постели он себе не отказывал. А кроме того, после ухода Данилы – Зигмас никогда и ни в чём не боялся себе признаться – в палатке стало будто уютнее. Ничего себе начальничек! Вот и работай с таким, вот и советуйся!

Отыскав мыло, подпоясавшись мохнатым полотенцем, Зигмас вылез из палатки. От мисок уже поднимался пар. Впоследствии Зигмас заметил, что Данила всегда такой: сразу успевает выполнять несколько дел.

«Умоюсь попозже», – решил Зигмас. Ели торопливо и молча. Пока Зигмас добрался до донышка, те трое уже отбросили в сторону росистую траву, которой обтерли ложки. Данила развернул карту.

– Пойдешь с Людой. И поживей навёртывай, ты тут не у тещи в гостях!

Зигмас демонстративно откинул в сторону миску, а Данила добавил:

– Всё вытрешь, вещи уложишь в мешки. Домработниц здесь нет. Для начала тебе тридцать километров. На первый день хватит. Пойдешь вверх по течению Вертушинки. Видишь?

По зеленым и синим линиям незнакомой карты Зигмас постарался запомнить маршрут.

– Всё остальное тебе покажет Люда. Я пойду по дуге, встретимся возле Чалдонских ключей. Твой счетчик в порядке, я его вечером отрегулировал.

Разворачивая карту, Зигмас ещё слышал за спиной шаги Данилы. Собирался кое-что спросить, но, когда повернулся, не было уже ни начальника, ни палаток. Люда улыбнулась, поймав растерянный взгляд новенького:

– Ничего, привыкнешь… Я тоже привыкла…

И первая, понукая оленя, полезла под кедры.

Зигмас был ей благодарен. Она придерживала ветки, чтобы не хлестали его по лицу; перейдя ручей, возилась с оленями, пока он, балансируя, скользил по камням, заросшим водорослями, окруженным кипящей пеной. Километров через пять они нашли скалу с пятном извести – знак, оставленный Данилой.

Это было начало маршрута. Люда сняла с плеч ручной бур, врезалась в землю на 60 сантиметров и, пока Зигмас пристраивал наушники с пористой резиной, прошла ещё сотню метров и снова начала бурить. Зигмас сунул щуп счетчика Гейгера в свежий шпур и даже вздрогнул, когда в наушниках запищало и засвистело. Но стрелка пометалась, пометалась и застыла на 10. Радиоактивность слабая.

Километра через два разряды и вой усилились. Зигмас сорвал с головы обруч. Счетчик показал 80. Еще не вполне уверенный, подозвал Люду.

– Да, тут руда, – подтвердила радистка.

Она огляделась и, отсчитав в сторону двадцать пять метров, опять сделала шпур.

Они потратили целый час, но Зигмас стал гораздо бодрее.

– Мне везет, – сказал он и попытался похлопать Люду по плечу.

Радистка покачала головой и осторожно, словно нянька, которая отнимает у ребенка игрушку, сказала:

– Нет… Маловато, очень слабое пятно… Шахты тут не будет.

Вскоре он вспотел, устал, его охватила ярость. Девушка мчалась, как на свидание, всё поглядывая на часы. Она легко изгибалась, ныряя в темные тоннели под кедрами, с козьей легкостью перемахивала с камня на камень, забредала по пояс в холодные пенистые ручейки и озерки, ведя за собой оленя.

«Второй Данила!» – злился Зигмас. Девушка вообще чем-то походила на начальника – стройная как тростинка, подпоясанная широким ремнем, порывистая в движениях, она вдобавок явно подражала Даниле: такие же рыжие лыжные брюки с прошитой стрелкой, такая же клетчатая ковбойка, расстегнутая до отказа: выглядывал краешек розового кружева. Только волосы туго, по-деревенски, повязаны платком.

Когда Зигмас второй раз обнаружил следы руды и они остановились, он долго не мог вымолвить ни слова – так запыхался. Люда достала носовой платок, вытерла ему лоб и, предваряя упреки, заявила:

– Лучше сразу обтерпеться… Ночью будут ныть кости и с утра ещё поболят. Но ничего, обойдется, быстро привыкнешь. Завтра пройдем уже пятьдесят километров, и так до осени…

Радистка сама собрала образцы туфа, налила из цветастого китайского термоса горячего крепкого кофе.

– Вчера Данила один покрыл всю дистанцию. Конечно, не совсем в одиночку, с двумя оленями. – Она улыбнулась, блеснули сощуренные глаза северянки. – С тех пор как Дрогов сломал ногу, – продолжала она беззаботно (на место Дрогова и был прислан Зигмас), – Данила всегда один работает. А в прошлом месяце мы оставили медвежью шкуру. На кедре растянули. Это Данила подстрелил. Может, найдет кто-нибудь…

Сумасбродная, несуразная девица! Зигмас нервничал, а ей, кажется, всё нипочем: и полупудовый бур, и нехоженая горная тайга, и даже обжигающий кофе – она выпила две кружки одну за другой, умудряясь в то же время тараторить без умолку.

До лагеря добрались поздно ночью. Данила подыскал изумительное место. Здесь росли несколько настоящих высоких кедров и черные раскидистые пихты. Рядом были утесы, напоминавшие разваленную печь. Должно быть, именно они и прикрывали деревья от бешеных, всесокрушающих ветров с океана. Ветви в вышине шумели, совсем как в родных местах в Литве, но Зигмасу теперь было на всё наплевать. Он упал ничком у костра и думал об одном: чтобы Люда не рассказала Даниле, как они работали. Но Люда ставила палатку, а потом тоже растянулась возле костра, у ног Данилы.

– Так что, нравится тебе работа геолога? – спросил Данила у Зигмаса.

– А я уже работал. На Коле, в Воркуте. Практику там проходил.

