Текст книги "Обратной дороги нет (cборник)"

Автор книги: Виктор Смирнов

Соавторы: Игорь Болгарин,Владимир Карпов,Алексей Леонтьев,Владимир Понизовский,Юрий Попков
сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

Я чувствовал обновление не только в природе, что-то сегодня менялось и во всех окружающих.

После угощения комиссар поднялся и сказал:

– Ну, товарищи разведчики, еще раз спасибо вам. А сейчас пойдемте по батальонам, покажу вас всему полку. Пока, товарищ Ковров, выполнена первая, правда, самая трудная половина партийного поручения, у нас еще уйма работы.

Я не сразу понял, какую работу имел в виду комиссар. А тот после обеда и весь следующий день водил разведчиков по подразделениям. Ноги вязли в грязи до обреза голенищ. В траншеях был настоящий потоп от весенней талой воды. А комиссар все водил и водил нас по ротам и батареям. Везде он говорил почти одно и то же:

– Вот, товарищи, это наши отважные разведчики, они утащили ночью фашистское знамя, которое вы видели вон на той высоте. Если мы все будем воевать так же геройски, то не только до флага – до самого Гитлера доберемся. Готовьтесь, товарищи, к наступлению. Фашисты выдохлись, уж если знамя свое укараулить не смогли, значит, погоним их дальше в шею. Но для этого нужно…

Тут комиссар переходил к конкретным полковым делам, в зависимости от того, с кем он говорил – с артиллеристами, минометчиками, петеэровцами, стрелками, саперами, связистами… Разведчики так устали за эти два дня, что начали пошучивать:

– Уж лучше еще раз на задание сходить.

– А вы считали, политработа только языком ведется? – тоже отшучивался Арбузов. – Нет, братцы, тут нужны и крепкие ноги, и здоровое сердце. Ну и, конечно, язык. Говорят, еще мозги не вредно иметь.

Я глядел на неугомонно шагающего по вязкой земле комиссара и думал: «Все у него с расчетом, и шутку эту не зря сказал – видит, ребята выдохлись – подбадривает».

Только к концу второго дня Арбузов отпустил разведчиков. Прежде чем спуститься в лощину, где была жилая землянка, я остановился на бугорке и посмотрел на высоту, на которой раньше развевался гитлеровский флаг. Теперь там и шеста не было.

Широкая панорама холмов и голых перелесков открывалась на нашей стороне. Где-то на этой мокрой земле, зарывшиеся в разбросанные на большом пространстве траншеи, землянки, засели подразделения полка. Я вспомнил, как при встрече с разведчиками светлели лица солдат и командиров, теплели взгляды, распрямлялись суровые морщины. Стоя на бугре, сейчас я словно видел весь полк, построенный на одном поле. Полк представлялся подтянутым, хорошо управляемым – подай любую команду, все выполнит.

И я только теперь понял, почему комиссар превратил обычную для разведчиков вылазку в общеполковое дело и назвал ее партийным поручением.

В землянке я натолкнулся на людей в белых халатах и сразу услыхал злой, ругательный голос Голощапова:

– Слетелись, как воронье на падаль! Никуда я не поеду. Здесь зарасту. Попади в госпиталь – и полк, и товарищей растеряешь. Мотайте, мотайте отседа. Сказано – не поеду, и точка!

4

Прекрасное время года весна! Все обновляется. Солнце будто заново позолоченное. Солдат, промерзший за зиму в траншеях, блаженствовал на солнышке – оттаивал. Полководцы весну не любили. Для них это прежде всего распутица, снижение подвижности войск, мучения с доставкой боеприпасов. Разведчикам весна приносила и радости, и огорчения. Все зависело от погоды. Если дождь – клянут его солдаты, одни мы довольны: немецкие часовые попрячутся от дождя, как клопы в щели, тогда легче работать. Ветер подует, холодно станет – и его ругают. А в разведке – чем крепче ветер, тем лучше. Шумят деревья, шуршит кустарник – для нас звуковая маскировка. Ползем смело, гитлеровцы шороха не услышат.

