Текст книги "Прерванный рейс"

Автор книги: Виктор Смирнов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

8

Такси пробежало город, вырвалось на Васильевский остров и застряло в геометрически правильной паутине улиц. Это было царство прямого угла.

Я поднялся на пятый этаж серого, безликого дома.

Дверь открыла мать Юрского. Для женщины сорока лет, к тому же переживающей несчастье, она слишком смело обращалась с косметикой. Я сказал, что знаком с ее сыном и пришел узнать, почему он не появляется.

Она провела меня в комнату, поправила прическу и неожиданно всплеснула руками:

– Не углядели мы Славика, не углядели!

Жест показался театральным. Похоже было, она не знает, как выражать горе, и поэтому прибегает к сильным приемам. Быть может, эта женщина еще не поняла, что произошло.

– Не углядели мы! – повторила она.

Многозначительное местоимение перекладывало часть ответственности и на меня. Что ж… В комнате чувствовалось отсутствие мужчины, хозяина. Вдовья доля, наследство войны.

– Убежал Славочка, убежал.

– Куда убежал?

– Может, во флот. Он давно с приятелем договаривался, с соседом Алешкой. Милиция уже расспрашивала. Он у моего двоюродного брата какую-то иконку взял. Господи, это ж от баловства!

– А больше ничего не взял?

Я переборщил с расспросами. Она спросила сухо, изменив тон:

– Где же вы с ним познакомились?

Вытащив из кармана цепочку, я покрутил ею вокруг пальца. Эта цепочка, увешанная всякими заграничными брелочками, с автомобильным ключиком была противовесом профессиональному любопытству. Брелочки позванивали о легкомыслии, ключик свидетельствовал о прочном материальном положении. И то и другое не вязалось с представлением о сотруднике угрозыска.

– Мы любим автомобили.

– Понимаю, – сказала она с облегчением. – Молодежь сейчас очень интересуется машинами.

«Скорее всего продавщица, – думал я, посматривая на хозяйку. – У тех, кто стоит за прилавком, особая сутулость. Выпрямляясь, они откидывают корпус назад, чтобы сбросить тяжесть с поясницы…»

В доме много дорогих вещей, аляповатых и безвкусных.

– Вы, кажется, в магазине работаете?

– В аэропорту, в буфете.

– Хорошая работа!

– Да где уж! По суткам дома не бываю. Ну, правда, о Славике забочусь, вещички у него что надо. Вот, пожалуйста. Уютный уголок, правда?

Я окинул взглядом «уютный уголок». Рисунок брига на стене, секретер. Две полки с книгами. Жюль Верн, Мопассан, двухтомный Джозеф Конрад, затрепанный. Множество пестрых журналов, «Пари-матч», «Стэг»… Наверно, мамаша приносила из аэропорта. Что ж, читай, коли голова на месте. Но ведь он небось, слюнявя пальцы, рассматривал лишь рекламу и полуголых девчонок. «Изящная жизнь»!

К секретеру был приколот самодельный плакатик, изображающий характерный силуэт Петровской кунсткамеры. Надпись: «Мир – кунсткамера, люди – экспонаты. Ст. Юрский».

Позер…

– Как вы думаете, Славик скоро вернется? – спросила она так, будто ее сынок, решив пошалить, запрятался в багажнике моей машины.

В том же доме я отыскал приятеля Юрского, восемнадцатилетнего Алешку, застенчивого веснушчатого парня.

– Мы со Славкой редко встречались последнее время, – сказал он.

– Может, он уехал, чтобы устроиться матросом? Вы ведь с ним хотели во флот?

– Если бы матросом, то пошел бы со мной работать в порт. Я на буксир устроился пока. А в военкомате обещали, что возьмут в военно-морские…

– А он?

– «Ерунда, – говорит. – Не хочу, мол, размениваться по мелочам. Вы еще обо мне, – говорит, – услышите!»