– Тоже сравнил! – начальник расхохотался. За ним Люда и вылезший из палатки Петя. Будто они что-то знали, но таили про себя.

Зигмас освирепел. Он сел, чувствуя, как исчезают усталость и робость.

Но как ни силился он проявить безразличие и самоуверенность, рассказывая про свой маршрут, он запинался, словно на экзамене. А Данила сунул руки в перчатки и стал лупить по груше. Даже не дал ему закончить:

– Я эти места знаю, – бах-бах! – я ведь шел параллельно. Больше – бах-бах! – надо в воду смотреть, тут ключи из глубины идут. Глина – бах-бах! – ерунда. Ты вглубь гляди!

Если б не этот разговор, Зигмас утром ни за что бы не поднялся. Ведь ночью глаз почти не сомкнул. Сводило икры. Только зажмуришься – под ногами разверзается зыбучее болото. Когда на рассвете Данила вышел, Зигмас схватил градусник. 38,5! Вытянул руки – пальцы дергает и сводит, словно во время лихорадки. Неужели нельзя было остаться в Литве? Вот влип так влип.

Обмотав шею полотенцем, Зигмас заковылял за утесы. Данила уже был там и, услышав шаги, даже не обернулся. Ведет себя так, будто один на целом свете. Подскочил и плюхнулся в омут. У Зигмаса уже не было сил удивляться. Он осторожно притронулся ладонью к ледяной воле, потер нос, щеки, шею. Данила плавал, как в бассейне, тщательно проделывая все движения. Вынырнув, выбрасывал руки вперед и в стороны, чтобы опять надолго погрузиться. Только по выпученным глазам можно было догадаться, что начальнику тоже отчаянно холодно.

Для Зигмаса это был страшный день. Толстое мохнатое полотенце, которым он повязался вместо шарфа, душило, натирало шею. Зигмас уже плохо видел дорогу и, споткнувшись, больно ушибся: камни были острые, как ножи. Его уже нисколько не интересовало, что о нём подумают, и он несколько раз кричал Люде, чтобы обождала, не бросала его одного. Но радистка останавливалась, только когда Зигмас её нагонял. Тогда она брала счетчик, шла проверять, а потом еще укоризненно покачивала головой.

Однако с полудня Зигмас с удивлением ощутил, что в голове прояснилось, сердце бьется хоть и учащенно, но равномерно, а ноги ступают тверже. Всё шло так, как предсказывала Люда. Под вечер он даже что-то замурлыкал себе под нос.

С каждым днем партия уходила все дальше в горы. Кедры всё ниже и ниже жались к земле. Появилось больше прогалин. А за ними, казалось, совсем близко виднелись рыжие обнаженные склоны сопок. Когда темнело, они ещё долго сверкали на солнце, и с них в долину падали золотые отблески. Данила укладывал в папку все новые карты пройденных мест – ободранные, замызганные, словно побывавшие в руках у первоклассников. На них пестрели пометки об интенсивности – желтые, синие, зеленые, черные пятна. Будто деревенская юбка.

Чем выше, тем больше высыпало на картах красноты. Зигмас думал, что Данила остановится. Залежи были отличные, никто не стал бы их упрекать. И всё-таки начальник вытаскивал новый чистый лист. «Надо добраться до водораздела», – говорил он. Но прошло ещё две недели. Вертушинка сузилась, стала ручейком, который легко перепрыгнуть, а склоны ни на километр не казались ближе. Только снежные шапки на сопках становились всё белее, сползали языками всё ниже.

Взберешься на высокий утес, и можно обозреть весь пройденный путь, обидно короткий, как думалось теперь Зигмасу. Вот вертушинский омут, вот утесы первого лагеря, а дальше всё тонет в голубизне долины: ни тропки, ни дымка от костра, так и кажется, не хватит сил всего человечества, чтобы обойти эту тайгу.

Близилась зима. Исхудалые олени кричали так жалобно, что сердце разрывалось. Первые морозы иссушили траву, скрючили мох, и корма для них почти не стало. В ручейках и родниках появился лёд.

Зигмас надел меховой комбинезон Дрогова. Ноги Зигмаса пообломались, лицо обветрилось и загорело, мышцы окрепли. Он действительно притерпелся. Два раза начальник гонял его, сонного, голодного, на вторичную проверку небрежно проведенных маршрутов. После этого очередные пятьдесят километров, конечно, представлялись сущим пустяком.

Как и прежде, Данила мало интересовался Зигмасом, а тот не видел необходимости расплачиваться за это откровенностью или почтением. Остальные считали поведение начальника совершенно естественным. Люде иногда влетало даже больше других: и за то, что трещал край палатки, и за то, что кровоточили копыта оленей. А девушка и не пыталась огрызаться, только смущенно смеялась.

Как-то раз, взволнованная, собираясь что-то сказать, она положила ладонь на локоть Данилы. А тот как откинет голову.

– Это ещё что? Может, тут, в тайге, начнем любовь крутить?

Возмущенный Зигмас хотел было заступиться, но передумал: их дело. Не так уж важно всё это, необходимо просто как-то просуществовать два-три месяца. Его волновало теперь другое. По вечерам Люда включала рацию и сообщала товарищам, что партии одна за другой возвращаются на базу. Но никто, кроме Зигмаса, на это, кажется, и внимания не обращал. Те втроем закопченными пальцами скребли карту, как ребята, готовящие поход: лихорадочно отбирали друг у друга циркуль, вышагивали им по карте ещё десятки, еще сотни километров, будто можно птицей перелететь через эти ущелья и горные цепи, а не тащиться с рюкзаками, счетчиками, бурами, спальными мешками на плечах. Ни один из них даже не заикнулся, что больше нельзя, что пора возвращаться, что на дворе октябрь.