Никогда не забуду весну сорок третьего. Были, конечно, и солнышко, и ветерок. Наша дивизия стояла в обороне недалеко от города Велиж. Однажды вызывает меня сам командир дивизии. Говорит: «Это, лейтенант, очень хорошо, что вы «языков» таскаете. Но судите сами, много ли знает фашист из первой траншеи: номер полка, кто командует, когда пришли на участок – и только. Попробуйте добыть «языка» в тылу – офицера или писаря из штаба. Тыловики всегда больше знают, у них там бумаги, телефоны. Вот в деревне Симаки штаб. Деревня в пяти километрах от переднего края, можно за ночь успеть туда и обратно. Ну, а если нужно, и на день останьтесь, понаблюдайте, чтобы действовать наверняка. В общем, разберетесь на месте, вас не учить… «Язык» нужен пограмотнее».

Так я получил очередное задание. Оно действительно было очередным и ничем не отличалось от других, которые мне приходилось выполнять прежде. Я даже не подумал о том, что наступила весна и это может повлиять на ход событий.

Подготовили группу в шесть человек. Выбрали маршрут, удобный для прохода в тыл. Днем вся группа пронаблюдала это направление, чтобы не заплутаться в темноте, наметила ориентиры, которые будут видны ночью.

Нейтральная зона на нашем участке была слегка всхолмленная. На холмах темнела старая пашня. В бороздах лежал грязный пористый снег. Реденький кустарник торчал в лощинках и вдоль речки, которая пересекала наши позиции, нейтральную зону и уходила в расположение врага. Русло ее, еще покрытое льдом, было похоже на узкий коридор – берега крутые, обрывистые.

Когда мы изучали местность, солнышко пригревало, снег в бороздах пашни таял и превращался в лужи. Вечером подул свежий ветерок. Лужи подернулись мелкой рябью, а потом их стало схватывать ледком.

На задание мы вышли в полночь. Под ногами то похрустывал лед, то хлюпала вода. Маскировочные костюмы на нас были пятнистые, под цвет земли. Луна светила так ярко, что фашисты не применяли ракет, и без них была хорошо видна почти вся нейтральная зона.

Прошли первые сто метров. Ледок под ногами хрустел, как рассыпанные стеклышки. А ветер далеко разносил этот хруст.

Состояние у меня было отвратительное. Я сознавал, что перейти линию фронта нам в таких условиях не удастся. Но ничего не поделаешь, нас еще не обнаружили, нужно идти вперед. Мы ступали осторожно и каждую секунду ждали прицельной очереди. Хоть бы кустарник пошуршал и скрыл шум наших шагов! Но весной ветки стали мягкие, они не шуршат и не маскируют, кусты просматриваются насквозь.

Нас обнаружили на середине нейтральной зоны. Мы залегли в борозды, холодная вода просачивалась сквозь одежду до тела.

Пулеметчики, сначала один, а потом и другой, били длинными очередями. Стреляли точно. Пули брызгали жидкой грязью в лицо. Мы вжимались в лужи, телами вытесняя грязь до твердого грунта.

Хорошо еще, что нас положили на порядочном расстоянии. А если бы подпустили ближе? Я вспомнил ночь под Новый год. Сейчас нас могли разделать так же, как мы тогда фашистов.

На небе – ни облачка. Нам нужно совсем маленькое, чтоб ненадолго задернуло луну и позволило перебежать или отойти.

Вдруг, будто вырвавшись из земли, перед нами взметнулся столб огня. От взрыва у меня зазвенело в ушах. Несколько взрывов сверкнуло справа. Это минометы. Я дал команду отходить и сам стал «разворачиваться» в борозде. Пулеметчики буквально «стригли траву» и не давали подняться. Вскрикнул разведчик, видно, по неосторожности высунулся из борозды.