Дядя жил недалеко от Аничкова моста. Не доезжая нескольких остановок, я вышел из троллейбуса. В запасе оставалось еще по крайней мере полчаса, а Ленинград создан для неспешной ходьбы. Как поэзия, он не терпит суеты.

Легкие контуры каменных громад вставали, как мираж, как облик задумчивой и благостной земли. Я пил ленинградский воздух и завидовал людям, для которых эти улицы были домом.

«Граждане! При артобстреле эта сторона улицы особенно опасна». Надпись, оставшаяся с давних времен, ворвалась в тихий мир, как снаряд, полет которого потребовал двадцати лет.

Но в барочных завитушках дворцов гнездились и ворковали голубки. Колоннада Казанского собора охватывала толпу, словно две руки. Зеленые, округлые кроны лип были легки и, казалось, вот-вот поднимутся к нёбу, как стайка воздушных шариков…

Эти улицы рождали ощущение, что весь мир полон гармонии и покоя.

Близ Гостиного двора была толчея, здесь царило ощущение вечного праздника.

Я не знал, что несколько дней назад в то же полуденное время тот же перекресток пересекал человек по фамилии Лишайников. За ним шли по пятам, и этот человек вскочил в спасительный магазин, сумев оторваться на некоторое время от преследования.

В его распоряжении было лишь несколько минут. Чем дальше уходил он в гомоне и суете, тем уже становилось свободное пространство. Единственное, что он мог сделать, – уничтожить пленки с кадрами, сделанными на военном объекте. Лишайников не зря считался хорошим работником у тех, кто дал ему задание. Он думал только о пленках, которые достались ему нелегко и на которые давно возлагали надежды там, за тысячи километров. Специальный связной, законспирированный, надежный, ждал «материал».

Когда, поднявшись на третий этаж, преследуемый увидел Грачика, мелкого фарцовщика и спекулянта, однажды оказавшего Лишайникову услугу, он не колебался ни секунды и сделал не предусмотренный правилами ход…

Если бы мне было известно все это, то, проходя мимо Гостиного двора, я бы почувствовал, как среди праздничного оживления пахнýло войной.

Он, Лишайников, пришел оттуда, из двадцатилетней давности, из войны. Он нес с собой беду.

Но я ничего не знал ни о Лишайникове, ни о его миссии. Я шел по Невскому, разглядывая дома и витрины, и думал о Ленинграде, Юрском и о себе.

Профессор был до того худ и бледен, что воспринимался как плоскостное изображение, сошедшее с одной из многочисленных икон, висевших на стенах мастерской. На вид ему было лет шестьдесят. Наверняка он был одним из тех, кто еще с рождения получает в пожизненный дар полдесятка хронических болезней, но благодаря неистовости духа и увлеченности умудряется дожить до восьмидесяти и успевает сделать то, что не под силу взводу здоровяков.

– Я из милиции, – сказал я. Незачем было разыгрывать спектакль перед этим человеком.

– Что-нибудь известно о мальчике? – спросил профессор.

– Пока ничего. У меня не совсем официальный визит. Хотелось бы поговорить… Скажите, как исчезло «Благовещение»? И что это за икона?

– Икона стояла вот здесь.

Он указал на дощатый столик в углу. Я понял, что даже этот столик остается в его глазах святыней.

– «Благовещение» было моим самым большим открытием. Когда ко мне пришел Станислав, я говорил ему об этом. И не поверил глазам, когда, вернувшись, не увидел ни племянника, ни иконы. Ждал до полуночи: может, мальчик одумается. Потом отправился к сестре, и она передала записку: «Дядюшка, ты еще найдешь что-нибудь, а я не могу упустить единственный шанс».

Сигарета дрожала и никак не хотела входить в мундштук.