– Кто ранен? – спрашиваю негромко.

– Я, Зотов.

– Сам ползти можешь?

– Могу.

– Давай, отходи первым.

Мины вскидывали землю то справа, то слева. Я полз по борозде, лед хрустел, тело легко скользило по глинистому месиву, холодная вода обтекала бока, казалось, ползешь нагишом.

В траншее нас встретил озабоченный начальник разведки.

– Все живы?

– Зотова ранило. Куда тебя, Зотов?

– В ногу.

Мы стояли мокрые и до того грязные, что трудно было опознать друг друга.

– Да-а! – вздохнув, сказал начальник разведки. – Ну, что ж, шагайте домой.

Я был подавлен, чувствовал себя виноватым. Но что я мог?..

Вот так впервые дали себя знать весенние прелести, и это было только начало.

Мы отдохнули, обсушились и на следующую ночь – опять в путь. Начали ползти от самых траншей, но это не помогло. Нас обнаружили.

То же случилось и на третью ночь. Луна в эти ночи светила вовсю, она будто смеялась над нами.

Меня вызвал начальник штаба.

– Долго вы намерены докладывать на «о»?

Полковник имел в виду ходившую тогда по адресу разведчиков шутку: три «о» – обнаружены, обстреляны, отошли.

– Обстановка больше ждать не позволяет, – строго выговаривал начальник штаба. – «Язык» должен быть захвачен во что бы то ни стало. Идите.

Когда стемнело, я вновь повел свою группу в нейтральную зону. Все было, как в прошлые ночи: ледок хрустел и вода хлюпала в лужах, выдавая нас, и ничего нельзя было придумать. Могла выручить только непогода. Но, всем на радость, нам назло, стояла тихая весна с теплыми днями и холодными ночами.

На этот раз нам удалось подобраться к проволочному заграждению. Но как только первый разведчик – это был Синяев – взялся за проволоку, чтобы резать ее, с треском ударила из вражеской траншеи огненная струя трассирующих пуль.

Нас подпустили умышленно! Синяев вскочил и бросил за проволоку противотанковую гранату. Пулемет замолчал, мы бросились бежать.

Немецкая траншея хлестала огнем. Одна за другой взвивались ракеты. Я видел, как падали разведчики, и не знал – делают ли они это, чтобы укрыться от огня, или же падают замертво. Синяева несли на руках. Он не поднялся после того, как метнул гранату.

За пригорком, куда не залетали пули, мы остановились перевязать Синяева. Но разведчик был мертв.

Утром мы похоронили товарища. На могиле поставили деревянную пирамидку с фанерной звездой, покрашенной красной тушью. Такому человеку нужно было поставить хороший памятник, но у нас даже досок на гроб не было. Синяев лежал, завернутый в плащ-палатку. На голову ему была надета шапка с ушами, завязанными под подбородком, – последняя забота солдат о друге.

На войне нет времени для траура. «Язык» должен быть захвачен несмотря на то, что погиб Синяев. Может, ляжет еще несколько человек, но все жертвы окупятся в наступлении, когда в результате разведки будет нанесен удар наверняка, и это сохранит сотни жизней.

Я ходил по своим траншеям, глазами искал удобные подходы к обороне врага, а сам думал о Синяеве. Если бы он не успел бросить гранату, ни один из нас, наверное, не ушел бы от смерти.

Я подошел к речке. Зимой мы пробовали ходить по ней, но потом отказались от этой затеи. На льду у немцев была огневая точка. Она расстреливала, как в тире, каждого, кто появлялся между крутыми берегами.

Пошел вдоль берега в наш тыл. Отойдя от передовой, попытался перейти речку, но метрах в трех от берега лед треснул, и я провалился в воду по колени.

Вернулся в роту сушиться. Нехотя, только потому, что так полагалось, пообедал. Лег отдохнуть.

«Хорошо бы, – думал я, – водолазные костюмы иметь, ходи подо льдом, как по туннелю метро, туда и обратно. Немцы, если б даже и догадались, все равно подкараулить не могли бы: лед проламывается, засаде или наблюдателю не устоять на нем».

И вдруг меня осенило: значит, огневая точка на льду не действует!

Я поспешил к речке. Вышел на лед раз, другой и дважды побывал в воде. Промочил одежду, но не уходил, чувствовал, есть тут хитрая возможность, только нужно умом раскинуть.

И вот откуда-то из детства пришли воспоминания – школа, седенький физик назидательно твердит: «Чем больше площадь опоры, тем меньше давление на квадратный сантиметр». Не ручаюсь за точность, но смысл таков. Кажется, решение найдено!

Я лег на живот прямо на берегу и сполз на лед, отталкиваясь руками. Держит! Я пополз к середине речки, повернул вправо, влево, лед покачивался – «дышал», но не проламывался. Вот где физика пригодилась! Наш учитель улыбнулся бы, наверное, узнай он об этом.

Убедившись, что лед держит, я пошел в первую траншею – к тому месту, где она кончалась у обрыва. Там дежурил пожилой солдат-пулеметчик.

– Не замечал, товарищ, огневая точка на льду стреляет ночью или нет?

– Дней пять уже молчит.

– А почему?

– Да небось фрицы не раз искупались, лед проламывается. Бросили, должно быть, эту позицию.

– А откуда ты знаешь, что лед не держит?

– Вон лунки. Это я камни сверху кидал для проверки – могут ночью подойти или нет. Ну и выходит – не могут.

– В рост пойдут, конечно, не выдержит, а ползком можно, я сейчас пробовал. Что делать будешь, если поползут?

Солдат усмехнулся.

– А вот, – он показал на кучку гранат в нише траншеи. – Пусть только сунутся, как котят потоплю. А тех, кто не утонет, из пулемета порежу, по льду не убегут, сами говорите, ползком только можно.

Солдат был прав. То же произойдет и с нами, если обнаружат при переходе линии фронта. У гитлеровцев обязательно расставлены наблюдатели на обоих берегах.

И все-таки мы пойдем вдоль речки, это единственная и последняя надежда. Попробуем использовать психологический фактор: гитлеровцы убеждены, что по льду ходить невозможно.

Я вернулся в роту, рассказал о своем «физическом опыте», и все стали готовиться к ночи. Нужно было каждому два маскировочных костюма: один белый – ползти по льду, другой – пятнистый, темный, под цвет местности. Кроме того, я приказал взять несколько запасных костюмов. Если захватим пленных, их тоже придется маскировать.

В сумерки двинулись к речке. В группе было шесть разведчиков. Правда, «зубров» – двое. Макагонов – молчаливый и медлительный, ростом он невелик, но тяжел и прочен, как хороший сейф. С ним никто не боролся и не дурачился, об него ушибались. Сила в этом человеке страшная. Однажды фашист, которого мы пытались связать, долго и отчаянно отбивался. С ним никак не могли сладить. Кликнули на помощь Макагонова, он прикрывал действия группы с фланга. Сибиряк взял фашиста, как щенка, за загривок и, не связывая, повел в наше расположение. Гитлеровец мгновенно притих. Он понял, если ворохнется, этот человек свернет ему шею.

Другим «зубром» был Саша Пролеткин – веселый и подвижный парень, искатель приключений. На фронт он пошел добровольно, даже подделал документы, чтобы призвали. Думал на войне найти желанную майн-ридовскую романтику. Но война показала ему такое, о чем ни в одной книге не было написано. Насмотрелся Саша в освобожденных селах на ужасы, творимые гитлеровцами, познал меру людского горя, повзрослел и бил теперь гитлеровцев с вполне объяснимой ненавистью.