– Видите ли, «Благовещение» попало мне в руки в облике довольно заурядной иконы. Но, я обратил внимание на поля. Обычно, чем древнее икона, тем уже поля… И доска была рублена топором по-особому, по-новгородски, как это делали в двенадцатом-тринадцатом веках… Несколько глубоких трещин, возникших несмотря на то, что доска была скреплена гвоздями, – опять-таки очень старой поковки гвоздями. Краски положены не на холст, а на алебастр. Пришлось делать рентген. Оказалось, под верхним слоем красок еще два. Почти полтора года ушло на то, чтобы снять верхние слои и открыть настоящее чудо – «Благовещение», работу мастеров двенадцатого века. Это была уникальная икона, равных я не знаю… Мне оставалось поработать над ней самую малость.

Мастерская медленно погружалась в сумерки. Сухие лица святых смотрели на нас со стен и, чем темнее становилось в комнате, тем ярче разгорались их нечеловеческие глаза. Старинные часы пробили восемь, и при каждом ударе у совы, сидевшей поверх циферблата, хлопали веки. Я подумал о Юрском. Неужели его нисколько не волновал этот загадочный мир?

– Ваш племянник часто бывал здесь?

– Последние три года очень редко.

– Почему?

– Не знаю. Появились другие интересы, «улица».

– Вы не пробовали взять его с собой в экспедицию?

– Нет, он ведь не очень… – Профессор посмотрел на меня. – Да, я понимаю. Спросите, кто живет на втором этаже, надо мной, и я не отвечу. Находишь прошлое, но теряешь человека, который рядом. Нет, я не жалуюсь. Только об одном прошу: не дайте пропасть мальчику. Бог с ним, с «Благовещением».

– Станислав знал о фантастической стоимости иконы?

– Спросил как-то. В принципе цены никто не знает. Но две подобные иконы хранятся у коллекционеров. В Лондоне, Сан-Франциско… Их стоимость известна. Отсюда аналогии.

– Вы думаете, им руководила только жажда денег?

– Не думаю. Его возраст скорее романтический, чем меркантильный. Жажда необычного может толкнуть человека и на хорошее и на дурное.

Сухое, туго обтянутое пергаментной кожей лицо профессора желтело в сумерках, словно освещенное изнутри свечой.

– Скажите, профессор, способен рядовой знаток искусства определить уникальность этой иконы?

– Тут нужны специальные знания.

– У вас есть знакомые в N? – спросил я, называя город, который стал теперь местом моей работы.

– Нет. Хотя… Кажется, туда переехал Копосев. Такой маленький человек с вислой челюстью. Да, да…

Не было ни гроша, да вдруг алтын! Снова я наткнулся на загадочного Копосева. Не слишком ли часто этот тип переходит улицу при красном свете?

– Он что же, реставратор?

– Да нет. Доставал мне и коллегам химикаты, краски, всякие там штихеля. Не всегда ведь найдешь, что нужно. Ну, а Копосев большой дока по экспорту-импорту. Разумеется, не из бескорыстной любви к искусству.

– Копосев знал о вашей находке и ее ценности?

– Знал.

Профессор проводил меня до дверей. Рука его была холодна. Он казался очень одиноким в огромной, темной мастерской.

– Ищите не икону, – сказал он тихо. – Ищите мальчика.

9

Сидя на жесткой лавке в гулком, залитом неоновым светом зале аэропорта, я думал о том, что последние слова профессора, прозвучавшие как робкая просьба, довольно точно определяли линию расследования. Предстояло искать не преступника, увезшего драгоценную икону, а жертву.

Прежняя версия имела в виду не реального преступника, а манекен умозрительно сконструированного злодея. Теперь же, после всех ленинградских встреч, я пришел к выводу, что Юрский, как бы ни испортила его «улица», не был способен на изощренное, продуманное убийство. Как итог напрашивалась четкая альтернатива: если Юрский не убийца, то он жертва, иначе как объяснить его исчезновение? На сцене появилось главное действующее лицо, настоящий преступник, убийца, для которого Юрский был такой же помехой, как и Маврухин.