Остальные четверо были еще неопытные, но достаточно решительные люди.

Мы просидели на берегу около часа. Покурили. Еще раз опробовали лед. К вечеру он, как нам показалось, стал чуть прочнее.

– Товарищ лейтенант, – обратился ко мне Пролеткин, – Макагонова на задание брать нельзя.

– Почему?

– Вы же знаете, он, как наковальня, сразу лед проломит.

Саша постоянно поддразнивал Макагонова, но в роте знали – этих несхожих людей связывает крепчайшая дружба.

Я разъяснил разведчикам, что будем двигаться метрах в пяти друг от друга, ближе нельзя, слишком велика нагрузка – провалимся. А для связи, чтобы не отставать и чувствовать соседей, подготовили шпагат с узлами через пять метров. Каждый должен держаться за узелок и подергиванием давать сигнал – ползти или остановиться следующему.

Тронулись. Между высокими берегами было темнее, чем на равнине. Это в нашу пользу. Фашисты не дураки, они могли учесть это и разбить лед на линии первой траншеи или поставить мины; могли натянуть сигнальные шнуры или просто набросать пустых консервных банок, чтоб звенели.

Впереди показалась выпуклость на льду с черным пятном в центре – огневая точка с амбразурой.

Я остановился метрах в двадцати от дзота, вслушался: не заговорят ли, не стукнет ли что-нибудь там внутри? Не слышно. В русле речки мертвая тишь, только наверху пулеметы изредка прочесывают нейтральную зону.

Правее к дзоту полз Макагонов.

Я достал гранату и стал подкрадываться к двери. Она была открыта. Это уже говорило о том, что врагов нет, о тепле никто не заботился.

Мы подползли с Макагоновым с двух сторон одновременно. Дзот пуст. На полу затоптанная солома, окурки, гильзы.

Я подергал за шпагат, поползли дальше. Поглядывая на обрыв, вспомнил слова нашего пулеметчика: «… как котят потоплю». А гитлеровцы тоже захотят потопить нас, если обнаружат. Мы предусмотрели возможность провала. Начальник разведки договорился с минометной батареей, она сейчас наготове и в критический момент поддержит огоньком. Но огонь откроют не раньше, чем услышат шум боя на речке и увидят ракеты.

Когда мы отползли от передовой метров на двести, я остановился и махнул рукой Макагонову, чтобы он выбирался на берег в кусты. За ним повернул Пролеткин и вся группа. Я ждал, пока выйдет на берег последний. Все-таки мы прошли! А теперь осталось до деревни километра четыре, там отыщем штаб и будем выбирать «языка». Постараюсь взять офицера.

Когда последний разведчик вышел на берег, я поспешил за ним. Мне не терпелось поскорее начать действовать. На какую-то секунду я забыл об осторожности, оперся локтем – лед хрустнул, и студеная вода обожгла тело. Я кинулся на край пролома. Лед обломился, и я окунулся с головой. Вынырнул и опять бросился на лед, он вновь сломался, и намокшая одежда потянула меня на дно. Я едва успел схватиться за конец ремня, который бросили разведчики. Кое-как выбрался на берег. Озноб колотил меня, будто било током. Парни быстро сняли – один рубашку, другой гимнастерку, третий портянки. Я переоделся, но согреться не мог.

– Спиртику бы вам, – сказал Макагонов.

– Где ж его взять! – отозвался Пролеткин. – Давай, хлопцы, садись вокруг лейтенанта, погреем его.

Меня облепили со всех сторон, расстегнули телогрейки, прижались горячими телами. Неунывающий Саша Пролеткин и тут не удержался от шутки:

– В общем, с легким паром, товарищ лейтенант!

Я ругал себя за оплошность, было стыдно перед разведчиками. Так хорошо все началось! Что же будет дальше? У меня нет одежды, нет валенок, нет автомата – он на дне речки. Я теперь обуза для группы. Мне наперебой предлагали телогрейки, гимнастерки, валенки. Но я отказался. Почему другой должен мерзнуть из-за того, что я растяпа?