…С невеселыми мыслями я улетел из Ленинграда. Я получил ответ на главный вопрос. Юрский не мог стать убийцей. Но жив ли он?

Я прилетел утром и тотчас позвонил Шиковцу.

– Какой же следует вывод? – спросил он.

– Копосев. Через него должна проходить ниточка.

– Нет. Не должна и не проходит. У него алиби. Алиби у всех, кто был связан с ним и с Маврухиным.

Что же, искать убийцу опять-таки на теплоходе, среди «четверки»? С этим я не мог согласиться.

– «Благовещение», во всяком случае, находится у того, кто сумел избавиться и от Маврухина и от Юрского. У «третьего».

Шиковец молчал. «Третий» звучит красиво, но слишком неопределенно. Я упрямо продолжал строить сложную конструкцию из детских кубиков.

– Не исключено, что Юрский погиб еще раньше, чем… Тот «третий» мог убрать его сообща с Маврухиным, а затем уже… Не только преступника надо искать. Но где и как могли расправиться с Юрским?

– Помните загадочный пожар на причале? Зачем Маврухину было нужно, чтобы «Онега» ушла подальше от этого причала? Быть может именно на этом месте…

– Понял, – прервал капитан. – Немедленно договорюсь с начальником подводных работ. Его фамилия Стырчук. Бородатый. Подключайся.

Шиковец повесил трубку. Он был деловым человеком. Все мои нерешительные рассуждения он превратил в четкое действие. Теперь, прежде чем вернуться к старой версии, он сделает все, о чем я попрошу, чтобы по крайней мере убедиться в несостоятельности моих выводов.

– Как слетал? – спросил Валера.

– Прекрасно. Ты все еще дежуришь?

– Вместо механика. Ложко только что пришел. Они с Машуткой перевернулись в заливе. К счастью, на мелком. Но все вещи утопили. И гитара уплыла.

– Бедняги!

– Ничего, гитару мы подберем, когда отправимся в рейс, – рассмеялся Валера. – Это по пути, возле бакенов. Зайди в камбуз.

Кастрюля с гречневой кашей, завернутая в полотенце, еще хранила тепло. Рядом лежала записка Прошкуса: «Кампот вбитоне в халодильнике». Заботливый «боцман»…

Через час я был у второго причала, где когда-то загорелась бочка с ветошью. Неподалеку покачивался небольшой катерок. Окна его вспыхивали солнечными зайчиками. В этой части затона над всеми сооружениями господствовал старый форт. Темно-коричневый, с округлой центральной башней и расходящимися во все стороны стенами-ходами, он был похож на гигантского краба.

На корме катера одевали водолаза. Командовал загорелый бородатый человек. Это и был Стырчук.

– Я не говорил ребятам, чтó мы ищем, – сказал Стырчук, когда мы отошли в сторону. – Если в воде тело, то они обнаружат. Акваланг знаете?

Я показал удостоверение инструктора.

– Ладно. Тогда провожатого давать не будем. Просто последим за буйком. Советую надеть гидрокостюм.

Он помог залезть в резиновую, обтягивающую тело шкуру и укрепил баллоны.

– Не увлекайтесь, следите за давлением!

Я прошлепал ластами по палубе.

– И еще. Пирс возле форта довольно странный. Колонны, лазы какие-то, выступы. Так что не суйтесь без толку, не то вернем обратно.

Взяв загубник, я медленно опустился в темную воду залива. Солнце превратилось в яичный желток, а затем и вовсе исчезло. Ощущение невесомости охватило меня.

Свет слабо проникал на дно. Шум от десятков двигателей сливался в немыслимую какофонию. К этому грохоту постоянным рефреном примешивалось бульканье воздуха, выталкиваемого легочным автоматом.

В стороне двигались два светлых пятна: водолазы равномерно, шаг за шагом, осматривали район. Я остался в стороне, помалу работая ластами. Дно было захламленным: очевидно, после окончания войны его прочистили кое-как, выволокли снаряды и мины, а главную работу оставили до генеральной реконструкции этого участка порта.

Как Юрский отыскивал в такой темной воде «Онегу», когда приплывал заряжать баллоны? Наверное, проложил шнур либо расставил какие-то «вешки». Однако ничего подобного на дне затона я не обнаружил.

Незаметно я приближался к основанию пирса. В зыбком свете передо мной выступила фантастическая колоннада из выщербленных, изъеденных водой железобетонных свай. Шевелились, словно змеи, нити водорослей, приросших к бетону. За колоннадой угадывались какие-то металлические конструкции с острыми, оборванными краями. Очевидно, они были повреждены взрывами.

Разумеется, водолазы не могли обследовать пространство за сваями. Им удобно работать на свободном грунте. Лезть в эту металлическую кашу – все равно что в сети. К тому же водолаз не любит работать «под крышей» – если рубашка переполнится воздухом, его прижмет к потолку, и он станет беспомощным, словно муха, попавшая на клейкую бумагу.

Если тело затолкали сюда… Нет, вопреки предупреждению Стырчука я должен осмотреть этот район.

Срезав ножом капроновый шнур – он вел к буйку, за которым следили наверху, – я привязал его к старому якорю, глубоко уткнувшемуся в ил. Пусть Стырчук думает, аквалангист присел на дне и занимается криминалистическими исследованиями.

Затем протиснулся между сваями под пирс. Здесь было совсем темно. Навстречу вытянулись два железных щупальца арматуры. Они едва не вцепились в гофрированные трубки. Пришлось опуститься поглубже. Дальше снова шли колонны, двумя рядами как будто отделяя нефы какой-то затопленной базилики. Некоторые колонны были разрушены, остатки их напоминали полусгоревшие свечи. Железные прутья торчали как фитили.

На одной из свай блеснуло светлое пятно. Посветив фонарем вплотную, я увидел дощечку из нержавеющего металла с выпуклым изображением бычьей головы. Должно быть, это была эмблема строительной фирмы. Через несколько метров я уперся в сплошную стенку, в которой темнело несколько дыр. И опять здесь поблескивала табличка с головой быка.

Мальчишеское любопытство толкнуло на необдуманный поступок… Я сделал легкое движение ластами и скользнул в темный лаз. Акваланг царапнул по бетонному потолку – этот звук показался оглушительным, как грохот камнепада. Я опомнился. Если ход сузится, из ловушки не выбраться. Осторожно отталкиваясь руками, я попятился как рак и выскочил из норы. Не имея точного плана, нечего было соваться в этот подводный лабиринт.

А что там наверху, какое основание поддерживают бетонные сваи? Форт. Да, форт. Стена с бойницами обрывается в метрах семи от воды, а эти семь метров я как раз проплыл между колоннами.

Тут я увидел капроновую бечевку. Конец ее скрывался в одном из темных отверстий, неподалеку от дощечки с изображением бычьей головы.

Я уцепился за бечевку, потянул, и она неожиданно легко выскользнула из входа в подводную пещеру. В руке оказался лишь трехметровый шнур. Дюжие ребята втащили меня на борт.

– Очень хорошо, – стиснув зубы, произнес темнолицый Стырчук. – Значит, играем в «нетушки»?

Неподалеку, выделяясь оранжевой окраской на темной воде, колыхался буек. Совсем забыл о своей уловке!

– Или, может, вы раздвоились? – спросил старшина водолазов. – Один остался там, а другой вышел подышать?

Помощники Стырчука рассмеялись.

– Ладно, – сказал бородач. – Запрещаю спускаться вторично.

Находка искупала все неприятности. Я осмотрел шнур. Не требовалось экспертизы для того, чтобы установить причину обрыва: витой капрон был подрезан ножом так, что целыми оставались лишь несколько жилок. Они-то и лопнули, как только я приложил усилие.