Злость охватила меня. Я высвободился из круга. Не сидеть же так всю ночь! Поплотнее намотал портянки на ноги, обвязал их сигнальным шпагатом. Надел на себя два запасных маскировочных костюма. В сухой одежде стало теплее.

Деревня Симаки чернела в низине одной длинной улицей. Избы, деревья, заборы – все слилось.

Мы зашли со стороны огородов. Вдоль плетня прокрались к сарайчику, от него – к дому, от дома – к дощатому забору. Была глубокая ночь. По улице никто не ходил. Я смотрел в щель между досок и старался разобраться, что поблизости: нет ли часовых, спят ли в соседних домах? Если начнется возня, когда мы набросимся на проходящего, кто и с какой стороны может ее услышать и прийти на помощь?

В ближнем доме стояла тишина, света в окнах не было. На всякий случай я приказал одному разведчику подпереть дверь бревнышком, лежавшим у дома. На противоположной стороне улицы хатенка под соломенной крышей – в ней едва ли расположились гитлеровцы, уж больно она убога. Обстановка как будто благоприятная. Только бы пошел «чин» покрупнее. Решили: будем пока ждать на улице – в дом идти опасно, такой прием бесшумно проходит редко. Шуметь нам ни в коем случае нельзя, сзади единственная лазейка – речка, по которой отход возможен только без преследования, спокойный, расчетливый. Я уже испытал, к чему приводит малейшая неосторожность.

– Если пойдет один, брать будем я и Макагонов, – зашептал я разведчикам. – Группу пропустим.

Я стал примеряться, как прыгать через забор, но только до него дотронулся – он затрещал так, что мы испуганно присели. Как же тут обеспечить внезапность нападения? Если сейчас пойдет по улице нужный нам «язык», мы его взять не сможем: затрещат ветхие доски, враг нас обнаружит и поднимет тревогу.

Я встал на четвереньки, превратившись в своеобразный трамплин.

– Ты, Макагонов, прыгнешь на меня и туда, через забор, а затем я перемахну к тебе на помощь.

– Может, я первый, товарищ лейтенант, – попросил Саша Пролеткин. – Если он вам на спину прыгнет, из вас блин будет, а я легкий.

– Ты делай, что прикажут, – остановил я его. Было не до шуток.

Ждали долго. Вдруг послышались шаги, и мимо прошла смена караула – унтер и два солдата. Они прошли рядом, в одном метре от нас. До них можно было дотянуться рукой. Но их многовато. Нам не справиться без шума. Смена дошла до конца улицы – и обратно.

Неужели мы вернемся с пустыми руками? Как нам не везет последнее время! Потеряли товарища, ранило Зотова, и все ради того, чтобы пробраться в тыл. И вот мы здесь, и до сих пор ничего не можем сделать!

Скоро рассвет. Ждать больше нельзя.

– Будем брать часового, – сказал я ребятам, – иного выхода нет. Пойдем в конец улицы, куда ходила смена, разыщем пост и на месте решим, как действовать.

Осторожно, опасаясь встречи с собаками, пошли огородом вдоль забора. Вдруг впереди в одном из домов распахнулась дверь. Полоса желтого света упала на землю и тут же исчезла – дверь притворили. Темная фигура отделилась от дома и за калиткой двинулась по улице в нашу сторону. Я быстро огляделся – других прохожих поблизости не было, встал на четвереньки и показал жестом Макагонову, чтобы он прыгал.

Когда человек поравнялся с нами, Макагонов, почти не коснувшись меня, перелетел через забор и свалился на плечи шедшему. Они упали и покатились по земле. Я тоже перемахнул через ограду и подскочил к боровшимся.