– Никогда бечевки не видел? – спросил Стырчук.

– Она капроновая!

– Так что же?

Я рассказал о том, где нашел шнур.

– Странно! Кто втянул ее в этот ход? И вообще кто там ползал до вас?

– Не могла же остаться веревка еще с войны?

– Капрон!

Мы перешли на нос и уселись на бухту толстого каната.

– Послушайте, это все серьезное дело? – спросил Стырчук.

Он посмотрел на коричневый разлапистый форт.

– Если б у меня был план подводных сооружений, я бы поднырнул, подразведал.

– Такого плана ни у кого нет?

– Говорят, были два или три экземпляра. Фашисты, отступая, увезли с собой или уничтожили. Там в форту пять или шесть подземных этажей, и все затоплены.

– Откачать невозможно?

– Без плана никак. Принцип сообщающихся сосудов… А где они сообщаются – неизвестно. Лезть наобум нельзя, строители все предусмотрели и создали лабиринт со всякими ловушками. Одного водолаза мы уже загубили там. Корешок был. Войну вместе отгрохали.

Форт смотрел на нас немыми глазницами амбразур. Березки, прилепившиеся к выбоинам, мирно шелестели листвой.

– Кто его знает, что еще там таится в подземных этажах, – сказал Стырчук. – Про Янтарную комнату слыхали?

Но не Янтарная комната сейчас занимала меня. Капроновый шнур! Это не случайная находка. Не случайно и то, что свидание Маврухина с Юрским состоялось у этого причала, где форт вплотную подходил к затону.

Я вспомнил, что Шиковец рассказывал о теплых свитерах и ватнике, которые купил Маврухин для Юрского. Их не нашли в трюме катера, где первые дни скрывался беглец. Почему он прихватил эти вещи с собою? Ночи сейчас стоят теплые, а таскать по городу узел небезопасно – постовые обратят внимание. Видно, новое убежище, куда направился Юрский (или куда его заманили), было особенно холодным и влажным. И как раз старый затопленный форт…

Что, если под пирсом, в каком-либо закоулке подземных и подводных коммуникаций оборудовано убежище, а катер только для отвода глаз?

Но, значит, Маврухин или его убийца знали схему потайных помещений? Откуда? Может быть, объяснение скрывалось в прошлом Маврухина, когда он был «шпажистом» и бродил по развалинам со щупом…

– Можно пробраться в форт посуху?

– Это нетрудно. Но большинство помещений отрезано водой, – сказал Стырчук.

Он посмотрел на часы.

– Водолазам скоро возвращаться. А я вот что… я все-таки поднырну под пирс. Туда, где вы были. Взгляну.

– Как же техника безопасности?

– Не беспокойтесь, вернусь. Я без акваланга, с маской. На минутку.

Он стянул с себя фланельку и тельняшку, открыв выпуклую атлетическую грудь, которая в свое время, очевидно, послужила классной доской для какого-то начинающего татуировщика.

«А ведь под пирс и в самом деле можно проникнуть и без акваланга, – подумал я. – Если человек тренирован и легкие вместительны, достаточно тридцати-сорока секунд, чтобы вынырнуть где-то там, в форту. Конечно, для этого надо хорошо знать лаз и не бояться».

Ровно через минуту Стырчук, пыхтя, взобрался на борт и торопливо надел тельняшку.

– Бесполезное дело! Видел я таблички с бычками и этот ход. А дальше что? Пускать человека в узкий лаз? А если зажмет? Или – решетка на пути, а развернуться негде?

Он выжал бороду в ладони, словно мочалку, и стряхнул влагу на пол.

– Если б откачать водичку. Да где там!

Вскоре из воды показались шлемы. Водолазы доложили, что дно – второй степени захламленности, началось заиление, и необходима чистка. Обнаружен снаряд калибра сто тридцать восемь.

– Как видите, ничего для вас, – пояснил бородач.