Макагонов держал фашиста за горло, не давая кричать. Гитлеровец хрипел. Я быстро затолкал ему в рот рукавицу. Затем подобрал фуражку, слетевшую с его головы. Фуражка была с серебристым шнурком, значит, офицер!

Мы связали пленному руки и перевалили его через забор. Связали поясными ремнями. Разведчики – отчаянный народ, ни черт им, ни бог не страшен, а вот есть и у них свои суеверные приметы. Ни один бывалый разведчик, уходя за «языком», не возьмет с собой веревку и кляп: считается, что в этом случае постигнет неудача. Вот и сейчас во рту офицера моя рукавица, связан он поясными ремнями. Когда я провалился под лед, мне ведь тоже бросили брючный ремень, а как нужна была в тот момент веревка. И в этот раз ее не взяли, а я говорил Пролеткину, чтобы захватили. Когда я спросил Сашу, где же веревка, он посмотрел на меня глазами безгрешного младенца и, не моргнув, ответил:

– Забыл, товарищ лейтенант. Да обойдемся, не беспокойтесь, было бы кого вязать.

Мы оттащили пленного подальше от деревенской улицы, рассмотрели – оказался обер-лейтенантом. Теперь только бы уйти без шума.

И вот когда мы двинулись в путь, наш «язык» вдруг сел на землю. Шабаш! Рот у него был заткнут, руки связаны, а стоять на ногах и тем более двигать ими он не желал. Мы его поднимали, подталкивали в спину и пониже, а он не хотел сделать ни шагу. Попробовали нести по очереди – оказался тяжелым, да к тому же вздумал брыкаться. Наконец терпение наше иссякло. Макагонов поставил гитлеровца на ноги и влепил ему такую затрещину, что тот пролетел ласточкой метров пять. Мы подбежали и остолбенели – обер лежал пластом. Убил!

– Ты что, очумел? – накинулся я на Макагонова.

– Я его в четверть силы, с воспитательной целью, товарищ лейтенант, – оправдывался Макагонов.

Мы подняли гитлеровца, он был жив и с опаской косился на Макагонова. Когда тот подошел к нему и слегка замахнулся, фашист побежал так прытко, что конвоиры едва поспевали за ним.

Вышли к реке. Как быть дальше? Сам офицер не поползет, лежать на льду с ним рядом опасно, если начнет брыкаться, утопит и себя, и того, кто будет поблизости.

– Дайте обера мне, – сказал Пролеткин, – я из него саночки сделаю.

– Какие саночки?

– А вот поглядите. – Пролеткин выломал в кустарнике две длинные палки.

– Снимай, хлопцы, ремни, – скомандовал он. Разведчики подали ему ремни. Офицера одели в белый костюм, положили на палки, крепко прикрутили ремнями. Теперь он не мог сделать ни единого движения и действительно был похож на санки.

Все надели белые костюмы, легли на землю и по одному сползли на лед. Офицера поручили Саше Пролеткину, он был самый легкий. Мы сделали Саше из бинтов длинную вожжу, и он тянул за собой скрученного пленного.

Передний край миновали благополучно. Чем ближе к своим, тем шире радость в груди.

Вскоре из темноты нас окликнул знакомый пулеметчик.

– Вы, товарищ лейтенант?

– Мы.

– Ну, как лед? Держит?

– Держит.

– Скажи, пожалуйста! А я раньше почти не смотрел за речкой. Приволокли, что ли?

– Приволокли.

Было около шести часов утра, все еще спали. Но с такой приятной вестью можно и побеспокоить начальство. Мы привели обер-лейтенанта в блиндаж начальника штаба. Пусть знает, что мы докладываем не только на три «о».

Моя миссия на этом кончилась. На душе было легко и грустно. Задание выполнено, «язык» из тыла доставлен, но нет с нами больше Синяева.

Вот сколько вреда причинили разведчикам в ту весну ласковое солнышко, свежий ветерок и теплые денечки.